Текст книги "Столешников переулок"

И кельи, и камеры

куб

возводит

в квадрат

и порок, и святость.

Макс, как обычно, ввалился в комнату без стука. Он считал, что формальности – это так скучно! И у него появился костюм, темно-серый. Из-под штанин, собравшихся внизу гармошкой, выглядывали носаки лакированных черных полуботинок. Верхняя пуговица светло-кремовой рубашки расстегнута и ослаблен узел огненно-красного галстука. Макс и галстук совмещались плохо, тем более, так неудачно подобранный. Брился Макс дня три назад, если не больше.

– Все играем? – спросил он, наполнив комнату запахом свежего перегара, хотя по лицу не видно было, что пил.

– Что нам остается делать?!

– Жить, – ответил Макс. – Это интересней любой игры.

– Нет. Твоя жизнь – это всего лишь чужая игра. Лучше играть самому.

– Ты, как всегда, набаламутишь, а потом и сам понять не можешь. Для этого и баламутишь, – отмахнулся Макс. – Слушай, я по делу. Мастерша напрягает, что участок давно не убирали. Грозится выселить. Ты бы не мог пару раз в неделю пробежаться там? Зарплата, само собой, тебе. И доплатим, хавкой или деньгами.

– Попробую. Три участка – тяжеловато, конечно, но зима пока не очень снежная. Мне факс-модем надо купить, чтобы в Интернет выходить. Инга дала пароль канала ее фирмы, с вечера до утра он свободен.

– Во-во, купишь, что надо, – сказал он. – А то нам с Олегом некогда: такие бабки наклевываются.

– На рынке больше не торгуете?

– Там уже нечего делать, конкуренция, навара мало. Золотые времена Лужи прошли, – ответил Макс. – Я тут земляка встретил, чечена. Предлагает фирму открыть, будем кредиты получать, гонять авизо.

– Ты разве из Чечни?

– Ну. Семь лет в Грозном прожил, с шести до тринадцати. Но это было давно и неправда, – сообщил он. Становились понятны его любовь к лакированным штиблетам и небритость. – Вчера по телику бывшую мою улицу Шерипова показывали. Разбомбили, сволочи! Даже школу мою. Вторую. Из первой, девятнадцатой, меня в третьем классе выгнали. Мать перевела меня в тринадцатую. В моем районе сейчас самые бои идут. Ничего, пусть давят гадов. Как они к нам, так и мы к ним. Я, когда там жил, со своей улицы без корешей-чеченов – ни на шаг, иначе забьют только за то, что русский. Помню, после первого класса отправила меня маманя в пионерлагерь в горах. Вечером в клубе был фильм. Меня оттуда вызывает чечен, мол, вожатый зовет. Приводит за клуб, а там толпа местных поджидает. Меня, восьмилетнего пацаненка, так отделали, что до конца смены в больнице пролежал. Теперь наш черед, напомним им сорок четвертый. Жаль, меня там нет, я бы кое-кого пришил. Может, мотанем туда, постреляем?

– Это не для меня. Придерживаюсь принципа: если очень хочется убить, начни с себя.

– Сдурел?! – возмутился Макс. – Зачем себя?! Их будем давить.

– А чего ж ты с ними дела ведешь?! Или в бизнесе другие национальности: богатые и бедные?

– Угадал. Лучше с чеченом воровать, чем плевки с тротуаров слизывать, – произнес Макс и, вспомнив, что от его участка могут отказаться, перевел стрелки: – Смотрю, у тебя новый телевизор, цветной.

– Монитор.

– Ну, да, – согласился он и заглянул на экран: – Что показывает?

– Что захочу. Это ведь не телевизор, по которому показывают рекламу и что захотят.

– Ну, точно! – согласился Макс. – При социализме лучше было – никакой рекламы. Хотя мы и с ней чувствуем себя сухо и комфортно, – процитировал он слоган из рекламы гигиенических прокладок.

От излишней стыдливости россиян лечили ударами в пах. Россияне отбивались шутками на том же уровне.

– Поэтому и телик не смотришь? – спросил Макс.

– Подожду, пока его объединят с компьютером. Я буду сам себе составлять программу просмотра, выбирая из каталогов киностудий и телекомпаний и напрямую перечислять им оплату. А за просмотр рекламы платить будут мне, если соглашусь ее потреблять.

– А чего?! – весело поддержал Макс. – Я бы целыми днями смотрел рекламу – и бабки капают! Клевая работенка! Но нам так не жить, а если жить, то не долго! – посожалел он и прислушался к гудению системного блока: – Что там шумит?

– Вентилятор.

– А-а, – потянул он и припомнил очередную страшилку: – Я когда в армии служил, с нами через забор танковая часть стояла. На танках тоже вентилятор есть. Он крутится так быстро, что лопастей не различишь, сливаются. Один салага из любопытства сунул руку. Кисть отхватило, как бритвой. Весь танк кровью забрызгало.

– Приятное воспоминание.

– Могу и другое рассказать. – Он на минуту задумался. – Во, у танкистов зема служил, чечен Леча, «дедом» уже был. Мы к ним в чайную ходили, а он продавщицу потягивал. Я как-то пришел под закрытие. Леча уже выгнал всех, дверь закрывал. Я у него спрашиваю: «Нохъч ву? (Ты чечен?)» Он вылупился на меня: русский, а по-чеченски гутарит. Потом распахивает дверь: «Заходи, брат!» Продавщица нам стол накрыла, выпивку поставила. Я еще обидел его, говорю: «А у меня на улице жил алкаш, его тоже Леча звали». Они ведь утверждают, что чечен не может быть алкашом. Ха-ха! И бабы ихние, мол, не блядуют. А у нас на улице Мадина жила. Лет десять ей было – да, она на класс младше меня была, – а сиськи уже – во! – отвел он руки на полметра от груди. – И такая профура! Мы ее толпой драли. Поставим раком в сарае – и по очереди, человек десять. А ее братья старшие гонялись за нами, обещали поубивать всех. У них же братья отвечают за моральный облик сестры. Если замужем взбляднула, муж выгоняет ее, пусть родня разбирается, наверное, чтоб кровной мести не было. А дети остаются с отцом, он их отдает на воспитание матери или своей сестре. Братья Мадины поняли, что она быстрее дает, чем они будут убивать, отправили ее в горы к родственникам. Те зарезала ее, как барана. Там, в горах, власти никакой, по законам предков живут.

– Дикарье.

– Зато у них мафии нет, – продолжил Макс. – Открыл я магазин или кафешку, наехали на меня – весь тейп под ружье и на мою защиту.

– Это и есть мафия.

– А ведь точно! Чужак там обязательно под крышей какого-нибудь тейпа, отстегивает им. Иначе – покойник, – согласился он. – Пора и мне на кого-нибудь наехать.

– И получается?

– Еще как! – Он провел ладонью по лицу, пробуя щетину. – Когда небритый, подваливаю ночью к киоску, пушку газовую сую в кормушку и говорю: «Я солнцевский. Дай бутылку и закусь. Хозяину скажешь, чтобы из дани вычел». И дают! Главное – в глаза ему смотреть с презрением, – рассказал он и вспомнил: – Представляешь, подваливаю к одному киоску, а там – кто бы мог подумать! – Тата собственной персоной. Какими судьбами, спрашиваю. Да вот, отвечает, на «субботнике» побывала: пятнадцать человек драли ее на халяву целую неделю, а потом бросили за городом голую, чуть не замерзла. Хорошо, нашлась добрая душа, подвезла ее всего за минет. Говорит, так зубы стучали от холода, что чуть не откусила. И знаешь, что ее больше всего огорчает? Жаба давит: столько денег потеряла, до сих пор подсчитать не может! «Даже если брать оптом, по сто баксов…» – передразнил он Тату и заржал. – Такие вот дела, студент! Учись, пока мы с Татой живые! – пожелал он и ушел.

Не успела закрыться за ним дверь, как приперся Хмурый. Тоже без стука. В Сибири народ всё больше лагерный, к стуку относится нервно. Желтые ботинки были при нем, как и зеленый костюм-тройка и свитер-гольф. Очки новые, опять с золотой оправой, но слишком широкие для его узкого лица, отчего нос казался еще длиннее.

– Новость слышал? Камиль квартиру купил в Москве, трехкомнатную, на Преображенке, – сообщил он с порога. Лицо его вместе с очками было повернуто в одну сторону, а глаза смотрели в другую, отчего создавалось впечатление, что Женя двуликий. – Как раскрутился, а?! – восхищенно и без зависти сказал он. – А тут горбатишься на дядю!

– Ты же говорил, что Стас – твой друг.

– Ну, да, но все равно, – произнес он после заминки, наверное, думал о другом, но хмурился при этом не мрачнее обычного. Он подошел к столу, взял конспект – темно-синюю общую тетрадь, открыл его. – В этом году заканчиваешь?

– Да. И ты бы мог.

– Зачем? – возразил Хмурый. – Всё, чему там учат, в жизни не пригодится.

– Как будто ты знаешь, что в жизни пригодится.

– Догадываюсь, – надменно выдал он, отшвырнул конспект и прошелся к двери и обратно. Правый ботинок тихо поскрипывал, и казалось, что это внутри Жени что-то износилось, просит замены. – Надо учиться у природы. Слиться с ней, стать частью ее. Надо усовершенствовать себя. Еще при жизни достичь абсолюта.

– Что ты сейчас читаешь?

– Кастанеду, – ответил он.

– Всё ясно. Детские болезни тяжело переносятся взрослыми. После свинки, допустим, становятся импотентами.

– А ты его читал?! – возмутился Женя.

– Не всего, но вкус понял.

– И что? – поинтересовался он.

Как бы ни горел Хмурый какой-нибудь идеей, переубедить его было легко. Но не надолго. Вскоре его переубеждал другой.

– Есть талантливые люди и есть не очень. Как бы ни старались последние, они никогда не станут первыми.

– Не скажи, – возразил он. – Если поставить цель и очень постараться, то обязательно достигнешь. Мы не знаем скрытые в нас возможности. Надо поверить в себя.

– Ну, да. Для того, чтобы стать гением, надо, во-первых, поверить в свою гениальность, и уже только во-вторых, родиться гением. Кстати, ты должен обзавестись новой одеждой. Купил?

– Спортивный костюм, – признался Хмурый. – А как ты догадался?

– Каждый новый жизненный этап ты начинаешь в новой одежде. Только желтые ботинки вечны.

– Я и кроссовки купил, – буркнул он.

– Что случилось в фирме?

– Мафия наехала, – ответил Женя. – Вышли на нас по нашей рекламе. Первый раз дали, в газете, – и через день заявились двое. Один обычный, даже немного интеллигентный, а второй – амбал с двумя извилинами и обе на лбу. Мы бы со Стасом забили их за нечего делать, – похвастался он и добавил с сожалением и восхищением одновременно: – Но тогда бы нам хана!.. Они предложили «крышу», обещали с властями помочь – у них все чиновники в нашем округе и даже выше куплены. Хотят раскрутить нас до десяти тысяч баксов прибыли в месяц, десятую часть – им. Стас выговорил у них неделю, мол, надо с американским компаньоном согласовать. А что обговаривать?! В Москве без «крыши» только бабки семечками торгуют у метро, но и они «мусорам» отстегивают. Отвез я им бухгалтерский отчет и дань. Мы затемнили треть, думали, проскочим. Куда там! У них бухгалтера покруче нашего. Как наехали на меня – думал, живым не вернусь!

– Объяснил бы, что ты служащий, а не хозяин.

– Объяснял, – сказал он. – Позвонили они Стасу, а он говорит, что это я ошибся, перепутал с отчетом для налоговой инспекции. Они сделали вид, что поверили, но предупредили, что они не налоговая, не обманешь, и за следующую попытку пришьют. Оно мне надо – погибать из-за чужих денег?!

– Чем собираешься заняться?

– Еще не решил, – ответил Женя. – Хочу куда-нибудь поближе к природе. Спортом позаниматься, помедитировать. Я уже забыл, когда последний раз бегал утром. Целый день работаешь, потом пьянки заполночь. Надоело всё! Переберусь куда-нибудь, где поменьше людей и суеты. Сейчас можно купить за тысячу баксов дом в деревне, – проболтался он и сразу пожалел об этом, причем скривился так, что нос, казалось, изогнулся буквой S. – Пойду я. Надо бандитам деньги отвезти и собрать выручку по магазинам, в которые отдали товар на реализацию, – сказал он и вышел из комнаты широким шагом, отчего правый ботинок заскрипел громче.

Комнату заполнял мрак позднего зимнего вечера, густой и малоподвижный, словно окоченевший на морозе, и подсиненый светом от монитора. Стук в дверь вяз в этом мраке, казался чужим: стучат в соседнюю дверь.

– Да!

Их было трое. Слабый свет из коридора как бы вталкивал в комнату их громоздкие фигуры в зимней одежде.

– Включатель слева.

Второй из вошедших нащупал на стене включатель. Комната резко наполнилась слепящим светом. Все какое-то время были неподвижны, привыкая к нему. Первый был высок и строен, одет в черную зимнюю куртку нараспашку, темно-зеленый костюм, как у Хмурого, но свитер-гольф был серого цвета, а ботинки – черного. Скорее всего, это Стас, шеф Жени. Два других, пониже и пошире, чем-то напоминали бандитов, расстрелянных напротив мэрии, может быть, нездоровой припухлостью лиц, будто после долгого голодания стали обжираться высококалорийной пищей. Одеты в темно-синие куртки и кепки-«жириновки». От бандитов их отличала внутренняя дисциплинированность, которая чувствовалась в движениях и прищуре глаз. Потерянные бойцы кагэбэшного отряда.

– Где твой сосед? – спросил Стас.

– Женя?

– Да, – ответил он и подошел ближе, чтобы смотреть в глаза поверх монитора.

– Думаю, там, где ты предполагаешь.

Он смутился, но быстро оправился и посмотрел уже не с тупой агрессивностью, а с любопытством.

– Рассказывай, что знаешь, – потребовал он, сменив к концу фразы тон на просительный.

– Он исчез с деньгами для?…

Стас понял недосказанное, ответил:

– Да. И немного из магазинов прихватил.

– Подозреваю, что он сейчас где-нибудь в деревне, расположенной у леса, в области, граничащей с Московской: там цены на дома ниже.

– А точнее? – попросил Стас.

– Точнее не знаю. Месяцев через девять он вернется и сам расскажет.

Теперь с любопытством посмотрели и держиморды.

– Он обещал вернуться? – задал вопрос Стас.

– Нет. Сейчас он уверен, что никогда больше сюда не вернется. Через какое-то время ему надоест безделье в глуши, тут он вдруг вспомнит библейские заповеди и якобы под их влиянием займется новым делом. Цикличность у него, как беременность, примерно девять месяцев. Кроме Москвы ему некуда ехать. За границей было бы интересней, но у Жени типично русское противоречие: аллергия на иностранные языки и физиологическая потребность, чтобы все его понимали.

Стас улыбнулся по-американски – в тридцать два зубы, довольно белые, и посмотрел как на союзника.

– Жил за границей? – спросил он, уходя от неприятной темы. Скорее всего, больше его потрясло предательство, а не потеря денег.

– Всё никак не получается. Раньше коммунисты не выпускали, а теперь денег нет. Да и скучно там будет без компьютера. Может, съезжу, когда ноутбук куплю.

– Так ты тот самый его сосед, который рехнулся на компьютерах? – спросил он иронично, но как человек, уверенный, что к его вопросу отнесутся с юмором.

– У бедных свои причуды.

Стас еще раз прорекламировал своего дантиста и сообщил:

– В Штатах таких называют, – он задумался, подбирая аналог на русском языке, – картофельная мышь. Они, сидя за компьютером, трескают чипсы.

– А мы, как обычные мыши, на сухари нажимаем.

Стас покивал головой, соглашаясь и соболезнуя одновременно. Он переступил с ноги на ногу, оглянулся на сопровождающих. Ему хотелось продолжить разговор, но воспитание не позволяло надоедать без дела.

– Так говоришь, вернется через девять месяцев? – задал он вопрос с улыбкой, которую быстро скомкал. Видимо, вспомнил, что всё время улыбаются только идиоты и просто янки.

– Подозреваю, что роды будут преждевременные, семимесячные.

Стас усмехнулся, протянул, прощаясь, руку поверх монитора и сказал:

– Пусть позвонит мне.

Пожатие было сильное и теплое.

Стас развернулся и приказал держимордам:

– Пойдем.

– Теперь куда? – спросил один из них.

– Домой, – устало ответил Стас.

Уходя, они выключили свет и плотно закрыли за собой дверь.

У подъезд их поджидала «вольво» зеленого цвета. Стас сел за руль, сопровождающие – сзади. Выпуская клубы белесого дыма, машина поехала в сторону Петровки. Двигалась медленно, словно с трудом раздвигала промерзшую темноту.

Темно было и в Ингином окне. Она теперь редко бывает дома.

Load game.[16]16
  – англ.: Загрузить сохраненную игру.


[Закрыть]

Инга в фиолетовом халате сидела перед трельяжем, любовалась своим отражением. Лицо красиво, потому что в нем ни единой мысли. Она почувствовала взгляд и медленно повернулась к окну. Лицо ее напряглось, точно никак не может вспомнить что-то очень важное. Она встала и, глядя через плечо, как бы маня за собой, ушла к кровати, исчезнув из виду. В ее комнате сразу же погас свет.

К сожалению, мечты сбываются…

Ощерились храмы

куполами,

чтобы к людям

не сошел

босой бог.

Инга снова поменяла духи. Теперь у нее цветочные, летние, – под время года. Аромат их, опередив хозяйку, ворвался в комнату и завис над монитором. Инга, как обычно, остановилась перед комнатой Макса. Не знает еще, что он перебрался в бывшую Женину комнату.

По идее там должен был поселиться Рамиль, тем более, что живет теперь с Настей, круглолицей хохлушкой, настолько домовитой, что всю коммуналку считала входящей в круг ее забот, иногда немного навязчивых. Хоть Настя была на полголовы длиннее Рамиля, сумела внушить ему, что он на голову выше. Она тоже торговала в Лужниках, там и познакомилась. Они уступили комнату Максу потому, что на днях собирались уезжать в Башкирию, на родину Рамиля.

На Инге были белая майка, светло-серые шорты, кремовые туфли на низком каблуке и сумочка через плечо. Все вещи дорогие и по отдельности красивые. По отдельности они и воспринимались. Лифчика не было, поэтому во время движения груди колыхались чуть вразнобой, левая запаздывала. Инга разулась и с ногами забралась на кровать.

– В Интернете сидишь? – спросила она. – То-то я никак не могу дозвониться до вас.

– У нас телефон отключили. Точнее, забрали номер. От нас можно позвонить, а к нам нет – в лучших традициях русского абсурда.:-)[17]17
  – Интернетовская система условных обозначений: Улыбка общего назначения. Для левшей – (-:


[Закрыть]

– Так даже интереснее! – сказала она. – Вас выселяют?

– Все еще выселяют. Обломились на Антонине Михайловне. Она уже нарезала несколько кругов по всем инстанциям, нет в московском правительстве чиновника, который бы не знал ее. Наше РЭУ теперь боится тронуть старушку. Так что, пока Антонине Михайловне не найдут равноценную замену, мы отсюда не выедем.

Инга пригладила шорты на бедрах и, старательно избегая встречи взглядами, на одном дыхании выпалила:

– Я замуж выхожу.

– И правильно. А то пора уже любовника заводить, а ты все еще не замужем! *:о)[18]18
  – Инт.: Клоун.


[Закрыть]

– Тебе всё шуточки, – отбилась она.

– Могу и серьезно: люди женятся, когда любви еще нет или уже нет.;-)[19]19
  – Инт.: Улыбка саркастическая.


[Закрыть] У тебя первый случай.

Инга хотела огрызнуться, но вдруг обмякла и с остатками агрессивности задала вопрос:

– И как ты вычислил?

– Слепой спросил у зрячего: «Как ты видишь?» >:->[20]20
  – Инт.: Улыбка дьявольская.


[Закрыть]

– И всё-таки? – настаивала она.

– В ответ зрячий пожал плечами, мол, не знаю. Слепой повторил вопрос. >;->[21]21
  – Инт: Улыбка саркастическая дьявольская.


[Закрыть]

– Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится и одновременно не нравится? – сменив нейтральный голос на высокий, перешла она к активной защите. – Что ты слишком – как бы это сказать? – проницательно-умный. Рядом с тобой все время чувствуешь себя голой перед одетым.

– Но ведь я раздеваюсь по малейшей твоему желанию.

– Ты это делаешь, как профессиональная стриптизерша: вроде бы всё снял, а все равно одетый, – бросила она.

– Я не могу научить тебя видеть.

– Тогда сам научись закрывать глаза, – посоветовала она и сразу улыбнулась немного вымученно. Сменив голос на нейтральный, сказала: – Ну, вот, не хватало нам поссориться на прощанье.

– Ссора – это ускоренный выплеск другого человека из себя. 8:-)[22]22
  – Инт.: Мудрец.


[Закрыть] А то мы как бы и не расставались. Впрочем, и вместе мы как бы не были.

– Может быть, – молвила она.

– В церкви будете венчаться?

– Сначала в загсе распишемся, потом поедем в церковь, – сообщила она с довольной улыбкой, видимо, представила, как красиво будет смотреться под венцом.

– Всё, как у взрослых!:->[23]23
  – Инт.: Усмешка едкая.


[Закрыть]

– Всё будет очень скромно. Я так настояла, – сказала она. Достав из сумочки розово-золотое приглашение, положила на столик возле монитора: – Приходи.

– Боязно?

– Немножко! – призналась она низким голосом. – Если тебе, конечно, не будет неприятно.

– Нет, что ты.:-I[24]24
  – Инт.: Безразличие показное.


[Закрыть]

– А у тебя как дела? – переменила она тему разговора.

– Закончил институт. Теперь я – дворник с дипломом, люмпен-интеллигент.:’-)[25]25
  – Инт.: Слезы счастья.


[Закрыть]

– А другую работу не хочешь подыскать? Я могу помочь, у меня много знакомых в фирмах, – предложила Инга.

– По профессии сейчас смысла нет устраиваться, потому что зарплату не платят по полгода, а торговать, воровать и убивать я не умею и не хочу. Мне больше нравится виртуальный мир. [: ][26]26
  – Инт.: Робот.


[Закрыть] Там я никому не мешаю и мне никто. Работа дворником дает мне на это время и деньги. Нам, кстати, зарплату повысили. За три участка выходит неплохо, не меньше, чем у тебя. Не получается сеять разумное, доброе, светлое – буду убирать грязное.

– Я бы так не смогла, – сказала она. – Это ведь страшно, когда никакого будущего.

– А счастье обычно там, где боишься искать. 8:-)

– Тебе виднее, – произнесла она. – Подружку не завел?

Не дождавшись ответа, она посмотрела на дверь, видимо, собралась уходить, но вспомнила что-то и осталась сидеть. Она никак не решалась задать следующий вопрос.

– Макса нет дома. Пьянствует где-то с Олегом, заявятся под утро. Они теперь при деньгах: с чеченскими дружками разворовывают кредиты МВФ.

Инга смутилась, что угадали ее вопрос, и, переключая внимание, сказала:

– Странная война, да? В одном конце страны убивают друг друга, а в другом вместе пьют и рожают детей.

– Это не война, а разборка в коммунальной квартире, где проходная комната хочет пользоваться кухней, ванной и туалетом, но не желает там убирать и не пропускает через свою территорию. (:I[27]27
  – Инт.: Яйцеголовый.


[Закрыть]

– Всё равно ужасно это! – возмутилась Инга. – Мало бед всяких – катастроф, землетрясений, наводнений, так еще и сами друг друга убиваем!

– В России самое страшное бедствие – собственное правительство.:-7[28]28
  – Инт.: Замечание едкое.


[Закрыть]

– Ладно, хватит о грустном, – сказала Инга. – Приходи завтра обязательно.

– Постараюсь. Могу передать Максу приглашение. Я обычно не сплю, когда они приползают.

– Не надо, – решила она, вставая с кровати. – И ничего ему не говори.

После ухода Инги на розово-золотом приглашении обнаружились ее ключи от этой квартиры.

В метро на площадке между турникетами и эскалаторами стоял милиционер, старший сержант, лет сорока пяти, и зорко всматривался в людей, проходящих мимо, успевая отслеживать и входящих и выходящих. Пользуясь чеченской заварушкой, московский удельный князек Лужков обложил данью инородцев. Даже придумали новую национальность – кавказскую. Милиционер и высматривал представителей этой национальности. Отсутствие у кого-либо московской регистрации делало милиционера богаче рублей на пятьдесят – это больше, чем мэр платил ему в день. Поэтому милиционер с Лужковым не делился.

Внизу тусовались еще два, младшие сержанты. Видимо, вверху место подоходнее, поэтому там старший по званию. Складывалось впечатление, что вся столичная милиция несла службу в метро, где удобнее отлавливать и обдирать иногородних. Вот младшие сержанты остановили молодого кавказца, скорее всего, грузина, которые и сами с чеченцами не ладят. Невысокого роста, худощавый, с интеллигентным лицом, он шел под руку с русской девушкой. Заметив движение к нему милиционеров, высвободил свою руку и привычным жестом достал паспорт из внутреннего кармана пиджака. Пока один милиционер поверял регистрацию, другой обшманал кавказца. Молодой человек стоял неподвижно с поднятыми руками. Поражало полное отсутствие эмоций на его лице и на девушкином, которая ждала чуть в стороне. Унижение было настолько велико и повторялось так часто, что уже не воспринималось как таковое.

Зато нищим стало раздольнее. Буквально на каждой станции в вагон заходил мужчина-калека или женщина с ребенком и канючили, начиная с фразы, уже до боли знакомой жителям столицы: «Люди добрые, мы сами не местные…»

На выходе из метро два парня и две девушки совали женщинам буклеты французской косметики, якобы бесплатные, – приманку лохотрона. Этот вид облапошивания оказался настолько прибыльным, что расползся с рынков по всему городу. Уже внешность зазывал должен был отпугивать, но жадность оказывалась сильнее.

Рядом с метро рабочие в грязных оранжевых безрукавках раскидывали лопатами из кучи черно-синий асфальт по выдолбленному участку дороги, а большой каток уминал. Лужков объявил войну плохим дорогам – первая российская беда принялась за вторую. Побеждала дружба, потому что главным было участие, а не результат.

Навстречу шел юноша в белой рубашке с коротким рукавом, черном галстуке и брюках. Он вглядывался так, будто никак не мог вспомнить, где раньше встречались, а потом остановился, загородив дорогу, и произнес:

– Извините, можно вас спросить?

– Мне ничего не надо.:-)

– Вы неправильно поняли, я не коммивояжер! – улыбаясь во весь рот, сказал он. – Вы верите в бога?

Судя по назойливости и хорошей одежде, саентолог или мормон. Эти ребята даже с богом умудрились заключить выгодную сделку. Ловить души старались неподалеку от храмов других конфессий, правильно полагая, что если человек вляпался один раз, во второй ему будет легче это сделать.

– Гюго утверждал, что религия – это встреча дурака и мошенника. Ты кто?;-)

Вербовщик не понравились оба варианта, поэтому ответил не сразу:

– Ну, почему сразу мошенник?! Вы меня не поняли…

– Я все понял. Мне ничего не надо.:-([29]29
  – Инт.: Недовольство, огорчение, депрессия.


[Закрыть]

– У нас, в кругу друзей… – продолжал он, улыбаясь, размельчать бесплатный сыр.

Лохотронщики у метро работали с лучшим знанием людей: по крайней мере, не совали буклеты явным «отказникам».

– Следовательно, я похож на дурака? *:o)

Ловец душ запнулся, помолчал какое-то время, наверное, договаривал про себя вбитую в него вербовочную речь, а затем, с появившимся на лице вполне нормальным извинением, ответил:

– Конечно, нет!

– Значит, когда увидишь такого же, как ты, – к нему и приставай.:->

От него хлынула волна такой беспощадной, слепой ярости, что сразу вспомнились славные времена коммунистического единобожия и предшествующей им инквизиции. И снова улыбка, но уже для другой жертвы, которую ловец высматривал среди прохожих.

Церковь видна была издалека, золотые и колючие купола проглядывали в просвет между домами. Купола ассоциировались с золотозубой улыбкой цыган: безвкусица, фальшь и скрытая агрессивность. Если и нужен посредник, то явно не такой. Можно было с точностью до сантиметра сказать, где начинается церковная территория, потому что до нее тротуар был замусорен и заплеван, а после – вылизан. Где ни где валялись бумажка или окурок, свежие, появившиеся после уборки. Не смотря на то, что ни милиция, ни просто бандиты возле церкви не беспредельничали, нищенствовало здесь всего две старухи. Да и те ухоженные. Создавалось впечатление, что это для них один из способов убивать свободное время, нехлопотный и прибыльный. Они тихо болтали и поглядывали на верующих не столько с ожиданием денег, сколько с обычным любопытством приподъезно-скамеечных товарок. Впрочем, много денег здесь не получишь, потому что в церковь ходят в основном те, у кого дела не лучше. Хорошая жизнь делает людей атеистами. Свадебных машин и никаких других у церкви не было. Значит, Инга еще в загсе.

Вдоль ограды шла симпатичная девушка, зомбированная плейером. Минуя, просыпала, как грузовик щебенку, шершавые, приглушенные звуки музыки. Если бы захотел с ней познакомиться, не докричишься. Зато и гадость не услышит. Еще одна разновидность виртуального мира.

А в виртуальном мире если не видел любимую, выходящей замуж за другого, значит, она все еще твоя.