Текст книги "Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах"

Богословы

Подобно своему современнику Максу Веберу, Джеймс суммировал протестантский духовный опыт, наследником которого он был, считая его вершиной религиозной истории человечества[259]259
  О личном контексте протестантской этики Вебера см.: Mitzman А. The Iron Cage. An Historical Interpretation of Max Weber. New Brunswick: Transaction, 1985.


[Закрыть]. Оба они любили брать примеры у пуритан и квакеров; Джеймс особо ценил радикальные секты. «Всякое истинное обращение должно быть внезапным. Моравские братья первыми сделали этот вывод. Методисты последовали за ними»[260]260
  Джеймс В. Многообразие религиозного опыта. С. 185.


[Закрыть]. Религия Джеймса не социальный институт, а непосредственное переживание; не историческая традиция, а психологическое состояние; не рутинный ритуал, а мистический экстаз; не зависимость от авторитета, а внезапное (пусть и многократно повторяемое) первооткрытие. Очевидно, что многообразие религиозного опыта, с которым имел дело Джеймс и в которое он обращал своих читателей, было ограничено определенными историческими формами. Сам он писал об этом с полной ясностью:

я говорю не о вульгарном типе верующего, внешним образом придерживающегося религиозных обрядов своего народа ‹…› Его религия создана для него другими, передана ему традицией, ограничена твердо установленными формами и держится косностью привычки. Изучение этой религии, добытой из вторых рук, мало принесло бы нам пользы[261]261
  Там же. С. 22.


[Закрыть].

Осуществленная Джеймсом подмена общего – частным, религиозного опыта – протестантским опытом подверглась критике сразу же, как только стала популярна среди представителей другой конфессии. В 1911 году в Харькове вышла книга Н. Шемелина, в которой «Многообразие религиозного опыта» разбиралось с православной точки зрения. Харьковский богослов не согласен уже с самым общим тезисом Джеймса: что основанием религии является мистический опыт, непосредственный и потому надконфессиональный:

Но в действительности дело обстоит совсем иначе. ‹…› Вся полнота истины дана в ‹…› откровении. ‹…› Церковные догматы представляют собою не порождение человеческого ума или логические формулы ‹…› – они даны в откровении как готовый материал[262]262
  Шемелин Н. Религиозно-философские воззрения В. Джеймса в связи с мистическими течениями современной жизни. Харьков, 1911. С. 69.


[Закрыть].

Этим православный мистицизм принципиально отличается от протестантского, а систематика Джеймса не соответствует святоотеческому опыту. «Отличительной особенностью восточного мистицизма является непосредственная его связь с церковной догмой». Откровение дано не отдельным людям, а всему обществу верующих, составляющих церковь; поэтому мнение церкви является высшим авторитетом и более важно, чем непосредственно получаемые откровения. Религия как социальный институт важнее, чем религия как духовный опыт. Джеймс не такой эмпирик и прагматик, каким хочет казаться: у него есть собственная религиозная система, которая враждебна православию.

В этих рассуждениях харьковский богослов следовал за местным архиепископом Антонием Волынским. Член Синода и человек крайних взглядов, Антоний играл ключевую роль в торможении церковной реформы накануне революции. Делом его жизни было усиление монашества, в котором Антоний видел главную опору старого порядка. Современных ему православных философов, последователей Владимира Соловьева, Антоний называл «хлыстами самого низкого разбора»[263]263
  Архиепископ Антоний. Ложный пророк // Полное собрание сочинений. СПб.: Издание И. Л. Тузова, 1911. Т. 3. С. 188.


[Закрыть]. Согласно той версии православного учения, которую излагал Шемелин вслед за Антонием, мистические состояния сами в себе не заключают свидетельства о своем источнике, дóбром или злом. Чтобы различать духов, мистики Восточной церкви должны иметь наставника, без которого ничего не могут предпринять. Самые великие подвиги, наложенные на себя самовольно, вменяются ни во что. Лучше не верить, чем верить явлениям и откровениям, так как всегда возможны ошибки относительно их источника. Демоны маскируются под ангелов, и великое бедствие – вступить в общение с демонами. Для их узнавания нет различительных признаков, доступных индивиду; поэтому православные мистики, даже отшельники, никогда не порывали связи с церковью. И наоборот, «мистический опыт, отрешенный от догматических истин и не подчиненный никакому внешнему авторитету, ставил подвижника на гибельный путь субъективизма и приводил его к состоянию духовной прелести». В отличие от западного христианства, в православии мистика и догматика «не только не сталкивались, а, напротив, взаимно дополняли и поддерживали друг друга». Со всем этим, по мнению православного критика, «Джеймс совершенно незнаком». Итак, материал Джеймса заимствован из западных сект, его подход отрицает значение церковного авторитета, и потому-то он популярен среди русской интеллигенции, которая с самого начала своего исторического существования порвала «живую связь с православной церковью, религиозным бытом миллионов простого народа и здоровым направлением восточного мистицизма»[264]264
  Шемелин Н. Религиозно-философские воззрения В. Джеймса. С. 81, 85, 98.


[Закрыть]. Московский богослов П. Страхов шел еще дальше, ассоциируя идеи Джеймса с практикой русских сект. Джеймс испытывает безусловное доверие к состояниям прямого общения с Богом. Это «по существу своему далеко не ново для христианской Церкви, легко узнающей здесь столь знакомое ей мистическое сектантство, представляющее, без сомнения, очень интересный сюжет для всестороннего научного исследования, но, однако, едва ли могущее претендовать на достоинство истинной религии»[265]265
  Страхов П. Прагматизм в науке и религии (по поводу книги В. Джеймса «Многообразие религиозного опыта») // Богословский вестник. 1910. Т. XIX. № 5.


[Закрыть].

В ХХ веке, как и в XVI, всякая попытка религиозной реформы прежде всего означала конфликт с духовной иерархией. На борьбе с народными сектами был сосредоточен особый орган Русской православной церкви, так называемая Внутренняя миссия. В отличие от своих коллег, занятых пропагандой православной религии среди иноверцев нехристианских конфессий – мусульман, буддистов и «язычников», деятели Внутренней миссии работали с христианскими расколами, сектами и ересями внутри русского народа. Внутренняя миссия была подчинена Синоду, имела своих представителей-миссионеров во многих епархиях, проводила миссионерские съезды и контролировала печатные издания: журнал «Миссионерское обозрение» и газету «Колокол». От ее имени выпускались также многочисленные учебники, пособия и брошюры. Деятели Внутренней миссии были священниками или монахами и имели высшее богословское образование, обычно получая его в одной из четырех существовавших в стране Духовных академий. Это были подготовленные профессионалы, имевшие свое место в бюрократической иерархии, занятые учетом и контролем определенной сферы жизни. В этом смысле Внутренняя миссия представляла собой один из специализированных институтов надзора над интимными чувствами людей, феномен, характерный для Нового времени[266]266
  Я имею в виду, конечно, выводы Фуко в «Истории сексуальности».


[Закрыть]. С другой стороны, работа Внутренней миссии напоминает о прежних исторических эпохах, об инквизиции и Контрреформации. Явления, которые в истории западной цивилизации были разделены столетиями, в России иногда наслаивались друг на друга, образуя своего рода историческую складку. Внутри этой складки развивались противоречивые и красочные события, совмещавшие в одном синхроническом срезе особенности разных эпох.

В складке

Примером является судьба историка русских сект Дмитрия Коновалова (1876–1947)[267]267
  Даты жизни даны по: Голубцов С. Московская Духовная академия в начале ХХ века. Профессора и сотрудники. М., 1999. С. 54–55.


[Закрыть]. В свое время известный автор[268]268
  Статья о Коновалове как «писателе» вошла в «Новый энциклопедический словарь» (Пг. Т. 22; между 1914 и 1917), что само по себе любопытно: Коновалов был автором единственной книги.


[Закрыть], скоро он оказался совершенно забыт; поэтому наряду с анализом его книги я расскажу здесь о его необычной карьере. Окончив Московскую Духовную академию, Коновалов, сын крестьянина из-под Могилева, был оставлен преподавать там греческий и французский. Впоследствии он преподавал и латинский, но его научным интересом были русские секты. Получить благословение от Академии на их изучение в полевых условиях он не сумел. Пользуясь своим статусом, он добился доступа к архивам провинциальных судов и духовных консисторий, ответственных за расследования разнообразных сектантских «преступлений». В этой своей методологии он шел по следам британских «кабинетных антропологов» (armchair anthropologists), строивших свои нарративы на основе собирания и систематизации сомнительных источников, типа миссионерских или административных отчетов. Те, правда, занимались далекими колониями; Коновалов же открывал экзотические обычаи и нравы людей, говоривших на его языке и по всем признакам принадлежавших к населению метрополии[269]269
  Вообще о подобном различии между традициями западноевропейской антропологии и восточноевропейской этнографии см.: Gellner Е. Anthropology and Politics. Revolutions in the Sacred Grove. Oxford: Blackwell, 1995.


[Закрыть]. По своему содержанию подход Коновалова тоже был отличен от модных в конце XIX века антропологических построений, вершиной которых стала «Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрезера.

Концепцию Коновалова можно описать как психологическую. Согласно его собственным словам, работа с архивными делами убедила его в том, что для изучения сект духовного образования недостаточно; и Коновалов поступил на медицинский факультет Московского университета, занимаясь там в клинике нервных болезней и на кафедре психиатрии. Любопытно представить, как днем он преподавал древние языки своим студентам в рясах, а вечерами, надев белый халат, учился осматривать истеричек.

В 1905 году в Московской Духовной академии было решено учредить новую «кафедру истории и разбора русского сектантства». На нее претендовал петербургский епархиальный миссионер Димитрий Боголюбов. Трое преподавателей Академии, включая знаменитого Василия Ключевского, дали по его поводу резко отрицательное заключение. В этой полемике столкнулись, в очередной раз обнаружив друг друга, миссионерский мир русской контрреформации – и мир академических ученых, профессионалов просвещения. Как писал один из этих рецензентов о Боголюбове,

автор спорит с грамотеями-начетчиками сам как грамотей-начетчик, а не как кабинетный ученый от лица науки. ‹…› Трудно допустить, чтобы человек, прошедший высшую богословскую школу, сам не замечал ‹…› призрачности одерживаемых такими средствами миссионерских побед. ‹…› Каковы бы ни были успехи его как практического полемиста, пересаживать приемы такой полемики в академическую аудиторию совершенно неуместно[270]270
  Журналы Собраний Совета Духовной Академии за 1905. Сергиев Посад, 1906. С. 292–312.


[Закрыть].

В противовес Боголюбову, Совет Академии обсудил на заведование новой кафедрой кандидатуру Коновалова. Она была одобрена Советом и подлежала утверждению Синодом. Впрочем, у Коновалова не было еще требовавшейся для этого высшей ученой степени, которая называлась магистерской. 24 октября 1908 года он с успехом защитил в своей Академии диссертацию «Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве». На защите Коновалов определял заглавное понятие как

своеобразное душевное волнение, разряд нервно-психического возбуждения, вызываемое искусственными религиозными упражнениями, подготовленное суровым аскетическим режимом и обусловленное ‹…› психофизической организацией самих сектантов-экстатиков[271]271
  Коновалов Д. Г. Психология сектантского экстаза // Богословский вестник. 1908. Т. 3, декабрь. С. 628.


[Закрыть].

В соответствии с принятыми правилами диссертация Коновалова была опубликована еще до защиты (в нескольких номерах «Богословского вестника» в 1907–1908 годах и отдельным изданием в типографии Московской Духовной академии)[272]272
  Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве. Ч. 1, вып. 1. Физические явления в картине сектантского экстаза. Сергиев Посад, 1908. Я пользовался экземпляром этой редкой книги из Библиотеки Академии наук в Санкт-Петербурге. На ее титульном листе дарственная надпись академику К. К. Арсеньеву, тому самому, который в рецензии на «Вехи» сравнивал статью Гершензона с практикой мистических сект.


[Закрыть]. Впрочем, как гласил титульный лист, то была лишь «часть 1, выпуск 1» задуманного исследования. Автор объяснял на защите, что представлена была часть труда, которая описывает «телесные явления сектантского экстаза в их последовательном развитии».

Экстаз сектантов на ритуальном радении описывался по симптомам. Так психиатр или, скорее, невропатолог описывает болезненные состояния: возбуждение кровеносной системы, секреторной функции, пищеварения и в особенности дыхания; движения разного рода; наконец, возбуждение функций речи. Вращения и говорение сектантов Коновалов рассмотрел на фоне исторической перспективы, начиная с первохристиан и кончая современными православными ритуалами. Сектанты отождествляют экстатические переживания с действием Святого Духа. Приобщаясь к Духу, индивиды становятся «живыми богами» и выполняют в общине функции лидеров. Поэтому с феноменом экстаза связаны социальные механизмы жизни общин. На основе такого анализа автор собирался разобраться и в спорных проблемах происхождения русских сект. Но уникальным качеством этой единственной дошедшей до нас «части» его труда был обильно документированный, содержавший множество колоритных подробностей и архивных выписок, свод исторических сведений о телесных симптомах религиозного экстаза. Прошло столетие, но никто лучше, подробнее и серьезнее не написал о русских сектах.

Московский хлыст XVIII века показывал на следствии: его сердце во время радения «трепетало аки голубь». Кавказские шалопуты во время пения псалмов сначала краснели, а потом «бледнели как полотно». Арзамасский хлыст 1850‐х во время молитвы чувствовал в своих внутренностях «аки огнь палящий». У скопческого пророка во время радения на губах выступала пена. В сотнях красноречивых примеров из области дыхания сектанты пыхтят и фыркают, зевают и икают, плачут и смеются, издают разного рода стоны, крики и вопли. С не меньшими деталями исследуются движения сектантов: местные движения (глаз, губ, языка и головы; рук и плеч; потягивания, вставания, притопывания, коленопреклонения); локомоторные движения (хождение, беганье, прыганье и скаканье); и, как основная часть ритуала и комбинация прочих его элементов, – вращения. Вся эта колоритная картина описывалась с помощью классификационных сеток, смоделированных по медицинским образцам. К примеру, все изменения дыхания разделяются на простые, смешанные и осложненные. «Осложненные спазмы» далее классифицируются по своим речевым признакам: они включают в себя либо нечленораздельные звуки, либо же отрывочные слова и фразы. Потом анализ доходит до самой речи.

Оппоненты, слушатели и читатели Коновалова, до того знакомые с нравами и верованиями русских сект исключительно по миссионерским их толкованиям, испытали немалое удивление. Изложение обычно концентрировалось на критике сектантских учений о троице, о человекобожии, о браке и так далее. В трактовке Коновалова сектоведение переключалось с идейной пропаганды на научное описание; с богословских рассуждений – на примеры кабинетного этнографа, снабженные сотнями документальных ссылок; с исключительного интереса к содержанию – на почти столь же исключительный интерес к форме религиозных переживаний. Вслед за Джеймсом Коновалов больше интересовался крайними и шокирующе резкими, чем умеренными, случаями[273]273
  Как писал Джеймс, «сущность религиозного опыта ‹…› ярче всего выражена в самых односторонних, ненормально ярких и интенсивных религиозных переживаниях» (Джеймс В. Многообразие религиозного опыта. С. 50).


[Закрыть]. Одновременно с Дюркгеймом Коновалов открывал для себя религиозное значение группового экстаза и человеческого тела. Как писал Марсель Мосс, суммировавший эту традицию, «тело есть первый и наиболее естественный инструмент человека», и потому явления духовной и социальной жизни находят свое первое выражение в техниках тела[274]274
  Мосс М. Техники тела // Общества. Обмен. Личность. М.: Вост. лит., 1996. С. 249.


[Закрыть]. В историческом развитии ритуала телесные его аспекты обогащаются опытом более тонких переживаний. Телесные ощущения видоизменяются, индивидуализируются, но никогда не вытесняются из религиозного опыта.

Вместе с новейшей наукой о религии Коновалов подчеркивал не уникальность той или иной религиозной группы (для чего материал русских сект давал большие возможности), а, наоборот, универсальность описываемых механизмов[275]275
  Уже были опубликованы знаменитые ныне «Запрет инцеста» Дюркгейма (1897), «Многообразие религиозного опыта» Джеймса (1902) и «Протестантская этика» Макса Вебера (1905). Еще не были созданы «Элементарные формы религизоной жизни» Дюркгейма и «Тотем и табу» Фрейда (1913).


[Закрыть]. Явления экстаза примерно в тех же телесных формах, что и у русских хлыстов, известны у шейкеров, у ранних квакеров, у пятидесятников и в других протестантских сектах. За пределами христианства кружения входят в экстатический ритуал шаманов, дервишей, суфиев. В рамках российской науки компаративистский пафос Коновалова был совершенно необычен. На одной и той же странице он выявлял аналогичные проявления экстаза (судорожные сокращения лицевых мышц) в описаниях южнорусских хлыстов, американских шейкеров, французских истеричек, пророка Магомета и еще Катерины из повести Достоевского «Хозяйка»[276]276
  Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз… С. 63.


[Закрыть]. Непрерывные сравнения между русскими и протестантскими сектами, более редкие сопоставления с язычниками и шаманами, аналогии с психиатрической клиникой – все это шокировало читателя. Самой опасной была аналогия между ритуалами русских сект и ранних христиан. Православная церковь признавала христиан первых веков, в отличие от католических святых и протестантских мистиков, своими святыми предшественниками; поэтому сопоставление с ними сектантов-еретиков оказывалось кощунственным.

Несмотря на полученные Коноваловым начатки медицинского образования, он не стремился медикализировать религиозные феномены, объявляя сектантов психопатами или дегенератами (что уже пытались сделать некоторые его предшественники по изучению русских сект, в частности киевский психиатр Иван Сикорский). В отличие от современной ему психиатрии Коновалов интерпретировал описанные им феномены так, чтобы понять тот смысл, который придавали им сами герои. Дыхательные симптомы важнее других телесных функций потому, что дыхание символически связано со Святым Духом. Миссионерское богословие, имевшее свое представление о догматической норме и стремившееся ограничить отклонения от нее дисциплинарными мерами, было сродни психиатрической медицине с ее жесткой моделью здоровья и рецептами на все случаи его нарушений. Коновалов вслед за Джеймсом стремился уйти от оценочных суждений (и прямо следующих за ними насильственных действий) на обетованную землю академического знания, чистой дескрипции. Для своего эпистемологического упражнения, однако, русский исследователь избрал экзотическую и очень опасную область. Принципиальное отличие его психологического подхода от подхода психиатров с трудом воспринималось современниками. Один из официальных оппонентов на его защите, профессор П. П. Соколов, преподававший психологию в Московской Духовной академии, говорил в своем отзыве:

Мы видели ту общую схему, при помощи которой автор классифицировал физические обнаружения сектантского экстаза. Сама по себе эта схема не нова: г. Коновалов, очевидно, заимствовал ее у психиатров из их обычной клинической картины большой истерии. Но является совершенно новой попытка детального применения этой схемы к изучению сектантского экстаза. ‹…› До сих пор никто из исследователей русского сектантства не обладал такими разносторонними знаниями, какими обладает г. Коновалов: психиатры, за немногими исключениями, не знали сект, а сектоведы (уже без всяких исключений) не знали психиатрии[277]277
  Журналы Собраний Совета Духовной Академии за 1909. Сергиев Посад, 1910. С. 423.


[Закрыть].

Московский миссионер И. Г. Айвазов упрекал Коновалова как раз за то, за что хвалил его московский психолог Соколов. Критик вводил в обсуждение тему, которая кажется неожиданной в дебатах почтенных преподавателей Духовной академии:

Взгляд г. Коновалова на все внешние проявления религиозного экстаза у сектантов как на следствие того или другого состояния их организма глубоко неправилен. Этот взгляд материалистичен. Изучая психиатрию, г. Коновалов стал рабом ея ‹…› тогда как психиатрия является одною из самых хаотических наук. ‹…› Но душа сектантов осталась у автора совершенно в стороне. А между тем на нее-то и должен был обратить внимание богослов. Не за исследование же «отрыжки» академия дает степень магистра богословия?! ‹…› О каком «религиозном экстазе» говорят гг. Коноваловы, Соколовы ‹…›, когда их нравственному пониманию доступен только один экстаз – кувыркание перед еврейским золотом![278]278
  Русская земля. 1908. Т. 809; также в брошюре: Айвазов И. Г. К диссертации Коновалова «Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве». М.: Русская печатня, 1909. С. 6.


[Закрыть]

Защитники Коновалова тоже не стеснялись в выражениях. Соколов так характеризовал Айвазова:

развязный, невежественный и плохо говоривший по-русски молодой человек ‹…›, принимавший весьма горячее участие в деятельности московских союзов истиннорусских людей. ‹…› В общем г. Айвазов произвел на присутствующих скорее комичное впечатление[279]279
  Соколов П. Власть тьмы // Московский еженедельник. 1908. 15 ноября. С. 36.


[Закрыть].

Психологи

Я полагаю, что источником нового подхода Коновалова была теория эмоций Уильяма Джеймса и его прагматический подход к истории религии. Но Коновалов ссылается на Джеймса среди сотен других авторов, поэтому доказательство моей гипотезы потребует довольно сложной аргументации. Проблема осложняется тем, что работа Коновалова была написана до выхода в свет русского перевода «Многообразия религиозного опыта» (Коновалов ссылается на английское издание), а также тем, что философские идеи, по существу сходные с прагматизмом Джеймса, были известны в начале века и под другими именами. Эрнест Геллнер рассматривал сходную проблему применительно к знаменитому польскому, впоследствии британскому антропологу Брониславу Малиновскому. Отмечая сходство между подходами Малиновского и Джеймса, Геллнер утверждал, что Малиновский перенял свой «функционализм» не из прагматизма Джеймса, а из эмпириокритицизма Эрнста Маха, о котором в 1910 году Малиновский писал диссертацию[280]280
  Предположение о связи Малиновского с Джеймсом см.: Leach Е. Man and Culture. London: Firth, 1957. Р. 121; опровержение этой гипотезы см.: Gellner Е. Culture, Identity, Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. Ch. 4.


[Закрыть]. Добавлю, что примерно тогда же о «родстве» между прагматизмом Джеймса и эмпириокритицизмом Маха рассуждали в России[281]281
  Франк С. Прагматизм как философское учение // Русская мысль. 1910. Май. С. 113.


[Закрыть].

Мы обретем более твердую почву, если с собственно философского уровня спустимся этажом ниже, на уровень психологических спекуляций. Теория эмоций Джеймса в России была известна еще в 1896 году из перевода его «Психологии». Она стала популярной более всего благодаря парадоксальности выводов, которые ассоциировались с материализмом и даже нигилизмом. Согласно этому построению Джеймса, сущность эмоции не в вызвавшем ее предмете и не в качестве переживания, а в его физической форме. Телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием факта, его вызвавшего, а осознание этого возбуждения вторично и необязательно. В 1914‐м одессит Николай Ланге в своей «Психологии» замечал, что теория эмоций Джеймса «так общеизвестна, что мы можем ограничиться самым кратким ее изложением»[282]282
  Ланге Н. Н. Психический мир: Избранные психологические труды. М.: Ин-т практической психологии, 1996. С. 286–288.


[Закрыть]. И действительно, знаменитые парадоксы Джеймса пересказывались из одного русского учебника психологии в другой: мы не потому плачем, что опечалены, а потому опечалены, что плачем; мы не потому боимся, что испуганы, а потому боимся, что дрожим. Идея эта подвергалась обязательной критике. Ланге упрекал Джеймса в «узком радикализме» именно за теорию эмоций, а двадцать лет спустя Выготский все еще писал о «парадоксальном», «радикальном» и «фальшивом» ее характере[283]283
  Выготский Л. Учение об эмоциях: Историко-психологическое исследование // Выготский Л. Собрание сочинений / Под ред. М. Г. Ярошевского. М.: Педагогика, 1984. Т. 6. С. 113, 119, 133.


[Закрыть].

Именно теория эмоций Джеймса была основанием для радикального сектоведения Коновалова. Если сектанты считали, что они стонут, дрожат и кружатся потому, что в своем экстазе видят Духа Святого, то Коновалов переворачивал их аргументы. Согласно Коновалову, сектанты потому переживают свой экстаз, что особенным образом стонут, дрожат и кружатся. Так Джеймс переворачивал логику человеческих эмоций. Например, в главе «Возбуждение пищеварительного аппарата» Коновалов рассказывал:

некоторые сектанты-мистики говорят, что в моменты экстатического возбуждения они ощущают какое-то трепетание в животе или в утробе, которое будто бы производит в них св. Дух. ‹…› Например, Прасковья Першенкова (19-летняя крестьянка деревни Каширки, Кирсановского уезда) рассказывала на следствии 1851 года ‹…›: «У меня духовником Агап Александров, мы с ним сошлись по духу год тому назад, потому что у него и у меня дух трепещется в животе ‹…› это я знаю по тому, что у себя я чувствую, а у него вижу, как он трепещется»[284]284
  Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве. С. 45.


[Закрыть].

В отличие от своих героев Коновалов не верит, что дрожь живота есть следствие работы в нем Святого Духа; но вместе с сектантами он верит в их дрожь как физическое явление. Сектанты возбуждают в себе религиозный экстаз, который есть особенная работа их тел. Он проявляется в конкретных, физически ощутимых симптомах. Воспринимая обычными своими органами чувств экстатическую дрожь собственного живота или живота партнера, сектанты интерпретируют эти явления как свидетельство присутствия в их теле Святого Духа. Комбинированным действием религиозного научения, аскетической жизни и группового давления сектанты вырабатывают у себя особую чувствительность к такого рода состояниям тела. Джеймс сказал бы, что их органы, в данном случае животы, работают как резонаторы их религиозного чувства. Коновалов даже склонен полагать, что телесная чувствительность является определяющей характеристикой: сектантов можно отличить по способности их тел к реагированию на духовные стимулы.

Неудержимой наклонностью сектантов живо реагировать на религиозное пение выделением слезных желез, всхлипываниями и телодвижениями иногда с успехом пользовались для определения их принадлежности к мистико-экстатическим сектам[285]285
  Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве. С. 23.


[Закрыть].

Наряду с теорией эмоций Джеймса для Коновалова была важна трактовка классического вопроса о соотношении полового и религиозного чувства; именно в этой связи Коновалов ссылался на «Многообразие религиозного опыта» в его нью-йоркском издании 1903 года[286]286
  Там же. С. 72.


[Закрыть]. В отношении хлыстов эта проблема была особенно важна в связи с обвинениями в том, что их экстатический обряд заканчивался ритуальным групповым сексом – «свальным грехом». История этих обвинений началась с XVII века, развивалась трудами православных миссионеров и достигла высшей актуальности одновременно с выходом в свет книги Коновалова: враги Григория Распутина считали его хлыстом, обвиняли в разврате и объясняли его предполагаемый разврат его предполагаемым хлыстовством. Джеймс в первой же главе своего труда спорил с теорией, которая интерпретирует религию как продукт полового инстинкта. «Эта теория ускользает от точной формулировки ‹…› и существует только в намеках», – писал Джеймс в 1903 году; фрейдовская классика, которая даст формулировку этой теории, не была еще написана. Излагая смысл центрального для его труда понятия подсознательное (subconsciousness), Джеймс ссылался на Фрейда лишь среди полудюжины других авторитетных для него психологов.

За несколько лет, прошедших между публикациями американского оригинала и его русского перевода, русская мысль испытала влияние психоанализа. Теперь переводчики и читатели Джеймса ассоциировали связь пола, культуры и религии именно с Фрейдом. Редактор русского перевода снабдил джеймсовский пассаж о подсознательном развернутым примечанием. Вставив ссылку на работы Фрейда и Брейера по истерии, у Джеймса отсутствовавшую, Лурье писал:

школа Фрейда ‹…› все больше привлекает к себе внимание. О терапевтическом значении «психоанализа» Фрейда могут судить лишь врачи-специалисты, но что теоретическое значение учения новой школы велико и что с ним проникла как бы свежая струя в науку о духе, вряд ли может подлежать сомнению (Примеч. редактора перевода[287]287
  Джеймс В. Многообразие религиозного опыта. С. 192, примеч. По этой же причине первая глава, которая в оригинале называется «Religion and Neurology», в русском переводе была названа «Религия и невроз».


[Закрыть]).

На фоне многих фактов, говорящих о популярности Фрейда в России 1910‐х годов[288]288
  См.: Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. СПб.: Медуза, 1993. Гл. 2.


[Закрыть], это свидетельство указывает на влияние психоанализа непосредственно на круг «Русской мысли». Что касается Коновалова, то в ключевом для его работы вопросе о соотношении полового и религиозного чувств он в точности следовал за Джеймсом. В отличие от фрейдовского монизма, стремившегося любой ценой свести разные явления жизни к единому источнику, джеймсовский плюрализм удовлетворялся описанием явлений, равноправных по своему значению и спокойно сосуществующих друг с другом. Метафоры дыхания, движения, питания не менее значимы и распространены, чем метафоры любовной страсти, утверждал Джеймс[289]289
  Джеймс В. Многообразие религиозного опыта. С. 26, примеч.


[Закрыть]. Так действовал и Коновалов. Не заботясь о том, чтобы редуцировать разнообразные проявления религиозного экстаза к некоей единой энергии, он стремился дать исчерпывающий перечень самих этих проявлений. К примеру, он цитировал колоритное наблюдение протоиерея Зотикова из жизни закавказской секты:

В собрании прыгунов ‹…› женский пол, как бы насилуемый духом бездны, кривляется телом, выдавая оное то вперед, то назад на подобие действий блудниц[290]290
  Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз… С. 77; цитируется сообщение в «Церковном вестнике» (1889. № 30. С. 256).


[Закрыть].

Путь к интерпретации этого ритуала как субститута сексуального удовлетворения кажется самоочевидным; заметим, однако, что этот способ понимания совпал бы с тем, как воспринимали нравы русских сектантов их злейшие враги – миссионеры. Коновалов сравнивал наблюдавшиеся у женщин-прыгунов движения с классическими французскими описаниями истерического припадка – «страстными позами», ритмическими движениями таза и прочими «expressions passionnées». Но он сразу опровергал эту трактовку, которая его читателям несомненно казалась бы фрейдистской, в точности следуя правилу Джеймса: «когда дело идет о понимании религии, возможен только один путь – изучать непосредственное содержание религиозного сознания»[291]291
  Джеймс В. Многообразие религиозного опыта. С. 27, примеч.


[Закрыть]. Согласно Коновалову,

за отсутствием в сообщении протоиерея Зотикова указаний на эротические галлюцинации и действительное половое возбуждение сектанток, производивших на молении соблазнительные движения таза, – нет решительных оснований считать последние сладострастными движениями[292]292
  Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз… С. 79.


[Закрыть].

Проблема немедленно подверглась новым обсуждениям. Саратовский психиатр Н. И. Старокотлицкий в статье 1911 года подробно разбирал теорию религии Джеймса, теорию истерии Фрейда, материалы Коновалова, газетные сообщения о Распутине и, наконец, собственные клинические наблюдения над «религиозно-эротоманическим помешательством» сектанта-хлыста. Джеймс и Коновалов неправы, утверждал Старокотлицкий. Сексуальные метафоры важнее других, потому что указывают на общий источник всякого религиозного переживания[293]293
  Старокотлицкий Н. И. К вопросу о воздействии полового инстинкта на религию (в связи с описанием случая религиозно-эротоманического помешательства) // Журнал невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова. 1911. № 2/3. С. 284.


[Закрыть]. Радикально настроенный психиатр был озабочен мистико-эротическими исканиями, которые, как он писал, последовали за «освободительным движением» недавнего прошлого. Половая теория религии, которая объединяла оба явления и противопоставляла их публичной политике, казалась инструментом борьбы с реакцией.