Текст книги "Столешников переулок"

– Разрезала сумку и стащила, – прокомментировала ее действия Алла. – Их тут две промышляют, вторая чуть старше. А туда дальше, – махнула она в ту сторону, куда ушла цыганочка, – мальчишки орудуют, их братья. Там же и взрослые цыгане торгуют, заодно перепродают украденное.

– Круговорот вещей на рынке.

– И не только вещей. Видишь, милиционеры отходят от вагончика? – продолжила она. – Чтобы не мешать. Сейчас там будут разбираться с должником, вон тем, в черной куртке.

В черную куртку был одет мужчина лет тридцати двух, хилый и суетливый. Он, размахивая руками, пытался что-то объяснить мордоворотам. Они слушали и кивали головами: понимаем, мужик, какие базары?! Из вагончика выглянул еще один мордоворот, что-то приказал. Братки допили пиво, отдали бутылки появившемуся неведомо откуда бомжу, затем, трижды махнув кулаком, выбросили пальцы, сложили и посчитали, на кого выпал жребий. Счастливчик обнял хилого мужчину за плечи, как лучшего друга, и повел за вагончик. Через несколько минут вернулся один. Еще минут через десять появился мужчина. Лицо его превратилось в красное месиво, а куртка была в серых следах от башмаков, словно по нему протоптался десяток покупателей. Он прошел мимо братков и вернувшихся к вагончику милиционеров, которые не хотели его замечать. У всех шестерых появились в руках бутылки пива. Пили как бы врозь: милиционеры чуть в стороне.

И Рамиль принес пиво, точно такое же.

– На, – протянул он бутылку, уже открытую. – Мы с Олегом коньячка по полтинничку приняли. Будут здесь проносить, и тебе возьму.

– Не надо.

– Наше дело предложить, ваше дело отказаться, фалян-тугэн! – радостно выдал Рамиль и спросил: – Отсюда сразу домой?

– Да.

– Камиль звонил, обещал приехать сегодня. Будьте кто-нибудь дома, ты или Макс, – попросил Рамиль.

– Хорошо. А чем Камиль сейчас занимается?

– Торгует, фирму открыл. Уже раскрутился, сюда на фуре двадцатитонной приедет за товаром, – ответил он. – А начинал с сахара. Купил три тонны на заводе и повез продавать по деревням. Конец лета, самый сезон – размели влет, фалян-тугэн. Не то, что мы – по мелочевке клюем! – радостно пожаловался он и предложил: – Сходим посмотрим, как торгуют Хмурый с Сашей?

– Тоже помазками?

– Они поднялись, обувью торгуют. Раньше нас ведь начали. Сначала Саша, потом Хмурый к нему присоединился. Он и вывел Сашу на обувь. С Хмурым в секции занимался фирмач, дает им на реализацию, – рассказал Рамиль и наконец-то посмотрел на свой товар. – Много продал?

– Не считал.

– Две коробки и восемь штук в розницу, – сообщила Алла.

– Глазастая, все замечает! – похвалил Рамиль. – Кандидат наук!

– Серьезно?

– Иногда мне кажется, что в шутку, – ответила она.

– У нас здесь не какие-нибудь хухры-мухры торгуют, – сказал Рамиль. – С одной стороны кандидат, с другой доктор наук. Сегодня у него институтский день. Послушал бы, какие они темы обсуждают! Одна тетка минут двадцать пыталась врубиться, потом спрашивает: «Родненькие, вы русские или как?» – «Или как, родненькая!» – отвечает ей доктор. Она покачала головой и выдала: «И чего только Господь не сотворит!»

– Сейчас наукой занимаются не те, кто хочет, а те, кто может, – как бы оправдываясь, произнесла Алла, посуровев лицом и постарев на несколько лет.

– Довели страну, сволочи! – кинул Рамиль. – А я их защищал у Белого дома!

Участвовать в любимом народном хобби – ругать правительство – желания не было.

– Пойду я, ноги замерзли.

– А-а, ты же без валенок, – разглядел Рамиль. – В ботиночках тут долго не простоишь. Ну, иди. Спасибо, что привез, за мной не заржавеет!

– Да?! – произнесла, улыбнувшись, Алла.

– Ага, – буднично, не поняв намека, произнес Рамиль и принялся выкладывать из сумки на столик коробки с помазками.

Лохотронщики зацепили двух женщин лет сорока, блондинку и брюнетку. Судя по румянцу во всю щеку и непрошибаемой самоуверенности, обе провинциалки. Москвичам тоже не занимать самоуверенности, но какая-то она у них недоношенная, построенная на презрении не только к другим, но и к себе. Играла блондинка, а брюнетка с азартом наблюдала.

– Эй, а ну, отойди! – прикрикнула брюнетка, заметив, как пытаются «подкормить» противника ее подруги, члена шайки. – Не надейся, не сунешь ему деньги!

– Играешь дальше? – напала блондинка. – Ставь деньги или я забираю!

Подставному нечего было ставить. Видимо, провинциалки прикинулись дурочками, чтобы обуть мошенников. И у них получилось.

– Так-то! Знай наших! – произнесла блондинка и сгребла деньги со стола, хлестким ударом сбив с них руку крупье.

Пачка была толстая, купюры торчали в разные стороны. Блондинка принялась складывать их в стопку, пересчитывая. Брюнетка зорко следила за ней, ведь добычу договорились поделить поровну, а подруге не доверяет. Обе не обратили внимания на девицу с толстым слоем туши на ресницах. Она хапнула деньги и растворилась в толпе. Провинциалки несколько мгновений смотрели на обрывки купюр в руках блондинки, а когда поняли, взвизгнули в один голос:

– Ограбили! Держите ее!

Народ оглядывался, не понимая, кого держать. Воровки и след простыл, а остальные члены шайки сноровисто собирали карточки и складывали стол.

– Верни наши деньги! – напала блондинка на крупье.

– А я у тебя их брал?! – возмутился он.

– Я сейчас милицию позову! – пригрозила она.

– Зови! – ответил он и заржал вместе с сообщниками.

Женщины заревели в один голос. По их лицам было видно, что больше расстроились не из-за потерянных денег, а из-за того, что не удалось кинуть мошенников.

На обратном пути в вагон метро через заднюю дверь зашел старик с аккуратно подстриженными седыми усиками, лицом, покрытым густой сетью красных жилок, и протезом на правой ноге, грубом, самодельным, с набойкой из толстой резины. Сделав на месте несколько шажков и громко постучав по полу протезом, он зычно произнес:

– Уважаемые товарищи! Я не буду рассказывать, что я беженец или что мне надо на операцию! Нет! Я скажу честно: подайте инвалиду на рюмку!

Он уложился в короткий промежуток времени до отправления поезда и все услышали его. Улыбаясь его честности, народ дружно скинулся инвалиду на бутылку.

Макс опять сидел у телефона.

– Есть, – кинул он в трубку, прижимаемую к уху левым плечом, и передвинул правую руку с ручкой на строчку ниже в тетради. – Минуточку, – он прикрыл микрофон рукой и спросил, скосив глаза вверх, отчего нижний, левый, как бы лишился зрачка и радужной оболочки, занырнувших под переносицу: – Отвез?

– Да.

– Они что-нибудь передали? – спросил он.

– Нет.

Макс перевел взгляд на тетрадь, нашел строчку, на которой остановился, и бросил в трубку:

– Дальше.

Инга не приходила, иначе бы в коридоре сохранился аромат ее духов. Этот аромат заводил всех жильцов квартиры, даже Антонина Михайловна выглядывала их своей комнаты поздороваться. Только на Хмурого он не действовал и, может быть, на Макса.

Компьютер казался пожухшим, скукоженным, будто и до него добрались ночные заморозки. Включившись, он загудел усердно и подвоспрял. В комнате сразу стало теплее, уютнее. Сохраненная игра включилась на изображении городского советника, который сообщил:

We need a marketplace.[8]8
  англ. – Мы нуждаемся в рынке.


[Закрыть]

Кряхтят усердно

колокола,

глухих сзывая

немых послушать

о том,

что видели слепые.

В комнате Макса и Олега надрывался телевизор. То ли хвастались им, то ли делились со всей квартирой звуком. Только непонятно зачем, ведь у Рамиля и Жени были точно такие же, марки «Funai», а у Антонины Михайловны, по ее словам, появился черно-белый, подруга подарила, который, опять же по ее словам, такой старый, что должен вот-вот взорваться. Соседи утешали ее, что взрываются только новые, которые на гарантии, она взрыв и гарантирует. Макс лежал на кровати, курил американскую сигарету польского производства и безучастно смотрел на экран. Инга сидела у него в ногах. На ней был темный костюм, именно темный, разглядеть цвет не удавалось, потому что Инга опять была в ореоле, через который можно было разглядеть лишь расплывчатый контур. Хотелось подкрутить ручку контрастности, навести резкость. Оставалось выяснить, на ком находится эта ручка. Еще на Инге была светлая рубашка. Благодаря одежде, похожей на школьную форму, и сложенным на коленях рукам, она напоминала прилежную ученицу. Не хватало пионерского галстука или комсомольского значка. На гвозде, вбитом в дверь изнутри, висел ее черный плащ. Олег сидел на своей кровати, в метре от телевизора, и делал вид, что смотрит в него, а когда случайно встречался взглядом с Ингой, резко отворачивался.

– Присаживайся, – предложил Макс и выпустил толстое кольцо дыма, которое зависло над его лицом, покачиваясь, когда он говорил. – Юру подождем. Позвонил, что скоро будет.

Юра Невский, земляк Андрея, появился в квартире с подачи последнего. Однажды Андрей позвонил и поставил в известность Женю, что в его комнате какое-то время поживет Юра, чтобы Хмурый не удивлялся, когда обнаружит у себя чужого человека. Хмурый не удивился и даже купил для гостя кровать. Никто не знал, фамилия это или кличка – Невский. Спрашивать, а тем более требовать паспорт, было не принято. Порекомендовал друг, соседям не мешает, значит, пусть живет, нет проблем. Юра сообщил, что по профессии художник. Красок и холстов при нем не было, и он ни разу не порывался нарисовать что-нибудь. Профессиональные навыки проявлял, надписывая ценники. Раньше это делали каждый себе, а теперь поручали Невскому. Не скажешь, что его ценники были намного красивее, допустим, Рамилевых, разве что не такие пьяные. Юра помогал Жене убирать участок и еще торговал вместе с ребятами в Лужниках. Деньгами, товаром и советами снабдил его Хмурый.

– Что ж ты щеку не добрил?! – упрекнул Макс Олега. Непонятно было, как он разглядел на таком расстоянии да еще через Ингу. – И на шее пучок топорщится. Перед зеркалом надо бриться.

Олег вскочил с кровати, метнулся к висевшему на стене зеркалу, большому, овальному и в золотистой резной раме «с рюшечками», по выражению Макса. Купил зеркало Олег. Как ни зайдет в комнату, обязательно посмотрится, пригладит волосы. Он приблизил лицо вплотную к зеркалу, пригляделся внимательно. Послюнявив пальцы, потер обе щеки, будто щетину можно стереть, подобно грязи.

– А шея! – продолжал стебаться Макс. – Как с такой можно ходить?! Тебя ни одна баба к себе не подпустит!

Инга, сперва принимавшая его всерьез, заулыбалась, глядя на Макса зачарованно, словно слышала не глупые подколки, а что-то необыкновенно красивое или умное, что, впрочем, для женщин одно и то же.

Олег резко обернулся, вывернул голову, пытаясь увидеть шею. Шея, лицо, лоб и даже залысины покраснели. Казалось, Олег сейчас заплачет от огорчения.

– Он шутит, – попыталась Инга успокоить Олега.

– Какие там шутки! – возмутился Макс и спокойно, точно это делал другой человек, выпустил очередное кольцо дыма и забычковал сигарету. – Вот у нас на заводе были шутники – это да! Сел один кореш на ограждение, из прутьев такое, а его кенты решили подшутить. Один подкрался сзади и приставил к его очку шланг, по которому шел сжатый воздух к турбинкам, а второй открыл вентиль на полную. У бедолаги кишки изо рта выскочили. Вместе с зубами.

Олег заржал, то ли оценив шутку, то ли обрадовавшись, что его оставили в покое, а Ингу передернуло, будто на нее попали ошметки кишок. Она собиралась что-то сказать, но в комнату ввалились Хмурый и Невский. Они были одного роста и чем-то неуловимо похожи, будто Сибирь пометила своих, чтобы не перепутать. Юра был старше лет на семь, носил широкие усы, черные и с зеленцой, будто в них застряла сопля. Лицо у него было бурякового цвета, как у пропойц или людей, работающих на морозе, но после выпивки и на морозе бледнело до нормального. Под расстегнутой, серой, совковой, зимней курткой на нем была джинсовая безрукавка с множеством карманов. Создавалось впечатление, что это карманы сшили вместе в форме безрукавки.

– Я сейчас, вещи заброшу, – сказал Юра и вышел.

– Держи, Макс, – Женя отдал вынутый из-за пояса газовый пистолет, похожий на ТТ. Перемычка в стволе была снята, так что оружие газовым было только по названию. Макс купил пистолет на рынке с рук за пятьдесят долларов. – Он сегодня меня выручил. Я как чувствовал, когда просил его. Пока мы с Саней пересчитывали «кожу» (они поднялись еще выше – торговали теперь кожаными куртками), пока сдавали в камеру хранения, уже совсем стемнело. Идем к метро, а к нам подваливают двое. Я сначала не врубился, думал, закурить попросят. Саня тоже так подумал. А они достают ножи, длинные такие. «Деньги», – говорит один и тянется к моей сумке. Я отпрыгнул. выхватываю пистолет. «Стой, – говорю, – или стрелять буду!» Они смотрят на меня, ждут чего-то, – рассказывал Хмурый взахлеб, точно его все еще колотило в нервном припадке, как бывает после подобных ситуаций.

– Очканули пацаны. Тут кто наглее, кто буром прет, того и верх, – сказал Макс, закурив по-новой. – С тебя бутылка.

– Обязательно! – воскликнул Хмурый, словно бутылку поставят ему, а не наоборот. – Завтра куплю. Только дай пистолет и на завтра, нет, выходной, на послезавтра.

– Обязательно, – пообещал Макс, – ченченем, не глядя.

– А Юрку сегодня кинули, – сообщил Хмурый. – На всю дневную выручку.

Невский оказался легким на помине. Он услышал, что сказал Женя, и покривил рот, пошевелив усами.

– Расскажи им, – предложил ему Хмурый.

– Да очень просто, – неохотно начал Невский, но постепенно разошелся, даже в лицах изобразил. – Прохожу мимо остановки, там как раз автобус отходит. Мимо мужик пробежал, запрыгнул на ходу. Смотрю, он бумажник обронил. Поднимаю, а там пачка стодолларовых. Ну, думаю, подвалило счастье! Тут подходит ко мне другой мужик, кавказец, солидный такой, при галстуке. Я видел, говорит, как ты поднял чужой бумажник, надо вернуть хозяину или поделись. Я пытался отбрыкнуться от него – ни в какую! Сунул ему всю дневную выручку. Думаю, в бумажнике все равно намного больше. Бегом с остановки, дворами, нашел укромное местечко, достаю баксы из бумажника, чтобы выкинуть его, а доллары оказались фальшивыми, – он протянул одну зеленую купюру для осмотра.

– На бугая взяли, – сказал Макс, не проявив к фальшивке никакого интереса.

И Олега она не заинтересовала.

Взяла Инга, потерла пальцем цифры и костюм на портрете и уверенно произнесла:

– Фальшивка.

Не просто фальшивка, а довольно примитивная, выполненная на ксероксе на обычной бумаге, скользковатая на ощупь, без тиснения.

– Ну, что, поехали? – произнес Макс, похлопав Ингу по заду, чтобы встала и дала ему подняться.

– Рамиля будить? – спросил Олег.

– Деревня, он же мусульманин! – сказал Макс, обуваясь.

Инга повязала голову темным платком и превратилась из школьницы в зрелую даму. Казалось, сейчас из коридора прибегут, громко крича, ее детишки, схватят за руки и, перебивая друг друга, примутся делиться самими последними впечатлениями.

– А ты едешь, Хмурый? – спросил Олег.

– Деревня, я же католик! – ответил Женя. – У нас Пасха уже была.

Макс помог Инге надеть плащ, натянул на себя кожаную куртку. Точно такая же теперь была и у Олега, но, хоть и куплена позже, казалась старее и шибало от нее бражкой, словно недавно замачивали в пиве.

– В нашу пойдем? – спросил Юра, подразумевая церковь «Косьмы и Домиана в Шубине», расположенную на Столешниковом. – Там народищу!

– Поедем подальше от центра и поближе к ее родителям, – кивнув на Ингу, ответил Макс.

– Там церковь недавно открыли, еще не закончили реставрацию, людей будет мало, – сообщила Инга.

– Лови тачку, Олег, – приказал Макс, когда вышли на улицу.

– Впятером не поместимся.

– На метро поедем, – предложила Инга. – Все равно еще рано, ждать придется.

Несмотря на поздний час, людей в метро было много. Вдоль стен в переходах, прореженные нищими, стояли сручники, торговали чем попало, от студенческих проездных и бланков дипломов до породистых щенков. Кому Пасха, куличи и крашеные яйца, а кому на кусок хлеба надо заработать. Стояли плечом к плечу, не втиснешься между ними. Отойдешь – сразу займут место, несколько человек топчутся, ожидая, в начале платформы. Бросалась в глаза анемичная женщина в очках – типичная библиотекарша. Она держала на ладони левой руки с тонким обручальным кольцом на указательном пальце маленькую зеленую черепашку. Во взгляде женщины, устремленном сквозь проходящих мимо людей, было даже не отчаяние, а тоскливое равнодушие, за которым идет самоубийство. Скорее всего, черепашку забрала у сына, потому что больше нечего продать, а с протянутой рукой пока ходить не умеет. Обручалка – память о муже – будет следующей после безмолвного друга.

И Макс обратил на нее внимание. Он, походя, взял черепашку и оставил на ладони деньги.

Сручница какое-то время стояла с протянутой рукой, а сообразив, что произошло, выпала из строя, погналась за Максом. Ее место тут же заняли.

– Подождите, здесь много! – сказала она Максу.

Он посмотрел на нее сверху вниз и произнес иронично:

– Будем торговаться?

Угадал правильно: для нее торговать было зазорно, а уж торговаться…

– Чем кормить ее знаете? – спросила она, чтобы справиться со смущением.

– Конечно! – ответил Макс. – У меня когда-то была целая ферма черепах!

Женщина улыбнулась и отстала от него.

– Держи, летчица, – отдал Макс черепашку Инге. – Будет твоим талисманом в полетах.

Инга училась в авиационном институте по наземной специальности, но уже привыкла к «летчице», не поправляла, как раньше.

– Спасибо! – поблагодарила она, взяв черепашку в две руки и внимательно посмотрев ей в немигающие глаза. – Ее ничем не проймешь.

– Это хорошо, – сказал Макс. – Когда решишь поругать меня, выскажешь всё ей.

– Уверен, что выдержит?! – подначила в ответ Инга.

– Конечно. Она таких слов не знает, – отпасовал Макс.

– С тобой пообщается, узнает, – парировала Инга.

Макс ничего больше не сказал. Видимо, посчитал, что победа за ним, и разрешил проигравшей утешиться последним словом.

Почти все в вагоне с куличами в пакетах или сумках восторженно ехали на праздник. Предвкушение праздника является его составной, если не главной, частью. Многие жевали жвачку. Она – первая ласточка капитализма. Такое впечатление, что люди утоляют голод самым дешевым способом: заплатил гроши – и двигай челюстями хоть целый день.

В тоннеле на выходе из метро спали три дворняжки. Они лежали лапами друг к другу. Одна дернулась во сне, задела соседок, и те тоже заперебирали лапами, будто убегали от кого-то.

Церковь с двух сторон была в лесах. Они как бы поддерживали ее, чтобы не завалилась на бок. Зевак собралось раза в два больше, чем верующих. В основном молодежь. Денег на дискотеку нет, пришли сюда бесплатно развлечься. Милиции было много, как в доперестроечные времена. Тогда оберегали народ от церкви, а теперь кого от кого?

Макс остановился у ворот, сказал Инге:

– Я здесь подожду. Бери Олега, будешь ему молитвы подсказывать, а то он так верит, что ни одной не помнит.

Олег что-то буркнул, наверное, отбился от навета, и провел рукой по голове, проверяя, закрывают ли волосы залысины.

– Я сама плохо знаю, – призналась Инга.

– Могу подсказать.

– А ты откуда знаешь? – удивился Макс. – Ты же атеист.

– Атеист, но крещеный. Бабушка меня во младенчестве крестила втихаря от родителей. А когда подрос, водила в церковь, молиться учила. Это была наша с ней тайна. Мои родители ведь были коммунистами.

– В те времена за такие дела могли их погнать из партии и с работы, – сказал Макс.

– Совсем-совсем не веришь в бога? – спросила Инга.

– Нет. Существует многое, чего мы пока не понимаем, что наука еще не трепанировала. Непознанное страшит, и люди загораживаются от него, чем умеют. И новые знания рождают новых богов. Недаром в последнее время столько сект развелось.

– Променяем старых богов на компьютерных! – предложил Макс.

– Почему бы и нет?! В виртуальном мире не меньше неизведанного, чем в обычном, и хватит места спрятаться всем, кому неуютно в этом. К тому же, хоть компьютер туп беспробудно, иногда откалывает такое, что только диву даешься.

– Прямо, как женщины! – заявил Макс.

Инга не обиделась. Не трудно было догадаться, что считает себя умнее Макса и именно потому, что он считает ее дурой. Инга протянула ему черепашку:

– Подержи, а то неудобно с ней.

Макс небрежно сунул черепашку в карман.

Инга с Олегом и Юрой протолкались через толпу к паперти, неумело перекрестилась. Олег повторил еще хуже, точно передразнивал ее. Только у Юры получилось более-менее. Затем, пропуская вперед Ингу не столько из вежливости, сколько от нерешительности, вошли в церковь.

– Ну, вот, теперь можно заняться чем-нибудь серьезным, – сказал Макс, зорко оглядев окрестность.

Неподалеку стояли две девушки, жевали жвачку и громко обменивались впечатлениями. Обе в мини-юбках. Одной шло, а у второй ноги были такие худющие и с полуметровым разлетом, что без крайней надобности показывать их не стоило. Впрочем, весна – уважительная причина.

– Клевые телки, – оценил их Макс. – Снимем?

– Не хочу.

– Дело хозяйское. А мы попробуем, – сказал он и направился к девушкам.

Уже через минуту они смеялись втроем. Такое впечатление, что знакомы давно – выросли в одном дворе, не меньше. Макс что-то втирал, наверное, очередную страшилку, а телки внимали, мерно двигая челюстями.

У церкви народ зароптал, заволновался, смещаясь вправо-влево, будто объявили, что сейчас будут давать дефицит, но не уточнили, где. Милиционеры стряхнули с себя сонную расслабленность, подтянулись к ограде. Толпа погудела и стихла, никто так и не понял, из-за чего сыр-бор. Пока это все происходило, Макс исчез вместе с девушками. Их не было с полчаса, а когда вернулись, то говорили громче. Девушка с худющими ногами вцепилась рукой в прут ограды и не отпускала его, точно боялась, что не устоит без опоры. Ограду недавно выкрасили в зеленый цвет, еще не успела насытиться пылью, потемнеть.

На колокольне затрезвонили. Удары лихорадочные, словно били набат. Не то, что мелодию, даже какую-нибудь организованность в колокольном звоне уловить было невозможно. Новые церкви появлялись так быстро, что не успевали обучать звонарей. Зеваки подтянулись поближе к ограде, чтобы посмотреть крестный ход. Протиснуться между ними смог бы только Макс, но он и так стоял у ограды. Оставалось наблюдать поверх голов более шустрых. Верующие шагали медленно, однако беспорядочный перезвон создавал впечатление нервозности. Казалось, сейчас перейдут на бег и примутся крушить все на своем пути.

Инга после службы была размягченной, словно долго лежала в ванне, наполненной горячей водой. Движения наполнились материнской нежностью: все вокруг – ее дети. Плавно повернув голову, повязанную темной косынкой, она посмотрела в ту сторону, где стоял Макс с девицами. Она не могла видеть их – закрывали люди, вышедшие из церкви, – наверное, интуиция подсказала.

– Христос воскрес!

Инга хотела услышать эти слова от другого, даже не попыталась скрыть разочарование.

– Воистину воскресе, – ответила он.

Губы ее были теплы и мягки, а щеки – холодны и упруги, как бы отталкивали. Аромата духов не слышно, будто Инга сняла его перед входом в церковь и пока не надела.

– Так-так-так! – раздался рядом насмешливый голос Макса. – Прелюбодействуем?!

– Прекрати, Макс, – тихо произнесла Инга с материнскими нотками в голосе, точно усмиряла не в меру расшалившегося малыша. Она поправила косынку, как бы подоткнула ее, чтобы щека открылась побольше. – Христос воскресе!

– Воистину! – ответил Макс, уже пьяненький, взял ее руками за голову, приложился губами к правой щеке, левой, а потом поцеловал в губы, в засос, кощунственно.

Инга ждала этого и хотела.

Люди торопливо расходились по домам. Побыли хорошими – пора и честь знать.