Текст книги "Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика"

Живые мёртвые и мёртвые живые

Катя. Восемнадцатилетняя девушка всё время пытается навести чистоту в загаженном пространстве и внести некие элементы порядка в хаотический мир.

Увы, но Катя не гумилёвский пассионарий. Она не «человек длинной воли», способный восстать и победить. Единственное, на что её хватает, это жалобы: «Вы свинячите, Катя убирается, и ещё дура», да воззвания к давно утерянному персонажами пьесы нравственному началу: «Ага, девственности меня лишил насильно, теперь «разойдёмся». Витя, имей совесть».

Да, Катя ещё видит «свинство» в рассыпанном вокруг мусоре, но уже не способна распознать нравственных уродов в окружающих её людях. И именно поэтому её безнадёжные попытки противостоять силам энтропии, остаться человеком среди духовных и физических развалин, не вызывают ничего, кроме жалости.

Остальные персонажи – Александр, Витя и Люся – не имеют даже Катиного инстинктивного стремления к чистоте.

Люся часами красится, но не замечает, что стоит в куче мусора. На вопрос Александра, почему она совокупляется в подъездах, Люся просто отвечает: «Я в подъезде всего несколько раз была. И с теми, кто мне нравился…»

Александр, у которого в двадцать пять лет было две жены и «по ребёнку от каждой», подбивает Катю и Люсю на «свальный грех», затем предлагает Люсе найти семью свингеров и пойти к ним на содержание, объясняя свою распущенность тем, что «у нас [богемных персонажей] так принято».

Позже, когда Витя сообщает Александру о том, что он переспал с его девушкой – Люсей, Александр лишь переспрашивает: «И как это событие проистекало? Я думаю, весело и счастливо?»

Впрочем, сам Александр с подругами друзей не спит. Это его правило. Но даже это «правило» основано не на элементарной порядочности, а на том, что Александр не хочет «никого против себя настраивать».

В своём желании «со всеми жить в мире» он превосходит даже грибоедовского Молчалина. В ответ на предложение Вити «написать статью в своей газете, как тут в общаге Литинститута люди погибают, а комендант с девочками-экономистами в это время коньячок пьёт», журналист (!) Александр отвечает: «Не хочу, мне в этих кругах ещё жизнь жить». Когда обиженная Витей Люся обращается за помощью и поддержкой к своему мужчине, Александр бросает в ответ «сами разбирайтесь».

Наконец, когда Витя сообщает, что у него ВИЧ, и он, возможно, заразил Катю и Люсю, Александр выдаёт гениальную фразу: «Пока ничего не говори. Это же вообще скандал будет».

Не отстаёт от Люси с Александром и Витя. Он ведёт себя так, словно весь мир у него в бесконечном долгу, насильно лишает Катю девственности, постоянно всем хамит и беспрерывно жалуется на то, какой он несчастный и какие «придурки» его окружают.

Конечно, нельзя говорить, что персонален пьесы вообще не знают, что такое нравственность. Они не только помнят о ней, но даже пытаются давать этические оценки действиям внесценических персонажей.

Во второй сцене Витя заявляет: «Вокруг ни одного порядочного человека. Или говно, или стукачи». Александр, узнав о том, что Витю исключили из института, говорит: «Я не думал, что ректор поступит так непорядочно».

С лёгкостью развешивая ярлыки «говно», «стукачка», «овца», дура» в отношении других, персонален Гриценко совершенно слепы в отношении самих себя. И не случайно в конце пьесы Витя слепнет. Его физическая слепота становится отражением и продолжением той слепоты, когда видят соринку в чужом глазу, но не замечают бревна в собственном.

Ярким примером нравственной слепоты, переходящей в бесчувственность, является диалог Александра и Вити о смерти Вадима. Витя, казалось бы, больше всех потрясённый смертью Вадима, видит в ней прежде всего возможность «рассказ написать». Александр возражает: «Ты же повесть пишешь? Нельзя прерываться, художественную ткань перестанешь чувствовать, персонажей и всё остальное». Но у Вити уже заготовлен резонный ответ о том, что повесть писать долго, «а рассказ быстро – и опубликую».

То есть Витя пишет рассказ не от осознанной необходимости высказаться или безотчётной потребности пророчествовать, и даже не под влиянием потрясения, вызванного смертью Вадима, а исключительно из желания быть опубликованным.

Когда Люся рассказывает историю о том, как она и две её подруги потеряли «невинность» от одного парня, Александр выдаёт фразу, которая может служить ключом к пониманию всей пьесы: «Холодящую нутро историю рассказала». Именно замена души на нутро является знамением времени. Отсутствие души становится признаком, отличающим современного персонажа от античного, средневекового или любого другого.

Но тело без души – это труп! Выходит, что персонажи Гриценко не только «слепые», но и «мёртвые». Словно подтверждая это предположение, Люся говорит: «Я, когда дома в Обнинске после ванны ненакрашенная хожу, то стараюсь даже в зеркало не смотреть. Мне не по себе как-то смотреть на себя ненакрашенную…» Александр, напившись, пробалтывается: «Если я сам труп, то я всё равно не хочу находиться среди трупов…»

Но в мире мёртвых жизнь не имеет смысла (об этом прямо говорит Александр), а живым нет места. Пьеса начинается со смерти Вадима. Во втором действии умирает воронежский писатель, учитель Вити. Заканчивается пьеса смертью Вити. Но насколько различаются эти три смерти! Вадим и «учитель» умирают от того, что у них разрушается «вместилище жизни, седалище души» – сердце, Витя буквально разлагается от СПИДа.

Сейчас много говорят о новом реализме, понимая под ним натурализм школы Эмиля Золя. Ещё в начале XX века Леон Блуа писал в «Прометее из жёлтого дома»: «хочется верить, что скоро всем станет очевидна нелепость подобного варварства». Увы, спустя сто лет нелепость такого подхода не только не стала очевидной, но её всё ещё необходимо доказывать.

И здесь пьеса Александра Гриценко резко выделяется из массива литературы «молодых» авторов. В своём натурализме он вплотную приближается к той опасной грани, за которой начинается скрупулёзное протоколирование писательских будней, но, к счастью, не переступает её, и тем самым даёт нам основания ожидать, что его дальнейшее творческое развитие пойдёт по магистральной линии русской реалистической литературы.

Александр Титков

Рекомендую, но…

Крупин Владимир Николаевич, член Союза писателей России с 1975 года, рекомендую принять в Союз писателей Александра Гриценко. Несомненно, это одарённый писательским мастерством человек. Его пьеса, живописующая будни студентов в общежитии Литинститута, заставляет себя читать и, могу представить, держит внимание зрителей от начала до конца.

Вместе с тем я, человек старой закалки, не могу не высказать очень принципиальное для меня замечание. Или я отстал от жизни сцены, или ещё что, но меня ужаснула какая-то будничность в показе пошлости и разврата. Кто как теряет девственность, кто с кем спит, пьёт… Показ мерзостей возводится в норму. Да, конечно, чтобы бороться с пороком, надо его показать. Но как? Ведь показ порока есть его пропаганда. Вспомним, как «успешно» боролись комсомольские газеты с наркотиками, так боролись, что рассказывали, как и что употреблять: что курить, что нюхать, что вкалывать.

Нет, я против, категорически против такого описания пороков. Да, они наказаны, эти циники и развратники, вторгается в их жизнь заслуженный ими СПИД, но до того? И каким языком это написано? Жаргоны, мат как норма. Нельзя же забыть истину, что за каждое слово мы дадим ответ, даже за праздное. А тут даже матерные слова. Как это молено? Три Матери – Божия Матерь, Мать-сыра земля и мама. Да, молодёжь матерится, но кто её учит? Этому же надо сопротивляться. И если Господь дал тебе дар слова, так и используй его во славу Болеию.

Желаю Александру Гриценко поставить свою одарённость на службу России и Престолу небесному.

Владимир Крупин

Носитель
Драма в 2-х действиях

Действующие лица:

Александр – 25 лет

Витя Гусев – 19 лет

Катя – 18 лет

Люся – 17 лет

Место действия – комната студенческого общежития Литинститута.

Действие первоеСцена первая

Раннее утро. Две кровати-полуторки, стулья, стол, на нем компьютер, книги. Витя сидит за столом и стучит по клавиатуре. Александр и Люся спят на первой кровати, Катя на второй. На полу лежат пустые пивные пластиковые бутылки, рваные пакетики из-под арахиса, сухариков, фисташек. Громкий стук в дверь.

Голос. Эй! Саша, Витя. Вставайте! Тут около вашей двери труп в коридоре!

Александр поднимает голову, высвобождает руку из-под головы Люси, смотрит на Витю.

Александр (удивлённо). Витя?

Они выходят. Следом за ними девочки. Торопливо встаёт, натягивает джинсы, надевает лифчик, блузку, выходит Люся. И, накинув халат, следом за ней идёт Катя.

Голоса из-за кулис.

Неизвестный. Лампочку пошел менять, а тут лежит.

Люся. Он умер?

Александр. Скрючился весь уже. Охране сказал?

Витя. Он, что в коридоре упал?

Неизвестный. Сказал. Они ментам не могут никак дозвониться.

Катя. Не трогай его! Ой!

Люся. Как страшно.

Витя. Он, может быть, не умер?…

Слышатся другие голоса, грубые, серьёзные. Играет тревожная музыка. Освещение постепенно меркнет, но не до полной темноты. Это продолжается некоторое время, потом музыка растворяется, загорается свет.

Александр и Витя возвращаются в комнату.

Витя. А он ведь вчера говорил, что умрёт. Я его в коридоре встретил пьяного.

Александр. Просто совпадение.

Витя. Не просто. (Задумчиво.) Он ещё давно говорил, что в его роду все могли предсказывать. Рассказывал про сестру, которая сама себе предсказала скорую смерть. Он вчера грустный-грустный был. Сказал – мёртвого голубя на дороге нашёл…

Входят девочки.

Александр. Катя, ты такая бледная.

Катя. Конечно, Катя бледная, подняли из кровати и такие ужасы показали.

Люся. Да вообще, я теперь есть не смогу. А Игорь, который в 425-й живёт, смотрел с таким удовольствием, когда за трупом из морга приехали. Он некрофил?

Александр. Не знаю, но про трупы и про вскрытия рассказывает часто. У него друг работает в морге, он Игоря, по-моему, подсадил на эту тему.

Витя. Он мне вчера сказал, что умрёт.

Люся. Как?

Витя (зло). В коридоре встретились, Люся.

Катя. Какой вы вчера бардак устроили!

Люся. И чего сказал?

Витя. Он сказал, что сегодня умрёт. Помнишь, мы с тобой в 518-й были, он нам говорил, что предсказывать будущее умеет? Он ещё тебе гадал? Сказал, что ты проститутка и лесбиянка, Люся.

Люся (наигранно по-детски). Непра-авда, он сказал, что я еще ма-аленькая, поэтому гуляю пока, а любовь свою найду в тридцать лет. А тебе он тоже, кстати, гадал.

Громко играет мобильный телефон, который лежит около их кровати.

Александр. Будильник.

Люся. Только сейчас в универ пора. Разбудили рано. Ой, я ненакрашенная. Даже забыла.

Закрывает лицо волосами. Берёт сумочку, мобильник, уходит. Катя берёт веник, убирает мусор.

Витя. Да сядь ты, чего, нашла время!

Катя. Ну и чего теперь, в свинарнике жить!

Витя. Слушай, успокойся или я тебя сейчас сам посажу!

Катя (плаксиво). Витя, хватит!..

Бросает веник.

Александр. Хватит вам…

Витя. Да дура она! (Выходит.)

Катя. Вот видишь, Саша, он какой! Вы свинячите, Катя убирается, и еще дура.

Александр. Ты не дура. (Обнимает ее за шею, прижимает к себе, гладит по голове.)

Катя. Всё дура, дура.

Александр отпускает ее, улыбается ей. Она улыбается в ответ. Потом возвращается к уборке – складывает мусор в тонкие пакеты из супермаркета. Подметает. Входит Люся, вызывающе накрашенная.

Люся. Я теперь сюда приходить не буду, проходить мимо того места страшно. Там лежал он.

Александр. Будешь, куда ты денешься, Люся.

Люся. Да щас. Сегодня я в своей комнате буду ночевать.

Александр. Ну и вали, дура.

Люся. Так бы и убила!

Катя. Ну Люся, смотри, где стоишь, на куче мусора ведь.

Люся. Ой! (Отходит.) Ладно, детки, я пошла. (Кате.) Ты идёшь?

Катя. Сейчас.

Входит Витя.

Витя. Я зашёл в его комнату, а там уже комендант вещи упаковывает.

Александр. Блин, ужас какой!

Люся. Ладно, детки, мы пошли.

Витя. Валите, валите.

Люся. Так, Гусев, не хами.

Витя неумело, грубо прижимает ее к себе, дотрагивается до её грудей, до бёдер. Люся хихикает.

Люся. Саша-а!

Александр. Чего о!

Люся. Скажи ему!

Александр. Сами разбирайтесь.

Витя. Люся, не сопротивляйся.

Катя. Витя, не обижай её!

Люся вырывается.

Люся. Так, всё, не подходи. (Дует на чёлку, поднимает сумочку, которую уронила на пол.) Пока, детки. До вечера.

Катя. Не свинячайте здесь.

Девочки выходят.

Витя. Чего сидишь? Пошли в спортзал позанимаемся.

Александр. Не хочу. (Ложится на кровать.) Ты сегодня в институт не идёшь, что ли?

Витя. Не знаю. (Садится к компьютеру.) Что-то мне совсем грустно стало. Не ожидал я такого, даже не верится. Он мне вчера говорил – умру я ночью. Я ему сказал – иди спи, всё нормально будет… А потом он под моей дверью действительно умер… Что-то как-то нехорошо это, Санёк.

Александр. Бывает. Ты мертвецов, наверно, мало видел?.. Вообще-то я забыл…

Витя. То, что мать умерла? У меня мать умерла, когда я совсем маленький был. Я тогда это даже не осознал. Не помню ее мёртвой. Первый раз вижу мёртвого, хоть не близкого человека, но всё равно неприятно.

Александр. Я видел только один раз, когда мой дед умер. Странное зрелище. Щёки впали. Он при жизни таким не был. Дед болел очень долго, а я к нему всё это время не ходил. Он очень похудел. Дед меня сильно любил, я тоже, но не интересовался им в последний год. У меня тогда девочка первая завелась. Друзья. Лет тринадцать было. Я, если честно, вообще не люблю мертвецов, кладбища. Неприятно. Как представлю, что вот так же когда-то в гробу лежать, и черви будут есть… А ещё если зимой под землей лежать, когда земля промерзла… Чётко представляю эту картину. Жутко. Думаешь, зачем всё нужно, если так всё бессмысленно.

Витя. Про то, что сейчас случилось, молено рассказ написать.

Александр. Наверно. Это не мой материал. Если такими эпизодами загружусь, мне станет плохо. А ты же повесть пишешь? Нельзя прерываться, художественную ткань перестанешь чувствовать, персонажей и всё остальное.

Витя. Пока её допишу… А рассказ быстро – и опубликую. А то меня уже ректор называет журналюгой несчастным, только статьи мои видит, говорит, что поставит творческую несостоятельность, если я не начну писать рассказы.

Александр. Ты только не пиши, что это всё в Литературном институте случилось, в знаменитом вузе писателей, а то он тебе не будет благодарен…

Витя. Напишу. Пусть знает.

Александр. Зря.

Витя. А то так будет неинтересно… Надо писать. Я даже знаю, как начать.

Александр. Ты всю ночь писал, да?

Витя. Да, Санёк.

Витя садится за компьютер, Александр берет книгу, ложится в кровать.

Александр. В институт сегодня не пойдешь?

Витя. Нет, завтра, попишу сегодня.

Витя стучит по клавиатуре, Александр читает. Затмение.

Сцена вторая

Александр и Витя сидят на кроватях, едят вареные пельмени, запивают – Витя чаем, Александр пивом, которое наливает из пластиковой бутылки.

Витя. Я все как есть описал. Получился триллер. Ещё ректора нужно туда вписать (смеётся).

Александр. Его стоит.

Витя. Как мне надоел этот институт! И ректор, и все остальные. Вокруг ни одного порядочного человека – или гавно, или стукачи. Эта Даша Полевая, которая живёт одна в отдельной комнате, хотя все по два три четыре человека, она только и сидит в ректорате. По-моему, она вообще на занятия не ходит.

Александр. И ничего не пишет.

Витя. А её всё равно держат, потому что стучит. И папа у неё министр культуры Краснодарского края.

Александр. Уже сняли.

Витя. Сняли? Здорово! Хоть в чем-то есть справедливость! Я когда в Воронеже жил, таких просто убивал. Помню, одному такому интригану голову молотком проломил.

Александр. Зачем?

Витя. По глупости, ума не было. Мы с другом позвали его в сарай. И так его там, что он потом в больницу попал. Он мне давно уже не нравился – интриган, стукач. Мне потом это дело пацаны предъявили, так нельзя делать по «понятиям», молотком бить, он был без всего, но я выкрутился. Вспомнил, что он когда-то «травой» торговал. И предъявил ему это. Он, значит, «барыга» «по понятиям».

Александр. И молотком его бить можно, если он «барыга»?

Витя. Да.

Александр. Может быть это и правильно, если бы Дашу выбросили с седьмого этажа, возможно, многие вздохнули бы свободно.

Витя. Так им и надо. Мой литературный учитель таких бьёт в воронежском Союзе писателей. Интриганов и сволочей. И рассказ написал про них, называется «Богема».

Александр. Читал.

Витя. Там про воронежских писателей. Особенно про одного.

Александр. Поэтому твоего учителя в Воронеже и не любят.

Витя. А ему любовь не нужна. Он в отличие от них настоящий писатель. Они ему завидуют, прежде всего.

Входит Люся.

Витя. Чё не стучишься?!

Люся. Ой, извините, ты тоже ко мне без стука вламываешься.

Витя. А где Катёнок?

Люся. Она к тётке поехала.

Александр. Понятно, к какой тётке она поехала…

Люся. А, оказывается, вчера, ещё до того, как Вадим у вас под дверью умер, Маша из 512-й выбросилась из окна.

Александр. Чего???

Люся. Мне комендант сейчас рассказал. Мы же вчера сначала фильм по компьютеру смотрели, потом спать рано легли, поэтому ничего не знали.

Александр. Прямо наваждение на наш институт какое-то. Что ли, полнолуние. Она разбилась насмерть?

Люся. Нет, ноги сломала. Она на жестяной козырёк упала, который над входом в подвал. Он её, это…

Александр. Самортизировал.

Люся. Короче, козырёк спружинил, и потом её сбросил на асфальт, а если бы она сразу на асфальт упала, то точно бы разбилась.

Витя. А зачем она выбросилась?

Люся. Говорят, её недавно в дурдом из общаги увозили. Там ей поставили диагноз «шизофрения». Комендант сказал, что когда её нашли внизу, она сказала, что с таким диагнозом жить не хочет.

Александр. Творческий вуз.

Витя. Чё ты всё «комендант, комендант»? А, Люся? То ночуешь у него, то коньяк с ним пьёшь. Он тебе скажет. Непонятно, как он из простых лимитчиков-рабочих в двадцать лет поднялся до коменданта общежития. Точнее, понятно. Ты с ним ещё коньяка попей, может быть, тоже кем-нибудь станешь.

Люся. Я ночевала у него только один раз, потому что у меня ключей от комнаты не было. Просто так спала. На втором диване.

Витя. Лицо такое хитрое (треплет ее за щёку). Люся.

Люся (смеётся). Все меня хотят за щеку потрепать. Надоели уже. Что у меня лицо такое полное?

Александр. Как у хомячка.

Люся. Да идите вы.

Александр. Маша сейчас в больнице?

Люся. Да, наверно. У нее две ноги сломаны.

Александр. А открытые или закрытые переломы?

Люся. Не знаю.

Александр. Всё равно нескоро выпишут.

Витя. А про Вадима комендант ничего не говорил? Где хоронить будут, здесь или домой повезут?

Александр. Да, кстати. У него ведь ни родителей, ни родных, никого нет.

Люся. М-м-м, я не расспрашивала его. Он сам говорит. Мне даже неприятно все это.

Витя. Какая чувствительная, Люська.

Люся. Засруська. Вот такая. (Садится на кровать Александра.)

Александр. Что с ним вообще случилось?

Люся. Комендант сказал – инфаркт. (Смеётся.) Ну, что вы так смотрите. Я просто говорю «комендант», потому что это он мне всё рассказывал. А вы ревнуете? Да? Да?

Александр. Конечно, Люся. Мы только и ревнуем тебя ко всем. Сидим с утра до вечера в этой комнате и ревнуем.

Витя (Александру). Ты не хочешь написать статью в своей газете, как тут в общаге Литинститута люди погибают, а комендант с девочками-экономистами в это время коньячок пьёт?

Люся. Че ты там про экономистов сказал?

Александр. Нет, не хочу, мне в этих кругах ещё жизнь жить, не хочу никого против себя настраивать.

Витя. Какой хитрый!

Александр. Обыкновенный. Зачем лезть на рожон? А экономисты отстой, приехали в нашу общагу и самые лучшие этажи заняли. Живут с холодильником в чистых комнатах, а мы в грязных ютимся без холодильников, хотя эта общага наша испокон веков.

Люся. Это литераторы отстой, за счёт высшей школы экономики, между прочим, у вас на этажах ремонт сделали.

Александр. И сами на этих этажах живёте. Ничего, вот скоро выгоним вас.

Люся. Да пожалуйста.

Александр (ласково). Люсенька, экономист-социолог.

Витя. Ой, нашёл как с ней – Люсенька. Взял её так (берёт за руки) и положил на кровать (кладёт).

Входит Катя.

Катя. Вы тут не скучаете совсем.

Александр. Почему? Скучаем!

Катя. Я вижу.

Витя целует её.

Катя. Опять намусорили и посуду грязную оставили.

Витя. Я могу сам помыть.

Катя. Не надо, Витя, Катя помоет.

Люся сидит и грустно смотрит в одну точку. Витя и Катя выходят с тазиком грязной посуды. Несет Витя. Александр некоторое время следит за грустной Люсей.

Александр. Всегда за тобой слежу и не могу понять, ты о чём-то думаешь? У тебя такое печальное лицо.

Люся. А ты что думаешь, я вообще, что ли дура, ни о чём думать не могу?

Александр. Вот о чём ты сейчас думала? Интересно просто.

Люся. Ни о чём. Делать просто нечего. Скучно. Может быть, выпьем вечером вино? Давай?

Александр. Может быть, выпьем.

Играет мобильный телефон. Люся берёт его.

Люся. Эсэмэска. От бывшего парня, между прочим. Достал уже.

Что-то пишет. Отправляет CMC.

Входят Витя и Катя.

Витя (Люсе, Саше). А вы чего стоите? Взяли бы прибрались пока.

Катя берёт веник, подметает. Витя садится к компьютеру.

Александр. Ты опять писать?

Витя. Да.

Александр. Я и забыл, что ты писатель.

Катя. Витя, мне сегодня нужно будет реферат написать.

Витя (не отворачивая головы от компьютера). Ладно.

Сидят. Катя подметает.

Люся. Скучно у вас, детки.

Александр. Как в могиле.

Люся. Пойду, посмотрю, что в других комнатах делается.

Витя (не отворачивая головы от компьютера). Ты прямо, Люся, какая-то комнатная. По комнатам ходишь.

Люся. Может быть, где-нибудь повеселее. (Александру.) Мы вино вечером пить будем?

Александр. Да.

Катя. Опять бардак будет.

Витя (не отворачивая головы от компьютера). Зачем вам вообще пить? Какие-то вы алкоголики.

Люся. А чё ещё делать? Скучно.

Люся выходит.

Александр (ловит Катю за руку). Ладно, Катя, хватит подметать, иди ко мне, любимая.

Катя. Коне-ечно, Саша. Сейча-ас. Только подмету.

Витя (не отворачивая головы от компьютера). Вы чё там?

Александр. Играем.

Витя. Игруны.

Катя кладёт веник. Александр снова берёт ее за руку.

Катя. Сейчас, Сашечка, только переоденусь.

Переодевается у него на глазах – раздевается до трусиков и лифчика, надевает что-то домашнее.

Витя (не отворачивая головы от компьютера). Ну что, наигрались?

Александр. Нет, еще не начинали.

Витя. Лучше бы рассказ какой-нибудь написал.

Александр усаживает Катю рядом с собой.

Александр (с пафосом). Дорогая у тебя такие возбуждающие духи.

Катя. Что ты, Сашечка, это средство для мытья полов.

Александр (с пафосом). Неправда. Для меня это, как благоухание амброзии. Ложись, ложись же рядом. Возляг, дева.

Укладывает Катю рядом.

Витя (чуть повернул голову, но тут же вернул глаза к экрану). Я вам сейчас возлягу.

Александр. Витя не ревнуй, у нас просто братско-се-стринские отношения.

Обнимает Катю. Она его.

Катя. Правда, Гусев, не ревнуй. У нас с Сашей братские отношения.

Витя. Я сейчас сниму свои перчатки, будут вам тогда братские отношения…

Александр косится в сторону боксерских перчаток – они висят над кроватью Гусева.

Александр. Может быть, не стоит?

Входит Люся.

Александр. Ну что нашла кого-нибудь?

Люся. С Мишей покурили на лестнице.

Александр. Присоединяйся.

Люся. Куда? Места нет.

Александр. Найдём.

Катя. Иди сюда, Люся.

Витя. Я с ней буду играть.

Встает, хватает Люсю. Она пищит.

Люся. Гусев, больно! Ты постоянно мне делаешь больно!

Катя. А Сашенька ласковый.

Люся. Знаю.

Александр. Давайте устроим свальный грех?

Люся. Давай.

Витя. Какая-то ты ****ь, Люся.

Люся. Какая есть. Да, Гусев, да. Погладь вот здесь.

Катя. Совсем обнаглели.

Люся. А отсюда руку убери.

Освобождается от рук Вити, встаёт. Александр отпускает Катю, тянет руки к Люсе.

Катя. Ложитесь, ложитесь. Я реферат писать буду. Можно, Витя?

Витя. Пиши.

Люся ложится на кровать к Александру. Катя садится к компьютеру. Витя лежит на кровати о чем-то думает.

Александр. О чем реферат?

Катя. Об экономике.

Люся и Саша обнялись, лежат. Катя печатает. Витя по-прежнему лежит на кровати один.