Текст книги "Полонез"

Глава седьмая

После того как все разошлись, в кабинете остались Лелевель и Зых.

– Неплохо сегодня поработали, не так ли, мой мальчик? – сказал председатель, опускаясь в кресло.

В разговоре один на один Лелевель и Зых, памятуя о прежних отношениях студента и преподавателя, обходились без официальных обращений.

– Неплохо, – согласился Зых. – А клятва – это вообще сплошное умиление… Теперь-то уж дело точно пойдёт.

В его голосе прозвучала нескрываемая ирония, удивившая Лелевеля.

– Чем тебе не угодила клятва, Янек? Что не так?

– Всё так, дорогой профессор, всё так. Только вот один из давших её – заведомый клятвопреступник.

С этими словами Зых устало опустился на стул.

– Что значит клятвопреступник? – спросил Лелевель, щурясь нервно.

– Это значит, пан Иохим, – сказал Зых сурово, – что один из ваших ближайших людей – предатель, иуда. Или шпион. Выбирайте, что больше нравится.

Обычная сдержанность на миг изменила Лелевелю.

– Не может этого быть! – воскликнул он, вскакивая на ноги.

Ответом был мрачный взгляд круглых совиных глаз.

Лелевель давно убедился, что его бывший студент к пустой болтовне не склонен и словами не бросается, – тем более такими. Но и принять на веру утверждение о предательстве в своём кругу председатель не мог.

– Странные вещи говоришь, Янек, – произнёс сквозь зубы, снова садясь.

– Странные? Для нашего дела скорее страшные.

– Тем более… Объяснись!

Кивнув, Зых неожиданно поднялся, бесшумно подошёл к порогу кабинета и резко приоткрыл дверь. Выглянул в гостиную напротив.

– Никого, – буркнул, возвращаясь на место. – Можем говорить спокойно.

– Всюду шпионы мерещатся? – жёлчно осведомился Лелевель.

– Осторожность никогда не бывает лишней, пан Иоахим. Особенно в нашей ситуации.

– Что за ситуация? Ты можешь наконец объяснить, в чём дело?

– Дело в том, дорогой профессор, что с некоторых пор в нашем Комитете творится неладное…

Зых наклонился через стол к бледному от гнева и нетерпения Лелевелю.

– Вы сами сказали в конце встречи, что секретные сведения о подготовке восстания непонятным образом вышли за пределы этого кабинета. Они активно обсуждаются в общине, и это плохо. Считайте, что о наших планах уже знает или вот-вот узнает весь Париж. А значит, и российское посольство.

– Прискорбная болтливость кого-то из наших товарищей, – согласился Лелевель, поджав губы.

– Болтливость? Ну, может, и болтливость. Тут ничего не могу утверждать наверняка. Болтать у нас любят, хлебом не корми. Легче пристрелить, чем заткнуть рот…

Зых невольно вспомнил свой отряд, с которым прятался в мазовецких лесах. Дисциплину он установил железную. Повстанцы своего командира боялись и беспрекословно выполняли его приказы. Попробовал бы кто-нибудь из них распустить язык! Совсем другое дело – Комитет. Здесь каждый сам себе шляхтич, пыжится с утра до вечера, и лишь авторитет Лелевеля кое-как объединяет ясновельможных панов в некое подобие организации. Попробуй объяснить этим господам, что такое секретность и дисциплина… Сын мелкого бакалейщика, Зых шляхетство презирал. И бесился от того, что ничего с ним поделать не может. По крайней мере, в Комитете.

– Но если утечку секретных сведений худо-бедно можно объяснить чьей-то болтовнёй, то что вы скажете о происшествии с Гилмором и деньгами? – продолжал Зых.

Лелевель покачал головой.

– Теряюсь в догадках, – признался он. – Настолько всё странно и глупо…

Глядя на председателя, поникшего в кресле, Зых с невольным удивлением и жалостью подумал, что и самый мудрый человек бывает до смешного беспомощным. Вот ведь Лелевель… Крупный учёный, познавший глубины польской истории. Знаменитый политик, поднимающий патриотов на борьбу за освобождение родины. Глубокий стратег, прозревающий будущее независимой Польши. И в то же время не в состоянии разобраться в довольно простых обстоятельствах.

– Ни странного, ни глупого в происшествии нет, – бросил Зых. – Вся ситуация тщательно выстроена с начала и до конца. Если хотите, – организована.

– Но кем? – вскрикнул Лелевель.

– Кем, – до этого ещё дойдём. А пока вспомните… – Налив воды из графина, Зых выпил стакан одним духом и по-простому утёрся ладонью. – С чего всё началось? Какой-то болван перекрыл дорогу нашей карете. Из-за этого мы потеряли добрых пятнадцать минут. Ровно столько, чтобы Гилмора, который подъехал вовремя, встретили грабители. Связали, отняли саквояж и рассыпали деньги по улице. А тут и мы подъехали.

– Да уж, как нельзя вовремя…

– И, к сожалению, следом примчалась кем-то вызванная полиция, которая запротоколировала ваше присутствие на месте происшествия. Вот вам двойной удар: Комитет потерял крупную сумму, а лично вы рискуете потерять репутацию. – Зых взял со стола газету, оставленную Кремповецким. – Вы думаете, один «Фигаро» расписал инцидент? Чёрта с два. Уверен, что газет с такими заметками вышло минимум несколько. И в итоге председатель Польского национального комитета рискует прослыть продажным политиком на содержании у британского посольства. Причём в тот момент, когда он занят подготовкой к новому восстанию… – Помолчав, закончил горько: – Это, дорогой профессор, удар ниже пояса. Я бы сказал, сапогом со всего размаха.

Лелевель сжал кулаки до боли.

– Я беру деньги у англичан лишь ради борьбы с нашим общим врагом и ради освобождения Польши, – отрезал он. – Мне самому ничего не надо, и ты это знаешь.

– Я-то знаю, а знают ли другие? – возразил Зых. – Дурак Кремповецкий не успокоится, пока не учинит скандал на всю общину. Я мог бы ему заткнуть рот, но дураков у нас достаточно, – найдётся кому скандалить и без него, а всех молчать не заставишь. А уж как обрадуется клика Чарторыйского…

Лелевель пожал плечами.

– Пусть болтают, – сказал холодно. – Никто ничего не докажет.

– Мне бы ваш оптимизм, пан Иоахим… Ну, допустим, скандал в общине мы как-то замнём. В конце концов ваш авторитет среди наших эмигрантов непререкаем… пока ещё. А как насчёт скандала дипломатического?

Можно было не продолжать. Лелевель прекрасно знал, что французское правительство эмигрантов-поляков на своей территории лишь терпит и на их деятельность смотрит косо. Сто́ит сведениям о связях Комитета с англичанами дойти до российского посольства, – и резкий демарш в адрес де Бройля неизбежен. И как тогда поведёт себя осторожный Луи-Филипп с его неприязнью к полякам и страхом перед императором Николаем? Не станет ли протест русских поводом к массовой высылке эмигрантов?

– Скандал – это последнее, что нам сейчас нужно, – процедил Лелевель. – Я думаю поговорить с нашими друзьями из палаты депутатов. У них есть влияние на правительство. И если дело дойдёт до тех или иных мер в отношении Комитета…

– Очень хорошо, – бесцеремонно перебил Зых. – Возможно, вы правы, и в сложной ситуации депутаты нас прикроют. Сомневаюсь, но вдруг… Однако вернёмся к инциденту. Вы спрашиваете, кем он организован. А я отвечу: тем, кто совсем рядом. Кто завсегдатай особняка и участник совещаний в этом кабинете. Словом, кто-то из своих.

– А я тебе ещё раз скажу: не верю!

– Пан Иоахим! Матка бозка! Да вдумайтесь наконец! – Разъярённый Зых почти кричал. – Неужели не видите, что вся ситуация разыграна, как по нотам? Кто-то, некий Икс, в течение нескольких месяцев протоколировал ваш график и поездки. Обратил внимание, что раз в полторы недели вы вместе со мной куда-то отбываете часа на два-три. Тем или иным образом выследил, куда мы ездим. Дождался, пока из конспиративного дома после встречи выйдет Гилмор, и за несколько дней слежки установил также его место жительства и службы. После этого вся наша подноготная стала видна, как на ладони. – Переведя дыхание, Зых с силой добавил: – Что тут непонятного? Что в этом невозможного?

– Теоретически это возможно, однако…

– Теоретически? Нет, дорогой профессор, практически. Вы всегда учили нас дружить с логикой. И вот я, ваш бывший студент, опираясь на ту самую логику, готов поклясться: всё это дело рук одного из наших. – Зых хлопнул ладонью по столу. – Чтобы следить за вами в течение месяцев и при этом не привлекать внимания, надо просто быть рядом на естественных основаниях. Изо дня в день, из недели в неделю. Знать ваши привычки и распорядок. Наконец, связать ваши поездки и те выплаты пособий, которые всякий раз начинаются на следующий день после встречи с Гилмором.

Лелевель молчал подавленно.

– Думаете, я тут самый умный, и наши английские друзья не придут к тем же выводам? – добавил Зых безжалостно. – Нам ещё с ними не сегодня завтра объясняться. Было бы простое ограбление, и чёрт с ним. Мало ли кого в Париже грабят. Но вот так, демонстративно, с прицелом на громкий скандал…

Лелевель внутренне сжался. Предстоящий разговор с англичанами действительно… как бы это помягче… не радовал.

– Подожди-ка, – сказал, морщась болезненно. – Предположим, ты прав. Но ведь своих-то людей полным-полно! У нас тут в особняке постоянно толпы. Как мы сможем найти среди них предателя… или шпиона?

Про себя Зых отметил, что председателя уже почти удалось убедить.

– О толпах речи нет, – не согласился он. – Людей у нас тут и впрямь толчётся с избытком. Но почти никто из них не общается с вами постоянно. Нет, пан Иоахим! В ближайшим кругу и полутора десятков не наберётся.

– Кого же конкретно ты имеешь в виду? – спросил председатель тихо.

– Панну Беату, Агнешку и, с вашего позволения, себя я отбрасываю, – начал Зых.

– Разумеется… Дальше?

– Членов Комитета вроде Кремповецкого или Солтыка тоже можно не считать. Отношения с ними, скорее, формальные. А общение в последнее время и вовсе эпизодическое.

– Согласен.

– Отбрасываю также проверенных, давно известных людей, – секретаря, кассира и, пожалуй, Ходзько.

– Тогда уж и Гуровского.

– А вот тут я бы поспорил…

Лелевель удивлённо посмотрел на Зыха.

– Как известно, в Царстве Польском граф за участие в Восстании заочно лишён титула, поместий и приговорён к смертной казни, – пояснил Зых. – А теперь представьте, что ему негласно пообещали отменить приговор и всё вернуть – при условии, что он начнёт шпионить в пользу России. Может на это пойти российское посольство? Вполне. И против такого предложения устоять было бы трудно…

– Ну, знаешь!

– Я точно знаю одно, пан Иоахим: святых среди нас нет, – отрубил Зых. – Купить можно любого… ну, или почти любого. Это вопрос цены. Поэтому Гуровский как один из самых близких к вам людей у меня среди главных подозреваемых.

Лелевель страдальчески взялся за виски.

– А кто ещё среди главных?

– Агнешка, сходи к пану председателю и позови ужинать.

– Но они сейчас вместе с паном Цешковским заперлись в кабинете и совещаются.

– Что-то уж очень долго совещаются.

– Ну да… – Агнешка развела руками. – Знаете, панна Беата, я, пожалуй, не пойду. Уж вы не гневайтесь. Наверняка обсуждают что-то важное. Ну, как их прерывать?

Девушка представила лицо Зыха, которого перебили посреди серьёзного разговора, и поёжилась. Мало того, что разозлится, так ещё и накажет, – не пустит вечером в свою холостяцкую квартиру. С него станется.

– А почему бы вам самой не зайти к дяде? – спросила Агнешка.

Панна Беата плавно повела круглым белым плечом.

– Что-то не хочется, – сказала уклончиво.

Не объяснять же горничной, что для неё лишний раз увидеть Зыха и ощутить на себе липкий взгляд круглых совиных глаз – противно.

Впрочем, настроение барышни Агнешка уловила безошибочно. Ревнивые женщины очень чувствительны к объекту своей ревности, а панну Беату горничная ревновала к Зыху яро, хотя и маскировала злобу почтительными улыбками. При этом Агнешка считала барышню набитой дурой. Ну, как отказываться от ухаживаний такого человека как Ежи Цешковский! И самый умный, и самый сильный… А уж какой любовник – неутомимый, искусный, сладкий…

Но если бы панна Беата вдруг приняла его ухаживания, Агнешка её, пожалуй, задушила бы. И даже представляла иной раз в приступе ревности, как сжимает пальцы на хрупкой нежной шее… Хотя девушки некоторым образом дружили. Возрастом они почти не отличались, а других женщин в особняке не было. С кем ещё можно поболтать за чаем, посплетничать об эмигрантах, обсудить моды и пооткровенничать? Только друг с дружкой. Однако знай панна Беата, что Агнешка спит с человеком-совой, то, возможно, коротких отношений с горничной поостереглась бы.

– Ладно, – сказала барышня со вздохом. – Пусть себе заседают.

– А ужин потом разогреем, если что, – согласилась Агнешка.

– Так кто ещё среди главных подозреваемых? – повторил Лелевель

– Трое, пан Иоахим. Лех, Мазур и Осовский.

– Потому, что все трое в малом совете? – спросил председатель, наморщив лоб.

– Поэтому тоже… Но главное, мы знаем их меньше других.

– Но каждый из них зарекомендовал себя наилучшим образом!

– Это как посмотреть, дорогой профессор…

Зых достал сигару и чуть ли не впервые позволил себе закурить в присутствии Лелевеля, который терпеть не мог табачного дыма. Однако накал разговора был таков, что оба даже не обратили на это внимания.

– А что мы, собственно, о них знаем? Лех приехал из Польши с рекомендательными письмами от важных персон? Так письма легко подделать. Или запугать тех, от кого эти письма требуются, – напишут как миленькие.

Мазур вызвал на дуэль эмигранта, который заочно вас оскорбил, и ранил его? Такую сценку легко разыграть, а на дуэли нанести лже-обидчику пару царапин, – и готово. После этого Мазур как главный защитник и радетель вашей репутации легко и просто входит к вам в доверие.

А что мы знаем про Осовского? Ну, служил в Краковском воеводстве, и что? Трудно ли представить, что русские власти завербовали чиновника и отправили в Париж? А здесь он обратил на себя внимание парой неглупых статей, что тоже нетрудно организовать, и в составе малого совета имеет полную возможность быть в курсе всех наших планов, чтобы ставить палки в колёса… Что с вами, пан Иоахим?

Швырнув сигару в камин, Зых наклонился к председателю.

Лелевелю было нехорошо. Откинувшись на спинку кресла, он достал из ящика стола пузырёк и слабым жестом протянул Зыху.

– Вот, Янек… Десять капель на стакан воды…

Худое бледное лицо председателя с побелевшими губами нервически подёргивалось, тёмные с проседью волосы разметались, глаза потускнели.

– А я ведь каждого своими руками приблизил. Поверил, обласкал, – пробормотал он с вымученной улыбкой. – Неужели один из них предатель?

– Я думаю, скорее, шпион, – сухо откликнулся Зых, передавая лекарство. – Но давайте-ка отложим дальнейшую беседу, пан Иоахим. Вам сейчас нужен покой. Поезжайте домой, отлежитесь. Я позову панну Беату…

– Ничего подобного! – с неожиданной резкостью произнёс председатель, уже выпивший стакан воды с каплями. – Через несколько минут всё пройдёт. Договорим до конца.

Действительно, через короткое время лицо его порозовело. Зых терпеливо ждал. Расправив плечи, Лелевель глубоко вздохнул и потёр левую сторону груди.

– Не обращай внимания, мой мальчик. Возраст есть возраст, да и тема разговора чересчур нервная.

– Что нервная, то нервная…

– Так почему ты считаешь, что мы имеем дело со шпионом?

Прежде чем ответить, Зых немного помолчал.

– Уж очень ловко всё продумано и организовано, – сказал наконец. – Предатель что? От силы получит и передаст какие-нибудь сведения или документы. А шпионы – другое дело. Они люди подготовленные, изощрённые. Это же надо было додуматься, – деньги разбросать… По всему Парижу слух разлетелся. А где слух, там и скандал.

– Увы, – произнёс Лелевель сквозь зубы, вспомнив злобные вопли Кремповецкого.

– А как всё точно рассчитано! Буквально по минутам. Вплоть до того, что едва мы подъехали, так тут же следом и полиция. Кто-то же её вызвал! Кто-то же немедленно дал сведения в газеты! Воля ваша, пан Иоахим, действовал человек профессиональный. Да ещё с группой своих людей. Один подставил свою карету на пути нашей, двое грабили Гилмора…

Лелевель поднял руку.

– Довольно, убедил, – произнёс мрачно. – А работает наш Икс, надо полагать, на русских?

– А кому ещё мы так интересны? Для кого опасны? Французы, если что, без затей дадут пинка под зад, – и нет Комитета…

Лелевель вдруг энергично поднялся.

– Так почему ты раньше молчал? – почти крикнул он. – Ведь я сегодня каждому дал поручение для подготовки восстания! Получается, шпиону тоже?

– Получается, так, – хладнокровно согласился Зых, раскуривая новую сигару. – А что прикажете? Из-за одного не известного нам человека не доверять всем? Парализовать работу? Нет уж. Пусть идёт в общем строю… пока. А я, суд да дело, займусь проверкой каждого и возьму под контроль всех троих.

– Троих? – переспросил председатель. – Но ведь ты говорил о четверых.

Зых покачал головой.

– Пожалуй, Гуровского всё-таки можно исключить, – решил он. – Во всей ситуации чувствуется энергия, смелость и дерзость. А Гуровский, как к нему ни относись, человек немолодой. Осторожный он и степенный. Ему такое дело не по плечу.

Помолчав, добавил твёрдо:

– Нет, всё-таки один из трёх. Лех, Мазур или Осовский.

Аглая вскрикнула во сне и беспокойно задвигалась на перине.

– Спи, спи, – шепнул Гилмор и заботливо поправил одеяло. Но сначала, помешкав, обласкал взглядом обнажённое бело-розовое тело. Ощутив мимолётное вожделение, подумал вдруг, а не разбудить ли её? Но нет, пусть спит… они и так нынче славно потрудились в постели… вот если завтра проснуться пораньше перед службой и успеть…

Аглая очень нравилась Гилмору. Природа наделила женщину копной белокурых волос, приятным личиком и роскошной фигурой. (Сама она с гордостью говорила, что на греческом языке её имя означает красоту и совершенство. Не соврали греки.) Аглая играла маленькие роли в маленьком же театре на бульваре Монмартр, мечтала стать великой актрисой и вот уже три года жила с Гилмором, честно вознаграждая англичанина за подарки и содержание любовными утехами.

Гилмор оплачивал её счета и снимал небольшой дом в Сен-Жерменском предместье, куда приезжал к женщине дважды в неделю. Конечно, всё это обходилось недёшево, но англичанин ничуть не жалел, – Аглая того стоила. Зачем экономить на удовольствиях? Высокое жалованье и рента от акций доходных предприятий позволяли достойно содержать семью, оставшуюся в Лондоне, да и себе ни в чём не отказывать.

В штате британского посольства Гилмор формально числился помощником посла. Помощником он действительно был, но только французского резидента Интеллидженс сервис[19]19
  Интеллидженс сервис – общее наименование разведывательных и контрразведывательных служб Великобритании.


[Закрыть]. За десять лет службы в Париже резиденты менялись трижды, а профессиональный разведчик в ранге помощника оставался на своём месте, – сжился с ним и чувствовал себя уверенно.

Ситуация изменилась полтора года назад, когда Гилмору поручили работать с польской эмиграцией. При всём опыте англичанин вынужден был признать, что с такой публикой выстраивать отношения ещё не приходилось.

Море польской эмиграции постоянно штормило. Разношёрстные беженцы разбились на группы и блоки, альянсы и партии, которые по-разному смотрели на будущее Польши и постоянно грызлись между собой. Сам чёрт рисковал остаться без ног в этой буре политических страстей, густо замешенных на традиционном польском гоноре и шляхетских амбициях.

Иногда эмиграция мерещилась Гилмору в виде многоголовой змеи, причём каждая голова норовила откусить другую. Взять хотя бы «Братство по оружию» генерала Бема, состоящее из бывших офицеров-повстанцев. Прославились они главным образом многочисленными вызовами на дуэль политических противников и отсутствием сколько-нибудь внятной программы действий.

Пожалуй, роднила головы только слепая ненависть к России да сакральная привычка к месту и не к месту затягивать «Еще Польска не сгинела». Во всём прочем согласия между ними не было и не предвиделось.

– Противный, – пробормотала вдруг во сне Аглая капризно.

Интересно, кого это она имела в виду? Кто приснился? Впрочем, флегматичный Гилмор ревностью не болел. Он вполне допускал, что в перерыве между их редкими встречами молодая пылкая женщина благоволит кому-то ещё, – допустим, партнёру по сцене. И чёрт с ней. Он своё получал, а всё остальное его не интересовало. На первом месте все-таки служба, а не постель…

После долгих колебаний англичане решили работать с Польским национальным комитетом под руководством профессора Лелевеля. Эта партия выглядела более вменяемой, чем другие, и в то же время достаточно влиятельной и радикальной, чтобы сделать на неё ставку в извечном противостоянии с Россией. Чего не хватало Лелевелю, чтобы развернуться, так это денег. Но у Интеллидженс сервис деньги были. А для того, чтобы ударить Россию чужими руками, англичане вообще никогда не скупились.

Короткие переговоры сторон привели к полному взаимопониманию. Лелевель брал на себя обязательство поднять восстание на территории Царства Польского. А британское посольство обязалось финансировать экспедицию и текущие расходы Комитета. Таким образом, Лелевель в ранге младшего партнёра фактически перешёл под контроль посольства и отныне все действия согласовывал с ним. Ну, а Гилмор стал представителем английской разведки при польском лидере.

Работа шла полным ходом, пока не произошёл тот самый дикий инцидент. Гилмор вспомнил, как, связанный и беспомощный, сидел в луже растаявшего снега и ощущал на себе грязные руки оборванцев, обирающих с него купюры, – неизвестные грабители щедро осыпали ими с ног до головы. Никогда в жизни потомственный джентльмен не оказывался в столь мерзком и унизительном положении… Его передёрнуло.

Но уже в тот момент сквозь потрясение пробилась холодная мысль: ограбление на самом деле – никакое не ограбление. Его с Лелевелем выследили и подставили. Невероятно дерзкая и парадоксальная выходка с разбрасыванием денег была призвана выставить на всеобщее обозрение связь Комитета с английским посольством. И видимо, в конечном счёте сорвать подготовку к восстанию.

Заинтересованной в этом могла быть только российская тайная служба. Тут спорить не о чем. Но ведь о предстоящем восстании знал лишь узкий круг наиболее доверенных помощников Лелевеля – это раз. Выследить поездки председателя на встречу с англичанином (а потом и самого англичанина) не так-то просто – это два. Надо быть в курсе перемещений профессора, а для этого постоянно и тесно с ним общаться, – это три. Так или иначе выходило, что в ближайшем окружении Лелевеля действует российский агент. А это уже четыре, будь оно проклято!

При мысли о том, что в тайну союза англичан с поляками-эмигрантами проникли русские, Гилмора прошиб холодный пот. О таком не хотелось даже думать… Но все обстоятельства указывали, что в своём предположении он не ошибается. И если так, то дальнейшая работа с Лелевелем под угрозой срыва. Главное, что под угрозой срыва и будущее восстание… Значит, силы, время, деньги – всё было затрачено впустую? Русские их обошли?

Конечно, он, Гилмор, формально здесь ни при чём. Все контакты англичанина с Комитетом ограничивались Лелевелем и его помощником Цешковским. Если у них под носом действительно работает шпион, то и прошляпили они, только они. Однако опытный разведчик-профессионал отдавал себе отчёт, что в работе с Лелевелем он отвечает за всё. Обязан контролировать ситуацию до мелочей и деталей. Резиденту и уж тем более чинам в Лондоне плевать, что всё знать и за всем уследить невозможно, – физически. У него всего две руки, две ноги и два глаза, а голова и вовсе одна. Вот ею, кстати, и ответит в случае провала…

Между прочим, нет уверенности, что получится усидеть в своём кресле после такого скандала. Его имя в связи с происшествием растиражировано на весь Париж. Хорош разведчик… Не придётся ли бесславно вернуться в Лондон?

– God damn it![20]20
  God damn it (англ.) – ругательство, которое переводится как «чёрт возьми», «чёрт побери», «твою мать».


[Закрыть] – выругался Гилмор вполголоса. На миг охватило жгучее желание выпить виски – стакан и залпом. Глубоко вздохнув, приказал себе успокоиться.

Пока его не уволили, надо работать. Резидент требует объяснений, и он их получит. Но прежде необходимо обсудить ситуацию… даже не столько с Лелевелем, сколько с его помощником. За время общения с Цешковским Гилмор составил представление о нём как о человеке умном и энергичном. Наверняка он успел обдумать случившееся и, скорее всего, пришёл к аналогичному выводу. Стало быть, необходимо вместе принять все возможные и невозможные меры, чтобы выявить в ближнем кругу председателя Комитета русского агента. И не просто выявить – обезвредить. Ликвидировать или перевербовать… ну, там будет видно.

А пока надо решить, каким образом продолжить контакты с Лелевелем. Видимо, для начала придётся сменить конспиративную квартиру на улице Капуцинок и придумать иную схему встреч. (Не раз в десять дней, как было до этого, а, скажем, через девять дней, а потом через двенадцать… Это не считая внеплановых, по ситуации. В общем, изменить график нестандартным образом.) А чтобы избежать нового ограбления, впредь возить деньги в сопровождении охраны…

Всё так. Но Гилмор понимал, что это лишь полумеры. Если Лелевель находится под постоянным наблюдением одного из ближайших людей, то и новую квартиру можно отследить, и смена графика не поможет. Судя по всему, агент располагает несколькими помощниками и ничто не мешает прицепить их не только к председателю, но и к нему, Гилмору. О секретности, увы, можно забыть.

В общем, пока агент не раскрыт, работу с Комитетом впору сворачивать. Говоря попросту, к чему стараться и тратить деньги, если секретные планы могут в любой момент оказаться в распоряжении русских?

Обдумывая ситуацию, Гилмор почувствовал, что засыпает. Нервное напряжение последних дней и усталость от любовных игр с Аглаей изрядно вымотали его. Выспаться надо, как следует выспаться… Задув свечу и повернувшись на бок, англичанин буквально провалился в сладкий сон. Провалился настольно глубоко, что ничего не слышал. Хотя, справедливости ради, люди, проникнувшие в спальню, старались двигаться бесшумно.

Их было трое. Один из них держал в руке фонарь с горевшей внутри свечой, распространявший несильный свет. Обступив кровать, огляделись, прислушались, – всё было спокойно и тихо.

– Нет ли у него под подушкой оружия? – негромко спросил один.

– Это вряд ли, – прошелестел другой. – Не будет он женщину пугать. Да и не до этого ему в спальне-то…

Третий еле слышно гыгыкнул.

– Тогда начнём, – решительно прошептал первый.

Откинув со спящего англичанина одеяло, похлопал по щеке и произнёс в полный голос:

– Просыпайтесь, мистер Гилмор, просыпайтесь. Нам надо поговорить.

Гилмор медленно открыл мутные со сна глаза и, приходя в себя, окинул незнакомцев ничего не понимающим взглядом. Потряс головой.

– Какого чёрта… – начал он.

– Поднимайтесь, не тяните. Быстрее начнём разговор, быстрее и закончим.

Окончательно проснувшись, Гилмор убедился, что незнакомцев трое, причём лицо одного закрыто маской. А вот лица двух других открыты, и это… Гилмор ужаснулся.

– Это вы? – только и спросил хрипло.

В людях с открытыми лицами англичанин узнал странных грабителей, лишь несколько дней назад напавших на него, отнявших саквояж и бесцеремонно засеявших улицу Капуцинок пятидесятифранковыми купюрами.