Текст книги "Столешников переулок"
Автор книги: Александр Чернобровкин
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Стрижи шлифуют
вечернее небо,
чтобы ночь
опускалась
быстрей.
Аромат ее духов заполнял квартиру осторожно, словно двигался по неизведанной территории. Сперва залетало маленькое облачко-разведчик, убеждалось, что опасности нет, и исчезало. Затем аромат протискивался под дверью плоским щупальцем, расширял лазейку и врывался всей своей мощью – Инга пришла. Казалось, что даже игровое пространство внутри монитора пропитывалось запахом ее духов. По крайней мере, изредка оттуда выплескивалась насыщенная этим запахом волна воздуха, словно кто-то невидимый нажимал там на пульверизатор пустого пузырька из-под духов. Может быть, это происходило тогда, когда Инга проходила мимо комнаты, но, скорее всего, выражал всплеск эмоций девушки, потому-то постучала в дверь как раз в промежутке между двумя волнами.
– Заходи, Инга!
Дверь отворилась в два приема – сперва чуть, а затем до половины. Инга протиснулась в комнату, держась рукой за торец двери, точно боялась, что дверь сейчас захлопнут. На ней были джинсы, новые, но с горизонтальной, намеренно разбахромленной прорехой на правом колене, и белая футболка навыпуск, великоватая в плечах, через которую еле-еле просматривались темные полукружья и соски. Когда Инга двигалась, груди колыхались не в такт, немного с запозданием, и набрякшие соски чертили футболку изнутри. В этой одежде она казалась доступнее, похожей на тех пустышек, на которых частенько западал Макс. Теперь и к ней липло слово «вертихвостка». Впрочем, даже в этой одежде она не была похожа ни на одну другую девушку, оставалась самой красивой, хоть и по-другому, не так, как в своей обычной одежде.
– Привет! – произнесла она и закрыла дверь осторожно, точно боялась хлопнуть и разбудить спящих.
– Здравствуй!
– Не помешаю? – спросила она, улыбнувшись виновато.
– Конечно, нет! Я рад, что ты пришла!
– Договорились с Максом, а он где-то шляется, – пожаловалась она. – Я посижу у тебя.
– Сколько хочешь.
Она подошла к журнальному столику, поглядела на экран монитора без того напряжения, с которым обычно пялятся люди, не умеющие обращаться компьютером, причем бояться не столько его, сколько сломать в нем что-нибудь по неосторожности.
– Чертей гоняешь? – задала Инга вопрос и объяснила: – Так у нас в институте называют компьютерные игры.
– Хочешь поиграть?
– Нет, – оказалась она. – Что вы в них интересного находите?! У нас весь институт на играх с ума посходил. Только и разговоров, кто сколько уровней прошел.
Инга села на стул у стола, боком к компьютеру. Верхние ресницы у нее были подведены черной тушью и загнуты кверху кончиками, а нижние не разглядишь, словно их и нет вовсе.
– Приятные у тебя духи.
– Да?! – произнесла она со смесью иронии, удивления и радости. – А Макс заявил: «Сладковатый запах, как от покойника». Я не поняла, нравятся ему духи или нет?
– Нравятся. Это он так шутит.
– Он умеет так шутить, – согласилась она.
– Иначе бы попросил поменять.
– Он не умеет просить, – с ноткой гордости за него сообщила Инга, – только требовать.
– Но он и не потребовал.
– Нет. И я не знаю, хорошо это или нет. – произнесла она, глядя в стену перед собой, будто там, под старыми обоями, и находился собеседник. Складывалось впечатление, что она разговаривает сама с собой вслух. – Наверное, плохо. Я стала ему безразлична.
– Тебе показалось. Просто у него своеобразная манера общения: чем лучше относится, тем хуже обращается.
– Ты думаешь… – она запнулась, подбирая слова, – …я ему нравлюсь?
– Ты не можешь не нравиться.
Она улыбнулась и оторвала взгляд от стены. Глаза посветлели, наполнились изумрудной сочностью.
– Не утешай, – сказала она. – Макс охладел ко мне.
– Нет.
– Да, – произнесла она, снова улыбнувшись.
– Нет.
– Он завел какую-то малолетку. Я видела из окна, как он провожал ее, – сообщила Инга.
Интересно, какую из дюжины Максовых малолеток она видела?
– Может, это он подружку Рамиля провожал до метро? Она приехала, а Рамиль с Олегом за товаром пошли и заодно напились, вернулись заполночь.
– Какая она из себя – подружка Рамиля? – спросила Инга.
– Обычная финтифлюшка.
– Тогда она! – радостно молвила Инга, но заметно было, что не очень этому верит. – Может, он и сегодня ее провожает?
– Не думаю. Они собирались с Рамилем попить пива.
– У нас на углу? – спросила она.
– Вряд ли. Они там недавно подрались с кем-то, чуть в милицию не попали.
– А мне он ничего не рассказывал, – произнесла Инга.
– Видимо, похвастать нечем было.
– Это он любит! – Она повернулась к окну. – Вечер сегодня чудный. Не хочешь погулять?
– А если Макса встретим?
– Думаешь, приревнует? Это чувство ему не знакомо, – молвила она.
Вечер, действительно, был чудесный. Кожу, нежно касаясь, обдувал ветерок, легкий и теплый, будто рядом кто-то невидимый выдыхал открытым ртом. В чистом небе скользили стрижи, вскрикивая пронзительно, жалобно. Может быть, горевали о потерянном жилье – разрушенном доме на углу с Петровкой. Темно-серый двухметровый забор, уже почти весь разрисованный и расписанный молодежью, ограждал развалины. С восьми утра и до шести вечера самосвалы вывозили оттуда строительный мусор. Колеса машин накатали бледно-коричневые колеи на асфальте. Торец соседнего дома – когда-то общая стена с разрушенным – был светлее фасада. На гладкой, без окон и дверей, серо-желтой стене висел на уровне третьего этажа темно-синий радиатор.
– Декорация для театра абсурда.
– Ты о чем? – спросила Инга, проследила за его взглядом и заулыбалась. – Ой, точно! А я два раза сегодня проходила здесь и не заметила!
На Петровке выстроились «плечом к плечу» с десяток киосков. Забиты были одинаковым товаром – импортные сигареты, спиртное и жвачка, а за всю Россию отдувалась водка, – но у каждого киоска было по несколько покупателей. Отоваривались с лихой безрассудностью, словно тратили не свои деньги, а были подсадными, заманивали покупателей.
На скамейках у Большого театра сидели парни с женственными или слишком мужественными лицами. Как ни странно, на Ингу они смотрели заинтересованно.
– По вечерам здесь собираются… – она замолчала, подбирая выражение.
– …«машки» на «Голубой огонек».
– Не знала, что это так называется! – улыбнулась она. – Они сейчас в моде.
– И зря. Не стоит хвастаться болезнью.
– Считаешь, что это болезнь? – спросила Инга, и по тону не трудно было догадаться, что и сама придерживается того же мнения.
– Сифилис души. Между мужчиной и женщиной непреодолимая пропасть.
– А трансвеститы?! – не согласилась она.
– Это прыжок в пропасть, а не через нее.
– Многие гении болели этим, – произнесла она без эмоций, повторяя чьи-то слова.
– И обычным сифилисом тоже. А еще больше было тех, кто болел одной из них или обеими сразу, но гением не являлся. Вели бы себя скромнее, как, допустим, туберкулезники, не дразнили стадо.
Инга посмотрела по-другому, словно обнаружила, что ей подменили попутчика:
– Странно, я почему-то думала, что ты молчун. Обычно сидишь в углу, слова из тебя не вытянешь.
– Не умею говорить громче всех. А если бы и умел, ты бы все равно слушала не меня.
– Ты так думаешь?! – низким голосом произнесла она, посмотрела кокетливо и сразу стушевалась, будто попыталась соблазнить подростка и одернула себя.
– Рядом с тобой думать не получается.
– Спасибо за комплимент, – высоким голосом произнесла она привычно.
– Это не комплимент, а констатация факта.
– Пойдем в Александровский сад, – быстро сказала Инга, меняя тему разговора. Наверное, испугалась, что сейчас услышит объяснение в любви.
Дальше шли молча. Инга все время вырывалась вперед, наверное, давая понять всем, что с ней просто знакомый. Только у спуска в подземный переход чуть отстала да и то потому, что навстречу по лестнице поднимались с десяток кавказцев, скорее всего, чеченцев. Все они были в шелковых турецких разноцветных рубашках и черных брюках, широких в бедрах, и лакированных остроносых туфлях. Одеколоном, сладким, пряным, от них прямо шибало. От всех одинаково, видимо, из одного ведра поливались. Взгляды наглые, уверенные в безнаказанности. Увидев Ингу, чеченцы дружно оскалились, заблестели золотыми зубами. Разминувшись с ней, громко заржали.
Инга догнала, цепко схватилась за руку у локтя и потянула вперед. Лицо ее было напряжено.
– Пойдем быстрее, – упредила она вопрос. Когда в переходе повернули за угол, отпустила руку и произнесла тихо: – Как я их ненавижу! Спустились с гор, дикари!
– Они тебя оскорбили?
Инга не ответила.
– Почему ты мне не сказала?
– И что бы ты им сделал?! – оглянувшись, раздраженно бросила она.
– Не знаю, но что-нибудь…
– А потом они с тобой, – резонно заметила она. – Был бы Макс…
– И его не побоялись бы. Они сейчас козырные, потому что в Москве хасбулатовщина.
– Да, – согласилась Инга, – как тараканы: один завелся, сразу другие наползут. – Она сделала несколько шагов со склоненной головой и произнесла более спокойно, даже с нотками вины: – Это, наверно, плохо, что я такая шовинистка, но ничего не могу с собой поделать.
– Ты не шовинистка. Все недолюбливают другие национальности. Они не такие, чужие, вызывают настороженность и следовательно – враждебность. Срабатывает инстинкт самосохранения нации. Отдельного человека можем принять, весь народ – нет. Только дураки или подлецы заявляют, что любят всех. А шовинист – это тот, кто от чувств переходит к действию. Как эти, вспрыснутые. С чеченкой они бы себя так не вели. Чем и хорош виртуальный мир, что там нет ни наций, ни рас, ни религий; там все одной виртуальности, ты и я.
– Все, хватит о них, давай о чем-нибудь приятном, – произнесла Инга.
– О тебе?
– Можно обо мне, – улыбнувшись, согласилась она. – Когда я была маленькой, родители часто подкидывали меня к бабуле, и мы с ней шли гулять сюда, в Александровский сад.
– Ты в ее комнате сейчас живешь?
– Да. Она прописала меня к себе и, когда умерла, я перебралась в Столешников, – рассказала Инга.
Все скамейки в саду были заняты молодежью. Несколько пар расположились прямо на газоне, и милиционер, старший лейтенант в кургузом сером кителе, старательно делал вид, что не замечает их. Раньше такую вольность разрешали только иностранцам. Урны были переполнены светлыми обертками от мороженого и напоминали шапки пены над пивными бокалами.
– Наверное, старею, – кокетливо произнесла Инга, – потому что с каждым разом Александровский кажется мне все меньше и хуже, запущеннее. И милиционеры раньше стояли через каждые двадцать метров.
– Мусоров было больше, а мусора меньше.
– Не любишь милицию? – спросила Инга.
– Это святая обязанность русского интеллигента. Но я не имею на нее право, потому что мой отец был милиционером, начальником уголовного розыска, и по должности, и по жизни.
– Он погиб? – спросила она.
– Да… Его убил я.
– Ты так спокойно говоришь, что можно поверить, – произнесла она и улыбнулась виновато, как бы предлагая свести все к шутке.
– Он заболел. Терял сознание на несколько дней и… не контролировал себя. Ему было очень стыдно. Это я уже потом понял, а он никогда не жаловался. Он был очень сильный. Настолько сильный, что не умел быть слабым. И считал, что остальные должны быть такими. Даже дети… За неделю до летних каникул я зашел после школы в больницу. Он был в сознании, обрадовался мне. У него отросли длинные волосы, совсем седые, стал похож на хиппи, которых жутко ненавидел. Он поспрашивал меня об оценках, а потом говорит: «Хочешь, научу разбирать пистолет?» Мог бы и не спрашивать. Он рассказал, где спрятан ключ от сейфа, и я сбегал домой за оружием. Когда нес его по городу, чувствовал себя подпольщиком, героем-пионером. Отец разобрал пистолет, рассказал, какая деталь как называется. Ему вдруг стало плохо. Глаза закрыл, а по выбритой, сизой щеке течет слеза. Руки задрожали, детальку уронил. Они были худые-худые и землистые. «Давай помогу», – предложил я. А он, не открывая глаз, говорит: «Иди домой, иди, иди…» – и подталкивает меня. Рука слабая, я еще подумал, что легко бы поборол ее. До вечера я играл в футбол на школьной спортплощадке. Прихожу домой, а мама сидит в кресле в темной комнате и говорит мне тихо, будто подсказывает: «Это ты убил его».
Рядом, со скамейки, послышался дружный веселый смех. Там сидели несколько пар, девушки на коленях у юношей, пили пиво из двухлитровой пластиковой бутылки, пуская ее по кругу. Наверное, студенты из расположенного неподалеку корпуса МГУ.
Инга взяла под руку, мягко, будто нуждалась в поддержке, но боялась, что оттолкнут.
– Любишь футбол? – спросила она низким голосом.
– Не очень. Поиграть – могу, а смотреть – нет: ногтей на руках только на полтайма хватает.
Инга о чем-то задумалась, очень важном, потому что перестала «регистрировать» восхищенные мужские взгляды.
– У меня такое впечатление, что только сегодня познакомилась с тобой, – молвила она высоким голосом.
– А у меня – что знаю тебя всю жизнь и что…
Инга не дала договорить, опять ловко перевела стрелки:
– Знаешь, как мы познакомились с Максом? – не дожидаясь ответа, продолжила: – Я к подружке шла. Прохожу мимо винного магазина, вдруг какой-то тип перегораживает дорогу и говорит: «Здравствуй, лапочка!» Я даже не глянула на него: мало ли пристает всяких?! Пытаюсь обойти, а он не дает, говорит: «Были бы у меня такие красивые глаза, я бы тоже ни с кем не здоровался!»
– Они у тебя не просто красивые. Зеленый цвет – цвет чар, колдовства.
– Ага! – с отголоском прежней боли произнесла она. – Меня из-за них в школе ведьмой дразнили! Знал бы ты, сколько я из-за них ревела!
– Завидовали.
– Мне и мама так говорила. Ее тоже в детстве дразнили, – сообщила она. – Не знаю, откуда Макс узнал – я ему не рассказывала, – но когда злится на меня, называет ведьмой.
По мере произнесения этой фразы, голос Инги с высокого вдруг изменился на низкий. В момент перехода было такое ощущение, будто упал в воздушную яму.
– Пойдем домой, – произнесла она устало.
Серо-багровые тени
врезает в чужие сетчатки
стальное перо,
которое, морщась, макаю
в пепел сердца.
Хмурый, как всегда, вломился без стука. Видимо, считал, что и все остальные обладают способностью угадывать приход гостей. Лицо его кажется более заостренным, чем обычно. Так бывает, когда он рвется к намеченной цели, уже видимой, вот-вот достигнет. На скрытые за горизонтом у него не хватает дыхалки.
– Пойдем со мной, – приказным тоном произнес Женя и притопнул ногой, обутой в кроссовку цвета детской неожиданности. Такое впечатление, что именно сейчас и вляпался в нее, испачкав обувь.
– Куда?
– К Белому дому, – ответил он, сморщившись, будто еще и учуял вонь того, во что вляпался.
– Не хочу. Мне не нравятся обе стороны баррикад.
– Тебя и не зовут на баррикады, – отрезал Хмурый. – Надо ребятам хавку отнести.
Рамиль, Макс и Олег, по инициативе первого, оказались в Белом доме с того дня, как Руцкого накрыла мания величия. В Рамиле сработал основной российский инстинкт – противиться законной власти любым способом, а Макс и Олег нашли повод увильнуть от рынка и уборки своего – бывшего Камилевого – двора, который был их платой за проживание в квартире. И Хмурому рынок уже порядком надоел, но так хотелось стать богатым! Тем более, что каждый день мог потрогать руками приближение к цели.
– Сам не донесешь?
– Донесу. Но вдруг надо будет мусоров отвлечь, что в оцеплении?! – ответил он и добавил обиженно: – Друг ты или нет?!
Задающие такой вопрос знают ответ, но уверены, что услышат противоположный. Для этого и задают его.
На Пушкинской улице напротив продуктового магазина была баррикада из домостроительных плит, опор. Создавалось впечатление, что где-то неподалеку разобрали недостроенный дом, может быть, тот, что на углу Петровки. Около мэрии толпился народ. Голоса людей сливались в негромкий монотонный гул, напоминая гудение пчелиного роя. Неподалеку от Дмитрия Донского горел костер. Слишком высокий, чтобы греться около него. Окорее, должен был символизировать боевой дух собравшихся, но больше походил на прощальный пионерский костер. Пламя иногда поднималось выше постамента, и в некоторых ракурсах чудилось, что оно поджаривает коня вместе с всадником и у князя чадят сапоги.
– Дерьмократы! – обругал толпу Женя.
– Здесь те, кто надеется поиметь от новой власти, а в Белом доме – кто имел от старой.
– Так ты ельцинист?! – возмущенно произнес Хмурый.
– Мне обе банды не нравятся.
– Точно – бандиты! – Женя злобно посмотрел на людей у мэрии и бросил не без зависти: – Понахапали, сволочи!
– Нахапавшие наблюдают за всем этим по телику из-за бугра.
– Так оно и есть! – согласился Хмурый, который всегда принимал чужое мнение, когда не имел собственного. – Сбежали, крысы!
Была баррикада и на улице Горького. По ней лазила детвора, играла в войнушку. Одна из самых оживленных и порочных улиц города превратилась в детскую площадку, на которой мальчики и девочки играли в то же, во что их папы и мамы, и с не меньшей серьезностью и драматизмом.
Оцепление вокруг Белого дома сняли. Вдоль баррикад, окружавших широкое, как бы крылатое здание, прогуливались два милицейских патруля и всем своим видом показывали, что не собираются вмешиваться в политику. Три киоска с разбитыми окнами валялись на боку, асфальт вокруг них был усыпан битым стеклом и фигурными импортными макаронами. Ближе к лестнице и на ней самой чернели несколько пепелищ, больших, у таких костров не греются, а справляются со страхом. Один костер, средних размеров, еще дымил. Две сизые струйки дыма поднимались на полметра и, словно упершись в невидимую крышку, растекались в стороны, исчезая.
У центрального входа стояли несколько человек в камуфляже и с автоматами, говорили о чем-то веселом и размахивали руками. Жене они почему-то не понравились, он нахмурился больше обычного и произнес сквозь зубы:
– Пойдем через служебный вход.
Обойдя здание слева, он повел в открытую дверь. Охраны здесь не было, заходи. кто хочет. Наверх вела лестница, заваленная затоптанными листовками, скомканной оберточной бумагой, обрывками картонных коробок и окурками. Последних было так много, будто их сносили сюда со всего здания. На площадке между этажами стояла в углу пустая бутылка из-под дорогой импортной водки и два тонкостенных стакана с золотой каемкой, а рядом на листе чистой писчей бумаги лежал огрызок батона. Алкаши-интеллигенты даванули по-быстрому пузырь – и разбежались по рабочим местам.
Хмурый повернул с лестницы в коридор, длинный и полутемный. По коридору неспешно перемещались несколько штатских без оружия и настороженно смотрели на вошедших. Самым агрессивным выглядел высокий темно-русый парень в длинном черном кожаном пальто, из-под которого торчали голые ноги, обутые в красные тапочки в виде большеглазых медвежьих морд. Такое впечатление, что парень спросонья накинул, что попало под руку, и побежал спасать Белый дом, а зол потому, что разбудили не вовремя. Самым миролюбивым был пожилой мужчина в камуфляже и с короткостволым автоматом Калашникова. Мужчина улыбался всем и словно бы рад был отдать кому-нибудь оружие, чтобы не оттягивало плечо.
Женя остановился посреди коридора, завертел головой, вспоминая, куда дальше идти. Дорогу он всегда запоминал плохо, а спрашивать стеснялся. Он уже собирался торкнуться в ближнюю дверь справа, но отворилась дверь слева, и из нее вышел Олег в новом джинсовом костюме с подвернутыми снизу штанинами и с электрочайником в руке. Черный штепсель на черно-белом шнуре волокся по полу.
– О, привет! – бросился Хмурый к Олегу.
Олег что-то буркнул в ответ, пожал руки, здороваясь, и пошел дальше по коридору.
Мебель в кабинете как бы составляла одно целое, темно-коричневое, приросшее к стенам и полу, лишь стол позволял себе немного вырваться вперед, да и то, наверное, потому, что на нем сидел Макс, обутый в новые кроссовки, очень дорогие, и болтал по телефону, прижимая трубку к уху плечом.
– …Отбили атаку, дай, думаю, тебе звякну. Вдруг следующий бой будет последним?! – плел он трагичным голосом, а на лице играла лукавая улыбка. Заметив вошедших, сказал в трубку: – Подожди, Светик, тут подкрепление подошло, надо развести по позициям, позже перезвоню. – Положив трубку и поздоровавшись за руку, спросил Женю: – Водку принес? – и, поняв ответ по выражению лица Хмурого, произнес: – Ну, класс!
– Как тут дела? – спросил Женя.
– Переходим в наступление. Массы двинулись брать Останкино, – ответил Макс, спрыгнул со стола и достал из ящичка четыре стакана, такие же, какие стояли на лестничной площадке, и початую банку с консервированными болгарскими огурцами. – А хлеба нет.
– Я принес, – сообщил Женя, доставая из полиэтиленового пакета два батона, которые положил рядом с выставленными ранее тремя бутылками водки «Столичная» кристалловского завода и тремя банками тушенки «Великая стена».
Макс свернул пробку с водочной бутылки, разлил на троих, а заметив вернувшегося Олега, плеснул и в четвертый стакан.
– А Рамиль где?
– В штабе, наверно. Он же командир батальона. Близорукий командир безоружного батальона, – сообщил Макс. – Говорят, будете брать оружие у убитых. Ха-ха!
– Чего тут смешного? – нахмурился Женя.
– Да всё, – ответил Макс легкомысленно. – Вообще-то мне здесь нравится. Особенно классно было в первые дни, когда бомбили киоски в округе. Бухала и хавки было – от пуза! И Олега заодно приодели. Да, братан?!
Олег побурчал в ответ.
– Что это у тебя? – присмотревшись к его голове, спросил удивленно Макс. – Седина, что ли?
– Где? – испуганно произнес Олег и задергал головой, будто хотел стряхнуть с нее паука или гусеницу. Достав из кармана овальное зеркальце в пластмассовом бело-золотом корпусе, бросился к окну, на свет, и вывернул голову так, как и гусь не сумеет.
– Да это мне показалось, – успокоил его Макс, которому надоело держать наполненный стакан. – Бери, выпьем за победу.
– За чью?
– Какая разница! – ответил Макс. – Лишь бы не скоро наступила!
– Это ты зря, – недовольно произнес Женя, но выпил со всеми.
Водка казалась теплой и не обжигала горло, а как бы мягко протирала. Вялый огурец без упругости и хруста расползался под зубами и сразу терял непривычный, немного сладковатый привкус.
Макс собрался разлить по-новой, но Хмурый отодвинул свой стакан:
– Мы не будем. Поедем в Останкино.
– Нам больше достанется, – сказал Макс и налил себе и Олегу по четверти стакана.
Чокнувшись о стакан друга, Макс быстро выпил, загрызнул батоном и застучал указательным пальцем с длинным ногтем по черным кнопкам телефонного аппарата, набирая номер.
Хмурый насуплено последил за его пальцем, будто ждал, что случится что-нибудь необычное – сработает где-нибудь неподалеку радиоуправляемое взрывное устройство или что-то вроде этого, а не дождавшись, гмыкнул и сказал:
– Ну, мы пошли.
Макс кивнул ему и произнес в трубку:
– Привет, Натаха!.. Все еще воюем! Русские не сдаются!..
В коридоре Хмурый еще раз гмыкнул и вымолвил не без восхищения:
– Умеет лапшу вешать! И чего эти дуры ему верят?!
– Ответ в вопросе.
Женя посмотрел раздраженно, будто проехались по его провинциальности:
– Дурацкая у тебя привычка подкалывать!
Вокруг Белого дома было пусто, как после взрыва нейтронной бомбы, даже птицы не летали. Обочина для политических пикников. Дымящий костерок – эпицентр взрыва. Впечатление это усиливалось метрах в трехстах от здания, где вдруг начиналась обычная жизнь, где люди шли и ехали по своим делам, одни быстро, другие медленно, однако ни те, ни другие как бы не знали о том, что происходит неподалеку, лишь кое-кто поглядывал на высокое белое здание, удивляясь, почему оно кажется таким спокойным, мирным.
Хмурый принялся ловить попутку. Махал рукой так, точно срубывал головы. Притормозила белая «волга». Женя склонился к приоткрытому на самую малость окну:
– В Останкино.
«Волга» издала звук, похожий на дребезжание жестянки по булыжникам, и поехала дальше. Отказались везти и два «жигуленка», старый «мерседес» горчичного цвета и синий «уазик» какой-то городской службы. Желтое такси-«москвич» нырнуло к тротуару со второго ряда, подрезав автобус. Хмурый договаривался с таксистом минут пять. Тройная оплата помогла жадности одолеть трусость. Женя так обрадовался, что чуть не уехал один. Он плюхнулся на переднее сиденье и, когда машина тронулась, потребовал остановиться, и зло крикнул, приоткрыв дверцу:
– Чего телишься?!
В салоне стоял легкий запах бензина и крепкий – приятного сигаретного дыма, напоминающего анашу. Может быть, в машине недавно ехала компания токсикоманов и наркоманов. У таксиста были широкие усы, отчего напоминал нового контр-президента (бывшего вице-).
– Странно, я думал, молодежь против коммунистов, – молвил таксист. Судя по легкому оканью, был он родом с Волги.
– Молодежь считает, что коммунист всегда должен быть на самом видном месте – висеть на фонаре.
– Молодежь разная, – отрезал Хмурый и наехал на таксиста: – А ты за кого?
– За себя, – ответил таксист и сбил с Жени воинственный пыл требованием расплатиться сейчас: – Мало ли, что там будет…
Женя, громко засопев, отдал ему деньги и обиженный таким недоверием, отвернулся к боковому окну.
Дорога от Белого дома к Останкино оказалась еще и дорогой из вечерних сумерек в ночную темноту, которая упала внезапно, будто солнце из последних сил держалось за край земли, подсвечивая небо, а потом устало и разжало руки, ухнувшись под нее. Зажглись уличные фонари и заметнее стали разноцветные огни реклам, в основном иностранных. В искусственном освещении прохожие стали казаться более реальными.
Большая часть погромщиков была не возле телевышки, как почему-то предполагалось, а у расположенных неподалеку зданий. Таксист остановился метрах в двухстах от толпы. Это разозлило Хмурого еще больше. Выйдя из машины, он хряснул дверцей так, что она должна была не только отвалиться, но и рассыпаться на куски, и выпалил злобно:
– Трус!
Женя пошел к толпе почти строевым шагом. Так молодые в учебке ходят в столовую, если им разрешают проделать это вне строя. Скорее всего, солдафонство в нем появилась от вида бронетранспортеров. Первый стоял, окруженный людьми, посреди дороги и казался диковинным, но не страшным, зато второй, устроившийся на газоне, натужно взревел, выпустив клубы черного дыма, и застрочил по Останкинской телевышке. Некоторые пули были трассирующие и ярко-оранжевыми тонкими нитками протягивались от бэтээра до как бы рассекшей башню летающей тарелки, в которой располагался ресторан «Седьмое небо». Видимо, стрелявший никогда там не был, денег жалел, а теперь вымещал злость и зависть. Отведя душу, перестал стрелять и повернул пулемет в сторону ближнего здания.
Там полыхнуло пламя и сразу опало. Наверное, кинули бутылку с бензином. В ответ прозвучала коротая автоматная очередь, которая в сравнении с громкой пулеметной показалась абсолютно неопасной. Поэтому странно было слышать зов: «Врача!», покатившийся по толпе от здания.
– Штурмовать надо! Время уходит! – произнес, выхлопнув перегар, седой мужчина с лицом человека, привыкшего, что ему подчиняются беспрекословно, и требовательно посмотрел на Женю.
Хмурый стушевался под этим взглядом, прошептал:
– Пойдем вперед.
Чем ближе к зданиям, тем толпа становилась плотнее и как бы сливалась в одно целое, нервно-дерганное и вязкое одновременно. Люди теряли черты лица и тембр голоса и даже сильный запах пота был везде одинаковый и нейтральный, не вызывающий никаких чувств или ассоциаций. Женя пропал, растворившись в этой безликости. Хоть толпа и гудела агрессивно, как бы подталкивая себя в атаку, но с места не двигалась. Правда, возникало впечатление, что перемещается влево-вправо, раскачиваясь.
У ближнего здания опять полыхнуло и опало пламя, выстрелили в ответ и по толпе прокатилось: «Врача!». По мере удаления от здания зов становился все требовательнее, истеричнее. Добрался ли врач до раненого и нужен ли он был вообще – не разглядишь.
Толпа вдруг затихла, замерла. Рев двигателей, мощных, может быть, танковых, как бы спрессовался из ее негромкого, но широко растекшегося гула.
– Бронетранспортеры. Целая колонна, – пронеслось по толпе ни тревожно, ни радостно, а скорее вопросительно.
Со всех сторон послышались выкрики:
– Наши!.. Помощь пришла!.. На штурм!..
Толпа заколыхалась резче и малость подалась вперед, но не в атаку, а любопытствуя. И замерла, прислушиваясь к притихшему гудению двигателей бронетранспортеров.
Наверное, пули летели со свистом, а может, показалось, потому что в кино они обязательно свистят, пролетая над головой героев.
– Ложись! – пронеслось по толпе, которая, не послушав саму себя, развернулась и побежала.
Впереди оказались деревья, которые расчленили толпу на группы, потом на группки, потом на отдельных людей. Деревья рывками смещались влево-вправо. Левая нога зацепилась за что-то – и инстинктивно выброшенные вперед руки ударились о землю, поросшую высокой жесткой травой. Среди темной, зеленой травы выделялось пятно светлой, пожелтевшей. Стук крови в голове заглушал все остальные звуки, не поймешь, стреляют ли, гонятся ли.
Не было опережающего аромата духов, а вдруг зашла Инга, одетая в короткую серую курточку поверх белого с синим узором свитера и джинсы без прорех на коленях.
– Боялась, что ты на занятиях! – произнесла она высоким голосом, позабыв поздороваться, и посмотрела так, будто требовала извинений за непростительный поступок.
– Отменили занятия. Ректор – отъявленный коммуняка – решил, что студенты от радости побегут помогать белодомовцам.
– В Белом доме не коммунисты, а те, кто против бардака в стране, – возразила Инга.
– Это естественное состояние России.
– Значит, ты не пойдешь со мной туда?! – обиженно произнесла Инга.
– Пойду.
– Но ты ведь против коммунистов! – обрадовавшись, но ломаясь по-женски, сказала она.
– Но не против тебя.
Она сразу подувяла.
– Там Макс. Он звонил мне после боя, – сообщила она низким, печальным голосом.
– Я был у него. В промежутках между жесточайшими боями мы пили водку. и он обзванивал своих многочисленных подружек.
– Ты был раньше. Он мне звонил поздно ночью, – возразила Инга, не желая расставаться с героическим образом любимого, и, не в силах справиться с доводами рассудка, выпалила звонко: – Ты просто завидуешь ему!
Сейчас она была необычайно красива и словно бы подсвечена изнутри. Смотреть на нее так же притягательно и больно, как на солнце.
– Да, завидую.
Инга поникла и резко отвернулась, будто вдруг подурнела и испугалась, что увидят ее такой и разочаруются.
– Мы все равно пойдем туда, – произнесла она, начав высоким голосом, а закончив низким – как бы сбросив в «воздушную яму».
Теперь, когда враг был обложен в Белом доме, защитников мэрии стало в несколько раз больше. Костров не жгли, наверное, чтобы не было совсем похоже на пикник. Единственным отличием от обычных дней было полное отсутствие иномарок у мэрии. Чиновники хорошо усвоили, что русский человек рад любому поводу разгромить чужое. Обычно машины здесь в несколько рядов стоят, одна лучше другой, демонстрируя, что дает в этой стране любая, пусть даже маленькая власть.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.