Текст книги "Полонез"

Глава четвёртая

В кабинете Зыха ждал сюрприз. Едва он вошёл, как чьи-то руки закрыли глаза, и негромкий смех щекотнул уши.

– Попался! – игриво шепнул на ухо женский голос.

Он резко освободился.

– Дура, – сказал неприязненно. – Знаешь же, что я неожиданностей не люблю. Мог и прибить.

Агнешка (а это была она) капризно скривила губы. Вышло довольно мило, однако девичья краса оставила Зыха равнодушным.

– Что надо? – спросил, усаживаясь за стол.

Агнешка опустила глаза и принялась разглаживать передник, одетый поверх скромного серого платья.

– Что надо… – повторила с ноткой разочарования. – Ничего не надо. Соскучилась по тебе. Захотела увидеть, и всё. А ты…

Зых окинул взглядом раздосадованную девушку. Хороша, ничего не скажешь. Большеглазым лицом приятна, густыми чёрными волосами богата, телом с крепкими бёдрами и обильной грудью стройна. Однако если Зых спал со служанкой, то не только из-за её женских прелестей. Агнешка была ему нужна совсем для другого. Впрочем, женские прелести тоже чего-нибудь да стоили…

– Пришла, так садись, – проворчал отходчиво.

И, протянув руку, потрепал Агнешку по щеке. Просиявшая девушка прижалась лицом к широкой ладони.

– Вот так бы и сразу! – сказала с довольным вздохом.

Никто не рискнул бы назвать Зыха красавцем. Но его звериная сила, таранная энергия и мужская неутомимость влекли девушку, как магнит. Не важно, что этот человек похож на сову, – важно, что он птица совсем иного полёта. Сначала привыкла к неказистой внешности, потом влюбилась по уши, а потом уже и подчинилась во всём, как подчиняются женщины, растворившиеся в мужчине.

Во Францию Агнешка попала, в общем, случайно. Крестьянская дочь, служившая в шляхетской усадьбе, она подалась в эмиграцию вместе с хозяевами после провала восстания. В Париже довольно быстро выяснилось, что хозяевам лишний рот в тягость, – дай бог самим прокормиться. Поэтому пан Пшедомский через давнего знакомого Гуровского пристроил бывшую служанку в Комитет убирать и стряпать. Спасибо, что не на панель… Тускло жилось в Париже Агнешке, одиноко. Оттого и привязалась всей душой к Зыху.

Между тем Зых достал сигару, раскурил.

– Рассказывай, что нового, – скомандовал, пуская клубы ароматного дыма.

Ничего особо нового не было. Солтык накануне опять напился и обещал вызвать на дуэль всё трусливое окружение князя Чарторыйского, – по очереди. Потом, правда, успокоился, снял девку и уехал с ней допивать… Кремповецкий хвастается, что написал гениальную прокламацию для угнетённого населения Царства Польского. Как только удастся её распространить среди крестьян, восстание неизбежно… Кассир Водзинский отказал в пособиях двум новым эмигрантам, – дескать, люди неизвестные, ещё непроверенные. И лишь после вмешательства председателя Комитета смилостивился, но с таким видом, что у этих бедняг, небось, франки в карман не полезли…

– Ну, это всё сплетни, – прервал Зых. – Какие настроения?

Настроения у эмигрантов, по словам Агнешки, были на высоте. Во-первых, близилось Рождество. Во-вторых (и это главное), со вчерашнего дня пошёл слух, что Лелевель наконец-то взял курс на подготовку вооружённого выступления, которое возглавит некий боевой полковник, и уж теперь-то России мало не покажется…

Зых нахмурился. Похоже, что предупреждение председателя держать язык за зубами на членов малого совета не подействовало. Кто-то болтает, и это плохо. Шила в мешке не утаишь, всё так, но что-то уж слишком быстро. Кто-то проговорился, – случайно? Или злонамеренно?

– Узнай, от кого пошёл слух, – распорядился отрывисто.

Агнешка кивнула.

– Постараюсь. И вот что ещё…

В последние дни звучали разговоры против Лелевеля. Собираясь в особняке, эмигранты толковали, что, мол, председатель фактически забросил Комитет. Создал малую группу ближайших сторонников, с ними всё и решает. А ведь их, самозванцев, в отличие от участников Комитета никто не выбирал. Много воли взял председатель, так и до диктатуры недалеко…

Зых про себя чертыхнулся и уже в который раз подумал, что на шляхту не угодишь. Сидят тут в тепле, чай-кофе гоняют, языки чешут, кое-какие деньги получают стараниями Лелевеля, а всё недовольны. Ну, что за люди? Мусор, а не люди, лишь бы воду мутить. Для восстания понадобятся совсем другие…

– Самых активных болтунов бери на заметку и мне докладывай, – велел Агнешке. – А я уж придумаю, что с ними делать.

Оставался ещё один вопрос, – традиционный. Зых помедлил.

– Что панна Беата? – спросил наконец.

Агнешка ожидаемо одарила Зыха гневным взглядом.

– Не скажу! – выпалила она.

– А-а, не скажешь… Неужто ревнуешь?

Перегнувшись через стол, Зых потрепал Агнешку по голове, затем неожиданно схватил за волосы и слегка ткнул лицом в столешницу. Девушка придушенно вскрикнула.

– Ещё как скажешь, – пообещал Зых ровным голосом. – Характер будешь в другом месте показывать. А у меня в кабинете не смей, – накажу. Больно.

Агнешка захныкала.

– Зачем она тебе? – спросила тоскливо. – Не нужен ты ей. А мне-то нужен. Я же лучше её…

Мысленно Зых согласился. Агнешка была намного аппетитнее изящной Беаты. Но разве дело в этом?

– Да лучше, лучше, – проворчал он, отпуская девушку. – Тебе бы ещё дядю – председателя Комитета, вообще цены не было бы.

– А ты на девушке собрался жениться или на Комитете? – запальчиво спросила Агнешка, опасно щуря заплаканные глаза.

– На Комитете, конечно. Однако через посредство девушки, – небрежно сказал Зых. – Так что можешь не ревновать. Панна Беата нужна не для любви, а для дела.

Он вовсе не шутил. Лелевель человек пожилой и болезненный. Случись что, кто займёт его место? Тут наилучшие шансы были бы у ближайшего сподвижника, да ещё и родственника. Уже сейчас можно понемногу, по шажочку, оттирать председателя от дел. Большие планы были на жизнь у Зыха, серьёзные, и Комитет играл в них главную роль. Но сначала надо уломать панну Беату, жениться и войти в дом Лелевеля, а там…

– А тут ревнуй не ревнуй, охотников на неё и без тебя наберётся, – злорадно сообщила Агнешка.

– Кто такие?

– Да всё те же. – Агнешка начала загибать пальцы. – Ходзько с неё глаз не сводит. Гуровский, старый пень, и тот комплиментами сыплет. Сама Осовскому улыбается, как родному. С Лехом и Мазуром каждый день болтает. Ну, и так, по мелочи. Из новых на неё несколько человек пялятся…

– Пялятся, говоришь, – повторил Зых, нехорошо темнея лицом. – Ну, пусть пялятся… пока есть чем. – Не стесняясь девушки, выругался грязно. – Один вот тоже пялился…

– И что?

– Ничего. Не до этого ему теперь, понимаешь.

Негромкий смех Зыха заставил девушку вздрогнуть. Тёмный он был человек, опасный, – это она знала лучше, чем кто-либо другой. Общаясь с ним, Агнешка порой чувствовала, что играет с огнём. И оттого почему-то тянулась к нему ещё сильнее.

– Пойду я, – сказала со вздохом, поднимаясь. – Ещё уборку делать и вообще…

– Иди, – равнодушно сказал Зых, выкладывая бумаги из портфеля. Мысли его уже были далеко.

– А ты скажи…

– Ну, что ещё?

– Можно я сегодня вечером приду?

Оторвавшись от бумаг, Зых исподлобья взглянул на раскрасневшуюся Агнешку. Помедлил.

– Можно, – разрешил скупо. – Часов в восемь. Коньяку захвати и приходи.

Заодно и полы помоет.

Снова углубился в бумаги. Это был план полковника Заливского, изложенный в виде сжатого документа. Стиснув зубы и вчитываясь в аккуратные строки, Зых с необычным для себя волнением всё больше понимал, что это – шанс на успех. Реальный. Огромный. Шанс для Польши и для него, Зыха. Он не собирался протирать штаны и спать с Агнешкой в Париже до старости. Всё будущее там, на родине. И если, чтобы оно состоялось, надо залить Польшу кровью, – значит, так тому и быть. Крови он не боялся.

Стук в дверь оторвал от бумаг.

– Войдите, – нехотя сказал Зых. Поднял глаза. И поражённо откинулся на стуле.

Никак не ожидал он увидеть на пороге этого человека, – сейчас.

…Итак, слепящий удар в лицо. Но, к счастью, не ошеломляющий. Сознание при мне, в голове холодная ярость, в груди, напротив, горячо от желания растоптать напавшего врага. Тем хуже для моих противников…

Один из них, зайдя за спину, крепко хватает поперёк туловища, зажав руки мёртвой хваткой. Другой, гнилозубо усмехаясь, многообещающе разминает кулаки.

– Тебя же предупреждали, чтобы кое от кого держался подальше, – говорит сипло. Судя по тембру голоса и ввалившемуся носу, сифилис его не пощадил. Второго вроде бы тоже.

В словах звучит некое подобие жалости. Ну, что, мол, с тобой, дураком, делать, предупреждали же… А теперь не обижайся.

Зых! Вот оно что! А «кое-кто», разумеется, – это прекрасная панна Беата. Я-то сначала решил, что мо́лодцы хотят без затей навестить мои карманы. Запросто этак, по-соседски, в одном городе живём… От пришедшей догадки мне, в общем, не легче, но убивать, вроде бы, меня не собираются. Скорее, поучить на будущее… Ну, допустим, поучить я и сам могу. Например, так.

Найдя точку опоры в стоящем сзади босяке, подбрасываю сложенные ноги и пинаю в живот стоящего впереди. С душой пинаю. Сдавленный крик, – и мерзавец отлетает на несколько метров, причём затылок его звучно знакомится с брусчаткой.

Не теряя времени, изо всех сил бью каблуком сапога по голени второго бандита. Шипя от жгучей боли, тот невольно ослабляет захват. А мне только этого и надо. Вырвавшись, разворачиваюсь к врагу лицом и бью кулаком в нос. С нехристианской радостью слышу тихий хруст носовых костей.

Негодяй падает, словно колос под безжалостным серпом жнеца. Его товарищ валяется поодаль, мучительно постанывая и держась за живот. И что мне теперь с этими калеками делать? Славянская душа не велит добивать врагов, коли они повержены… Пусть живут. Только сначала скажут несколько слов на интересующую меня тему. И пусть попробуют не сказать…

Выбираю первого бандита. Говорить он, вроде бы, может. Наступаю сапогом на грудь, прикрытую ветхой курткой.

– А скажи-ка мне, добрый человек, вот что… – начинаю многозначительно, глядя в мутные от боли и страха глаза.

Вскоре быстро покидаю переулок. Точнее, поле боя. Победа полная, и я почти не пострадал. А заодно и получил некоторые сведения.

– Вы? – риторически спрашивает Зых, когда я на следующее утро появляюсь у него на пороге.

Судя по удивлению в голосе, он считал меня прикованным к больничному одру, а не разгуливающим по Парижу самым беспардонным образом.

– Я, – соглашаюсь покладисто, поскольку не вижу оснований отрицать очевидный факт.

Зых сверлит меня взглядом, в котором опасно соединились неприязнь и злоба. Серная кислота, а не взгляд.

– Что вам угодно? – спрашивает настороженно.

– Поговорить, – отвечаю, усаживаясь без приглашения и непринуждённо вытягивая ноги. – Нам ведь есть о чём поговорить, правда? Работаем в одном Комитете, делаем одно дело…

Судя по виду, говорить Зыху со мной не хочется. А хочется ему, чтобы я оказался где-нибудь в соседней провинции. Или ещё дальше.

– Что у вас с лицом? – задаёт вопрос, указывая пальцем на синяк, украсивший левую скулу после вчерашнего происшествия.

Я равнодушно машу рукой.

– Не обращайте внимания. Напали вчера вечером какие-то бандиты, вышла потасовка. Не Париж, а сущий притон…

– Очень жаль, что вам так не повезло, – заявляет человек-сова с ноткой злорадства в скрипучем голосе.

– Мне? – переспрашиваю с удивлением. – Это им не повезло. При расставании оба негодяя валялись на земле и просили прощения. – Назидательно подняв палец, уточняю: – Слёзно!

Некоторое время Зых молчит, переваривая сведения.

– Ну, уж так и слёзно… – говорит наконец.

– Представьте себе, да! Скажу больше: каялись. Обещали, что больше никогда не будут слушать одного нехорошего человека.

Зых немигающе изучает моё пострадавшее лицо.

– Что ещё за человек такой? – спрашивает грубо.

– Да вот такой… – Усаживаюсь поудобнее и принимаю озабоченный вид. – Жили-были два приятеля-мерзавца. Бандитствовали по малости, болели сифилисом… словом, всё как у людей. И вот случайно познакомились с одним опасным человеком, по сравнению с которым не бандиты они, а так, мухи навозные. И дал этот человек им денег, и велел взамен найти своего врага и как следует его отделать. Можно и покалечить, только не до смерти.

Зых слушает, медленно багровея физиономией.

– Только вот какая незадача вышла: враг оказался сильнее, – продолжаю как ни в чём не бывало. – Уложил обоих, мог бы и прикончить, да уж больно жалобно прощения просили… Ну, и ладно. Разрешил он им жить, но с одним условием.

Зых выжидательно смотрит на меня.

– А условие, в общем, простое, – заканчиваю доверительным тоном. – Надо передать тому самому нехорошему человеку, чтобы он мстить своему врагу закаялся. Иначе враг терпеть не будет и нехорошего человека убьёт. По-своему, по-шляхетски. Ну, вот как бешеных собак убивают. – На мгновение утрачиваю контроль над собой и добавляю дрогнувшим от ненависти голосом: – Потому что он бешеная собака и есть, только в человеческом теле таится.

Внутри всё клокочет. Зых даже не подозревает, что сейчас его жизнь висит на тонком волоске. Желание убить его становится невыносимым.

В кармане у меня лежит нож с выкидным лезвием, – изъял у одного из бандитов на память о нападении. Пусть будет. Слушая гнусавый рассказ о том, как их наняли по мою душу, я по описанию убедился, – да, это Зых. Стало быть, он (и это надо принять к сведению) имеет связь с парижским дном, невероятно богатым подонками на любой вкус. И это делает помощника по безопасности по-настоящему опасным. Ясно теперь, что и бывший депутат сейма Дымбовский исчез не сам по себе, и что типография, печатавшая недружественную газету, сгорела не по щучьему велению…

Так вот, нож. В память о калушинской трагедии было бы сейчас славно и справедливо всадить его Зыху в горло. Или в грудь. И бог свидетель, что сдерживаю себя буквально со скрежетом зубовным. Не могу себе этого позволить. Ещё не время.

Между тем Зых поднимается и делает шаг назад. Случайность или что-то прочитал в моём взгляде?

– Мне ваши истории выслушивать недосуг, – кисло произносит он. – Уцелели, так радуйтесь. Можете ходить и рассказывать, как мужественно одолели двух оборванцев.

Поднимаюсь и я.

– Ну, зачем же рассказывать, – говорю уже спокойно. – Враг нехорошего человека, знаете ли, не поленился и всё, что ему бандиты поведали, подробно записал. И как их зовут, и кто их нанял… очень у человека приметная внешность, одну птицу напоминает… и для чего нанял, и сколько им заплатил. Запись эту враг запечатал и спрятал в надёжном месте. И если с ним что-нибудь случится, уйдёт письмо в парижскую полицию. А копия – председателю Комитета Лелевелю.

– Да хоть папе римскому! – фыркает Зых.

– Нет, – поправляю укоризненно. – Чем вы слушаете? Не папе римскому, а префекту парижской полиции господину Жиске и председателю Польского национального комитета профессору Лелевелю.

Зых трёт бугристый лоб.

– Чушь какая-то, – цедит сквозь зубы.

– Там разберутся, – успокаиваю человека-сову.

С этими словами покидаю кабинет.

Сказать, что я ситуацией недоволен, значит ничего не сказать.

Для моих дел и планов вражда с Зыхом нужна менее всего. Нужны нормальные, ровные, в идеале хорошие отношения. Слишком многое от помощника по безопасности зависит в Комитете, да и в эмигрантской среде он не из последних. Памятуя об этом, я начал аккуратно выстраивать контакты с Зыхом ещё летом, с первых дней после появления в особняке. Но увы… Кто же знал, что между нами пробежит чёрная кошка в лице прекрасной панны Беаты.

Грубым требованием отстать от девушки мерзавец поставил меня в безвыходное положение. Ни один шляхтич такое не проглотил бы. Я уже не говорю о своем отношении к панне Беате. Следовательно, – конфликт… Дело усугубилось попыткой проучить меня руками бандитов. И хотя я иносказательно пригрозил разоблачением, нет никакой гарантии, что новых попыток не последует. А вот повышенное внимание Зыха к моей скромной персоне, напротив, отныне гарантировано. Равно как и его жгучая злоба ясно в чей адрес. А это, как уже сказано, может существенно повредить моим делам и планам, – именно теперь, когда они начинают разворачиваться…

Прохожу в гостиную на первом этаже и раскланиваюсь с эмигрантами, собравшимися в особняке на утренний чай и свежие политические сплетни. Как и следовало ожидать, синяк на скуле привлекает общее внимание. Я вынужден повторить новеллу о нападении уличных грабителей и скромно заканчиваю тем, что сумел обратить негодяев в позорное бегство. Наградой мне служит общее сочувствие. Кто-то даже восклицает: «Не посрамил шляхетскую честь, молодец!» «Витязь!» – вторит ему другой. Ни секунды не сомневаюсь, что, пройдя через эмигрантские круги, короткий рассказ уже завтра трансформируется в эпическую сагу о чудо-шляхтиче, который мановением руки нанёс невосполнимый урон бандитскому дну Парижа.

Панна Беата, угощающая гостей чаем и ставшая невольной слушательницей моего рассказа, смотрит на меня с нескрываемым восхищением. Пользуясь случаем, целую прелестную тёплую руку и вполголоса осведомляюсь, не надумала ли она принять моё предложение встретить Рождество вместе.

– Ничего не получится, – говорит девушка, качая головой. И, заметив моё огорчение, добавляет с улыбкой: – Но, если хотите, вы можете прийти к нам с дядей в гости. Будут только свои, да и то лишь несколько человек. Я вас приглашаю.

Ну, хоть так. Хотелось бы, конечно, провести время с панной Беатой наедине, а не в обществе, где наверняка среди приглашённых будет и человек-сова… В последние дни думаю о девушке постоянно, и это плохо. Не то время и не та ситуация, чтобы влюбляться. Поэтому, отулыбавшись панне, с внутренним вздохом переключаюсь мыслями на вчерашнее сообщение Каминского.

Встреча с паном Войцехом состоялась у него на квартире накануне, вечером. Пришёл я, понятно, после стычки с бандитами, и вид у меня был соответствующий. Но самое интересное, что Каминский почти не обратил на это внимания. Вернее, наскоро выслушав мои объяснения, сразу перешёл к результатам утренней слежки. Бог свидетель, они того стоили.

Незнакомец, предположительно встречавшийся с Лелевелем и Зыхом, в девять часов утра вышел из своего дома № 3 по улице Ришелье, сел в поджидавшую карету и поехал. Каминский направился следом. После непродолжительной поездки карета прибыла по адресу улица Фобур Сент-Оноре, 39. Здесь незнакомец вышел, что-то сказал кучеру и неторопливо ступил в распахнутую швейцаром высокую массивную дверь тёмного дерева.

Только этого не хватало! Повисла пауза, которую очень хочется нарушить парой отборных ругательств.

– Спрошу для очистки совести, пан Войцех: вы адрес не перепутали? – задаю вопрос. Лютая перестраховка, само собой, но всё же…

– Ничего не перепутал, – мрачно говорит бывший следователь. – Что тут путать? Отель Шарост, улица Фобур Сент-Оноре, 39. И Елисейский дворец неподалёку.

Бог с ним, с дворцом. А вот отель намного интереснее. Хотя бы потому, что в нём располагается посольство Великобритании во Франции. Не больше и не меньше.

Озадаченно смотрим друг на друга. Каминский тяжело поднимается и достаёт из настенного шкафчика коньяк и какие-то печенья на закуску. Чокаемся без слов.

– Вот, значит, откуда ноги растут, – то ли спрашивает, то ли утверждает мой товарищ, сделав глоток.

– Похоже на то, – соглашаюсь без энтузиазма.

После короткого размышления прихожу к выводу, что повода для особенного удивления нет. Надо только принять во внимание несколько обстоятельств.

Во-первых, вся история России свидетельствует, что более злобного и страшного врага, чем Англия, у неё не было и нет. И если можно нагадить великой славянской стране, британцы это всегда сделают, не считаясь с усилиями и затратами. Ослабить, унизить, ограбить северную империю – вот чего добивается (и не без успеха) островное государство из века в век. При любых королях, при любых правительствах.

Во-вторых, все последние годы Царство Польское для России – земля кровавого конфликта, незаживающая рана. Ну, как не воспользоваться российской бедой, не подбросить сухих поленьев в тлеющий костёр войны?

А для этого, в-третьих, надо работать с вождями эмиграции, засевшими в Париже. Я не политик, но думаю – вот если бы отцы нации, засевшие в Париже, не мутили воду, то в Царстве Польском уже было бы полное внутреннее спокойствие, без которого ни зажиточной, ни просто нормальной жизни у народа нет и быть не может.

– В сущности, пан Войцех, сегодня вы сделали большое дело, – говорю утомлённо.

– Какое? – настороженно спрашивает тот.

– Запротоколировали факт британской работы с одним из наиболее радикальных лидеров эмиграции…

И тут уже не важно, кем является человек, курсирующий между посольством и Лелевелем, размышляю я. Скорее всего, какой-нибудь помощник посла, связанный с английской секретной службой. Главное, что неафишируемая работа идёт и предполагает она, первым делом, финансирование Комитета. (Хорошая пещера Лейхтвейса у нашего председателя, дай бог каждому.) Но это только первым делом. Далее неминуемо начинается процедура, описанная так: кто платит, тот и музыку заказывает. А музыку англичане предпочитают исключительно воинственную…

Теперь кое-что проясняется. Например, резкий поворот Лелевеля от переговоров с князем Чарторыйским к подготовке восстания. Заявление, что деньги на вооружённое выступление найдутся. Внезапно появившийся полковник Заливский с планом этого самого выступления… Всё происходит в одночасье. И всё происходит сразу после встречи Лелевеля с английским связным. Ощущение, что наш председатель получил некие инструкции и начал энергично их выполнять.

И если так, то восстание в Царстве Польском, о котором вдохновенно грезят эмигранты, из туманной мечты становится делом вполне реальным. Исконный польский гонор и кураж вкупе с английской поддержкой, – это, знаете ли, фундамент для самых решительных действий. Теперь отчего же не побороться за свободу Речи Посполитой до последнего поляка…

– Что вы об этом думаете? – спрашивает Каминский.

– Ничего хорошего, – говорю откровенно.

– Почему?

– Эх, пан Войцех… Банальность, конечно, однако за святые идеалы надо бороться чистыми руками. А руки нашего председателя, как мы выяснили, по локоть в английском золоте. Гений освободительной борьбы, всеми уважаемый Лелевель оказался британской содержанкой. Чему тут радоваться?

– Да… – неуверенно тянет Каминский. – Хотя постойте! Ну и что? А если наши с англичанами цели совпадают?

– Обязательно, – соглашаюсь я. – И мы, и они хотим воткнуть России нож в спину. Только англичане воюют деньгами, а поляки кровью. Вот и вся разница. Угадайте, кому это выгодно и кто в этой комбинации хозяин, а кто наёмник.

Одним глотком допиваю коньяк и тут же наливаю ещё. Каминский следует моему примеру. Потом говорит с внезапно прорвавшейся тоской:

– Я вот в последнее время иногда думаю… Ну, чего нам не хватало? До тридцатого года в Польше было своё правительство, свой сейм. В России парламента нет, а у нас был. Своя армия, своя казна. Крестьяне понемногу становились на ноги, заводы открывались, фабрики. Торговля налаживалась. Да, – под протекторатом России! Но ведь жили мирно, спокойно. Только недолго…

– А Польша мирно и спокойно долго жить не может, – говорю со вздохом.

– Да почему же? – почти кричит Каминский.

– Потому что она – Польша…

«А это диагноз», – хочу закончить, но, глядя на бледное, расстроенное лицо своего товарища, оставляю финальную часть фразы при себе.

С минуту молчим. Потом, крякнув и махнув рукой, Каминский спрашивает:

– И что мы теперь с этим будем делать?

– Вы имеете в виду полученные сведения о контактах Лелевеля с англичанами? – уточняю я.

– Да, конечно.

– Прежде всего, давайте потратим ещё несколько дней и убедимся, что визит незнакомца в английское посольство не был случайным.

– То есть?

– Ну, допустим, в Лондоне скончался богатый дядюшка, и теперь человек через посольство хлопочет о вступлении в права наследства.

– Маловероятно…

– Однако не исключено. Давайте зафиксируем хотя бы три-четыре появления в посольства, установим график приездов-отъездов… То есть поймём, действительно ли человек там работает или нет. Вам одному будет сложно. Послезавтра я подключу к вам своего… гм… помощника. Будете отслеживать человека по очереди, – ну, скажем, через день.

Каминский смотрит на меня с удивлением.

– У вас есть свои помощники? – спрашивает настороженно.

– Для хорошего дела найдём, – уверяю с самым серьёзным видом.

Каминский крутит головой.

– Ладно… Предположим, установили, что этот человек действительно работает в посольстве. Что дальше?

– А дальше, пан Войцех, будет предложен план с вашим непосредственным участием. Сразу скажу, – рискованный. И если откажетесь участвовать, то не обижусь. Хотя и огорчусь…