Текст книги "Полонез"

Глава восьмая

Глумиться над людьми не люблю. Но сейчас еле сдерживаюсь от смеха, – настолько глупый вид у Гилмора, узнавшего Каминского и Жака. Судя по выражению лошадиного лица, сюрприз удался на славу.

– Что вы здесь делаете? – бормочет англичанин, инстинктивно натягивая на грудь одеяло.

– Я же сказал: надо поговорить, – повторяю терпеливо.

Подчёркивая серьёзность намерений, Каминский направляет на Гилмора пистолет.

Атмосферу спальни взрывает женский визг. Это подруга англичанина, проснувшись и увидев у своей постели вооружённых незнакомцев, вносит посильную лепту в развитие и без того драматической ситуации. Чтобы успокоить бедняжку, Жак в свою очередь приставляет пистолет к роскошной груди, прикрытой одеялом. Средство оказывается действенным, по крайней мере, женщина умолкает, и лишь в красивых, широко раскрытых глазах плещется ужас.

– Вот так-то лучше, – говорю я. – Вам не о чем беспокоиться, мадам Аглая…

– Мадемуазель, – машинально поправляет женщина. Вдруг её глаза становятся ещё шире. – Разве вы меня знаете?

Будь она знаменитой актрисой, я бы сказал, что её знает весь Париж. Но обманывать женщину нехорошо. Поэтому ограничиваюсь туманной репликой:

– Косвенно, мадемуазель, только косвенно… – Поворачиваюсь к Жаку. – Подай мадемуазель Аглае халат, проводи в соседнюю комнату и посиди с ней, пока мы тут будем общаться с мистером Гилмором. – Заметив ухмылку на лице помощника, на всякий случай уточняю: – И без глупостей. Будь джентльменом.

– А как же, – с достоинством откликается Жак, расправляя широкие плечи, обтянутые старой заплатанной курткой.

После того как помощник уводит женщину, я запросто усаживаюсь на край постели и жестом приглашаю Каминского устроиться на другом краю. Таким образом полусидящий англичанин оказывается между нами, и это ему не нравится. Понимаю. Кому вообще понравится, если будят среди ночи, да ещё угрожают оружием?

Надо отдать должное Гилмору: он уже взял себя в руки и сам начинает разговор.

– Как вы меня здесь нашли? – спрашивает угрюмо.

Ну, что ж, законное любопытство. Я мог бы сплести историю о том, как мы долго и упорно выслеживали англичанина и проследили его путь вплоть до постели актрисы, однако предпочитаю удовлетворить любопытство Гилмора, не прибегая ко лжи. Достаю из кармана и разворачиваю лист бумаги.

– Узнаёте? – спрашиваю на всякий случай.

Англичанин впивается взглядом в бумагу и делает невольное движение.

– Но ведь это же… – начинает сдавленно.

– Совершенно верно, – соглашаюсь я, не дожидаясь конца фразы. – Это письмо мадемуазель Аглаи, которое я нашёл в вашем бумажнике. А его взял мой помощник во время ограбления, помните? Из письма стало известно, что у вас есть любовница-актриса. Есть и адрес, по которому состоится ваше свидание в ближайший вторник. То есть здесь и сегодня. Ну-с, личные моменты письма я опускаю, – они пикантны, однако меня не интересуют… Трудно ли было вас найти, имея на руках точные сведения? А попасть в дом и вовсе пустяк. Один из моих помощников прекрасно вскрывает любые замки. (Каминский ухмыляется и смотрит в сторону комнаты, в которой Жак сейчас коротает время в обществе прелестной мадемуазель Аглаи.)

Лицо Гилмора стремительно багровеет.

– Идиот… – невольно произносит он сквозь зубы.

– Если вы о себе, то согласен, – поддерживаю англичанина. – Носить в кармане личные письма – верх неосторожности. Особенно для профессионального разведчика.

Гилмор бросает взгляд исподлобья.

– Как вы меня назвали? – переспрашивает настороженно.

– Профессиональным разведчиком. И не пытайтесь отрицать очевидное. Или вы хотите сказать, что контакты с политическими эмигрантами и снабжение их деньгами доверили простому посольскому клерку?

Англичанин молчит, видимо, собираясь с мыслями.

– А теперь, когда я удовлетворил ваше любопытство, займёмся моим, – предлагаю дружелюбно. – У меня тоже есть к вам вопросы.

– Вот как…

– Разумеется. Вы же не думаете, что я с помощниками навестил вас просто так, чтобы пожелать доброй ночи или полюбоваться прелестями вашей подружки?

Судя по лицу, Гилмор так не думает.

– Что вас интересует? – спрашивает медленно.

– Всё, что касается работы Интеллидженс сервис с польской эмиграцией и прежде всего – с Комитетом профессора Лелевеля. Особенно попрошу остановиться на так называемом плане полковника Заливского…

Похоже, я недооценил Гилмора. Сильным ударом он сбивает Каминского на пол и, соскочив с постели, бросается к окну, ведущему в небольшой сад. Должен сказать, что таких шуток я не люблю. Стремительно перекатившись через широкую кровать и чуть не наступив на пана Войцеха, успеваю схватить англичанина за шиворот ночной рубашки в тот момент, когда он уже распахнул створку окна. Чувствительно бью в челюсть. И еле успеваю сдержать разъярённого Каминского, который, вскочив с пола, рвётся добавить. Гилмор и без того лежит, упираясь головой в стену и постанывая.

– Ещё раз дёрнешься, пристрелю на месте, – свирепо заявляет пан Войцех.

– Нет-нет, дружище, – поправляю укоризненно, переводя дыхание – Он нам ещё кое-что должен сообщить. Уж так сразу и стрелять! Может быть, потом, после разговора…

– Ну, искалечу, – соглашается Каминский, принявший во внимание мои доводы.

Между тем Гилмор кое-как поднимается на ноги, растирая челюсть. Вероятно, короткое обсуждение трудных вариантов его дальнейшей судьбы возымело действие, – больше не дёргается. Понимает, что разговора не избежать. Но сначала ему предстоит выполнить небольшую формальность.

– Садитесь, – говорю я, указывая на туалетный столик мадемуазель Аглаи. – Напишете небольшой документ. Я продиктую.

Гилмор выдерживает паузу.

– Что за документ? – спрашивает хмуро.

– Обязательство сотрудничать с министерством внутренних дел Франции.

В глазах у Каминского вспыхивает безграничное изумление. Для него это неожиданность. Он не понимает, какая связь существует между эмигрантом-поляком в моём лице и французским министерством, да ещё столь серьёзным.

Гилмор поражён не меньше.

– Так вы работаете на французов? – спрашивает недоверчиво.

– А что вас удивляет? – отвечаю вопросом на вопрос.

Англичанин качает головой.

– Я был уверен, что меня посетили русские агенты, – признаётся он.

– С чего такая уверенность?

– Судя по вашим помощникам, вы и есть тот человек, который организовал провокацию с деньгами, – говорит Гилмор вполне логично. – А кому тот скандал может быть нужен, кроме русских? Кто ещё противодействует польской эмиграции? И при чём тут Франция?

Я качаю головой.

– Зарубите на носу: не всё в политике и разведке подчиняется формальной логике, – чеканю жёстко. – Кто, что, зачем… Не вашего ума дело. Ваше дело сесть за стол и написать обязательство сотрудничать. Будете работать со мной и получать за это деньги.

При слове «деньги» во взгляде Гилмора появляется оттенок интереса. Деваться ему, в сущности, некуда, так хоть шерсти клок… Однако согласиться сразу не позволяет гордость джентльмена. А джентльмены – это такие английские шляхтичи.

– Ничего писать я не буду, – заявляет он с вызовом и даже расправляет плечи.

Ожидаемо. Смотрю на него с улыбкой, и улыбка та полна сострадания. Смотрю долго, пока Гилмор не опускает глаза.

– Не хотите и не надо, – говорю наконец покладисто, прерывая молчание. – Но имейте в виду, что уговаривать вас я не буду. Нет времени, да и с какой стати? Не настолько вы важная птица, чтобы сидеть тут до утра. Поэтому даю три минуты и жду вашего решения. Либо пишете документ, и мы работаем, либо получаете пулю в лоб… А полиция пусть потом ломает голову. Мало ли кого убивают при ограблении дома?

По-моему, я предельно доходчив. Подкрепляя сказанное, демонстративно достаю часы и щёлкаю крышкой. На лбу англичанина выступает пот, который он машинально вытирает рукавом рубашки.

– А с девушкой что? – озабоченно подаёт голос Каминский. – Если этого уберём, то и её придётся…

Пан Войцех умница. И профессиональный драматург не придумал бы репризу, более актуальную в нашей ситуации.

– Придётся, – соглашаюсь я. – Жаль, конечно, такую красоту, но ведь свидетельница…

Пока мы перебрасываемся кровожадными репликами, Гилмор принимает решение. То ли, поверив в серьёзность наших намерений, пожалел себя и женщину, то ли просто не хочет играть в героя, – это уже детали. Главное, что решение правильное.

– Диктуйте, – говорит коротко и садится за столик.

Достаю из внутреннего кармана куртки заготовленный лист бумаги, карандаш и передаю англичанину. Под мою диктовку тот принимается писать. Документ как документ. Расписка в предательстве. Ибо как ещё назвать обязательство сообщать полицейскому министерству о деятельности английской разведки на территории Франции? К тому же за вознаграждение?

– Замечательно, – говорю я, забирая документ после того, как англичанин ставит число и подпись. – Отныне мы с вами в одной лодке.

Хмурое выражение лица Гилмора ясно показывает, что от такой перспективы он не в восторге. Но тут уж деваться некуда.

– А теперь, мистер Гилмор, я жду подробного рассказа о вашей работе с польской эмиграцией, – напоминаю, вновь усаживаясь на кровать и жестом приглашая англичанина последовать моему примеру. – Цели, задачи, формы взаимодействия… Предупреждаю: я человек любопытный, интересуюсь всем, вплоть до подробностей. Да! Имейте в виду, что я уже многое знаю, так что обмануть не пытайтесь.

Рассказ Гилмора, в сущности, интересен лишь деталями. Канва мне уже известна. Гилмор подтверждает, что полковника Заливского с его планом нашли англичане и свели с Лелевелем. Они же дают деньги и контролируют организацию восстания.

– Интересно, – замечаю я. – Но вот чего не возьму в толк: чем ваши повстанцы собираются воевать? Прокламациями пана Кремповецкого? Предположим, оружие и амуницию можно закупить во Франции и Бельгии. Но как вы намерены переправить всё это хозяйство в Царство Польское? С боем прорываться через границу?

– Никто никуда прорываться не будет, – поясняет англичанин. – Границу наши люди пересекут налегке, в разных местах, небольшими группами. Оружие будет ждать их на месте.

– Как так?

Оказывается, в рамках плана предусмотрена система опорных точек – шляхетских поместий. Несколько десятков патриотически настроенных шляхтичей, с которыми через «народных мстителей» уже установлена связь, изъявили желание примкнуть к повстанцам. Задача ясновельможных панов – аккуратно закупить в Польше как можно больше оружия и спрятать его в своих поместьях. В нужный час мятежники получат ружья, патроны, сабли и всё остальное. А сами поместья будут служить такими, что ли, базами, где можно отсидеться, запастись провиантом, залечить раны.

Что ж, разумно. Однако есть обстоятельство, которое меня смущает. Излагая свой план во время встречи в кабинете Лелевеля, полковник Заливский о шляхтичах-соучастниках не сказал ни слова. А на вопрос, где повстанцы возьмут оружие, туманно ответил, что вопрос будет решаться на месте. Лелевель при этом кивнул с видом человека, знающего больше, чем сказано вслух. Что за недомолвки в узком кругу наиболее близких соратников? Не доверяет членам малого совета? Обидно… Впрочем, тогда мне сразу показалось, что полковник чего-то не договаривает.

С оружием теперь ясно. Однако это не всё. Продолжаю задавать Гилмору вопросы и постепенно убеждаюсь, что план Заливского намного глубже и остроумнее, чем это могло показаться на первый взгляд. Нам действительно многое не сказали. Не сказали главное…

Вот по поводу этого «главного» я расспрашиваю Гилмора особенно подробно, пока он не удовлетворяет моё любопытство сполна.

– Браво, мистер Гилмор, – говорю искренне. – Придумано хорошо. Ваша работа?

Англичанин пожимает плечами.

– Моя, конечно, – говорит кисло. – Заливский авантюрист и намерен действовать по принципу Наполеона: надо ввязаться в драку, а там будет видно. Мы так не работаем. Всё должно быть продумано и организовано до мелочей.

– И оплачено до пенса?

– А без этого никакого дела вообще не будет…

Ну, что ж, на сегодня хватит. Я узнал то, что мне нужно, и теперь предстоит решить, что с этими сведениями делать. Остаётся уточнить последнее обстоятельство.

– Кто в комитете Лелевеля координирует всю работу и ведёт главные направления – оружие и так далее? – спрашиваю напоследок, хотя ответ приблизительно ясен. – Сам профессор?

– Второстепенные дела поручены членам малого совета, – уточняет Гилмор. – Да они многого и не знают. А всё основное взял на себя помощник Лелевеля некто Цешковский.

– Что он, на ваш взгляд, собой представляет? – интересуюсь как бы между прочим.

– Человек он незаурядный, – отвечает Гилмор, помедлив. – Очень сильный, энергичный, хорошо соображает. С делом вполне справляется. И в то же время чувствуется в нём что-то тёмное, даже опасное. С таким лучше не враждовать.

– Вот как?

– Он из повстанцев, и полагаю, что, прежде чем попасть в Париж, пролил в Польше немало русской крови.

Переглядываемся с паном Войцехом. Пролил! И не только русскую… В проницательности Гилмору не откажешь.

Поднимаюсь и делаю знак Каминскому. Выйдя из спальни, тот возвращается с мадемуазель Аглаей и Жаком. Женщина бросается любовнику на шею с отчаянным возгласом, словно не видела его год, причём всё это время тот провёл на передовой под вражескими пулями.

– На сегодня всё, мистер Гилмор, – говорю англичанину. – О месте и времени следующей встречи извещу вас отдельно… Да! Не забудьте объяснить мадемуазель Аглае, что в ваших интересах о нашем визите не распространяться.

Вот теперь, кажется, всё и можно удалиться. Но англичанин поднимает руку.

– Мы говорили о деньгах, – напоминает он твёрдо.

– Ах да, – спохватываюсь я и лезу в карман. – Вот ваш бумажник, мистер Гилмор. Визитки, документы, деньги – всё на месте. Здесь пятьсот франков.

Англичанин хмуро вертит в руках бумажник.

– Вы считаете, что расплатиться со мной моими же деньгами – это корректно?

С удивлением смотрю на Гилмора. Это у него такой английский юмор? Или банальная человеческая жажда денег, перед которой дуло пистолета – пустяк?

Надо бы Гилмору вести себя скромнее. Его стараниями Польша рискует умыться кровью. За это англичанина можно и нужно пристрелить, но я оставляю ему жизнь. А он, похоже, мою доброту не ценит. Больше того, пытается торговаться… Жадность! И чем в этом смысле джентльмен лучше нищебродов, лихорадочно собирающих в дорожной грязи разбросанные Каминским и Жаком банкноты?

Впрочем, если я всё это скажу англичанину, тот, пожалуй, обидится. А обижать завербованного агента нельзя. Предатель – существо ранимое.

– Кроме того, мы не оговорили суммы, которые мне будут причитаться за предоставление интересующих сведений, – не унимается Гилмор.

Ну, это уже чересчур! Ему ещё и таксу подавай…

– Ещё успеем оговорить, мистер Гилмор, – говорю добродушно, поправляя маску. Надеюсь, она скрывает презрение, которое сейчас я испытываю к англичанину. – А для первого раза достаточно.

– Но я бы хотел…

– Впрочем, извольте, добавлю.

С этими словами, бросив на постель бесценное и злополучное (кому как) письмо мадемуазель Аглаи, наконец покидаю надоевшую спальню.

На площади Бово, прямо напротив Елисейского дворца, расположился массивный трёхэтажный особняк, знакомый всему Парижу. Его занимало министерство внутренних дел Французского королевства. Солидные серые камни здания исподволь внушали мысль о силе и строгости учреждения-хозяина.

Самое грозное из всех ведомств имело весьма широкие полномочия. Национальная полиция и жандармерия были его подразделениями. Выдачей разнообразных документов занималось именно оно. Руководители региональных департаментов напрямую подчинялись министру. Вопросы государственной безопасности решались тут же, на площади Бово.

Особняк был обнесён кованой изгородью, на которой висел ведомственный почтовый ящик для обращений. Каждый француз имел право опустить в него своё письмо любого содержания, подписанное или не подписанное. И надо сказать, что ящик никогда не пустовал. Чего только не было в обращениях, адресованных, как правило, напрямую министру! Жалобы на нерадивых полицейских, кляузы на хулиганящих соседей, требования найти управу на уголовников, доносы на чиновников-взяточников… Разбирая почту, секретарь министра намётанным глазом с ходу определял подходящее место для письма – мусорную корзину или папку для доклада. Первых было намного больше.

Письмо в узком конверте цвета беж, написанное твёрдым мужским почерком, секретарь, поколебавшись, сразу положил на стол министру.

Тьер, поглощённый чтением доклада из префектуры департамента Гар, с некоторым недоумением взглянул на секретаря поверх очков.

– Что это, Фонтанель?

– Письмо из сегодняшней почты, мсье министр, – бесстрастно доложил секретарь.

– Разве нельзя было доложить его позже? – поинтересовался Тьер слегка раздражённо.

– Прошу извинить, если ошибаюсь, но мне показалось, что оно заслуживает особого внимания.

Министры менялись довольно часто, но не один из них не пренебрегал мнением секретаря, служившего ещё со времён Людовика Восемнадцатого. Знали, что на опыт и добросовестность этого пожилого, сгорбленного человека, всегда одетого в тёмное, положиться можно всецело. Поэтому Тьер отложил доклад префекта и взял письмо. Развернул. Быстро прочитал короткий текст. Прищурившись и перечитав ещё раз, ненадолго задумался.

– А ведь вы, пожалуй, правы, Фонтанель, – сказал со вздохом. (Секретарь наклонил голову.) – Письмо прелюбопытное… Знаете, что? Вызовите Шаброля. Пусть придёт сейчас же.

Помощник министра Шаброль явился незамедлительно. В полицейских делах он был правой рукой Тьера и пользовался его полным доверием.

– Вот, ознакомьтесь-ка, – произнёс Тьер без предисловий и протянул письмо.

– Неожиданно… – минуту спустя протянул Шаброль, озадаченно возвращая бумагу министру.

Для такой реплики текст письма давал все основания…

«Уважаемый мсье Тьер! – писал неизвестный автор. – Вы, разумеется, знаете о недавнем происшествии на улице Капуцинок, о котором писали все парижские газеты. Нападение на английского дипломата Гилмора; изъятие у него крупной суммы денег, тут же разбросанных по мостовой; неожиданное появление на месте происшествия одного из лидеров польской политической эмиграции Лелевеля…

К вам обращается тот, кто организовал это происшествие. Возможно, Вам интересны мотивы моих странных на первый взгляд действий. Я готов пояснить их Вашему доверенному представителю при личной встрече. Поясню также, чем опасен для интересов Французского королевства союз английской тайной службы и польской эмиграции. А такой союз реально существует, и я могу это доказать. И, наконец, хотел бы сделать предложение, интересное как для Вас, так и для сообщества, которое я представляю.

Если моё предложение о встрече принимается, я буду ждать Вашего представителя двадцатого декабря, в шесть часов вечера, у входа в кафе “Лихой гусар”, что на улице Монмартр. Он должен быть один. Пусть держит в левой руке книгу – любой роман Виктора Гюго. Мой помощник встретит его и препроводит к месту нашей встречи.

Прощайте, мсье. Надеюсь, что встреча состоится. Она обещает стать взаимовыгодной».

Письмо, разумеется, было не подписано.

– Что вы думаете по этому поводу, Шаброль? – спросил Тьер, откидываясь на спинку стула.

– Пока я думаю только об одном, господин министр. До назначенной встречи осталось три дня, и за это время предстоит решить, надо ли на неё соглашаться.

– Резонно. А чем мы рискуем?

Это был излюбленный вопрос Тьера. Человек осторожный, он никогда не принимался за дело, не выяснив, есть ли в нём хотя бы крошка риска.

– Да, пожалуй, ничем, – ответил Шаброль, подумав. – Сама по себе встреча ни к чему не обязывает. Обязывают поступки, из неё вытекающие, но это всё потом. Сначала надо встретиться, надо выяснить намерения контрагента. – Помолчав, добавил: – Если нам это интересно…

Было ли это интересно Тьеру? Более чем. Интриги английской разведки, избравшей Париж для шашней с польской эмиграцией, не просто раздражали – были опасны. Во время недавней встречи король высказался о том совершенно определённо, и он тысячу раз прав. Не хватало только вызвать ярость России, обнаружившей, что враждебная ей игра затеяна здесь, на французском поле…

Очевидно, что умный и ловкий человек, организовавший нападение на Гилмора, хочет сорвать планы англичан. Франции это вполне на руку. Де Бройль, кстати, во время той же встречи припомнил поговорку «Враг моего врага – мой друг». Он же высказал мысль, что, возможно, этот человек мог бы пригодиться…

Вот и отлично. Человек сам вышел на связь. Грех было бы не воспользоваться, – с должной осторожностью, разумеется.

– Встреча состоится, – решительно сказал Тьер. – А вы, Шаброль, за эти дни подберите агента, который пойдёт в кафе. Человек нужен толковый, сообразительный. Впрочем, его главная задача – слушать, запоминать и передать всё до последнего слова. И тем не менее…

Шаброль поднялся и посмотрел на министра сверху вниз.

– Не надо никого подбирать, – произнёс твёрдо. – Если не возражаете, на встречу пойду я. – И добавил с улыбкой: – Кстати, роман Гюго у меня найдётся.

Теперь уж поднялся и Тьер. Положив руку на плечо помощнику, взглянул благодарно.

– Это лучший вариант, – сказал негромко. – У меня ощущение, что встреча будет важной. Очень важной.

Руки были заняты покупками, и панна Беата постучала в дверь носком ботинка. Она открылась тотчас, как будто горничная Бася поджидала хозяйку на пороге.

– Добрый вечер, барышня! – пропищала девушка, принимая сумки. – Устали небось, набегались по магазинам да лавкам?

– Что набегалась, то набегалась, – рассеянно сказала Беата, снимая шубу и шапку. – А что, пан профессор дома?

– Дома, дома. Вас ждёт. Уже три раза спрашивал, не вернулись ли.

Лелевель снимал большую удобную квартиру в доме № 5 на респектабельной улице Пирамид. Жили в ней сам профессор и панна Беата. Днём готовить и убирать приходила Бася – дочь одного из эмигрантов, который был знаком с Лелевелем.

Поправив волосы, примятые шапкой, Беата прошла в кабинет к дяде.

Лелевель сидел за столом, опершись подбородком на сложенные кисти рук, и пристально смотрел на пляшущий в камине огонь. Вид у него при этом был то ли задумчивый, то ли расстроенный. Поднявшись навстречу племяннице, поцеловал в щёку, румяную с холода.

– Хорошо выглядишь, – заметил рассеянно. – Как сходила?

– Да вот, набрала всяких мелочей. Будем дарить гостям на Рождество.

– Подарки – дело хорошее… Садись, – профессор указал на кресло возле камина.

Сам сел в другое. Помолчал.

– Плохие новости, Беата, – сказал наконец негромко.

– Что случилось, дядя? – быстро спросила Беата, подавшись к Лелевелю.

– Час назад приходили полицейские приставы.

– Зачем?

– Вручили предписание о моей высылке из Парижа.

– Ну, и что? Вам уже такое вручали три месяца назад.

– Тогда мне дали неофициально понять, что документ о высылке, в общем, формальный, и я могу оставаться… пока.

– А теперь?

– На этот раз всё по-настоящему. Третьего января, после рождественских праздников, за мной приедут и выпроводят из Парижа. – Профессор помолчал. – Такое же предписание получил Ходзько. Нас высылают обоих.

Глядя на подавленного Лелевеля, Беата с болью и жалостью заметила вдруг, что за последние месяцы профессор сильно сдал. И волосы окончательно поседели, и морщины обозначились резче, и мешки под глазами набрякли… Хотя чему удивляться? Девушка была ближайшей и наиболее доверенной помощницей дяди. Уж она-то знала, сколько физических и душевных сил отнимает у него политическая борьба. А теперь и эта высылка… Нетрудно сообразить, что она фактически парализует работу Комитета. И это в разгар подготовки к восстанию!

– И ничего нельзя сделать? – спросила негромко.

– Боюсь, что нет. Ты прекрасно знаешь, что французские власти нас только терпят. А после скандала с Гилмором больше терпеть не намерены.

– Власти – да, но французское общество…

– Оставь. Если бы меня изгнали из Франции, – тогда да, вышел бы целый скандал. Но высылают лишь из столицы. Езжай в провинцию, живи… Однако и это сильнейший удар по нашим планам. Наверняка ещё и установят полицейский надзор за перепиской. В общем, куда ни кинь…

Закрыв лицо руками, он сильно потёр высокий лоб.

– Не убивайтесь, дядя, – сказала Беата решительно. – Время до отъезда есть, и мы обязательно придумаем, как организовать дело в наше отсутствие.

– Я уже всё продумал, – откликнулся профессор, отнимая руки от лица. – Работа продолжится во что бы то ни стало. Со мной или без меня, но восстание должно состояться. – Задумчиво, как-то взвешивающе, посмотрел на племянницу. – И тут, моя девочка, многое зависит от тебя.

– Вы можете на меня всецело положиться, – не задумываясь произнесла Беата и даже привстала в кресле. – Что я могу? Что я должна сделать?

Хрупкая с виду девушка на самом деле была натурой твёрдой. Восстание, эмиграция и политическая работа под руководством дяди закалили характер, главной чертой которого был непреклонный патриотизм, впитанный с молоком матери. Любила родину самозабвенно, рвалась в Варшаву из опостылевшего Парижа, мечтала об успехе восстания.

Заветным идеалом Беаты всегда была Жанна д'Арк[21]21
  Жанна д’Арк, Орлеанская дева (1412–1431) – национальная героиня Франции, одна из командующих французскими войсками в Столетней войне. Попав в плен к бургундцам, была передана англичанам, осуждена как ведьма и сожжена на костре.


[Закрыть]. В мечтах своих племянница Лелевеля не раз представляла себя Польской девой, увлекающей на битву за свободу и независимость войско таких же, как она, патриотов. И, если надо, готова была пожертвовать ради родины жизнью…

Однако она и представить не могла, чего хочет от неё дядя…