Автор книги: Александр Эткинд
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Избирательное сродство
В этом, как и во многом другом, русские радикалы следовали более ранним опытам европейских революционеров. Итальянец Гарибальди и поляк Костюшко после своих невероятных скитаний по Европе находили в Америке убежище, впрочем далекое от спокойствия. Во время Крымской войны Америка сохраняла нейтралитет, но сочувствовала России и видела в ее военном поражении опасный прецедент. Как писал некий «американский наблюдатель» еще до завершения войны,
вопрос состоит в том, получат ли Франция и Англия совместное господство над миром и будут ли их флота доминировать над всеми океанами ‹…› В этом подлинное значение Восточной войны. ‹…› Батареи Кронштадта и Севастополя защищают права Америки так же, как и России. ‹…› Если Россия будет унижена, Америке снова придется воевать за свою независимость[149]149
«Looker on» from America. The Russian Empire. Its Resources, Government and Policy. Cincinnati: Moore, 1853. Р. 358.
[Закрыть].
В 1857 году в Америку уехал полковник Генерального штаба Иван Турчанинов, приятель и корреспондент Герцена. Пожив в Иллинойсе, он собрался возвращаться в Европу и, возможно, примкнул бы к лондонской эмиграции, где человека такого склада не хватало[150]150
См.: И. В. Турчанинов и его жена – Герцену / Публ. Д. И. Заславского // Герцен и Огарев. Литературное наследство. М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 62, кн. 2. С. 599 и далее.
[Закрыть]. Но началась Гражданская война, и он организовал добровольческий полк в Чикаго. Летом 1862 года Турчанинов возглавил сенсационный прорыв в Алабаме. Попав со своей бригадой в окружение, полковник обратился за помощью к черным рабам, обещая им свободу и безопасность. За это он был отстранен от командования и отдан под суд. В этот момент, однако, президент Линкольн перевел Турчанинова в бригадные генералы. К концу войны русский генерал пользовался всеобщим уважением Северян. Из дневников его жены мы узнаем трогательную подробность. Линкольн спас его потому, что Надежда отправилась из действующей армии в Вашингтон, добилась аудиенции у президента и, совсем как в «Капитанской дочке», спасла оклеветанного мужа[151]151
История Ивана Турчанинова подробно изложена Абелем Старцевым, который опубликовал, в частности, фрагмент из записок Надежды Турчаниновой, где она рассказывает о встрече с Линкольном; см.: Старцев А. Русско-американские этюды. М.: Восточная литература, 1995. С. 99–165; Startsev A. I. Ivan Turchaninov and the American Civil War // Russian-American Dialogue on Cultural Relations / Ed. by Norman E. Saul and Richard D. McKinzie. Columbia: University of Missouri Press, 1997. Р. 107–127.
[Закрыть].
Хотя русские крестьяне были освобождены раньше американских рабов, Гражданская война в Америке вызвала сосредоточенный и очень пристрастный интерес в России. Русское крепостничество давно, начиная с Радищева, сравнивали с американским рабством.
Вообрази себе, – говорил мне некогда мой друг, – что кофе, налитой в твоей чашке, и сахар, распущенный в оной, лишали покоя тебе подобного человека. ‹…› Рука моя задрожала, и кофе пролилось. А вы, о жители Петербурга ‹…› не то же ли я вам могу сказать, что друг мой говорил мне о произведениях Америки[152]152
Радищев А. Путешествие из Петербурга в Москву. СПб.: Наука, 1992. С. 75; другие примеры таких сравнений см.: Болховитинов Н. Н. Становление русско-американских отношений. М.: Наука, 1966; Николюкин А. Н. Литературные связи России и США. М.: Наука, 1981. Гл. 2.
[Закрыть].
Вяземский называл крепостных «белыми неграми»[153]153
Вяземский П. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1958. С. 145.
[Закрыть]. Согласно Чаадаеву, «последствия рабства в России неизмеримо шире», чем в Северной Америке, и ведут к большему «развращению». Там рабами стали люди определенной, всем известной природы, которая отлична от природы их господ. Поэтому американское рабство предсказуемо и последствия его ограничены. В России же господа и рабы принадлежат к одной расе, и «поэтому-то все в России носит на себе отпечаток рабства»[154]154
Чаадаев П. Я. Сочинения. Т. 1. С. 270–271.
[Закрыть]. Белинский повторял, что у русских помещиков нет даже того бессовестного оправдания американских плантаторов, что негр не человек[155]155
Белинский В. Г. Письмо к Гоголю / Под ред. Н. Ф. Бельчикова. М.: Гослитиздат, 1936. С. 3.
[Закрыть]. Трансатлантические аналогии такого рода были столь распространены, что радикальный «Современник», действуя в подцензурных условиях, публиковал ужасные сцены из жизни американских рабов и плантаторов с соответствующими моральными выводами; читатель понимал, что на самом деле речь идет о русских крестьянах и дворянах[156]156
Выразительный пример см.: Базанов В. Г. Чернышевский и некоторые проблемы демократического народоведения // Базанов В. Г. Статьи, исследования и материалы. Саратов: Саратовское книжное изд-во, 1962. Т. 3. С. 6–23.
[Закрыть]. В 1858 году в качестве бесплатного приложения к «Современнику» вышел русский перевод «Хижины дяди Тома» Бичер Стоу. С другой стороны, русские либералы, враждебно относившиеся к общине как к тормозу развития страны, в риторических целях утверждали, что такой социализм уже есть у «диких» обитателей Америки. «Что нашли вы в русской общине?» – вопрошали Чичерин и Кавелин у Герцена.
Вы видите в ней нечто вроде коммунизма и радуетесь. ‹…› Но такой коммунизм устроить весьма легко; нужно только, чтобы существовали землевладельцы и рабы. ‹…› Уж если вы хотите найти фактическое подтверждение вашим социальным воззрениям, так обратитесь ‹…› к диким американцам, к неграм. ‹…› Они еще менее образованны, чем наши мужики; ‹…› они не носят в себе никаких исторических преданий. ‹…› Если вы хотите быть последовательны с самим собой, так не останавливайтесь на России. Идите дальше; представьте нам негра[157]157
Кавелин К., Чичерин Б. Письмо к издателю // Голоса из России: Сборники Герцена и Огарева. М.: Наука, 1974. Вып. 1. С. 33.
[Закрыть].
Ленин в 1913 году написал заметку «Русские и негры», в которой усматривал полную аналогию между положением негров в Америке и положением русских в своей стране. Американские рабы, писал Ленин, были освобождены «менее реформаторским», то есть более революционным, путем, чем русские крепостные. «Поэтому теперь, полвека спустя, на русских осталось гораздо больше рабства, чем на неграх»[158]158
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5‐е изд. М.: Политиздат, 1961. Т. 22. С. 345–346.
[Закрыть].
Общность исторических траекторий России и Америки подчеркивала судьба Аляски, сначала колонизованной казаками, а в 1867 году мирно отошедшей к Америке. Беглый афонский монах Агапий Гончаренко, сотрудничавший в Лондоне с Герценом, в 1865 году добрался до Бостона. Его план состоял в пропаганде революции среди аляскинских казаков. До своей смерти в 1916 году престарелый отец Агапий выпускал журналы и организовывал тайные общества, надеясь провозгласить независимость Аляски и преобразовать ее в Великую Казацкую Империю[159]159
Yarmolinsky А. A Russian’s American Dream: A Memoir on William Frey. Lawrence: The University of Kansas Press, 1965. Р. 31–32.
[Закрыть]. Герцен, наоборот, мечтал о том времени, когда Сибирь отделится от России и вступит в равноправный союз с Калифорнией. Сюда переместится центр мировой цивилизации, и Тихий океан будет для нового мира тем, чем было для древних Средиземное море. Как писал Герцен в 1858 году,
если Россия освободится от петербургской традиции, у ней есть один союзник – Северно-Американские Штаты. ‹…› Все, что мы предсказывали ‹…› от тайно бродящих сил ‹…› до избирательного сродства с Северно-Американскими Штатами, – все совершается воочью. ‹…› Обе страны ‹…› бедны прошедшим, обе начинают вполне разрывом с традицией, обе ‹…› с разных сторон доходят ‹…› до берегов Тихого океана, этого «Средиземного моря будущего»[160]160
Герцен А. И. Америка и Сибирь // Герцен А. И. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 19. С. 398–399; о симпатиях Герцена и его круга к Америке см.: Laserson M. M. The American Impact on Russia; Малкин М. М. Чернышевский и Заатлантическая республика // Н. Г. Чернышевский. Л., 1941. С. 319–337, и Hecht D. Russian Radicals Look to America. 1825–1894. Cambridge: Harvard University Press, 1947. Р. 51.
[Закрыть].
Здесь продолжаются давние традиции: «избирательное сродство» взято у Гёте, «бедность прошедшим» у Чаадаева, а сама русско-американская аналогия – у Токвиля. Но если верить не вполне нейтральным сообщениям, сторонником этого проекта был сам генерал-губернатор Восточной Сибири граф Николай Муравьев-Амурский. К его свите принадлежали князь Петр Кропоткин, будущий анархист, а тогда казацкий офицер, и ссыльный Бакунин, состоявший под присмотром своего родственника Муравьева. В 1860 году Бакунин из Иркутска писал Герцену в Лондон, что убедил Муравьева в необходимости расчленения Российской империи. В губернаторском кабинете Бакунин обсуждал с Кропоткиным и другими офицерами создание Соединенных Штатов Сибири, которые вступили бы в федерацию с Соединенными Штатами Америки[161]161
Кропоткин П. Записки революционера. М.; Л.: Academia, 1933. С. 111; в советском издании 1966 года этот пассаж опущен. Отношения между Муравьевым, Бакуниным и Кропоткиным обсуждаются в: Сватиков С. Г. Россия и Сибирь. Прага: Изд. Общ-ва сибиряков в ЧСР, 1929. С. 32; Mohrenschildt. Towards a United States of Russia. Р. 96–97.
[Закрыть]. В 1861 году Бакунин бежал в Америку, что немало навредило планам Муравьева, в чем бы они ни состояли. Великий анархист провел несколько месяцев в Сан-Франциско и Бостоне, но потом вернулся в Европу и больше никогда не был сторонником американских проектов. Несколько раз Бакунин отговаривал единомышленников от эмиграции в Новый Свет.
В «Русских вопросах» Огарева российское хозяйство постоянно сопоставляется с американским, и у каждого находятся свои достоинства и недостатки. В Америке не было традиционной общины, главной надежды русских социалистов, но зато было народное «сектаторство», переизобретающее общину как религиозное, а потом и экономическое целое; именно этим Америка близка России. Сближение христианства и социализма в России казалось Огареву близким и естественным. Он видел этот процесс не как изобретение новой религии, а как созревание традиционной народной культуры с земельной общиной и дополняющим ее сектантством. В условиях политической свободы соединение двух этих элементов породит расцвет, какой видела только Америка. Рассматривая ход аграрной реформы и подчеркивая политическое значение русского раскола, Огарев указывал для примера на американские секты:
Стали послабляться религиозные гонения. Старообрядчество получало небольшие тайные льготы, ждало больших. ‹…› Я вас прошу обратить внимание на этот пункт. Вы, вероятно ‹…› не думаете, что массы рода человеческого ‹…› способны принять научные убеждения, требующие огромной подготовки и совершенного разрыва с ненаучной традицией. ‹…› Религиозная свобода и нераздельное с ней развитие разнородных учений составляют единственный путь к освобождению масс ‹…›; таким образом, в Северных Штатах, где всего больше развито сектаторство, массы всего больше принимают участие в деле общественном[162]162
Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: ГИХЛ, 1952. С. 168–169, 732–734, 665.
[Закрыть].
Для новых поколений, далеких свидетелей Гражданской войны в Америке, ее опыт должен был повториться в России. Целью и смыслом ее было бы освобождение русских рабов; враги определялись не географически, как в Америке, а социально. Победоносная война Севера против Юга должна быть воспроизведена в России как война низших классов против высших. По ту сторону океана действовали сходные силы ассимиляции, менявшие неясные черты далекого мира в соответствии с понятными и насущными проблемами собственного. Когда в 1866 году Каракозов стрелял в Александра II, Конгресс направил в Петербург такое послание:
Конгресс Соединенных Штатов Америки с глубоким огорчением узнал о покушении на жизнь Императора со стороны врага освобождения. Конгресс ‹…› поздравляет двадцать миллионов крепостных крестьян. Избавление от опасности их суверена, уму и сердцу которого они обязаны своей свободой, было определено Провидением[163]163
Цит. по: Laserson M. M. The American Impact on Russia. Р. 187.
[Закрыть].
Покушение на императора Александра уподоблялось покушению на президента Линкольна. По аналогии, конгрессмены увидели мотив покушения в сопротивлении реформам. Но если в Линкольна стреляли те, кто считал, что освобождение зашло слишком далеко, то в Александра стреляли те, кто считал, что освобождение было недостаточным. Так история, увиденная из‐за океана, оказывалась зеркальным отражением собственной истории; как в зеркале, правое и левое менялись местами.
Герцен писал знаменитому историку Жюлю Мишле в 1868 году: «Русская империя – это нечто чудовищное, нелепое, она должна превратиться в федерацию по образцу американской. Вот наше желание, наша надежда»[164]164
Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 19, кн. 1. С. 274.
[Закрыть]. Герцен перечитывал Токвиля начиная с 1837 года и очень хорошо знал, насколько Российская империя отличается от Североамериканского союза[165]165
Hecht D. Russian Radicals Look to America. Р. 22.
[Закрыть]. Но надежда политика легко превращается в рассказ историка; получившийся гибрид искажает историю и дезориентирует политику. Так, выдавая прошлое за будущее и желаемое за действительное, развивалась известная в русской историографии «федералистская теория», согласно которой Российское государство, подобно американскому, когда-то в прекрасном прошлом уже строилось на свободном договоре между своими землями. Моделируя русское прошлое по образцу американского настоящего, эти идеи радикальных историков Николая Костомарова и Афанасия Щапова подчинялись логике желания, а не фактов – логике революции.
Но мысли русских революционеров недолго сосредотачивались на экзотических реальностях Нового Света. Уже к концу 1870‐х Америка не только перестала быть мечтой и образцом для европейских социалистов, но превратилась в их злейшего врага. За Гражданской войной последовал экономический бум, который превратил Америку в лидера мирового капитализма. Россия очевидно отставала, что с грустью констатировали трезвые головы. Маркс в 1879 году отвечал на не дошедшие до нас русские письма, в которых патриотическая мечта все еще выражалась американскими аналогиями:
Я считаю невозможным усматривать действительную аналогию между Соединенными Штатами и Россией. В Соединенных Штатах государственные расходы уменьшаются с каждым днем и государственный долг ежегодно и быстро сокращается. В России же неизбежность государственного банкротства становится все более и более очевидной. ‹…› Россия напоминает нам скорее Францию времен Людовика XIV[166]166
Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. М.: Госполитиздат, 1951. С. 105.
[Закрыть].
Умы более отчаянные (или более заинтересованные) искали залог русского будущего в нетронутой отечественной архаике: в сектах, фольклоре и этнических пережитках типа общины. Америка менее всего подходила для разработки этих тем, в которых русское народничество продолжало немецкую романтическую традицию, воспринятую через славянофилов и теперь, наконец, нашедшую практическое применение. Под пером Петра Лаврова и его радикальных преемников Америка стала символом ненавистного капитализма, синонимом «власти чистогана» и «отчуждения масс». Но американское влияние пришлось на ключевой момент в развитии русского радикализма. Подобно тому как забываются впечатления детства, возвращаясь к человеку только в нелепых снах и в еще более странных ошибках, американские увлечения 1820–1860‐х годов стерлись из памяти революционного движения, возвращаясь в абсурдно искаженных, но от этого еще более значительных формах.
Что делать? Видеть сны
Памятниками американской теме стали главные русские тексты этой реформаторской эпохи – «Что делать?» Чернышевского и «Бесы» Достоевского. В обоих романах Америка играет важнейшую закадровую роль: другое место, откуда вышли, о котором мечтают, куда исчезают и откуда возвращаются главные действующие лица.
Если русских западников традиционно делили по их симпатиям на англо– и галлофилов, то Чернышевского в его самый продуктивный период – до ареста, почти совпавшего с Гражданской войной в Новом Свете, – следует считать «американистом». Действительно, Америка имела для него особое значение: образец социального прогресса, основанного на знании и Просвещении; пример освобождения рабов и победоносной Гражданской войны; модель, которую он предлагал демократической России. Осведомленность Чернышевского в американских реалиях выразилась в обильной и профессиональной публицистике[167]167
См., например, его детальный обзор американских дел в «Современнике», 1861 (Полное собрание сочинений. М.: ГИХЛ, 1950. Т. 7. С. 909–923), непосредственно предшествовавший «Что делать?».
[Закрыть]. Написав немало, трезво и компетентно о рабовладении и Гражданской войне, более интимные свои чувства Чернышевский воплотил в своем знаменитом романе.
Когда Вера Павловна вступает в плотские отношения с другим мужчиной, Лопухов инсценирует самоубийство и уезжает в Америку. Тут на сцену вступает Рахметов, который недавно, готовясь к собственному отъезду в Америку, пережил свое «перерождение». Оторвавшись от «Толкования на Апокалипсис», Рахметов преподает Вере Павловне новую этику; он даже назван в тексте «великим психологом». Согласно Рахметову, естественные желания следует удовлетворять в отличие от неестественных желаний, от которых следует лечиться. Чувство Веры Павловны к любовнику является естественным; ревность же есть неестественное чувство, от которого развитый человек должен освободить себя. В сложившейся ситуации развитым людям следовало бы жить всем вместе.
Со своим героем соглашается автор:
О сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как много их у него!
Поразительно, что это говорит тот самый Рахметов – и тот самый Чернышевский, – которых поколения читателей считали примерами революционного аскетизма. Новая этика не ограничивалась ни изображенным в романе адюльтером, ни даже жизнью втроем. Наоборот:
теперь Кирсановы составляют центр уже довольно большого числа семейств ‹…› живущих так же ладно и счастливо, как они, и точно таких же по своим понятиям.
В противоположность тому, что думали поколения читателей, Чернышевский призывал их не к лишениям, а к наслаждениям; не к аскетизму, а, наоборот, к гедонизму – правда, очень своеобразному. Прочитав в сибирской ссылке рассказы Захер-Мазоха, Чернышевский считал этого писателя «много выше Флобера»[169]169
Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. Т. 15. С. 286. Это неожиданное свидетельство литературных вкусов цитируется в «Даре»; и правда, оно убедительно соответствует мазохистскому образу Чернышевского, который выведен в романе Набокова.
[Закрыть]. Симпатия была взаимной: Мазох цитировал Чернышевского в «Венере в мехах».
В Петербурге Рахметов занимался физкультурой и читал «Толкование на Апокалипсис», составленное самим Ньютоном. Потом он «объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами ‹…› ходил пешком из деревни в деревню». Потом он поехал дальше, через Европу на Запад;
ему «нужно» быть уже в Северо-Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю ‹…› но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию.
Вот этот Рахметов, в тексте романа так и не вернувшийся из Америки, стал моделью для нескольких поколений русских революционеров[170]170
Как ни любопытна география путешествия Рахметова, она все же менее мистична, чем его хронология. Рахметов пропал вскоре после мнимого самоубийства Лопухова, то есть в 1856 году. За один год он объезжает «славянские земли», за второй год – Францию. «Оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год», третий по счету. Далее, он поедет в Америку, где «останется долго», а оттуда вернется в Россию «года через три-четыре». Итак, Рахметов собирается вернуться в Россию в 1862–1863 годах, во время писания Чернышевским своего романа. Текст кончается футуристическим прогнозом еще на два года вперед, на 1865‐й – к этому времени революция уже состоится. Рахметов планирует вернуться через семь лет после своего исчезновения, чтобы сделать революцию на восьмой год. Как на источник своего мистического знания Чернышевский ссылается на апокалиптические предсказания в толковании Ньютона. Действительно, «Откровение» Иоанна указывает на восьмой день как день конца света, а в Евангелии от Иоанна (20, 26) Христос является воскресшим на восьмой день. В русской литературе символика восьмого дня организует пушкинскую «Сказку о золотом петушке» и – для Чернышевского, возможно, источник более существенный – «Хозяйку», первую повесть Достоевского. Революция равнозначна Страшному суду, концу света, второму пришествию, – или, в данном случае, возвращению Рахметова из Америки.
[Закрыть]. Зато вскоре после того, как Вере Павловне приснился ее четвертый сон, из Америки приехал ее муж, Лопухов. Он стал американцем с французской фамилией, которая теперь произносится по-английски: Лопухов-Бомон-Бьюмонт. Он, вероятно, назван так в честь товарища Токвиля по его знаменитому путешествию в Америку, которого звали Gustave de Beaumont. Так мы приходим еще к одной идентификации Рахметова-невозвращенца: если его товарищ назван в честь товарища Токвиля, не значит ли это, что русский автор, увлекавшийся «Демократией в Америке»[171]171
Чернышевский знал о Бомоне, которого Токвиль благодарит во введении к «Демократии в Америке» в выражениях, которые были важны для Чернышевского: «Главной своей задачей господин де Бомон считал необходимость привлечь общественное внимание к рабству» (Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992. С. 35). О внимании Чернышевского к первому русскому переводу «Демократии в Америке» (1860) и о последовавшей полемике c его участием см.: Laserson M. M. The American Impact on Russia. Р. 266–268.
[Закрыть], придумал американское путешествие Рахметова по образцу путешествия Токвиля?
Важна и генеалогия символического порядка. Вернувшийся в Россию Лопухов воплощает в себе путь утопической мысли, в который верит Чернышевский: русская община как родина социализма – французский социализм Фурье – его осуществление в американских коммунах – возвращение в Россию для подготовки революции. «Почему же вы не начинаете с того, с чего надобно начинать? ‹…› Это можно, я знаю примеры у нас в Америке», – рассказывает Лопухов-Бьюмонт русским слушательницам. Полны значения и два брака Веры Павловны: первый, лишенный секса, как жизнь шейкеров, и второй, расширяющийся в нечто вроде группового брака, как у библейских коммунистов.
В начале романа благородный Лопухов живет с Верой Павловной в браке, чистом от секса. «Это секта такая», – наблюдая их жизнь, думают люди из народа, но сами Лопуховы такое подозрение энергично отвергают. Их идеалы иные, «святым стариком» герои романа зовут Роберта Оуэна, а если мы узнаем, какую оперу они слушают, то это оказываются «Пуритане». С обвенчавшим их православным священником они говорят об Америке, но в русском контексте: «междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок». Вероятно, поэтому в своем очередном сне Вера Павловна и обозревала Америку именно из Канзаса. Ее образец – не сектантство, а социализм; не русские обычаи, а американские учения. Они, однако, могут и совпасть между собой.
Что делать? Ехать в Америку
Роман Чернышевского оказал на новое поколение русских радикалов такое влияние, что реальные, живые люди стали подчинять свои биографии сюжету романа. Считавший себя реалистом, автор в своем тексте выразил желания своего поколения быстрее и выразительнее, чем само оно осуществляло их в жизни; потом читатели догоняли слишком живое воображение писателя.
Вера Павловна открывает швейную мастерскую на новых началах. Девушки живут все вместе и делят прибыль так, как это и сегодня делают многие акционерные общества: работающие получают зарплату и премии, которые выдаются акциями. Изобретено все это французом Фурье, но в XIX веке осуществлялось его последователями в Америке. Как и многое другое в романе Чернышевского, путешествие Рахметова в Америку кажется описанием нескольких реальных случаев, которые на самом деле имели место до или после того, как роман был написан и прочитан. В 1857 году из Петербурга исчез полковник Иван Турчанинов, уехавший в Америку[172]172
Старцев (Русско-американские этюды. С. 107) связывает отъезд Турчанинова с историями Рахметова и Лопухова. Согласно его разысканиям, в 1858 году Чернышевский сотрудничал в «Военном вестнике» с тремя однокурсниками Турчанинова по Академии Генштаба, так что исчезновение полковника должно было быть ему известно.
[Закрыть]. В 1858‐м в Америку поплыл Василий Кельсиев, служащий Российско-Американской компании и знаток восточных языков. Остановившись в Англии, он примкнул к кружку Герцена и стал там специалистом по расколу. Обещая возбудить сектантов и старообрядцев на подлинно народное восстание, он конспиративно ездил в Россию в марте-апреле 1862 года (Чернышевский был арестован в июле). Он был единственным из лондонских эмигрантов, которому удалось нелегально съездить в Россию, и встречи с ним навлекли немало неприятностей на столичных радикалов. Когда писался роман, Кельсиев был героической и странной личностью: особым способом переводил Ветхий Завет, публиковал уникальный «Сборник правительственных сведений о раскольниках» и был удачливым конспиратором. Чернышевский наверняка знал о Кельсиеве со времени своей поездки в Лондон в 1859 году, а потом слышал о его работе и планах.
Как и обещал автор Рахметову, Кельсиев вернулся в Россию. На границе он сдался властям и написал покаянную «Исповедь». Узнав об этом в Женеве с некоторым опозданием, Достоевский писал: «Об Кельсиеве с умилением прочел. Вот дорога, вот истина, вот дело!»[173]173
Достоевский Ф. М. Собрание сочинений. Т. 28, ч. 2. С. 227. Авторы примечаний без достаточных оснований считают, что Кельсиев упомянут и в «Преступлении и наказании»: «модный сектант убежит» (6/352; примеч. 7/395). Вряд ли Достоевский считал Кельсиева сектантом.
[Закрыть]. В последней, без меры восторженной фразе звучат слова, которыми только Христос говорил о себе. Кельсиева после возвращения считают прототипом Шатова[174]174
Эта гипотеза впервые высказана А. С. Долининым и поддержана в: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 12. С. 232–233.
[Закрыть]; возможно, до своей капитуляции он успел стать прототипом Рахметова? Их объединяет не только сходный маршрут и похожие фамилии (Кельсиев был из кавказского княжеского рода), но и необычное сочетание увлечений. Герцен сравнивал Кельсиева с нигилистами, последней модой интеллектуальной элиты, и одновременно с бегунами, архаической народной сектой: «нигилист с религиозными приемами. ‹…› Кельсиев в душе был „бегуном“»[175]175
Герцен А. И. Собрание сочинений. Т. 11. С. 331–334.
[Закрыть]. То же можно сказать и о Рахметове.
Дмитрий Рогачев, народнический кандидат в цари-самозванцы на манер Ивана Царевича из «Бесов», делал свою биографию по «Что делать?», будто по сценарию: как Рахметов, нанимался в бурлаки; как Лопухов, вступил в фиктивный брак; как Кирсанов, признавал «свободу чувств» своей жены (о «чересчур страстном темпераменте» которой согласно вспоминали мемуаристы[176]176
См.: Дейч Л. Г. За полвека. Берлин: Грани, 1923. Т. 2. С. 195; Короленко В. Г. История моего современника. С. 208–209; семиотический анализ этого и других сходных случаев см.: Паперно И. Семиотика поверения. Николай Чернышевский. С. 29 и далее.
[Закрыть]). К тому же жену Рогачева звали Верой Павловной. Впрочем, Рогачев не хотел ехать в Америку. Зато бывший казанский студент Михаил Элпидин, один из учеников Щапова, арестованный в 1861 году в Бездне, а потом пытавшийся поднять восстание в Казани, в 1865 году собирался эмигрировать в Америку. Он доехал только до Женевы, где впервые издал «Что делать?» отдельной книгой[177]177
Смолицкий В. Г. Из равелина. М.: Книга, 1977. С. 75.
[Закрыть]. Потом Элпидин занялся террористическим планом освобождения Чернышевского путем обмена его на заложника из царской семьи.
«В это время эмиграция в Америку влекла многих русских ‹…› мечтавших о коммунистических опытах», – рассказывал Короленко[178]178
Короленко В. Г. История моего современника. С. 178.
[Закрыть]. «В конце шестидесятых годов замечалось вообще увлечение Америкой, американской жизнью, американскими свободными учреждениями; некоторые ездили туда, наблюдали тамошние порядки, писали о них в русских журналах», – вспоминал участник событий[179]179
Дебогорий-Мокриевич Вл. Воспоминания. СПб.: Свободный труд, 1906. С. 67.
[Закрыть]. Главным, после Чернышевского, пропагандистом американского пути стал бывший офицер русской армии Иван Дебогорий-Мокриевич. В 1869 году он провел в Америке около года, побывал в Онайде[180]180
Yarmolinsky А. A Russian’s American Dream. Р. 12.
[Закрыть] и увидел там групповой брак, взаимную критику и другие необычные явления. Он вернулся в Россию, в 1871 году был в Петербурге и вновь планировал ехать в Америку, чтобы основать свою собственную коммуну. По-видимому, именно он научил чайковцев групповой критике. Очень вероятно, что именно он стал прототипом вернувшихся из Америки несчастных героев «Бесов». Главную пропаганду своей идеи Иван Дебогорий-Мокриевич развернул в Киеве, где к нему примкнули два его двоюродных брата и еще несколько студентов, подготовленных романом Чернышевского. Один из этих кузенов, Владимир Дебогорий-Мокриевич, так анализировал свои противоречивые чувства:
В Киеве 1860‐х кузены составили целый кружок «американцев», агитировавших за переселение в Новый Свет. Когда он разросся до двадцати человек, можно было ехать и начинать коммуну. Выехали, конечно, только лидеры, но и они добрались не дальше Швейцарии. Там они встретились с Бакуниным и, под его влиянием, вернулись в Россию. «Бакунист» Владимир Мокриевич принял участие в чигиринском деле, был арестован и впоследствии эмигрировал в Европу. Еще одним участником был Григорий Мачтет, в будущем террорист и писатель; он действительно побывал в Америке, и мы еще познакомимся с его впечатлениями. Другой член кружка киевских «американцев», Николай Судзиловский, прожил самую необычную жизнь. Этот «бунтарь» стал американским дипломатом, потом членом парламента и даже председателем сената Филиппин, но не изменил своих убеждений; во время Русско-японской войны он вел революционную пропаганду среди русских военнопленных[182]182
Yarmolinsky А. A Russian’s American Dream. Р. 29.
[Закрыть].
Патриотическую полемику против киевских «американцев» вели Павел Аксельрод, будущий лидер меньшевиков[183]183
Аксельрод вспоминает о «кружке американцев», который существовал в Киеве в 1871 году; по его словам, эти «американцы», вернувшись из Швейцарии в 1874 году, оказали влияние на киевских бакунистов. См.: Аксельрод П. Б. Пережитое и передуманное. Берлин: Изд-во Гржебина, 1923. Кн. 1. С. 80–81, 108.
[Закрыть], и Иосиф Каблиц, будущий ренегат. Программа последнего сводилась к тому, чтобы выкрасть Чернышевского из Сибири и сделать его царем, но потом Каблиц съездил в Америку и нашел там свою мечту. Сырье для адской машины, первый динамит в России, было привезено Каблицом из Америки[184]184
Дебогорий-Мокриевич Вл. Воспоминания. С. 75; Дейч Л. Г. За полвека. Берлин: Грани, 1923. Т. 2. С. 107.
[Закрыть]. Вспоминая его, Розанов выразительно сопоставлял крайний, до скопчества, аскетизм и крайнюю, до динамита, революционность – с мещанской жизнью, характерной для русских экстремистов:
(Он) мне рассказывал, как, вернувшись из неудачного эмигрантства в Америку, он исходил св. Русь incognito, то приставая к народной работе, то отставая от нее, но постоянно имея себе в народе какой-то монотеистический кумир. ‹…› скромная, до скопчества скромная фигурка ‹…› Каблиц, мой покойный друг, перебегал через атмосферу народа, имея приют и постоянное жилье среди книг своих любимых, около образованной жены, с милыми, чистенькими детьми[185]185
Розанов В. В. Во дворе язычников и другие материалы / Публ. Т. В. Померанской и А. Л. Налепина // Контекст – 1992. М.: Наука, 1993. С. 57–59.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
