Текст книги "Полонез"

Глава тринадцатая

Сегодня мсье Андре щедро делится новостями, коих у него оказалось немало.

– Прибыл сменщик Гилмора, – сообщает он, едва мы по сложившейся традиции уединяемся в карете. – Некто Шекспир.

– Кто?!

– Шекспир. Томас. Вроде бы дальний потомок того самого, Уильяма.

Только Шекспира нам не хватало…

– Вчера уже встречались с Цешковским, – продолжает собеседник. – Шекспир передал очередной саквояж. Тут без изменений. Но! – Мсье Андре поднимает палец. – Похоже, ситуация с Гилмором их кое-чему научила. Шекспир прибыл на встречу в сопровождении двух человек, люди крепкие. Ждали в карете, пока те общались.

– Общались – где?

– Место новое. Приличный дом на улице Вожирар. Квартиру пока установить не удалось. Но это мы выясним.

– А сам-то англичанин где поселился?

– Похоже, и тут осторожничают. За первые три дня Шекспир из посольства выезжал только на встречу с Цешковским. Ночует там же, в посольстве. Видимо, дали ему служебную квартиру.

М-да… Значит, оперативный подход к англичанину затруднён. И хотя никаких действий по отношению к сменщику Гилмора я пока не планирую, повышенная осторожность нового представителя Интеллидженс сервис может в дальнейшем создать определённые проблемы. Хотя по-человечески я его вполне понимаю. С профессиональной точки зрения, – тоже. Будешь осторожничать, если предшественника пристрелили…

– Теперь насчёт Цешковского, – переходит к новой теме мсье Андре. – Как мы и говорили, мои агенты взяли его под плотное наблюдение. Позавчера вечером Цешковский провёл два часа в отдельном кабинете ресторана «Корона», что на Елисейских Полях. Там у него состоялась встреча с пятью людьми. О чём шёл разговор, установить не удалось. Однако важно другое. – Собеседник кладёт руку мне на плечо, слегка сжимает. – Судя по внешнему виду и подслушанным обрывкам разговора, это те самые люди, о которых вы говорили. Понимаете?

Ещё бы не понять!

– Их взяли под наблюдение? – спрашиваю быстро.

– Только трёх, – признаётся мсье Андре. – Агентов не хватило, кто же знал… Зато этих трёх удалось проследить до места проживания. Адреса у всех разные, однако все они…

– Живут в недорогих доходных домах, – заканчиваю я. – Не ночлежки, но что-то в этом роде.

Мсье Андре смотрит на меня в некотором замешательстве.

– Откуда у вас эти сведения? Ясновидением подрабатываете? – спрашивает подозрительно.

– А как же! И беру недорого, – хмыкаю я. – Послушайте, мсье Андре! Где же ещё, по-вашему, должны остановиться люди, у которых есть важные причины как можно меньше привлекать к себе внимание? Любая гостиница, даже маленькая, контролируется парижской полицией, – это же общеизвестно. Другое дело доходные дома. Там затеряться нетрудно.

Собеседник вынужден признать мою правоту.

– Опять же, в гостиницах, как правило, останавливаются на считаные дни, – продолжаю я. – А нашим клиентам, если я правильно понимаю ситуацию, в Париже пожить ещё придётся. Из этого следует, что с Цешковским они встретятся снова и, возможно, не раз. И я вас прошу, очень прошу…

Делаю паузу, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

– Сделайте всё возможное, чтобы на этот раз никто от ваших людей не ускользнул, – заканчиваю медленно. – Даже если для этого придётся мобилизовать всех агентов, сколько у вас есть.

Собеседник яростно чешет в затылке.

– Легко сказать…

– Само собой, нужны также их подробные приметы, описание, – дополняю список поручений. – Когда дело дойдёт до дела, это поможет установить личности.

Мсье Андре скорбно смотрит на меня.

– Ещё немного – и вся парижская полиция будет работать исключительно на вас, – бурчит он.

– На нас, мсье Андре, на нас, – уточняю я. – Если помните, наше сотрудничество началось тогда, когда выяснилась общность интересов. Я могу сделать то, что не можете вы, а вы – то, что не под силу мне. Но вместе обязательно справимся.

– Откровенно говоря, другого выхода у нас нет, – говорит собеседник со вздохом. – Так и быть, открою государственную тайну: господин министр лично и очень внимательно следит за нашей ситуацией.

– Да что вы? – спрашиваю удивлённо, хотя никакого удивления нет. Во внимании министра я и не сомневаюсь.

– Уверяю вас… А ещё ею постоянно интересуется его величество Луи-Филипп. Политика, чёрт бы её побрал…

Пятнадцатое февраля. День подведения итогов моей работы по вербовке волонтёров. Передаю Зыху сформированный список, насчитывающий без малого шесть сотен будущих вояк. Если бы армия вторжения начиналась и заканчивалась моим перечнем, я бы за Царство Польское сильно не переживал. Но я-то знаю, что это не так. И Зых знает. Однако это не мешает ему с довольным видом листать густо исписанные страницы.

– Отличная работа, – говорит он, откладывая список в сторону. – И все, как я понимаю, о месте и времени сборов проинструктированы?

– Разумеется, – говорю лаконично.

Я мог бы добавить, что оббил язык, шестьсот раз объясняя, кому, куда и когда надо явиться, кто их там встретит и сообщит порядок дальнейших действий… Люди разбиты на отряды по двадцать человек. У каждого отряда – свой командир. Общее руководство осуществляет полковник Заливский, сидящий сейчас в кабинете Зыха с сигарой во рту.

За время, что я его не видел, полковник похудел и осунулся. Месяца полтора он провёл, разъезжая по Европе. Германия, Швейцария, Австрия… Насколько известно, всё это время он вместе с помощниками определял пункты перехода границы Царства Польского со стороны Пруссии и австрийской Галичины. Не менее важно, что встречался и договаривался с польскими эмигрантскими общинами на местах, – те встретят волонтёров и помогут им перейти границу. Так что теперь полковник готов собрать отрядных командиров для подробного инструктажа. Пора! Счёт пошёл на дни.

Возвращаясь в свой кабинет, меланхолически размышляю, что теперь могу его лишиться. Работа закончена, принимать больше некого, в отдельном помещении нужды уже нет. А жаль. Собственный кабинет облагораживает и возвышает человека в своих глазах, делает его значительным во мнении окружающих… Да и чёрт с ним. Устал и решаю все дела на сегодня отложить. Вечером придёт Агнешка. Может быть, для разнообразия поужинаем в каком-нибудь приличном заведении.

Думать о девушке приятно. После того как она отдала мне ключи, что-то в моём отношении к ней изменилось. При всей важности ключей, ждущих своего часа, дело не в них. До этого я её просто желал, а теперь жалею. Такая бойкая с виду и, в сущности, такая беззащитная… Чего-то ждущая… Что я могу ей дать? И чем закончатся наши встречи?

От этих трогательных мыслей отвлекает пани Беата, входящая с коротким стуком.

– Завтра в одиннадцать часов утра пан Цешковский просит вас пожаловать на расширенное заседание Комитета, – сообщает она без предисловий.

Расширенное – значит с участием членов малого совета. Это я понимаю. Понять бы ещё, зачем Зых нас всех собирает. Я только что от него, и он ни словом не обмолвился о завтрашнем заседании.

– Благодарю, буду, – обещаю коротко.

Однако она не уходит.

– Что-то ещё? – спрашиваю, ощущая на себе пристальный взгляд моей несбывшейся возлюбленной. До чего же она прекрасна, эта пани Цешковская…

– Послушайте…

– Я весь внимание.

– Вам надо быть настороже!

Сказала, как выпалила. Ну, надо же! Быть настороже… Можно подумать, что парижские дни я коротаю исключительно в беззаботном фланировании по магазинам и ресторанам Елисейских Полей, а вечера провожу за распитием шампанского в обществе кокоток. Оно бы, конечно, и неплохо…

– Что вы имеете в виду, пани Беата? – спрашиваю мягко.

Девушка качает головой.

– Определённо сказать не могу. Чувствую только, что вам грозит опасность.

– Со стороны вашего мужа?

– Да… мужа, – с трудом выговаривает она. – Он вас ненавидит.

Не удивила.

– Я его тоже, – успокаиваю Беату. – Эта у нас такая любовь наоборот. Однако вместе работаем ради общего дела, и ничего.

– До поры до времени – да. Только ваше время истекает. Как только вы перестанете быть ему нужным, он что-то предпримет… сделает с вами…

Вспоминаю, что полчаса назад передал Зыху обширный список волонтёров, и по спине пробегает холодок. Дальше, пожалуй, он и впрямь без меня обойдётся. Тем более, что возглавить один из отрядов я отказался…

– Я очень благодарен вам за предупреждение, пани Беата, – говорю негромко. – Пожалуй, я и впрямь поостерегусь.

– А лучше, если вы куда-нибудь уедете. Если с вами что-нибудь случится, мне жить не захочется…

Вымолвив это, она низко опускает голову. Быть может, для того, чтобы я не видел её слёз.

«Сохли вы по ней, и она по вам сохла», – вспоминаются слова Агнешки не к месту. Или к месту? Закрыть кабинет, осыпать поцелуями прелестное бледное лицо и будь что будет…

Но так я поступил бы месяца два назад. С тех пор многое изменилось. У неё появился муж, у меня появилась Агнешка. И я обещал, что не обижу её. А есть ли для женщины обида горше, чем измена?

Постояв, словно ожидая чего-то, Беата уходит. Смотрю вслед с тяжёлым сердцем. Наверно, я что-то должен был ей сказать, но промолчал. А, впрочем, хорошо, что промолчал. Время для романтических чувств самое неподходящее. Уж очень далеко от сантиментов дело, которым я занимаюсь. Чем вздыхать об ушедшей любви, придумать бы, наконец, как выбрать момент и подобраться к документам пана Цешковского…

Назавтра Зых встречает нас в своём кабинете вместе с полковником Заливским. В прошлый раз полковник был в сюртуке табачного цвета, теперь – в сером. Но этот пошит столь же дурно, как и тот. А может, фигура такая, – знаете, есть люди, на которых что ни на надень, всё топорщится. Оба – и Зых и Заливский – выглядят самым что ни на есть деловым образом. Другими словами, у обоих серьёзные, с оттенком торжественности физиономии.

– Панове! – возвещает Зых, дождавшись, пока мы рассядемся вокруг стола. – Прежде всего хочу зачитать вам письмо из Турени от нашего председателя пана Лелевеля. Получено с верной оказией.

Вопрос, нужна ли была верная оказия ради такого дежурного послания? Профессор скупо рассказывает о том, как они с Ходзько устроились в Турени, и пространно желает Комитету успешной работы на благо родины. Вот, собственно, и всё. Мы переглядываемся в лёгком недоумении. И ради этого нас всех собрали? Остаётся предположить, что самое интересное Зых от нас утаил. Или что председателю, оторванному от практической работы, сказать особо-то нечего.

Впрочем, как выясняется, это лишь прелюдия к основной теме.

– А теперь, – продолжает Зых, откладывая письмо, – я передаю слово полковнику Заливскому. Он доложит о состоянии дел, связанных с подготовкой к выступлению в границы Царства Польского.

Полковник сжато, в общих чертах, докладывает ситуацию.

Отряды для вторжения сформированы и ждут сигнала. Помощь волонтёрам в пересечении границ будет оказана эмигрантами на местах. Оружие и амуниция ждут на территории Царства в опорных точках восстания. План действий (нападений на российские гарнизоны) подготовлен. Готовы также зажигательно сочинённые листовки и брошюры для привлечения в наши ряды сочувствующих крестьян. (Кремповецкий с видом скромной гордости откидывается на спинку стула.) Приняты меры, чтобы накануне восстания и после его начала во всех костёлах Привислянского края ксендзы поднимали народ…

Внимательно слушая полковника, отдаю должное работе, проделанной за считанные месяцы. Чувствуется британская методичность, скрупулёзность и основательность. Конечно, план составлял покойный Гилмор, иначе и быть не могло. Поляки к системной работе приспособлены слабо. Это люди-порох, люди-ураган, люди-вдохновение. Их вспышки недолговечны. Однако в порыве краткосрочного энтузиазма дров способны наломать немало…

Да, серьёзная работа. Закопавшись в переговоры с волонтёрами, я её масштабов толком не представлял, хотя и знал, разумеется, что кроме меня на подготовку восстания работают и другие люди. Но вот странность: бросается в глаза (точнее, в уши), что полковник излагает ситуацию в самых общих выражениях. Ничего конкретного, никаких деталей и подробностей. Солтык пытается задать уточняющий вопрос, однако Зых его останавливает.

– С вашего позволения, панове, подробностей не будет, – заявляет сурово.

– Почему? – тут же спрашивает неугомонный Кремповецкий.

– Потому что где-то рядом находится русский агент, а ему наши секреты знать ни к чему, – поясняет Зых. – Особенно в канун решающих событий.

С этими словами человек-сова меряет собравшихся подозрительным взглядом.

Заявление Зыха производит сильный эффект.

– С чего вы взяли? – восклицает Петкевич, вскакивая на ноги.

– Ерунда какая-то, – вторит Гуровский.

– Ерунда? Если бы… Помните мсье Фуко? Он недавно был у нас в Комитете. Прекрасный человек, очень помогавший нашему движению…

– Помним, и что?

– А то, что несколько дней назад его убили. Пулей, прямо в сердце. И спрятали тело на свалке. Кто усомнится, что преданный друг Комитета пал жертвой наших врагов?

– Чёрт побери… – бормочет Гуровский.

– И это лишь один эпизод, – сурово говорит Зых. – Скажу прямо: есть все основания полагать, что враг не просто существует – он активно действует. И, разумеется, прежде всего он стремится сорвать наше выступление. (Полковник по-бычьи наклоняет крупную голову и делает непристойный жест.) Вот так.

Некоторое время собравшиеся обдумывают неожиданные сведения.

– Что в этой связи вы намерены предпринять как временный глава Комитета, пан Цешковский? – официальным тоном спрашивает Водзинский.

– Делается всё необходимое – неопределённо отвечает Зых. – Вы можете быть уверены, пан Водзинский… и все наши соратники тоже… что в ближайшие дни враг будет раскрыт и наказан. А пока предлагаю сохранять полную секретность, быть настороже и сообщать мне обо всех странных или подозрительных событиях в Комитете.

– Хорошенькое дело, – бормочет Кремповецкий. – Оказывается, за нами шпионят…

– А вы ждали чего-то другого, пан Тадеуш? Для русских мы, как кость в горле, – негромко произносит Зых. – Они нас боятся, боятся нашей борьбы за независимость родины, и не напрасно. Мы победим любой ценой!

– Да здравствует Польша! – кричит Солтык, выпучив глаза.

Началось… Сейчас кто-нибудь затянет «Еще Польска не сгинела».

Словно предчувствуя такую угрозу, человек-сова быстро поднимает руку.

– И ещё, панове… На три дня я должен оставить Комитет. Дела требуют моего отъезда из Парижа. Мы с полковником Заливским должны посетить… впрочем, не будем вдаваться в подробности. На эти дни исполнять обязанности председателя Комитета я попрошу… – следует короткая пауза, – пана Гуровского.

Бывший граф неторопливо поднимает со стула тучное тело.

– Почту за честь! – веско произносит он.

И, прижав руку к сердцу, хрипловатым баритоном запевает «Еще Польска не сгинела».

Н-да… Чему быть, того не миновать.

Машинально подпевая сподвижникам, думаю о том, что время неофициального визита за бумагами Зыха определилось само собой.

Наутро, прежде чем появиться в Комитете, захожу в ближайшую аптеку, снадобьями которой иногда пользуюсь. (На здоровье не жалуюсь, но жизнь есть жизнь – от мелких недомоганий вроде насморка никто не застрахован.) Объясняю знакомому аптекарю, что мне надо, и через несколько минут покидаю пропахшее лекарствами помещение, унося в кармане маленький пузырёк с прозрачной жидкостью.

В нашем особняке непривычно тихо. Эмигрантов, от которых при Лелевеле было не продохнуть, Зых отвадил, а набор волонтёров закончился. В пустых кулуарах вальяжно расхаживает Гуровский. Заметно, что ему нравится быть главным. Величественно поздоровавшись, он пытается втянуть меня в разговор на политические темы, однако очень кстати из кухни выглядывает Агнешка.

– Начните уборку с моего кабинета, – прошу девушку. – Я вчера весь день со старыми бумагами разбирался, напылил…

Поднимаюсь к себе, а следом приходит Агнешка. Надо ли говорить, что она с порога бросается на шею. Два дня не встречались, – соскучилась. Я, признаться, тоже. Но сейчас есть дело более важное.

– Сегодня ты мне нужна, – говорю без обиняков.

– Только сегодня? – капризно уточняет девушка, надув губы.

– Прелесть моя, не цепляйся к словам… Цешковский на три дня уехал из Парижа. Сегодня ночью я хочу навестить его кабинет.

Агнешка делает большие глаза.

– Цешковского-то не будет, а как же охранник? Он тебя ночью не пустит.

– Вот здесь мне и понадобится твоя бесценная помощь…

– Я боюсь, – заявляет Агнешка дрогнувшим голосом.

Женская логика во всей красе… Ещё ничего не знает, но уже боится.

– Опасаться нечего, – говорю терпеливо. – Ничего особенного от тебя не потребуется. Ты же Збигневу, охраннику, ужин готовишь?

– Ну да, каждый вечер.

– Сегодня вольёшь ему в суп или чай вот это.

Передаю девушке пузырёк, полученный у аптекаря.

– Яд? – лепечет Агнешка.

– Не говори ерунды, – отвечаю резко. – Это сонные капли. Вылей целиком. Заснёт до утра, а я тем временем сделаю всё, что нужно. Ты обычно во сколько приносишь ему ужин?

– Часов в восемь или около этого.

– Кто в такое время ещё может быть в особняке?

– Да уже никого. Цешковский иногда засиживается, так ведь его нынче нет.

– Вот и хорошо. Принесёшь ужин и ступай домой. Дальше моё дело. И вот что ещё…

– Ключи, – говорит догадливая Агнешка, и я киваю.

Речь, понятно, не о тех ключах, что она мне передала несколько дней назад.

Чтобы ночью попасть в особняк, требуется открыть калитку и входную дверь – всё это хозяйство охранник на ночь запирает. Есть ещё дверь в кабинет Зыха. К счастью, у Агнешки, убирающей в особняке, все нужные запасные ключи имеются. Вечером я их заберу, а утром верну.

– Вот теперь точно боюсь, – обречённо произносит девушка. – У кого ключи, того и заподозрят… потом, когда пропажа бумаг обнаружится.

– Не бойся, – говорю ласково. – Я тебя в обиду не дам. Я же обещал.

Успокоив девушку поцелуем, а потом ещё несколькими, одеваюсь и выхожу на улицу. Кажется, уже упоминал, что Каминский каждый день обедает в уютном кафе «Тихая гавань». И в случае необходимости я могу его найти там с двенадцати до двух. Сейчас такая необходимость есть.

Пан Войцех сидит за столиком в углу заведения и неторопливо жуёт котлету, запивая каждый съеденный кусок пивом. При этом он читает «Фигаро». (Похоже, от этой газеты в Париже деться некуда.)

– Что пишут? – интересуюсь, пристроив пальто и шляпу на вешалку и присаживаясь рядом.

– Да ничего особенного. – Каминский заглядывает в газету. – Правительство выпустило облигации нового займа. В нынешнем году планируется закончить строительство судоходного канала Рона – Рейн. Лафайет в палате депутатов заявил, что не даст в обиду польских эмигрантов…

– Ну, эти сами кого хочешь обидят…

Каминский ухмыляется.

– А как же! Мы, поляки, народ боевой… Но у вас, я думаю, новости поинтересней?

– В точку, пан Войцех.

Я коротко рассказываю Каминскому о своём намерении покопаться нынешней ночью в бумагах Зыха.

– Я с вами, – тут же заявляет мой товарищ.

– Конечно, пан Войцех, куда же я без вас? Поступим так. Я намерен проникнуть в кабинет Зыха около полуночи. С половины двенадцатого будьте с каретой неподалёку от особняка. Разыщите Жака, он поедет с вами. Будете меня страховать.

– От чего? – уточняет Каминский.

Я пожимаю плечами.

– От всего, пан Войцех. Надеюсь, что неожиданностей не будет и всё пройдёт по плану. Однако бережёного бог бережёт. Если же, паче чаяния, что-то случится… помешает… ну, тогда действуем по обстановке.

– Может быть, есть смысл предупредить мсье Андре? – предполагает Каминский.

– Я об этом думал, – говорю ему. – Но, честно говоря, смысла не вижу. При всей важности операция небольшая. Мсье Андре со своими агентами тут не в помощь. Я и вас-то привлекаю скорее на всякий случай.

– Ну, смотрите, – произносит пан Войцех с некоторым сомнением в голосе.

На том пока и расстаёмся.

Вернувшись в Комитет, некоторое время бесцельно слоняюсь по кабинету или перебираю старые бумаги. За окном хмурится февральский день. До ночи заняться решительно нечем. Но минут через двадцать заглядывает Гуровский и значительным тоном приглашает к себе.

Выясняется, что у него уже сидит Солтык, а на столе выставлены две бутылки коньяку, и ничто не мешает задушевной беседе соратников. Тем более, что Агнешка приносит кое-какую закуску. Пить да радоваться…

– За нашу победу! – возвещает Солтык и, подавая пример, опрокидывает рюмку одним духом.

После второй, а потом и третьей беседа льётся не хуже коньяку. Солтык проклинает трусливых французов, которые ставят Комитету палки в колёса. А ведь и дураку ясно, что в борьбе с Николаем и Россией надо выступать единым фронтом. («А вот англичане молодцы», – замечает Гуровский.) Да, англичане молодцы. Пруссаки тоже молодцы. И мы знаем, с кем союзничать после победы!

После пятой Гуровский начинает вспоминать своё поместье под Варшавой, конфискованное российскими властями за участие в Восстании. Договариваемся, что после победы мы всем Комитетом приедем к нему гостить. «Как братьев встречу!» – грозится Гуровский, в очередной раз протягивая руку к бутылке. Патриотический градус неуклонно повышается. «Еще Польска не сгинела» не звучит лишь потому, что нас всего трое.

Хотя вот уже и четверо. На шум голосов заглядывает Кремповецкий и тут же, не дожидаясь приглашения, усаживается за стол. А чего церемониться, если все свои.

– Выпьем за нового председателя Комитета пана Цешковского! – предлагает он.

– Минуточку! – говорит Солтык, нахмурившись. – С каких это пор Цешковский новый председатель Комитета? Мы его не выбирали.

Кремповецкий только отмахивается.

– Не выбирали, так выберем.

– Это зачем? У нас уже есть Лелевель. Ну, правда, пока в отъезде…

– Дело не в отъезде, панове! – Кремповецкий понижает голос. – Вы же знаете, что Лелевель уже немолод и здоровьем слаб. Не та энергия, не та хватка. Опять же, – после скандала с англичанином авторитет уже не тот… А пан Цешковский человек ещё молодой, голова работает за двоих, характер кремень. Чем не председатель? Да он за свободу родины душой болеет, ночей не спит…

Солтык хмыкает.

– Кто ж по ночам спит, если под боком молодая жена?

Словно кто-то со всего размаха вгоняет в сердце толстую иглу. Двинуть бы краснорожему Солтыку в челюсть, да со всего размаха, от души…

– Зря смеётесь, пан Роман! – назидательно произносит наш публицист. – Такие, как Цешковский, – это новое поколение борцов! Это наша надежда и наша смена! – Кремповецкий неожиданно тычет пальцем в меня: – Вам сколько лет?

– Тридцать два, – признаюсь я, слегка ошалев от бурного темперамента пана Тадеуша.

– Вот видите, всего тридцать два! Он тоже наша смена! Мы, старики, сойдём в могилу, а они подхватят и продолжат! Лично я на них родину оставлю со спокойной душой…

Пьём за новое поколение борцов, и я откланиваюсь, сославшись на лёгкое недомогание и необходимость хорошенько выспаться. «По пути скажите Агнешке, чтобы ещё ветчины подрезала», – напутствует Гуровский.

Передаю девушке его просьбу и заодно забираю ключи.

– Верну завтра утром, – обещаю, благодарно погладив по плечу. – Не забудь: охраннику – весь пузырёк до капли.

– Да не забуду, не забуду… Удачи тебе! – бормочет девушка и обнимает с таким жаром, словно видит в последний раз.

По пути домой размышляю, а не отдохнуть ли мне перед ночным приключением. Время вполне позволяет. Тут главное не проспать. Поэтому дома, прежде чем подняться на свой этаж, заглядываю в комнату консьержки и прошу разбудить в десять вечера. Теперь можно и на отдых.

Ночной Париж ничем не лучше дневного, только опаснее. Чем шляться по февральской слякоти, нормальный человек в это время сидит дома. А у запоздалого пешехода есть немало шансов встретить на пути лихих людей, которые с удовольствием очистят его карманы, если только не проломят голову. Мне же нынче не до посторонних встреч. К счастью, живу я недалеко от Комитета, поэтому надеюсь добраться до особняка целым и невредимым. А там и долгожданная встреча с бумагами Зыха.

Могу ошибиться, но почти уверен, что в том или ином виде есть у него три интересующих меня списка. Один из них я передам французскому министерству внутренних дел в лице мсье Андре. Остальные два уйдут в другую инстанцию и другим людям. Но оба ведомства, – каждое со своей стороны, – сделают всё возможное, чтобы предотвратить кровавый кошмар, ожидающий в ближайшие недели несчастное Царство Польское.

Если всё пройдёт нормально, уже завтра бумаги найдут своих адресатов. Тут всё ясно. Не ясно, как мне поступить дальше. По-хорошему, надо исчезнуть вместе с документами. Но так поступить я не могу по разным причинам. И у каждой причины есть имя собственное.

Про Беату я больше не думаю. Она для меня теперь, как звезда в небе, – прекрасна и недостижима. Но Агнешка… За короткое время я привязался к этой с виду бесшабашной и бойкой, а по сути несчастной девушке. Она как подранок, обиженная судьбой и людьми. Бросить её… нет, не могу. Но и взять с собой не могу. Остаётся лишь обеспечить её безопасность и благополучие. Второе проще – деньги у меня есть. Первое труднее. Но посмотрим…

Каминский. Друзьями, – а за последние месяцы он стал мне другом, – не бросаются. И уж тем более их не бросают. Я должен с ним объясниться. И я надеюсь, что умный, сильный и верный пан Войцех меня поймёт. В этом случае я смогу предложить ему способ устроить дальнейшую судьбу, – при его желании, разумеется.

И наконец, Зых…

Прошло время, когда при мысли о нём у меня темнело в глазах от бешенства. Сейчас мною движет холодная осознанная ненависть. Я его убью. Но прежде объясню, объясню обязательно, – чем он заслужил свою смерть и почему именно от моей руки. Я мог бы его убить и раньше. Я просто ждал, пока он сделает всю работу, чтобы завладеть её результатами. А завладев, поставить на скором восстании крест.

Дело за малым – завладеть… Для того и бреду по ночному Парижу в тусклом свете редких уличных фонарей, словно бездомный и неприкаянный человек, не знающий, куда идти и что делать.

Ну, вот и особняк. Неподалёку вижу карету, запряжённую двойкой лошадей. При мысли, что Каминский с Жаком рядом, на душе теплеет.

Потихоньку открываю калитку ограды, проскальзываю к сторожке охранника и осторожно заглядываю в небольшое окно. Здоровяк Збигнев лежит головой на столике, причём голова соседствует с пустыми мисками. Агнешка приготовила ужин на славу, – по моему рецепту, естественно. Впору гордиться своими кулинарными способностями.

Пройдя до особняка, аккуратно открываю освещённую фонарём дверь и тихонько захожу внутрь. Тщательно вытираю ноги о половик – зачем оставлять следы? Безлюдно, тихо и темно, как в погребе. Немного не по себе… но опасаться надо людей, а не их отсутствия. Зная расположение комнат наизусть, уверенно, хотя и неторопливо, поднимаюсь по лестнице.

Следующая дверь, которую открываю, ведёт в кабинет Зыха. Первым делом задёргиваю оконные шторы, затем нахожу на столе у человека-совы канделябр и зажигаю спичкой все пять свечей. Становится светло, особенно после короткого путешествия с первого на второй этаж в полной темноте. Бросив пальто на стул, достаю из кармана сюртука два небольших ключа. Даже если бы я решил жениться на Агнешке, более ценного приданого она принести не могла бы.

Начинаю с несгораемого шкафа. Пробую первый ключ. Тихонько вставляю его в замочную скважину. Однако он не подходит. Откладываю, беру второй ключ. В отличие от первого он заходит, – но не проворачивается. Тоже не тот.

Как же так?

Ещё ничего не понимая, лишь чувствуя на лбу холодный пот, бросаюсь к письменному столу. Но и его открыть не удаётся. Ключи явно не те. Выходит, что, снимая их с общей связки, Агнешка что-то напутала.

Как просто и как глупо…

Но прежде чем я успеваю в полной мере осмыслить размер катастрофы, широко распахивается дверь – и на пороге кабинета появляются люди.

Троих я не знаю, но это не важно. Важно, что знаю четвёртого.

Зых.