Текст книги "Столешников переулок"

Скоро в сырой тишине

разденут скользкие друзья,

высосут мокрый асфальт —

и улыбнешься навсегда,

череп.

У берега волны, темные, насыщенные коричневыми обрывками водорослей, замирали на мгновение, и, сломавшись в верхней трети и вспенившись, падали на плотный, вылизанный песок, разбивались и катились дальше, к сухому, захватывали там мелкие камушки и, сердито шурша ими, отступали, оставляя после себя горький, свербящий горло запах дыма…

– Эй, подъем! – гаркнул сердитый мужской голос.

Сердитость голоса и уставная принадлежность команды напомнили командира роты из мореходки, которому курсанты дали кличку Жора-поц. Ему доставляло неописуемое удовольствие, сродни сексуальному, поймать курсанта, сачкующего физзарядку, вытянуть из кровати, поставить посреди кубрика в трусах, чтобы чувствовал себя менее защищенным, чем одетый, и словесно поизмываться до возвращения роты. Для этого он приезжал не к утренней проверке, как остальные командиры, а на подъем. Заступив дежурным по училищу, Жора-поц весь вечер прогуливался по плацу вдоль забора, огораживающего экипаж, и ловил самовольщиков. За это курсанты посвятили ему четверостишье:

 
Кто крадется вдоль забора?
Половой разбойник Жора!
Он сегодня очень-очень
Сексуально озабочен!
 

В один год у Жоры-поца умерли родители, сестра и жена, а потом его выпускающаяся рота прислала ему традиционный (эта традиция существовала только по отношению к нему) похоронный венок с наилучшими соболезнованиями от всех курсантов – и командир сошел с ума.

– Вставай, быстро! – приказал сердитый голос, и за плечо схватила и тряхнула крепкая рука, как любил делать Жора.

Он был похож на робокопа или другое механическое уродство. Только часть лица, не закрытая каской и сдвинутым на подбородок респиратором, указывала, что это человек.

– Пожар! Быстро оделся – и на улицу! – приказал робокоп. – Ничего с собой не бери, сюда огонь не дойдет. Дальше еще есть комнаты?

– Жилых нет.

– Пойдем, застегнешься на улице, – сказал пожарный, схватил за плечо и подтолкнул к двери.

– А остальных разбудили?

– Четырех парней и старуху, – ответил пожарный. – Еще кто-то есть?

– Нет.

– Тогда все, – сказал пожарный и надвинул респиратор на рот и нос.

Дверь в комнату Антонины Михайловны была приоткрыта, но занавешена. Если бы не пожарник, можно было бы заглянуть. Скорее всего, ничего особенного там нет. Пусть лучше комната останется таинственной и потому притягательной.

В подъезде было дымно, першило в горле и резало глаза. Пожарник взял за локоть. Пальцы, крепкие, твердые, сперва сдавливали до боли, потом малость ослабили хватку.

В переулке, сером от предрассветных сумерек – час между вором и дворником, – стояли две пожарные машины, красно-белые, новые. У одной все еще работал двигатель и на кабине беззвучно блымала лампа-спецсигнал, разбрызгивая синеватые блики. Возле нее стоял пожарный в полном снаряжении, к нему подошел тот, что выводил из квартиры. Еще двое, одетые в обычную военную робу, стояли между машин, курили. Горело в квартире на третьем этаже слева, в комнате, выходящей окном во двор. Наверное, бомжи развели костерчик погреться и бросили непотушенным. Пожарные не особо спешили. Такое впечатление, что они на повременке: дотянут до конца смены, свернут шланг, который тянулся от первой машины в подъезд, и укатят в депо. Из шланга на стыке фонтанировала тонкая струйка, добавляя сырости еще не просохшему после зимы переулку.

Жильцы первой квартиры стояли у ювелирного магазина. Было заметно, что одевались впопыхах, натягивали на себя, что под руку подвернулось. Кроме Антонины Михайловны, которая или не ложилась, или успела одеться до приезда пожарных. Скорее всего, она и вызвала их. Создавалось впечатление, что старушка и накраситься успела, хотя косметикой не пользовалась. А может, и пользовалась – никто не приглядывался. В руках она держала черную лакированную сумочку с застежкой из двух закорючек золотого цвета. Внутри, наверное, документы и деньги, в том числе и на похороны. Женщин почему-то очень заботит сервис во время последнего путешествия, когда все будет безразлично, отрывают на это последнюю копейку. Рамиль держал в руках транзистор – самую ценную вещь для него. Остальные вышли налегке.

– А я подумал, что «Алмаз» горит, – сказал Макс. – Был у нас случай, ювелирный загорелся. Пожарные приехали раньше милиции, ну, и кое-что прихватили. На них и списали весь недостающий товар. А потом через год попался директор магазина, когда сбывал краденое золотишко. Оказалось, что это он и устроил пожар, чтобы следы замести.

– Может, и мы под шумок? – шутливо предложил Рамиль, кивнув на «Алмаз».

– Там сигнализация сработает.

– Жаль! – сказал Рамиль. – Обвешались бы драгоценностями и ходили такие крутые, фалян-тугэн!

– А потом срок получили, – резонно заметил Хмурый. – Это тебе не флагом размахивать на Красной площади.

Два дня назад пьяный Рамиль устроил на Красной площади одиночную демонстрацию в защиту великой и неделимой России. Милиционеры решили, что именно его защиты и не хватает стране, поэтому ничего Рамилю не сделали, даже отвезли домой. А может, потому, что выражал возрождающуюся любовь ко всему родному. При социализме модным было все импортное, которого было очень мало, а сейчас, когда страну переполнили иностранные товары, фильмы и песни, началось всё ускоряющееся движение моды в сторону отечественного.

– Чего они возятся?! – накинулся Рамиль на пожарных, чтобы отвлечь внимание от себя. – Давно бы уже потушили!

– У них руки не из того места растут! – зло бросил Женя. – Пообрывать надо!

– Ни в коем случае. Пусть мешают им сидеть.

Отсмеявшись, Макс рассказал:

– Скучный пожар. Вот, помню, был я пацаненком, летом пух тополиный жгли. Кинешь горящую спичку на белую полоску пуха – и пламя побежало по ней. Однажды кинул возле сарая, а полоска под дверь вела. Внутри двое ребят постарше промывали бензином двигатель мотоцикла. Как долбануло! Дверь – нараспашку, крыша – перелистнулась, как обложка книги, на соседнюю, а в трех стенах сарая – дырищи, будто снаряды навылет пролетели. Ну, думаю, каюк пацанам! А они выгребают из сарая. Походняк – как у роботов. Руки и морды красные, обожженные, бровей и ресниц нет, а волосы оплавлены – будто шлемы на головах. Хлопают они безресничными веками и никак не догонят, что случилось и кто виноват. Я решил не ждать и разбежался в разные стороны.

– А у нас каждое лето тайга горит, – похвастался Женя. – На сотнях гектаров, армию на тушения посылают.

– И тут ты на бульдозере подруливаешь, – перебил его Макс. – Пять минут – и все свободны!

Как ни странно, Хмурый не обиделся на него. Может, потому, что Макс не стеснялся своей провинциальности, даже хвастался ею, утверждал, что в столице ничего путного не может вырасти: экология не та.

Пожарные закончили тушение. Они подержали жильцов первой квартиры на улице еще минут пятнадцать, чтобы дым рассеялся, а потом разрешили вернуться домой.

– Пойдем досыпать, – предложил Макс.

– Уже и не к чему, через час в Лужу ехать, – сообщил Рамиль. Лужа – это рынок на территории спорткомплекса Лужники.

– А еще участок надо убрать.

– Убери мой, – попросил Рамиль. – Вечером заплачу, фалян-тугэн.

В последнее время он все реже появлялся на своем участке, просил подменить, отдавая за это всю месячную зарплату дворника. Его участок находился по соседству, был больше по размеру, но менее загаживаемый. Такое впечатление, что в этот дом собрали чистюль со всего города. Убирать меньше, чем на своем, а получаешь больше.

Зима пролетела незаметно. Вроде бы снега было не мало, но убирался он легко. И вот опять деревья обзаводятся листьями. Вторая половина весны – лучшее время для дворника. Снега уже нет и листья еще не опадают. Разве что тотальное освинячивание дворов на майские праздники.

Появилась Тата. Не было ее – и вдруг возникла на тротуаре метрах в трех от подворотни. Одета во все черное: короткая, по пояс, кожаная куртка, юбка-миди, колготки, туфли на высоком каблуке – профессиональная униформа. Через плечо сумочка на длинном ремешке. Худое лицо Таты неестественно бледно, а под глазами полукружья. Она не вызывала желание, не притягивала, даже казалась асексуальной. Если смотреть на нее боковым зрением, когда Тата размывается, превращается в темный силуэт со светлым пятном лица, появлялось впечатление, что вытягивает из мужчин все темное. Поимев ее, очистишься. Рамиль говорил, что она живет в этом доме, но раньше не пересекались. Наверное, потому, что в другие дни убирал здесь позже.

– Здравствуй, Тата!

– Здравствуй! – поздоровалась она и спросила с вежливым любопытством. – Вместо Рамиля убираешь? Ты ведь друг его?

– Да.

– Помню тебя по Столешникову, – сказала она.

– А кто как ведет себя в сексе помнишь?

– Да, – молвила она и посмотрела по-другому, как врач, ставящий диагноз. Казалось, что она видит все твои слабые места.

– Тат, а ты кончаешь с клиентами?

– Да, – призналась она.

– Со всеми?

– Почти, – ответила Тата. – Сегодня хороший мужчина попался. Он так меня хотел! – радостно сообщила она. – Подъехал первый раз – у него денег не хватало. Через полчаса вернулся – опять не хватает. Когда в третий раз приехал, я сбавила чуть. Мы с ним всю ночь не спали. Сказал, что такая, как я, впервые ему встретилась. Обещал на следующей неделе, когда деньги будут, приехать за мной.

– А замуж не собираешься?

– Была, – ответила она.

– И что?

– Мне мало одного мужчины, – сказала она и открыла сумочку, давая понять, что допрос окончен.

Сверху в сумочке лежали салфетки, презерватив в яркой упаковке, губная помада и пудреница. Тата выковырнула из-под всего этого шоколадный батончик, развернула обертку. Откусывая маленькие кусочки, неторопливо жевала и отсутствующим взглядом провожала метлу из прутьев, которая шуршала по асфальту, подгребая к бордюру мусор. Потом перевела взгляд на два темно-зеленых мусорных контейнера, которые стояли на площадке, огороженной с трех сторон недавно побеленной стенкой полутораметровой высоты.

В контейнерах рылась палкой старушка в красной шляпке с вуалью, черном плюшевом зипуне и странной обуви, похожей на обрезанные валенки с галошами. После старушки там появились два алкаша, мужчина и женщина, он в стареньком джинсовом костюме, она – в ветровке из палаточной ткани поверх короткого платья ржавого цвета, оба в растоптанных, домашних тапочках. Худые, с дергаными лицами и резкими движениями. Их сменил дед с раздвоенной седой бородой и пачкой газет под мышкой, одетый в распахнутую, солдатскую шинель. Все рылись аккуратно, поглядывая с опаской на дворника. Казалось, каждую ненужную бумажку или тряпку кладут туда, где взяли. Самое интересное, что побирушки становились заметными только возле контейнеров, а как добирались до них и куда потом девались – оставалось тайной. Такое впечатление, что возле мусорника дверь в подземный ход, соединяющий его с другими по всему городу.

Доев батончик, Тата скомкала обертку, посмотрела, куда ее бросить, а потом спрятала в сумочку.

– Почему домой не идешь?

– Жду, когда совсем светло станет, люди начнут ходить, – ответила она. – Вдруг в подъезде поджидают? Теперь ведь самое страшное место – подъезд. Сколько там людей ограбили, убили! Рамиль меня всегда провожал…

– И я могу, сказала бы сразу.

– Я тебя плохо знаю, – сообщила она и добавила: – Рамиль с пистолетом приходил.

– С газовой хлопушкой?

– Не знаю, – призналась она. – Ладно, пойдем.

Чем ближе подходили к подъезду, тем мощнее становился фон страха, исходивший от нее. Боязнь потерять деньги – плата за удовольствие при их зарабатывании. В подъезде пахло гниющим деревом. Этот аромат прижился во всех старых московских домах, даже в тех, где и гнить-то нечему. Тата остановилась, пошевелила тонкими ноздрями, будто могла определить опасность нюхом.

– Подожди здесь, пока не скажу, – попросила она у лифта и пошла по лестнице.

Юбка ее покачивалась с небольшим запозданием, словно прилипала к сухим лодыжкам и с трудом отлипала. Попка не ахти. Ничего сексуального, лишь притягательность запретного плода.

Тата положила левую руку на ягодицу и плавно пригладила юбку к бедру, словно осторожным движением, боясь сломать, сдвинула с себя чужой взгляд. Затем повернула на следующий лестничный пролет и исчезла из вида. Только каблучки отбивали такт, размеренный, наверное, самый приятный для нее. Они затихли на площадке четвертого этажа.

– Я уже, – сообщила Тата. – Спасибо!

– И тебе.

Облака почти все время закрывали солнце, но в недолгие моменты свободы оно задорно припекало. Земля на газоне сразу начинала парить и как бы выталкивать из себя ярко-зеленые стрелки молодой травы между серо-коричневыми плешинами пожухшей, прошлогодней, между посеревшими, так же прошлогодними, обертками от мороженого и жвачки, и смятыми банками из-под пива – урожай этого года. Особенно много мусора было возле урн, железных, выкрашенных в темно-зеленый цвет, на черных подножках. Они с горкой были заполнены алюминиевой и стеклянной тарой из-под пива. Не смотря на массированные рекламные синие и красные призывы американских компаний безалкогольных напитков, новое поколение выбирало пиво. А еще больше банок было внизу, у памятника Ленину. Наверное, молодежь развлекалась, старшее поколение не отважилось бы на такое кощунство. Целили, видимо, в пятно голубиного помета, которое не брали никакие дожди. Князю Долгорукому повезло больше: по крайней мере, отсюда – вид сзади – выглядел почище. Московские власти заботились о нем, потому что стоял лицом к мэрии и спиной к остальному городу. Возле него тусовалось несколько человек, то ли туристы, то ли свидание назначили. У входа в мэрию стояли два милиционера в сером. Что-то у них было общее с памятниками князю и вождю пролетариата. Скорее всего, неподвижность и безразличие ко всему.

В последнее время Инга возвращалась домой с этой стороны. Говорила, что выходит из метро на «Пушкинской» и заглядывает по пути в новые магазины, которые появляются быстрее, чем она успевала их осмотреть. Встречались все реже. Инга ссылалась на занятость дипломной работой. Ее оправдания становились все длиннее и правдоподобнее. Не хватало смелости сказать правду. Или не была уверена в новом избраннике.

Мимо прошли и расселись на дальней скамейке трое. Одеты дорого и броско. На шеях толстые золотые цепи, у одного даже с «физкультурником» значительных размеров, отчего мужчина напоминал батюшку, снявшего рясу и сбрившего бороду и усы. На татуированных пальцах – золотые «гайки». Ребята казались бы смешными, если бы не глаза травленных волков на вроде бы безмятежных, лопающихся от жира лицах. Похожий на попа-расстригу поставил рядом с собой упаковку пол-литровых черно-белых банок импортного пива, расстегнул темно-зеленый пиджак, открыв белую рубашку, мятую, с желтым пятном на брюхе. Он угостил пивом корешей и себе взял. Три банки, открываясь, пшикнули почти одновременно. Сидевший в середине, отпив, поперхнулся и облился пивом.

– Сука, в нос шибает! – весело пожаловался он.

Кореша заржали, заблестев золотыми зубами. Они потягивал пивко и обменивались короткими фразами. Говорили не то чтоб шепотом, но разобрать можно было лишь мат, который произносились со смаком, чуть громче.

Эти соседи отбили желание ждать Ингу здесь. Да и по времени она уже должна быть дома и, может быть, у себя.

Навстречу шел парень, одетый не по погоде в черную вязаную шапку, которые любили мужчины-москвичи, а провинциалы называли «пидорками», и легкую осеннюю куртку с большими карманами, в которых прятал руки. Чем-то он напоминал Макса. Чем – трудно понять, потому что голову наклонил, лицо плохо видно. Шел он легкой, прогулочной походкой. Казалось, сейчас буцнет попавшуюся под ноги банку, пробежится за ней и еще раз поддаст, пока она не улетит с дорожки на газон.

Ближе к князю Долгорукому площадь неспешно пересекала молодая женщина с розовой детской коляской. Женщина остановилась, наклонилась к коляске. Детский плач не был слышен, но женщина быстро закачала коляску и что-то засюсюкала, наклонившись еще ниже.

Сдвоенные выстрелы прозвучали громко и хлестко. Женщина вздрогнула и посмотрела в сторону скамеек. Стрелял парень в «пидорке». С двух рук. Впрочем, теперь уже с одной, левой. Сперва в голову «расстриге», белая рубашка на груди которого стремительно краснела, потом в среднего, который уткнулся подбородком в грудь, будто пытался рассмотреть в ней дырки от пуль, и, уже с правой, в правого, у которого на коленях лежала банка и из нее выплескивалось пиво. Той же прогулочной походкой киллер направился в сторону Генеральной прокуратуры России. На ходу сунул пистолеты в урну с мусором, затем руки – в карманы, наклонил голову и чуть ссутулился.

Милиционеры у мэрии не пошевелились, словно не слышали выстрелы. Зато свидетели разбегались стремительно. Особенно спешила женщина с коляской. Сперва ломанулась к мэрии. Увидев милиционеров, испугалась их больше, чем наемного убийцу, и побежала следом за ним. Наверное, не соображает, что делает. Почувствовав чужой взгляд, женщина остановилась, посмотрела прямо в глаза и приоткрыла рот, подкрашенный бледной помадой. Она перевела взгляд на убитых, потом на коляску и, подчиняясь чужому взгляду, повернула вправо, а затем пошла следом.

На перекрестке Столешникова с бывшей Пушкинской, а теперь Большой Дмитровкой, горел красный свет светофора. Возле Генеральной прокуратуры, которая располагалась левее по Дмитровке, движение было обычное. Тревогу не скоро поднимут. Пока к скамейкам не забредет милиционер или пенсионер из бывших номенклатурщиков, который готов рискнуть жизнью, лишь бы побыть на виду у властей.

Загорелся зеленый свет, но женщина передумала переходить улицу, повернула вправо и быстро покатила коляску в сторону Кремля.

Drive types or diskette types not compatible.[14]14
  – англ.: Типы дисководов или дисков несовместимы.


[Закрыть]

У этого,

кто впаян в зеркало,

дальтония слуха,

насморк речи,

полосатые совесть и тень.

Зеркало было прямоугольное, примерно пятьдесят на сорок сантиметров, прикрепленное восемью жестяными зажимами к деревянной подставке. Хмурый, одетый в новый серо-зеленый костюм-тройку, темно-зеленый свитер-гольф и незаменимые желтые ботинки, поглядел в него еще раз и протянул, сказав:

– Пусть у тебя побудет. Не хочу, чтобы эти в него смотрелись.

Эти – жена Юры Невского по имени Марина и ее подруга Наташа, прапорщик воздушно-десантных войск. Марина приезжала сюда где-то за неделю до исчезновения ее мужа. Так как в семье «паровозом» была она, ограбление Хмурого прошло не без ее морального участия. Женя опять понадобился (гостиницы в Москве дорогие) и ему была рассказана байка, что с мужем развелась, мол, как можно жить с таким подлецом.

– Ясино зеркало?

– Да, – ответил Хмурый.

– Будешь хранить до ее возвращения?

– Она вернулась позавчера, – сообщил Женя. – Позвонила, чтобы встретил и помог перевезти вещи с аэропорта на железнодорожный вокзал. В Германию учиться ее не послали. Поработала в Польше. Говорит, официанткой. Платили мало, полиция постоянно грабила. Решила вернуться.

– А может, проституткой?

– Не знаю, – не обидевшись, как раньше, ответил он и нахмурился, пошевелив длинным носом, будто унюхал что-то неприятное. – Она не рассказывала. Больше меня расспрашивала. Особенно после того, как дал ей на дорогу сто баксов. Как узнала, сколько зарабатываю, хотела билет сдать и остаться. Но все-таки уехала.

Хмурый теперь работал в российско-американской торговой фирме, с директором которой, Стасом, познакомился в секции каратэ. Оттуда и костюм и свитер – директор заставил носить. Только на ботинках Стас сломался, решив, наверное, что у каждого свои недостатки и желтый – не самый тяжкий.

– Раньше она была красивее, – добавил Женя, глядя в пол.

– Судя по твоим словам, она не изменилась. Просто за эти годы ты намечтал ее.

– Наверное, – безропотно согласился он.

– Делай, как я: утешайся мыслью, что отношения между мужчиной и женщиной – это всего лишь обмен жидкостями.

Женя зябко передернул плечами:

– Ну, ты как скажешь!

– Предлагаю другой вариант: любовь – это бессознательный выбор наилучшего партнера для производства потомства. Правда, партнер частенько делает неправильный выбор. Наверное, относится к этому делу сознательнее.

Хмурый улыбнулся кончиками губ:

– И помогает?

– Нет, конечно, но чем-то же надо заниматься, чтобы не ковыряться в собственных болячках. Я думаю, это к лучшему, что она не осталась здесь. На твою шею и без нее найдутся халявщики.

– Уже нашлись, – вздохнув, сообщил Женя. – Ладно, пора на работу.

– Как дела на фирме?

– Растем! Уже вышли на пять тысяч баксов месячной прибыли! – похвастался он. – Стас говорит, что когда здесь наладим дело, я стану директором, а он уедет в Штаты, будет сам заниматься закупками. Зачем нам компаньон американец? Без него справимся! – Отойдя к двери, он вспомнил: – Да, Камиль звонил. Сегодня вечером приезжает в Москву за товаром на двух двадцатитонных фурах. Тоже раскрутился, молодец! Я сказал, что у меня занято, может, у тебя переночуют.

Хмурому даже в голову не приходило, что кому-то непрошеные гости ни к чему.

На кухне возились у плиты Марина и Наташа. Прапорщик была выполнена в черно-белых тонах: черные густые волосы и брови и белое, не без помощи штукатурки, лицо; белый гольф и сверху черный джемпер, обтягивающие широкие плечи, объемный бюст и выпуклый живот, напоминающий третью сиську; черные шерстяные лосины, зрительно утолщающие худой зад и тонкие короткие кривенькие ноги, белые носки с серыми пятками и тапочки. Марина была крашеной блондинкой с милой улыбкой и локотками, остроту которых не скрывал даже светло-серый свитер домашней вязки, великоватый на нее, наверное, мужнин. Черная юбка была выше колен, как бы мини, но с поправкой на возраст за тридцать. Женщины снимали накипь с мяса, варившегося в Жениной новой турецкой кастрюле, никелированной, с двумя черными пластмассовыми ручками на боках и одной на стеклянной прозрачной крышке, которая лежала на столе. Рамиль любил утверждать, что русские женщины ленятся снимать накипь, наверное, и им повторил, поэтому Марина и Наташа в две ложки доказывали обратное. Из движений Наташи так и сквозила мужиковатость: резкие и никаких сомнений, сплошная однозначность.

– Дай я, – отодвинула она подругу от плиты. Скрипучий голос был не женский, но и не мужской.

– Добрый день!

– Здрасьте! – кинула Наташа через плечо ответное приветствие и косой взгляд, предполагающий нападение и заранее отбивающий его, а заодно, как это умеют делать прапорщики и их коллеги с флота – мичмана, моментально определила пригодность объекта к воинской службе и меры, необходимые для доведения его до нужной кондиции. Убедившись, что лапать ее не собираются и что необходимые меры были эффективно применены до нее, сразу потеряла интерес.

– Ой, приветик! – мило улыбаясь, поздоровалась Марина. – А ты изменился и к лучшему! – Она вроде бы не заигрывала, но и не совсем без этого.

– Ты тоже.

– Не забудь положить, – приказала с нотками ревности Наташа, не уточнив что и куда, и ушла с ложкой из кухни наполовину строевым шагом, который вырабатывается у воинственных мужчин после демобилизации.

Березка на парапете дома напротив ничуть не выросла за лето. Она покачивалась на порывистом, осеннем ветру, как бы балансируя над пропастью. Очередной маленький желтый листочек оторвался от нее и, то опускаясь, то подлетая, заметался в колодце двора.

– Ты тоже в Лужниках торгуешь? – спросила Марина.

– Нет. Не повезло.

– Туда так трудно устроиться? – приняв на полном серьезе, спросила она.

– Мне – да.

– А-а, ты сам не хочешь! – весело догадалась она и легонько отомстила: – У тебя бы и не получилось! А зря: ребята там хорошо зарабатывают.

– Мне хватает денег: я хочу на столько, на сколько могу.

– А нам кое-что купить надо, думала, у тебя спросить, – сказала Марина.

– Лучше у Макса, он всё знает.

– Нет его дома, – сообщила она. – Нам ризограф нужен. Это прибор такой для резки бумаги. Я сейчас в рекламной фирме работаю, коммерческим директором. Мы еще визитки делаем, их разрезать надо и у ребят на это много времени уходит. А они оба художники. Талантливые – жуть! Но в делах не очень. Они меня сначала агентом взяли. Я им столько заказов натащила, что они меня в директора перевели. Конкуренты пытались меня переманить, но такую зарплату предложили – просто смех! Я ребятам рассказала, и они меня в долю взяли, чтобы не ушла. Нам бы ризограф, так бы развернулись! Юра мне посоветовал в Москву слетать…

– Вы же в разводе.

Ни мало не смутившись, Марина сообщила:

– В разводе, но живем в одной квартире. Знаешь, как сейчас с разменом? Такое предлагают – хоть стой, хоть падай! – Перехватив взгляд на ее широкое золотое обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки, быстро выдала оправдание: – Это чтоб не приставали мужики. Хватит, хочу отдохнуть от всех. Тут как раз Наташа позвонила, у них самолет в Москву летит, место есть, бесплатно. Только надо найти, у кого в Москве остановиться. Я сказала, что у меня есть где. Самолет полный был. Кто по делу, кто в отпуск, но большинство – за товаром. Зарплату военным уже полгода не платят, вот командование и помогает людям, как может. Приехала сюда – и как на курорт попала: ни забот, ни хлопот, ходи себе по магазинам.

– Полезное занятие. Так много дает в духовном плане.

– Смеешься, да?! – с улыбкой спросила она.

– Делаю выводы.

– Смейся-смейся, – разрешила она. – Я не обижусь. Это пока одна, театры, книги и все такое, а как семья, дети появились, не до развлечений стало. Это вы, мужчины, безответственные!.. Ты почему до сих пор не женился?

– Никто не берет.

– Слу-ушай! – сразу загорелась Марина. – У меня знакомая есть, твоих лет, разведенная, девочке три года…

– Нет-нет, спасибо! Я как-нибудь сам выберу себе наказание!

– Сам ты еще лет десять будешь искать, – произнесла она, попробовав бульон на вкус, а когда оглянулась, крикнула вдогонку: – Не бойся, больше не буду никого сватать!

У Инги новые духи, терпкие, резкие, с кокаиновой свежестью. Их аромат, опередив хозяйку, первым ворвался в комнату. У Инги были ключи от квартиры. Вот она прошла овальную прихожую. Остановилась возле двери в комнату Макса, якобы посмотреть, кто на кухне. Пошла дальше.

– Заходи, Инга!

– По звуку шагов узнаешь меня? – задала она вопрос, зайдя в комнату.

Одета в расстегнутый черный плащ, темно-синий деловой костюм, белую блузку, черные колготки и ботинки с прямоугольными носками. Она была больше похожа на стюардессу, чем многие представительницы этой профессии. Инга отказывалась верить, что о ее приходе предупреждает аромат ее духов.

– Да, по стуку каблучков. Заодно они сообщают, какое у тебя настроение. Сегодня – хорошее.

– Не очень, – возразила она. – Но и плохим не назовешь.

– Поцапались?

– Ну, что ты?! – с улыбкой сказала она. Голос ее теперь почти всегда звучал на одной высоте – чуть ниже нейтральной. – Он лишний раз дохнуть на меня боится! – Инга подошла к кровати, сняла плащ и ботинки и, придержав юбку, чтобы не образовались складки, села, прислонившись спиной к висевшему на стене коврику с алопарусной шхуной, который сама и подарила. – День был напряженный. Секретаршу уволили, а новую никак не можем подобрать. Такие все бестолковые, только глазки умеют строить!

– Возьмите мужчину.

Такая мысль даже в голову Инге не приходила, поэтому надолго задумалась.

– Это интересно! – пришла она к выводу. Подумав еще немного, передумала: – Всё-таки это женская профессия. Да и на фоне общего поголубения будет выглядеть данью моде. В этом плане у нас консервативная фирма.

– Как идут дела?

– Расширяемся. Взяли в аренду еще один самолет, грузовой, будет на китайском направлении работать, – рассказывала она, а сама думала о чем-то другом, более приятном: блеск глаз и часто срывающиеся на улыбку губы не вязались с тем, что говорила. – Собираемся и пассажирский взять на это же направление, и я буду его вести.

– Он предложил выйти замуж?

– Да! – радостно призналась Инга, а затем потупилась. – Вчера его сыну исполнилось восемнадцать лет. Всё, говорит, свой долг перед ним я выполнил, теперь имею право развестись с женой и жениться на той, которую люблю.

– И ты согласилась?

– Нет, конечно. Но и не отказала. Я еще не решила, – не без жеманства сообщила она. – Он старше меня на эти восемнадцать лет. Не в этом, конечно, дело. Он так любит меня!

– А ты его нет.

– И сама не знаю! – с томным вздохом призналась она.

То ли действительно влюбилась, то ли повлияли латиноамериканские сериалы, которые показывали по телевизору с утра до вечера, но в последнее время Инга вела себя как плохонькая актриска, изображавшая чувства. Судя по общему ее поглупению, скорее первое, но и не без второго.

– Он такой сильный, решительный и заботливый, – перечислила Инга. – Рядом с ним не надо ни о чем думать. И в то же время он так нуждается в моей заботе. И в постели нам хорошо. Представляешь, просыпаюсь утром от какой-то тяжести. И запах свежий-свежий. Открываю глаза – вся постель в розах…

– Стог или два?

– Три! – весело, но резко произнесла она и сочувствующим тоном спросила: – Тебе неприятно слушать?

– И да, и нет. Я рад за тебя.

– Я же предупреждала, что у нас с тобой не надолго, что как только встречу… – начала она оправдываться.

– Мне кажется, что у нас с тобой ничего и не было. Все происходило в виртуальном пространстве – и там осталось. Там всегда можно перезагрузиться и начать сначала. И повторять много раз.

– И мне кажется, что между нами ничего не было, – выхватила она то, что хотела услышать.

Disk unsuitable for system disk.[15]15
  – англ.: Диск не годится в качестве системного.


[Закрыть]

– Наверное, не надо было мне приходить, – произнесла она.

– Надо. У тебя ведь нет подружки, не с кем поделиться эмоциями.

– Не умею дружить с женщинами, – призналась Инга.

– Вот я и буду твоей подружкой. Я и был ею.