Текст книги "Полонез"

Глава десятая

После отъезда Лелевеля в Комитете на первый взгляд мало что изменилось. Ну, разве что Зых на следующий день занял председательский кабинет, а довольный Гуровский тут же въехал в комнату на первом этаже возле гардеробной, освобождённую бывшим помощником по безопасности. И всё же кое-что изменилось – атмосфера. Если раньше здесь был вольный эмигрантский клуб с бурным обсуждением газетных статей, горячими спорами и длительным чаепитием, то теперь, скорее, особняк смахивает на деловую контору.

Праздные эмигранты всё ещё могут сюда приходить, однако, ссылаясь на необходимость экономии, Зых запретил угощение и свежую прессу за счёт Комитета. Чай, кофе, булочки, газеты и журналы – всё это, к радости кассира Водзинского, осталось в прошлом. Вечно полусонного Мацея в будке привратника сменил краснорожий здоровяк Збигнев, негостеприимно сверлящий взглядом каждого посетителя. И, в общем, их число поуменьшилось. А вот желающие записаться в армию полковника Заливского по-прежнему толкутся в особняке, и без дела я не сижу.

Перед отъездом Лелевель наказывал слушать Зыха, как себя. Однако человек-сова ощущает некоторую зыбкость своего положения и потому прилагает усилия, чтобы завоевать симпатии сотоварищей. Осчастливив Гуровского кабинетом, Зых пригласил к себе Кремповецкого. После долгой беседы наш Марат вышел окрылённым. Оказывается, Зых всегда высоко ценил публицистику пана Тадеуша и теперь напомнил, что ждёт от него набор прокламаций, после чтения которых всё взрослое мужское население Царства Польского от мала до велика разом воспламенится и примкнёт к новому восстанию. (Подозреваю, что энтузиазм публициста подогрет некоторым гонораром.)

Не обделяет вниманием Зых и меня. В начале января он как-то заходит ко мне вечером и удостаивает доверительной беседы. Этак запросто садится на стул для волонтёров и удостаивает.

– Между нами было недоразумение, – заявляет он без обиняков.

– Не припомню что-то, – говорю холодно. И ничуть не кривлю душой. Подослать бандитов, чтобы учинить надо мной физическую экзекуцию, – разве это недоразумение? Это пахнет расправой.

– Ну, полно вам, – увещевает человек-сова примирительным тоном. – Теперь, когда панна Беата стала пани Цешковской, нам больше делить нечего. Что тут поделать? Из всех претендентов женщина всегда выбирает лишь одного.

Аксиома настолько банальна, что ни добавить, ни возразить нечего. Поэтому я молчу, выжидательно глядя на Зыха.

– А коли так, – заканчивает новый председатель, – ничего не мешает нам плодотворно сотрудничать. Отбросим старое, будем вместе работать на благо Польши.

И, подтверждая предложение, протягивает руку. С удовольствием бы её сломал, но ссориться с Зыхом сейчас в мои планы не входит. Поэтому ограничиваюсь вынужденным рукопожатием.

– Расскажите, как идут дела, – просит Зых. – Много ли волонтёров удалось привлечь на сегодняшний день?

Коротко рассказываю, подкрепляя рассказ длинным списком завербованных. С довольным видом Зых просматривает бумаги.

– Отлично, – оценивает он, возвращая список. – Это уже почти армия. Между прочим, поручить вам работу с волонтёрами предложил пану Лелевелю именно я. Рад, что не ошибся. – И, поднимаясь, добавляет многозначительно: – У меня на вас вообще большие виды…

В общем, обласкал.

Что касается сентенции, согласно которой женщина всегда выбирает одного-единственного, то тут всё не так просто. По крайней мере, в этом случае.

На свадьбу Зыха и панны Беаты я не пошёл, сказавшись больным. Надо ли объяснять почему? Тем не менее, встретившись в кулуарах особняка после рождественских праздников с новоиспечённой пани Цешковской, я не преминул поздравить её с замужеством. И, бог мой, до чего же холодно она ответила на моё поздравление. Но при этом не спешила уйти, искоса поглядывая на меня, словно ждала каких-то иных слов.

– Зачем вы это сделали, Беата? – говорю я, понижая голос. Вопрос вырвался сам собой, и надеюсь, по крайней мере прозвучал спокойно.

Девушка медлит с ответом.

– Так было надо, – отвечает наконец ровным тоном.

Всего трёх слов достаточно, чтобы подтвердить мои предположения.

Ни о какой любви в этом странном браке, разумеется, речи нет. Не очень-то Беата похожа на счастливую новобрачную. А вот расчёт старого негодяя Лелевеля налицо. Вынужденно передав бразды правления Зыху и боясь остаться не у дел в канун главных событий, председатель решил привязать к себе помощника покрепче. А для этого использовал родную племянницу в качестве верёвки.

Нетрудно даже представить, каким образом ему удалось уговорить девушку, испытывающую к Зыху неприязнь. Ну, например: «На Цешковского возложена важнейшая миссия, и ты должна стать его опорой в предстоящих трудах. Не ради него, – ради Польши…» Или так: «Освобождение родины от каждого из нас требует жертв…» Ну, что-то в этом духе. В общем, сыграл на глубоком патриотизме девушки. И она, несчастная, дала себя уговорить. И разделила постель с мерзавцем…

– Ну, надо так надо, – произношу как можно равнодушнее. – Тут вам виднее.

Беата вдруг хватает меня за руку. Сжимает своей горячей ладонью мою, – холодную.

– Я знаю, что мой брак всех удивил, а кое-кого и неприятно, – говорит запинаясь, будто с трудом. – И мне это безразлично. Однако есть один человек, чьим мнением я дорожу. Понимаете?

– И кто же этот избранный? – задаю самый глупый из всех возможных теперь вопросов.

– Если не догадываетесь, скажу: вы.

С этими словами она приближает своё лицо к моему, и я невольно заглядываю ей прямо в глаза. Большие, карие, божественно прекрасные глаза. И какое же сейчас в них страдание, какая тоска стынет… Сердце на миг останавливается.

– А что это меняет… – говорю, слыша собственный голос будто со стороны. – Вас интересует моё мнение? Ну, так успокойтесь, – оно выше всяких похвал. Вы стали женой самого опасного человека в Париже, – можно сказать, пожертвовали собой, и я даже догадываюсь, чего ради. Так что испытываю глубокое почтение к вашей жертве… пани Цешковская!

Беата отшатывается, будто я ударил её по лицу.

– Если бы вы только знали, – говорит еле слышно. – Если бы вы только могли знать…

Отвернувшись, медленно идёт по коридору с опущенной головой. Гляжу ей вслед с ледяным отчаяньем. А что я, собственно, должен знать – теперь? И зачем? Если и есть сейчас во всём мире человек несчастней, чем она, то это я…

В тот день покидаю особняк раньше обычного. Волонтёрам придётся подождать до завтра. Никого не хочу видеть, даже Каминского. Герой какого-нибудь новомодного романа в моём положении запирается у себя дома и оплакивает утраченную любовь, а чем я хуже? Хочу хотя бы на один вечер забыть про всё и про всех – про восстание, про Гилмора, про мсье Андре, про интриги и эмигрантскую мерзость, про своё одиночество в большом чужом городе…

Поднимаюсь в свою квартиру на улице Добрых Детей и, сбросив пальто, для начала наливаю себе полную рюмку коньяку. Но пригубить не получается – мешает негромкий, однако настойчивый стук в дверь.

Проклиная всех соседей по дому (или кого там ещё нелёгкая принесла?), нехотя открываю. И невольно делаю шаг назад.

– Вот так неожиданность, панна Агнесса, – говорю от души.

Ещё бы не неожиданность! Откуда она знает, где я живу? И какого чёрта она тут появилась? Никаких дел у меня с этой девушкой никогда не было и не предвидится.

Между тем Агнешка (а моё одиночество нарушила именно она) переступает порог и произносит:

– Прошу извинить пана за нежданное появление. Могу ли я войти?

– Да, конечно, – говорю нехотя. Всё равно уже вошла.

Принимаю у девушки пальто со шляпкой, указываю на стул и сухо интересуюсь:

– Чему обязан, панна Агнесса?

Девушка смешно морщит нос.

– Не надо так официально. Для всех я Агнешка, и для вас тоже.

– Ну хорошо, панна Агнешка, – соглашаюсь нетерпеливо. – Так чему обязан?

– Я вам сейчас объясню. – Смотрит на бутылку, от которой меня отвлёк нежданный визит. – Извините… Можно мне рюмку коньяку? Волнуюсь очень.

О господи! Она ещё волнуется… Хотя да, – волнуется. То нервно разглаживает на коленях тёмную юбку, то теребит простенькие бусы поверх красной кофты. И дышит прерывисто, словно не шла ко мне, а бежала.

Достаю вторую рюмку, наливаю девушке и придвигаю тарелку с печеньем.

– Ничего другого предложить не могу, – сообщаю со вздохом. – Живу по-холостяцки, столуюсь в кафе.

Махнув рукой (мол, чёрт с ней, с этой закуской), Агнешка выпивает рюмку до дна.

– Вот теперь хорошо, – говорит разрумянившись. – А то, знаете, не всякий разговор идёт на трезвую голову.

Если это намёк на вторую рюмку, то я его пропускаю мимо ушей. Коньяку мне не жалко, а вот времени – очень. Да и с какой стати поить нежеланную гостью? Этак ей понравится, – ещё засидится…

Наконец Агнешка приступает к разговору и делает это довольно-таки оригинально.

– Надо вам знать, что я долгое время была любовницей пана Цешковского, – говорит она, понизив голос.

А надо ли? С какой стати? Хотя в моём деле всякие сведения могут быть полезными. Заранее не угадаешь.

– Ну, предположим, – говорю нейтральным тоном. – Не пойму только, зачем вы мне об этом говорите. Меня ваши отношения не касаются.

– Ещё как касаются! – возражает Агнешка.

– Это почему же?

– Потому что мой Цешковский женился на вашей Беате!

Смотрю на девушку с изумлением. Одно из другого вроде бы не вытекает. Впрочем, когда мужчина мог разобраться в хитросплетениях женской логики?

– Чушь! Панна Беата не моя и никогда моей не была, – произношу резко. – И вообще, какое вам до этого дело?

Агнешка прищуривается.

– Представьте себе, что есть.

– Это какое же?

– А вы не догадываетесь? Тогда объясню.

Расхрабрившись после рюмки коньяку, Агнешка делает знак, и я со вздохом наливаю ей вторую. Девушка лихо справляется с ней, а потом начинает втолковывать мне очевидные, с её точки зрения, вещи.

– Вы сохли по Беате… Только не спорьте! Я женщина, я такие вещи понимаю.

– Да что вы?

– Точно вам говорю. А она сохла по вам, только виду не показывала…

– Ну да. Вы женщина, вы такие вещи понимаете…

– Зря смеётесь, между прочим. Сохли вы друг по дружке, и всё тут. А потом Цешковский непонятно как уговорил её выйти за него. И выходит, что она вас обидела. Это во-первых.

– А что, есть и во-вторых?

– Ещё как есть! Цешковский со мной жил-жил, а потом бросил и женился на другой. Это по-людски, что ли?

Агнешка яростно взмахивает кулачком.

– Сочувствую вам, – говорю, не зная, смеяться или плакать.

– А я вам, – откликается она вдруг.

– Ну, спасибо…

– При чём тут спасибо? Вот сидим мы у вас дома, оба-двое насквозь обиженные, и думаю я себе…

Она умолкает. Миловидное лицо принимает значительное выражение.

– Так что же вы думаете? – спрашиваю, уже чувствуя некоторый интерес.

– Мы им должны отомстить! – горячо восклицает Агнешка.

И победно смотрит на меня. Мой интерес растёт – вместе с удивлением.

– Каким образом? – задаю естественный вопрос, не лишённый иронии. – Впрочем, кажется, догадываюсь. Я должен убить пана Цешковского на дуэли, так?

– Глупости, – возражает Агнешка. – Он сильный и оружием владеет будь здоров. Ещё не известно, кто кого убьёт… Вот я бы Беату могла придушить. Она против меня цыплёнок, – добавляет мечтательно.

– Такое даже в шутку не смейте говорить, – произношу сквозь зубы.

Агнешка внимательно изучает моё лицо.

– Не буду, не буду, – обещает наконец. – Аж побелели! Видать, и вправду она вас зацепила… Чёрт с ними, пусть живут. Мы им можем по-другому отомстить. Мирно. Понимаете?

Девушка говорит сплошными загадками.

– Мирно – это как? Хотя постойте… – В уме мелькает смелое предположение. – Я должен жениться на вас?

– Оно бы и неплохо, – хладнокровно отвечает Агнешка. – Только это вряд ли. По крайней мере, сразу. Но можно и так…

Протянув руку, берёт бутылку и без спроса наливает нам по рюмке. Машинально выпиваю свою и, резко меняя тему разговора, задаю вопрос, который вертится на языке с начала разговора:

– Вы вот что, Агнешка… Бог с ней, с местью. Объясните, каким образом вы меня нашли? Я вроде бы свой адрес вам никогда не называл.

– Тоже мне сложность, – говорит Агнешка, не задумываясь. – У Цешковского есть список с адресами всех членов Комитета. Ну, и тех, кто постоянно сотрудничает.

– Так то у Цешковского…

– Ну, считайте, и у меня. Я ведь в особняке все комнаты убираю, его тоже. Запасные ключи от стола и несгораемого шкафа сделала себе потихоньку. То есть, конечно, не я, а слесарь.

– Сняли слепки с замков?

– Сняла, невелик труд.

Ай да девица!

– И вы не боялись?

– Как не бояться! Если бы Цешковский узнал, убил бы, – просто, как само собой разумеющееся, произносит Агнешка. – Но я-то осторожная. Лазила в стол или там в шкаф только тогда, когда он был на выезде.

– Да зачем вам это? – спрашиваю поражённо.

– То есть как это – зачем? А если он от меня налево ходит? А если там любовные письма держит? И вообще, интересно же…

Столь же логично, сколь и простодушно. Зых не из тех, кто получает любовные послания. А вот деловая переписка и разные любопытные документы в шкафу или в столе могут быть вполне. Так что ключи Агнешки – тема интересная…

А между тем заметно, что третья рюмка для неё оказалась лишней. Девушка неожиданно разражается слезами. Поспешно протягиваю носовой платок и начинаю успокаивать:

– Ну, полно вам… На Цешковском свет клином не сошёлся. Вы молоды, красивы, найдёте себе другого.

– Найду, само собой, – соглашается девушка, вытирая глаза. – За это я и не переживаю.

– Ну, так чего плакать?

– От злости, – говорит Агнешка шёпотом, от которого мороз по коже. – Он меня бросил, понимаете? Обидел насмерть. А меня обижать нельзя. – Бросает скомканный платок на стол. – Была любовь, да сгинула. Ненавижу!

Она оскаливается, и я невольно замечаю ровные белые зубы. Да и вообще девушка очень привлекательна. Что лицо, что фигура… Такую любить бы да радоваться. А вот шутить с ней, кажется, опасно, и как бы не пришлось Зыху в том убедиться.

Неожиданно Агнешка гибко поднимается и, подойдя ко мне, без объявления войны садится на колени.

– Это вы зачем? – спрашиваю по возможности спокойно. Хотя спокойствие даётся непросто.

– Ну, мы же решили отомстить, – хрипло говорит Агнешка.

– А мы уже что-то решили? – бормочу в ответ.

– Конечно!

– Послушайте… Вам в детстве не рассказывали, что отношения между мужчиной и женщиной должны основываться на любви, а не на мести?

– Я родом из деревни, а у крестьян всякие глупости про чувства не в заводе… А может, я вас ещё полюблю? И вы меня полюбите? Сами говорите, что я красивая. И вы тоже мужчина видный, одни усы чего стоят. – Легко проводит мизинцем по моим усам. – Густые, вразлёт…

Таких комплиментов мои усы ещё точно не слышали.

– И не вздумай отказываться, – строго предупреждает Агнешка, смело переходя на «ты». – От такого не отказываются!

С этими словами она быстрыми движениями расстёгивает кофту и буквально рвёт её с плеч, обнажая грудь.

И грудь, и плечи выше всяких похвал. Да, это аргумент…

Свои достоинства у меня есть, но, в общем, до святого Антония[24]24
  Святой Антоний – раннехристианский подвижник и пустынник, основатель отшельнического монашества. Считается символом целомудрия и аскетизма.


[Закрыть] не дотягиваю. Притом чувствую, что крестным знамением с молитвой от Агнешки не отобьёшься. Да и хочу ли я отбиваться, вот вопрос. Беата потеряна, так не всё ли равно?..

В этот миг алые губы девушки впиваются в мои, ломая остатки сопротивления.

– Погаси свечи, – слышу умоляющий шёпот.

Дверь квартиры открыл Зых.

– А где Бася? – спросила Беата, снимая пальто и при этом как бы не замечая движения Зыха, собравшегося помочь.

– Я её отпустил, – последовал короткий ответ.

– Напрасно, – холодно сказала Беата. – У неё полным-полно дел по хозяйству.

– Хозяйство подождёт, – перебил Зых, морщась. – Нам с вами надо серьёзно поговорить, и Бася помешала бы.

– О чём говорить? Мы уже обо всём переговорили.

– Не спорьте, пани Беата, – непреклонно сказал Зых. – Прошу вас.

Поколебавшись, Беата прошла вслед за ним в гостиную. Села в массивное кресло, машинально поглаживая бархатный ридикюль, а Зых остался стоять, расставив ноги и заложив руки за спину. Молча смотрели друг на друга – Зых мрачно, Беата отчуждённо.

– Вы, наверно, догадываетесь, о чём я хочу сказать, – произнёс наконец Зых.

– Если о том, о чём я думаю, то даже не начинайте.

– И всё-таки я скажу! Пани Беата, мы поженились неделю назад, а я всё ещё не вступил в супружеские права. Мы спим в разных спальнях. Так дальше продолжаться не может, – говорю со всей определённостью.

Произнося короткую тираду, Зых сверлил девушку немигающим взглядом.

– У вас плохая память, пан Цешковский, – сказала Беата ледяным тоном. – Вы, верно, забыли, что наш брак заключён по причинам, которые не имеют ничего общего с обычными человеческими чувствами. (Зых засопел.) Дядя хотел, чтобы я в помощь вам осталась работать в Комитете и была вашей опорой. Пусть так. Ради общего дела я дала себя уговорить. Но при этом я поставила одно условие – категорическое. Вашей женой в полном смысле я стану не раньше, чем восстание увенчается успехом и Польша обретёт свободу. (Зых стиснул зубы до желваков.) В противном случае никакой свадьбы не было бы, равно как и вашего переезда в нашу с дядей квартиру… И вы с моим условием согласились, не так ли?

Зых осклабился.

– Так, так, – подтвердил почти весело. – Чего только не скажешь, лишь бы заполучить вашу руку… Но теперь ситуация изменилась. Венчание и свадьба позади, так не будем пренебрегать радостями семейной жизни. Вы всерьёз думаете, что, живя под одной крышей с молодой красивой женой, я буду пользоваться ласками продажных девок? Сегодня мы наш брак консумируем[25]25
  Консумированный брак – распространённый термин, означающий начало полноценных отношений между супругами.


[Закрыть] – вот вам моё слово.

В его словах прозвучала недвусмысленная угроза. Беата прикрыла глаза, лишь бы не видеть Зыха. В эту минуту человек-сова был невыразимо мерзок. И уже не в первый раз тоскливо подумала, что дядя потребовал от неё слишком многого. Зачем она только согласилась? Неужели освобождение родины требует таких отвратительных жертв? Кажется, легче умереть на баррикадах, чем лечь в постель с этим человеком…

– Насчёт консумации даже не мечтайте, – отрезала, поднимаясь и прижимая к груди ридикюль, словно он мог её защитить. – Это моё слово. И никогда больше не говорите со мной на эту тему, слышите? Я стану вашей женой только в освобождённой Варшаве – или не стану вовсе. А насчёт девок… пользуйтесь на здоровье. Я не ревнивая.

– Зато я ревнивый, – сказал Зых, бледнея от ярости. – Знаю я, чего вы ломаетесь. И о ком думаете, – знаю. Только вам с ним не быть, это уж не сомневайтесь. Я скорее голову ему оторву, прежде чем он к вам прикоснётся.

Тяжёлая пауза. Дуэль ненавидящих взглядов. Кажется, воздух в гостиной, и тот раскалился.

– Ну вот что, – сказала Беата, ощущая смертельную усталость. – Если вы из каких-то соображений хотите сохранить видимость брака, оставьте меня в покое раз и навсегда. В этом случае я согласна изображать вашу жену, вести в Комитете хозяйство, заниматься перепиской и организацией ваших встреч и вообще делать всё, что необходимо для нашей борьбы. Вот. – Перевела дыхание. – Ну а если нет…

Зых неприятно рассмеялся.

– Хватит болтать, – произнёс он скрипуче. – Лучше иди ко мне, жёнушка. Ты даже не представляешь, насколько тебе понравится, – я обещаю.

И сделал движение к Беате.

Однако девушка была наготове и успела спрятаться за кресло. Быстро открыла ридикюль. Выхватила маленький пистолет и направила на Зыха, который, опешив, невольно отступил на шаг.

– Вот и видно, что вы из мещан, – сказала презрительно. – Иначе знали бы, что дочь шляхтича умеет за себя постоять. Хотите проверить?

Зых уже пришёл в себя.

– Будете меня держать на мушке до утра? – осведомился скрипуче, не отводя глаз от пистолета, устремлённого в голову.

– Сколько надо, столько и буду, – произнесла Беата, переводя дух. – Я бы вас уже пристрелила, если бы не общее дело. От вас многое зависит, – в этом дядя прав. Но запомните, хорошенько запомните…

Свободной рукой она истово перекрестилась.

– Если вы когда-нибудь сумеете взять меня силой или хитростью, то клянусь… святой девой Марией, господом нашим Иисусом Христом… клянусь, что я покончу с собой. Я после такого позора жить не стану.

– Да неужели?

– Но это не всё!

– Воскреснете и покончите с собой второй раз? – издевательски предположил Зых.

– Молчите!.. Клянусь всем святым, что прежде чем покончить с собой, я за себя отомщу. Убью вас без колебаний, как злейшего, ненавистного врага. Пулей, ножом, ядом – неважно. Вам после этого не жить, и в этом можете быть уверены!

Глядя на ослепительно прекрасную в гневе Беату с пистолетом в руке, Зых всей шкурой ощущал опасность. Пристрелит и глазом не моргнёт – решимости хватит. Тем более ненависти.

Дело не в пистолете. Пистолета он не очень-то боялся. Мало ли в него стреляли в дни восстания или во время партизанщины? В конце концов, сейчас можно прикинуться испуганным, уйти, а через неделю-другую улучить момент и добиться своего. Зыха душило вожделение. Сдерживать себя при виде прелестной девушки, живущей рядом и формально именуемой его женой, становилось день ото дня всё труднее.

Но он вдруг отчётливо понял, что Беата не лжёт. Чистая гордая душа не вынесет поругания. И душе этой не будет покоя, пока грязь насилия не смоется кровью обидчика. А значит, про Беату как про женщину лучше забыть.

Даже если она просто наложит на себя руки, а его не тронет, нельзя даже представить меру скандала и позора, ожидающую мужа, чья жена покончила с собой через считанные дни после свадьбы. Беату к тому же эмигранты любят и уважают… На репутации и политической карьере можно будет ставить крест. Ему просто никто не подаст руки́ – такую цену придётся заплатить за мимолётное удовлетворение страсти…

Решено, Беату, будь она проклята, он и пальцем не тронет. Она ему необходима в работе, не говоря уже о том, что после отъезда Лелевеля символизирует в Комитете его фигуру. Придётся терпеть. В конце концов, у него есть Агнешка. Правда, она дуется, но это ерунде. Женщина, изведавшая ласку Зыха, навсегда его…

Но вот что он сделает точно, так это причинит Беате боль. Страшную боль. Он знает, о ком она всё время думает. Этот человек должен исчезнуть.

– Прошу извинить, пани Беата, – с трудом произнёс Зых, нарушая затянувшееся молчание. – Насильно мил не будешь. Давайте забудем всё, что было сказано, и станем просто работать вместе. Это важнее всего. Я вас больше не трону, – обещаю. Довольны теперь?

– Нет, этого недостаточно, – ответила девушка, указывая на висевшее на стене распятие. – Поклянитесь святым распятием, что никогда больше не посмеете посягнуть на мою честь. Лишь тогда я согласна вас извинить и продолжить общую работу.

Зых повернулся к распятию. Вырезанный из тёмного дерева Иисус, уронив на плечо голову в терновом венце, исподлобья смотрел на него строго и скорбно.

– Клянусь, – выдавил Зых и медленно вышел из гостиной.

Сегодняшняя встреча с мсье Андре третья по счёту и самая результативная. Француз наконец-то принёс хорошую новость. Тьер (надо полагать, по согласованию с Луи-Филиппом) одобрил мой план действий, и теперь мы, сидя в карете, обсуждаем, как лучше приступить к его реализации. Но пока что придётся запастись терпением недели на три-четыре.

– Более-менее полная картина сложится к середине февраля, не раньше, – говорю собеседнику. – Примерно через четыре недели я должен раздобыть эти документы…

– Есть ли понимание, каким образом?

– Мысли на сей счёт пока смутные, – признаюсь откровенно. – Но так или иначе я их добуду. Без них вы со своей стороны не сможете действовать.

Мсье Андре хмыкает.

– То-то и оно, что не сможем. Вслепую такие дела не делаются. А впрочем… – Он наклоняется ко мне и, хотя мы одни (если не считать кучера на облучке), понижает голос. – Какого чёрта мудрить? Мы тут со своей стороны подумали и пришли к выводу, что возможен простой вариант.

– То есть?

– В определённый день по вашему сигналу мы оцепляем своими силами комитетский особняк. Быстро и чётко. Переворачиваем его наизнанку и находим то, что нужно. После этого уже приступаем к действиям…

– После этого уже будет поздно, – замечаю я.

– Почему же, мсье Пьер?

– Пока вы будете искать документы, а найдя, составите на их основании план действий, о вашем налёте будет знать весь Париж. В том числе те, кому об этом знать не надо. И попросту исчезнут. А кроме того…

– Что ещё?

– Вроде бы мсье Тьер на политического самоубийцу не похож.

Собеседник отодвигается и смотрит на меня внимательно. Убедившись, что я не шучу, он уточняет:

– Вы имеете в виду, что подобная акция привлечёт внимание прессы?

Я медлю, подбирая слова, чтобы не обидеть мсье Андре.

Удивительные люди французы… Легкомысленные, задиристые, нетерпеливые. Боевой задор скачет впереди здравого смысла. Уж на что был велик Бонапарт, но и тот как-то произнёс глупейшую фразу: «Надо ввязаться в драку, а там будет видно». И ввязался. И бежал из Москвы, сверкая пятками…

– Пресса – это само собой, – говорю терпеливо. – Но в конечном счёте правительство сотрёт в порошок не она, а палата депутатов. Хотите связаться с Лафайетом?

Мсье Андре невольно оскаливается, и ясно почему.

Герой американской Войны за независимость[26]26
  Война за независимость США (1775–1783) – война революционеров Тринадцати британских колоний в Северной Америке за независимость от Великобритании. Маркиз де Лафайет, как и ряд французских аристократов, принял в ней активное участие на стороне восставших колонистов.


[Закрыть], один из отцов Французской революции, переживший и Робеспьера, и Наполеона, маркиз де Лафайет не зря считался великим. Его авторитет и влияние были непререкаемы, и за последние сорок лет во Франции не нашлось ни одного правителя, который бы с ним не считался. Луи-Филипп занял престол в решающей степени благодаря поддержке Лафайета. Сейчас бывший генерал американский армии заседал в палате депутатов Национального собрания, где был столпом оппозиции, и год назад возглавил французский общественный комитет в поддержку польского восстания. Так и назывался – «Польский комитет».

Лафайет до такой степени проникся эмигрантскими интересами, что публично ратовал за вооружённое выступление Франции на стороне восставших поляков против императора Николая. Это неопровержимо доказывает: былые заслуги маразму не помеха… Между прочим, маркиз несколько дней назад приезжал в наш особняк, чтобы проводить своего друга Лелевеля в провинцию, и публично обещал, что добьётся для того разрешения вернуться.

– Можете не продолжать, – нехотя говорит мсье Андре. – С оппозицией мы, разумеется, воевать не намерены.

– И я о том же, – подхватываю с энтузиазмом. Приятно, когда твои доводы влияют на собеседника. – На этом этапе у нас есть лишь один выход: действовать скрытно и тонко. Полицейская акция необходима, но позже.

– В таком случае теперь всё зависит от вас, – резюмирует мсье Андре. – Чем мы сейчас можем помочь? Людьми? Деньгами? Транспортом?

Отказываюсь с благодарностью, оговорив, правда, что если такая нужда возникнет, за помощью обращусь. Помощники и деньги у меня есть. Пока нет чёткого плана, как добраться до вожделенных документов. Есть лишь общие соображения, которые предстоит трансформировать в конкретное дело. Ну, всему своё время.

Обсудив напоследок некоторые детали, прощаемся. Пан Каминский, во время встречи ходивший дозором вокруг кареты, провожает мсье Андре к его экипажу, потом возвращается. Пока наш кучер (всё тот же невысокий светловолосый человек с кривоватым носом) везёт нас по домам, мой друг со всей возможной деликатностью убеждает поберечь себя и не убиваться по поводу замужества панны Беаты. В последние дни ему не нравится мой вид и моё настроение.

Обещаю себя поберечь. Слишком много дел впереди, чтобы убиваться. Можно было сколь угодно долго вздыхать по панне Беате, но переживать из-за пани Цешковской я себе запретил. Кроме того, пан Войцех ещё не знает, что в мою жизнь яркой кометой ворвалась Агнешка…

На следующий день, едва я выпроводил очередного волонтёра, ко мне в кабинет заходит Беата. Поднимаюсь навстречу.

– Чему обязан? – спрашиваю нейтрально.

– Прошу зайти к пану Цешковскому, – говорит она столь же нейтрально, глядя в сторону. – Он вас ждёт. А также, – делает крохотную паузу, словно запинается, – ещё один господин.

Пожав плечами, пересекаю маленькую гостиную и захожу в кабинет к Зыху. С порога убеждаюсь, что мне приготовили сюрприз.

За столом напротив человека-совы сидит мой добрый знакомый Гилмор.