Текст книги "Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах"

Путней и Putney

Свою юношескую мечту об Америке Герцен выразил в давней, 1839 года, драме об Уильяме Пене, знаменитом квакере и основателе Пенсильвании. Уезжая в Америку, Пен говорит своему учителю, основателю квакерства Джорджу Фоксу:

 
Вот нам обетованная страна ‹…›
Там, вольные, мы оснуем общину
На равенстве, и братстве, и любви.
Не как испанцы, мы туда поедем ‹…›
Не с алчностью британских торгашей ‹…›
А как апостолы живого слова ‹…›
Вдали от европейских поселенцев[208]208
  Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 1. С. 243.


[Закрыть].
 

Герой настойчиво противопоставляет себя европейским поселенцам; и правда, Герцен пишет русскую утопию, помещая ее на американскую почву и рассказывая от лица британского квакера. Пен был далек по рождению, но вера его была близка, и собственная судьба представлялась Герцену сходной. Сектантскую общину Катерины Татариновой, к которой принадлежал ближайший в эти годы друг Герцена Александр Витберг, нередко называли «русскими квакерами»; и наоборот, когда Павел Свиньин во время своего путешествия по Америке попал на собрание квакеров, он сравнивал их танцы и прыжки с петербургской общиной Татариновой.

Герцен и жившая с ним Наталья Огарева читали «Что делать?» летом 1867-го. «Это очень замечательная вещь – в ней бездна отгадок и хорошей и дурной стороны ультранигилистов», – писал Герцен Огареву, обдумывая специальную статью о «Что делать?» (которую в конце концов написал, но так и не опубликовал Огарев). Отмечая недостатки литературной формы, Герцен соглашался с Чернышевским в главном: что изображенный в нем сексуальный порядок лучше того, что есть в жизни, и что текст стоит сопоставлять с собственной домашней реальностью: «много хорошего, здорового, воспитательного. Он оканчивает фаланстером, борделью – смело ‹…› Дома – ни то, ни се»[209]209
  Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 29, кн. 1. С. 174, 167–168, 237. Примеч.: Т. 19, кн. 2. С. 657.


[Закрыть].

В это время, летом 1867 года, Герцен находился в трудной личной ситуации; невозможность ее разрешить и обращала его к размышлениям на тему «Что делать?». «Я и тебе делаю вопрос тот же, как Natalie: что делать? Я решительно готов на все. Ведь переездом в один дом – того, о чем ты говоришь, не исправишь», – писал он Огареву о трудностях своей жизни с его, Огарева, женой. «Если б Natalie меня слушалась – без всяких артелей и фаланстеров, все шло бы гладко, как в Putney», – надеялся Герцен.

В английском городке Putney Герцен и Огаревы жили общиной в 1856–1858 годах. С точки зрения Огарева, жизнь в Putney под Лондоном вовсе не была гладкой, и он не скрыл своего удивления в связи с формулой Герцена[210]210
  Там же. С. 173–174, 170.


[Закрыть]. В ответном письме последнего очевидно смущение. Putney опять связывается с идеей общей брачной жизни, но теперь Герцен подчеркивает неосуществимость этого проекта: «что я писал о Путнее и что хвалил, во-первых, я забыл, а во-вторых, наверное, ничего не хвалил. ‹…› Насчет общего житья и думать нечего. Мало ли какие хорошие вещи могут мечтаться – неужели ты все еще не сообразил всю ширь невозможности»[211]211
  Ответное письмо Огарева опубликовано в: А. И. Герцен. Литературное наследство. М.: Изд-во АН СССР, 1941. Т. 39/40, кн. 1. С. 462.


[Закрыть].

В английском Putney началась драматическая связь Герцена с Натальей Огаревой, которая мыслилась как «единение трех личностей во имя четвертой, отсутствующей»: брак четырех, только жена самого Герцена в это время была уже покойной. За десять с небольшим лет до этого в Putney в Новой Англии начался такой же «сложный брак» Нойеза и его жены с другой супружеской парой. По американскому городку Putney община Нойеза называлась The Putney Community. Община Нойеза в его Putney бурно, хотя и не без неприятностей, росла и крепла, пока не переместилась в новое место. Неопределенная ситуация, сложившаяся в герценовском Putney, тоже продолжалась много лет, хотя и тут герои переехали. У Огарева со временем появилась любовница, перевоспитанная им лондонская проститутка Мэри; в целях воспитания Огарев, в частности, давал читать ей Оуэна[212]212
  Воспоминания и записки Н. А. Тучковой-Огаревой // Архив Н. А. и Н. П. Огаревых / Собрал и подгот. к печати М. Гершензон. М.; Л.: ГИЗ, 1930. С. 264.


[Закрыть]. К 1867 году Огарев хотел вновь соединиться с Герценом и жить одним домом, всем вместе – со своей подругой Мэри и с женой Натальей, ставшей подругой Герцена. Тут в переписке и упоминается Putney.

Из письма Герцена, в котором упоминалось Putney, ясно, что мысли автора в этот момент обращены к Америке: «Не съездить ли в Америку – меня подмывает». Желание было устойчивым, и спустя время Герцен собирался «отпроситься года на два в Америку одному». Он имел к этому деловой повод – купленные им американские акции. «Северная Америка пышет здоровьем, но многое в ней сыро и не обтерлось»; авангард прогресса теперь не Франция и даже не Англия, а Америка, писал Герцен несколько дней спустя. «В Америке мы одержали викторию», – сообщал он Огареву, когда его ценные бумаги поднялись в цене; но сразу, уже без деталей, добавлял: «Дома все печально – теперь Natalie решается ехать не в Россию, а в Америку. И говорит пресерьезно»[213]213
  Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 29, кн. 1. С. 171, 314, 229–230.


[Закрыть]. В этом контексте и надо понимать странную ссылку Герцена на фаланстеры и Putney.

Совпадение географических названий, конечно, являлось не более чем случайностью; но легко представить себе, с каким чувством Герцен осмыслял это совпадение. То было предзнаменование его собственной драмы, а может быть, и модель ее решения. Там, в Америке, удалось осуществить то, о чем мечтал Чернышевский, и то, что пытались сделать в своих семьях Герцен и Огарев; но это наталкивалось на трагические и непреодолимые препятствия в собственной жизни. Герцен восхищался американскими коммунами Оуэна; знал он и опыты фурьеристов, в частности то, что они «принимали все формы брака – от самого постоянного до самого ветреного». Для Огарева, как мы видели, аналогия между американскими и русскими сектами была ключом к тому, что происходило в России. Знали ли в кругу Герцена об эксперименте Нойеза и о его общине в Putney? В начале 1867 года в Англии вышла рассказывавшая о нем книга Диксона «Новая Америка», сразу ставшая скандально известной. Предисловие к очередному, 6‐му изданию «Новой Америки» кончалось цитатой из Нойеза:

Суд над рабством шел на сцене последние тридцать лет. Эта катастрофа завершена, она сыграла свою роль, и занавес пал. Нойез ‹…› выходит вперед и говорит всей Америке и всему миру: «Леди и джентльмены, следующим спектаклем будет СУД НАД БРАКОМ»[214]214
  Уже 18 февраля 1867 года Нойез писал о книге Диксона в номере своей газеты «Oneida Circular»; в марте 1867‐го Диксон в Лондоне отвечал на критику Нойеза. Ответ Диксона был помещен в редактировавшемся им журнале «The Atheneum» и потом в: Dixon W. H. Note to the Sixth edition // Dixon W. H. New America. London: Hurst and Blackett, 1867. Vol. 1. P. X–XVI. Информация о Нойезе, Putney и его «библейском коммунизме» была доступна и раньше; до того как Диксон приехал в Онайду в августе 1866-го, он, по словам Нойеза, «читал некоторые из наших публикаций в Британском музее», приобретенные около 1855 года (Noyes J. H. Dixon and his Copyists. A Criticism. Published by Oneida Community, 1874. Р. 3, 17; републиковано в: Noyes J. H. Male Continence (and other essays). New York: AMS Press, 1974). Источником могла быть и разоблачительная книга преподобного Истмена, священника из американского Putney: Rev. Eastman Н. Noyesism Unveiled. A history of the sect selfstyled Perfectionists, with a summary view of their leading doctrines. Brattleboro: published by the author, 1849. Русских социалистов в Лондоне могла привлечь и ранняя книга самого Нойеза: Bible Communism. A compilation from the annual reports and other publications of the Oneida Association. Brooklyn, 1853.


[Закрыть].

Журналист, путешественник и издатель Уильям Хепворт Диксон в течение многих лет (1853–1869) был главным редактором лондонского литературно-критического обозрения The Atheneum. Тогда он и открыл для английской публики жившего в Лондоне, но писавшего по-русски Герцена. Внимание Диксона первоначально привлекла статья Герцена «Юрьев день», посвященная бедам крепостного права. Высоко оценивая статью Герцена в таких терминах, как «generous» и «eloquent», а самого его называя «one of the most cultivated Muscovites», «Атенеум» не соглашался с герценовским социализмом: крестьян можно освободить и без обобществления, считал Диксон. Чуть позже, в 1855 году, в его газете был восторженно отрецензирован первый том «Былого и дум»[215]215
  Dixon W. H., Watts T. J. Prison and Banishment. From the Memoirs of Iskander // The Atheneum. 1855. 6 January. № 1419. Р. 7–9; историю этой статьи и архивное свидетельство ее авторства см.: Partridge М. Alexander Herzen and the English Press // The Slavonic and East European Review. 1958. Vol. 36. № 87. Р. 455–456.


[Закрыть]. К этой похвале Герцен, чувствовавший себя изолированным от английской культурной жизни, отнесся, по его собственным словам, «с особенной благодарностью»; «умный, ученый The Atheneum» – так писал Герцен о газете Диксона. Владельцем газеты был Чарльз У. Дилке, автор идеи Первой международной выставки 1851 года в Лондоне, которая включала в себя Хрустальный дворец (Crystal Palace), ставший символом новой утопии. Дворцом любовались во время своих визитов в Лондон и Нойез в 1851‐м, и Чернышевский в 1859 году; видела этот дворец и Вера Павловна в своем четвертом сне.

Духовные жены: новая Америка, свободная Россия

«Новая Америка» Диксона, Америка после Гражданской войны – это страна сект. Объехав северные и центральные штаты в 1863 году, Диксон не заинтересовался ни индустрией, ни демократией. Автора и его викторианского читателя магнетизировали американские эксперименты над сексом и браком. Из двух томов «Новой Америки» первый посвящен в основном мормонам, а большая часть второго тома оказалась поделена между шейкерами и библейскими коммунистами. В целом Диксон осуждает эксперимент Нойеза с высоты английской морали; но детали, сообщаемые им на полутораста страницах, посвященных Нойезу, поражали воображение. За восемью британскими изданиями последовали три американских и в России сразу была переведена «Новая Америка». Лидер библейских коммунистов мог быть благодарен Диксону за рекламу его опыта. Рассказывая о внешности Нойеза, Диксон сравнивает его с Карлайлом; рассказывая об Онайде, в которой провел несколько дней, он описывает «мир, порядок, красоту и материальное благополучие» общины; излагая свои разговоры с женщинами, живущими «сложным браком», он делает акцент на их правах, которые «больше того, что предоставляется законом». Наконец, Диксон делает справедливый вывод: на фоне неудач многих утопических проектов в Англии, Германии и Америке успех Нойеза является исключительным в истории мирового коммунизма. Диксон полно и точно излагает доктрину Нойеза и практику его общины, опустив только технику полового акта без эякуляции. За это Нойез упрекнул Диксона, считая это открытие научной основой своего коммунизма, а Диксон отвечал, что «мир вряд ли готов для таких заявлений в популярной книге». Вообще, сексуальную сторону жизни Онайды Диксон излагал с немалым смущением, а в ключевых моментах предпочитал цитировать манифесты Нойеза:

В противоположность теориям сентиментальных романистов, коммунисты верят ‹…›, что привязанности можно контролировать и можно ими руководить. ‹…› Они полностью отвергают идею, что любовь – это неизбежная фатальность. ‹…› Они верят, что все дело любви и все ее выражения должны быть подвергнуты просвещенному самоконтролю. ‹…› Двоим нежелательно быть привязанными исключительно друг к другу, ухаживать и идеализировать друг друга. ‹…› Каждая женщина вольна отказать любому из мужчин в своем внимании. ‹…› Мужчинам лучше приглашать женщин ‹…› через посредство третьей стороны[216]216
  Dixon W. H. New America. London: Hurst and Blackett, 1867. Vol. 1. P. 420–421.


[Закрыть].

Вдохновив своих читателей «Новой Америкой», Диксон чувствовал себя Колумбом нового сексуального порядка. Он рассказывал своим викторианским читателям о жизни, прямо противоположной тому, что для них было привычно и доступно. Новые реальности, открытые им среди американских пространств, волновали его все более, и в Англии ему не сиделось. Уйдя в 1869 году из «Атенеума», он решил всецело посвятить себя путешествиям и травелогам. Куда бы ни ездил этот путешественник, он везде находил свой предмет. Побывав в Кенигсберге, Диксон выпускает книгу «Духовные жены», в которой сопоставляет наблюдения «Новой Америки» с переоткрытым им «готическим опытом». В обманчивой тиши Старого Света Диксон обнаружил новые воплощения противоречивых идей, с которыми познакомили его американские шейкеры, мормоны, коммунисты. На его глазах прусские адвентисты ожидали второго пришествия Христа, требуя от женщин «поцелуев Серафима»; согласно его разысканиям, двое протестантских священников были осуждены за полигамию в 1842 году в Кенигсберге; здесь же, среди студентов Канта, Диксон нашел европейского предшественника Нойеза. Им оказался Иоганнес Вильгельм Эбель, прусский мистик начала XIX века; Диксон возводил его пиетизм прямо к средневековым Братствам свободного духа[217]217
  Dixon W. H. Spiritual Wives. London: Hurst and Blackett, 1868. Выводы Диксона не были вполне безумны; они повторены спустя почти столетие в: Knox R. A. Enthusiasm. A Chapter in the History of Religion. New York and Oxford: Oxford University Press, 1950. Р. 567–573.


[Закрыть]. В этой новой версии истории Эбель и Нойез были, каждый на своих материках, лидерами великого «тевтонского оживления». В процессе участвовали также Гёте и Сведенборг, нашедшие каждый свою форму для «древнего готического инстинкта»; этот инстинкт по-прежнему питает воображение тевтонцев Нового и Старого Света, «тут порождая многоженство, там – отрицание страстей, а там опять – самые дикие явления свободной любви». Латинская раса смирилась с брачными ограничениями, наложенными на нее католической верой; но «готический инстинкт» тевтонцев заставляет их бороться с моногамным браком, и они победят его так же, как они отвоевали у латинян Америку. Этим прогнозом заканчивалась книга Диксона.

Расовый смысл его теории смягчался неопределенностью всех ее ключевых понятий. Что такое «тевтонцы», какого брака они ищут и какова их «готическая» вера? Ключи к этим проблемам казались спрятанными в России, которую Диксон знал по переводам Герцена. Травелог 1870 года демонстративно назван «Свободная Россия». Как «Новая Америка» сражается с не названной в ней «Демократией в Америке» Токвиля, так «Свободная Россия» опровергает «Россию в 1839 году» Кюстина. Диксон писал в предисловии, что поездки в Россию позволили ему «оценить реформы, которые преобразовывают японскую империю Николая в Свободную Россию»[218]218
  Dixon W. H. Free Russia. New York: Harper, 1870. Р. III.


[Закрыть]. Действительно, книга Диксона написана с большей симпатией к России и русским, чем книга де Кюстина; но и она не понравилась русским властям. Ответом на книгу Диксона явился судебный иск за клевету и еще восхваляющая русские реформы книга с не менее символическим названием «Россия в 1870 году»[219]219
  Barry Н. Russia in 1870. London: Wyman and sons, 1871 (первая глава посвящена ошибкам Диксона).


[Закрыть].

В отличие от своего французского предшественника, который сразу приплыл в Кронштадт, Диксон прибыл в Россию традиционным английским путем, через Архангельск, а потом ехал и смотрел. О столицах и чиновниках в его книге едва упоминается. Вся книга посвящена российским губерниям и деревням, а в них – крестьянам и сектантам; общинным обычаям, которые автор называет «коммунистическими»; паломникам и монахам; бунтующим студентам и полуграмотным священникам; инородцам, иноверцам, еретикам. Царь-реформатор появляется лишь однажды, на последних страницах, молчаливый и загадочный, в Петропавловском соборе, у могил своих несчастных предков. Свободная Россия – страна крестьянской демократии, этнического разнообразия и повсеместного религиозно-политического напряжения. Такой взгляд на Россию был нов для недавних читателей Кюстина; однако Диксон воспроизводил оценки менее известного своего предшественника, Августа Гастгаузена, который в николаевской России увидел то же очарование – и те же беды, – что Диксон в России эпохи реформ. Из «Свободной России» европейский читатель-русофил вновь, и с новыми подробностями, узнал о любимых им русских историях: о том, как император Александр I и его брат Константин стали святыми бродягами; как в Крымскую войну соловецкие монахи отогнали английские крейсера своими молитвами; как самые неграмотные из крестьян решают свои проблемы при помощи самого демократического из институтов.

Самые революционные люди в Европе

Русский травелог Диксона имел два измерения, две задачи. С одной стороны, это географическое продолжение «Новой Америки», проверка ее расово-сексуальных выводов на материале другой культуры. С другой стороны, Диксон продолжал свой диалог с Герценом, который был для англичанина важным и спорным авторитетом по русским вопросам. Диксон поехал в Россию вместе с сыном своего патрона и товарища по строительству Хрустального дворца, редактированию «Атенеума» и путешествию по Америке. То был Чарльз Дилке, умерший в Петербурге в мае 1869 года, будучи там британским комиссаром на выставке садоводства; ему посвящена «Новая Америка». «Свободная Россия» была задумана Диксоном вместе с девятнадцатилетним сыном Дилке, который был по-гамлетовски одержим местом смерти отца. Чарльз Дилке младший уже бывал в России, а теперь просил совета у Герцена в октябре 1869 года. Русский эмигрант был встречей «бесконечно доволен. Светлый, прямой, образованный англичанин. ‹…› Он был в Сибири и у донских казаков, в Таганроге и на Севере. ‹…› Я уверен, что его книга о России будет хороша», – писал Герцен о новом владельце «Атенеума»[220]220
  Герцен А. И. Полное собрание сочинений. Т. 9. С. 267; Т. 8. С. 399; Т. 30, кн. 1. С. 220.


[Закрыть].

Младший Дилке действительно жил потом в русской деревне, изучая язык и нравы; но книгу о России написал Диксон, и вряд ли она понравилась Герцену.

Диксон признает, что «деревенская республика» – так он называет общину – действительно уникальна; она существует только там, где живут русские. «Что это – Аркадия, Утопия, Новый Иерусалим, ферма Брук, Онайда, Остров любви?» – в своих терминах задает автор тот самый вопрос, которому Герцен и следующие за ним поколения русских социалистов посвятили жизни. Но он сразу видит разницу. Земля тут принадлежит общине, как у шейкеров, у библейских коммунистов или у левых интеллектуалов с фермы Брук; но, в отличие от американских экспериментаторов, русская община придерживается самых патриархальных взглядов на секс, семью и женщину. Сельская община тормозит развитие России, – делает Диксон вывод, который пропастью отделяет его от русских радикалов. Позиция Герцена и Огарева, которые, по словам Диксона, «видят в этих деревенских обществах зародыши новой цивилизации Востока и Запада», теперь вызывает у него насмешку. На основе своего американского опыта и вполне следуя за Нойезом, Диксон уже формулировал принцип, который лежит теперь в основе его разочарования в русских надеждах: «Нельзя иметь социализм без коммунизма»; нельзя обобществить землю и сохранить семью; нельзя верить в общину и не верить в общность жен. Это, продолжал Диксон, показывает «весь имеющийся опыт, получен ли он в большом масштабе или в малом, в Старом Свете или в Новом»[221]221
  Dixon W. H. Free Russia. Р. 210, 217.


[Закрыть]. Все же в Новом Свете нашелся Нойез, который довел незавершенные попытки социалистов до их логического конца. А что в России? Есть ли у русской общины такого рода продолжение, и к чему оно ведет?

Поэтому Диксона так интересует русский мистицизм, раскол, сектантство. В России, как в Индии, объясняет английский писатель, существуют сотни сект. Согласно информации, которую Диксон получил от не очень осведомленных русских информаторов, древнейшей и самой многочисленной из русских сект являются скопцы; за ними следуют хлысты, а молокане и духоборы – секты более мелкие. Количество страниц, которые уделяет всем им Диксон, соответствует этим оценкам. Наиболее красноречиво описаны скопцы:

Они появляются в магазинах и на улицах как привидения. ‹…› Они не играют и не ссорятся, не лгут и не воруют. Секта секретна. ‹…› Ее члены кажутся такими же, как все люди, и не обнаруживают себя не только в течение многих лет, но даже всей жизни; многие из них занимают высокие посты в этом мире; их принципы остаются неизвестны тем, кто считает их своими ближайшими друзьями. ‹…› Известно, что они богаты; говорят, что они щедры. ‹…› Все банкиры и ювелиры, сделавшие большие деньги, подозреваются в том, что они – Голуби[222]222
  Ibid. P. 136.


[Закрыть].

Несколько глав Диксон посвятил «новым сектам» – бегунам, неплательщикам и другим. Его внимание привлекают самые курьезные из них – например, наполеоновцы, которые «сделали славянского бога из корсиканского героя». На Соловках Диксон добился встречи – и это одна из самых романтических его историй – со знаменитым Ильиным, основателем и лидером секты иеговистов. Под пером Диксона капитан Ильин превращается в русского пророка новой эйкуменической религии: «таков Николай Ильин – рожденный от отца греческой религии и матери-католички; носящий имена еврейского пророка и русского святого; обученный сначала иезуитами, а потом раввинами; служивший в армии православного императора». Такие люди – соль этой земли, писал Диксон, используя в отношении Ильина ту же библейскую метафору, что Чернышевский в отношении Рахметова.

Вывод Диксона, касающийся русского раскола, соответствует формулировкам, к которым исследователи России придут как к академическому открытию спустя столетие[223]223
  Ср., напр.: Crummy R. Old Belief as Popular Religion: New Approaches // Slavic Review. 1993. № 52. Р. 700–712.


[Закрыть]: русские секты, взятые вместе, составляют особое и массовое явление – «народную церковь» («The Popular Church»). Ее значение Диксон подчеркивает самыми сильными словами.

В Англии и Америке еще не поняли, что народная церковь существует в России бок о бок с официальной церковью. ‹…› Но именно в этом факте ‹…› лежит ключ к любой оценке прогресса и власти в России.

Спутники Диксона возили его в центры московских старообрядцев, на Рогожское и Преображенское кладбища. Ему сразу стала очевидна разница между старообрядцами и радикальными сектами, и он считает катастрофической ошибкой преследовать тех и других вместе как раскольников: на деле старообрядцы ведут жизнь вполне традиционную. «Устанавливая одни правила для тех и других, правительство ставит этих старообрядцев на один уровень с хлыстами и скопцами: самых консервативных людей в России – с самыми революционными людьми в Европе».

Диксон так и не решает ключевую проблему собственного текста: есть ли в России секта, которая готова провести эксперимент, подобный опыту Нойеза? Впрочем, отсутствие такого ответа само по себе означает отрицательный ответ. Смелый автор, любящий экзотику и гиперболы, Диксон не решился все же интерпретировать слишком противоречивые сведения о скопцах и хлыстах, «самых революционных людях в Европе», в духе своей прежней идеи о «готическом духе», находящем свой предел в коммунизме Нойеза.

Диксон никогда не называет своих информаторов по фамилии: епископ сказал ему, что старообрядцев 10–11 миллионов; министр сказал, что их 16–17 миллионов; священник на Белом море рассказывал, что старообрядцев «половина народа, а как только станем свободными, будет и три четверти». Диксон соглашается именно с этой, самой высокой из оценок. Таким образом, делает он сенсационный вывод, старообрядцы и есть русский народ, тогда как «православные представляют собой не более чем придворную, официальную и монашескую секту». Почти все северные крестьяне и донские казаки; больше половины населения Поволжья; большинство московских купцов; и, кроме князей и генералов, все богатые люди в России – старообрядцы. Больше того, старообрядцы заключили некий союз с революционными сектами в их общей борьбе против власти, и у них общие тайны, фонды и агенты. Теперь голос Диксона звучит совсем по-американски: «люди, которые делают деньги, капитаны индустрии, руководители коммерции, финансовые гиганты – все они члены Народной Церкви». Все они ненавидят Российское государство и с недоверием относятся к европейским новинкам; но, цитировал Диксон своих информаторов, если вы хотите, чтобы русский хорошо работал, – наймите старообрядца[224]224
  Dixon W. H. Free Russia. Р. 151, 130, 152, 179, 153.


[Закрыть].

Потом все иностранные исследователи, интересовавшиеся русским расколом, были ли они путешественниками или кабинетными этнографами, основывались на своем чтении Диксона для того, чтобы подтвердить его или опровергнуть. Самая известная англоязычная книга о России была написана географом Д. Маккензи Уоллесом, который путешествовал по России сразу после Диксона, в 1870–1875 годах. Богатая материалом, эта трехтомная книга содержит несколько глав о русских сектах. Представления о политическом активизме русского раскола Уоллес считает преувеличением, а в отношении молокан, с которыми он общался в южных губерниях, – даже «беспочвенной клеветой». Признавая политическую опасность бегунов, он не повторял вполне абсурдных легенд, которые рассказывал Диксон о скопцах. Хотя многие старообрядцы продолжают верить в то, что царь является антихристом, это не мешает им быть лояльными подданными Русского государства, считал Уоллес. Автор американской монографии, написанной специально о русском расколе, Альберт Ф. Хэрд, обозначенный на титульном листе как «бывший генеральный консул России в Шанхае», возвращается к аргументам Диксона. Рассказывая о скопцах, к примеру, Хэрд ссылался на Диксона и вслед за ним удивлялся: «сторонники этой противоестественной и отвратительной практики обычно, в повседневных проявлениях жизни, оказываются самыми уважаемыми и честнейшими из людей». Не в силах понять этого, бывший консул видит в этом явлении «поразительную аномалию»[225]225
  Wallace D. M. Russia. Р. 272.


[Закрыть]. В целом его подход вновь оказывается близок трансатлантическим аналогиям Диксона и русских народников: раскол примет участие в революции, подобно английским и американским сектам. Хэрд писал в 1887 году:

Не одна Россия доступна влияниям экстраординарных и экстравагантных идей, и их существование не может быть объяснено только невежеством ‹…›; несмотря на различия условий, похожие идеи существуют в Англии и в Америке. ‹…› По оригинальности, эксцентричности, разнообразию религиозных направлений англосаксы ни на йоту не уступят московитам Белой Руси. Между великой республикой Нового Света и обширной империей Севера есть множество общих черт; но это их сходство является, вероятно, наиболее примечательным[226]226
  Heard A. F. The Russian Church and Russian Dissent. New York: Harper, 1887. Р. 271.


[Закрыть].