Текст книги "Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью"

Олег мне был глубоко симпатичен как человек, очень мало в этой жизни защищенный. Его сдержанная замкнутость была одной из форм защиты от окружающей жизни. Мне так кажется. Но я в этом не уверен до конца…

И я никогда не пытался протолкнуться к нему ближе. Потому что весь мой опыт работы и в розыске, и в писательском деле доказывает, что это – бессмысленно. Кроме еще большего отчуждения Даля, это ничего не вызвало бы.

Москва, 17 ноября 1991 г.

С Олегом Далем я встретился осенью 1973 года, будучи молодым сотрудником газеты «Вечерний Таллин». То, что и газета была тогда молодой, – не совсем так. Просто она до 1972 года издавалась только на эстонском языке. Разумеется, печатаясь на языке республики, она не испытывала особого интереса к деятелям культуры из Советского Союза. Просто была такая глубоко провинциальная, замкнутая в себе мелкая газетка. Таковой она по всем основным параметрам, кроме культуры, и оставалась в течение всех последующих семнадцати лет.

Регулярными рубриками отдела культуры и искусства были «Кино» и «Наши гости». По сути дела, эти рубрики почти все время вел я один, и, разумеется, беседа с Далем была очень важна. В Таллине всегда очень много снимают, и часто появлялись беседы с режиссерами и актерами, работавшими в нашем городе. Поэтому в отделе имел место некоторый кино-театральный уклон. С писателями интервью появлялись реже. Вероятно, интересных актеров и режиссеров гораздо больше, чем интересных писателей. Может быть, это связано с тем, что все-таки интерпретационное искусство несет в себе больше талантов, чем искусство самотворящее. Во всяком случае, у нас.

Фильм начали снимать в Таллине где-то в сентябре, и снимали его достаточно быстро. Ставил его ныне уехавший из страны Антонис Воязос. А на Даля меня вывел его второй режиссер Александр Густавсон. Я совершенно случайно проходил мимо, увидел, что идут съемки в Старом городе, ходят какие-то «немцы». Спросил, в чем дело. Он объяснил, что это новый фильм «с Далем», которого тогда еще не было. Естественно, мне захотелось с Далем поговорить. Густавсон сказал, когда он будет на площадке, и я пришел в назначенный день.

Надо сказать, что Олег Иванович очень хорошо пошел на контакт, но я не скажу, что он был тогда в хорошем настроении. Его этот фильм немножко удручал. Из нашей беседы, в общем-то, выяснилось, что его как раз больше всего занимало именно то, что он – Олег Даль – в жизни человек, абсолютно не пригодный к разведывательной деятельности. И отнюдь не по причине возраста, а по причине того, что он был человеком, у которого все написано на лице, у которого лицо открыто. Ведь он в фильме создает очень интересный образ: таких разведчиков в советском кино нет. Это тип человека, этакого enfant terrible от разведки, начиная с той первой сцены, где он приходит к своему шефу и курит, как в Союзе, зажав папиросу кончиками большого и указательного пальцев. Причем, я не знаю, насколько это все было обдумано. Дело в том, что так курили, как правило, те, кто был в лагерях: сигарета докуривается до самого конца, чтобы как можно меньше табака оставалось неиспользованным, так как не известно, когда ты получишь вторую. Да и получишь ли…

Может быть, Даль как-то намекал на то, что его герой, которому под тридцать, и он в не слишком невысоком звании, «слегка сидел», прежде чем его стали направлять на задания. Хотя старший лейтенант госбезопасности начала войны – это майор. У них все было выше на два звания. Кстати, это видно и по петлицам.

Помню еще, что творчески он очень серьезно относился к собственной роли и очень скептически к этому фильму, потому что потом, когда мы с ним разговорились, он упомянул, что там, в этой работе, много «ляпов». Во-первых, эта каскетка, которую, допустим, еще можно носить в окопе, но ни в коем случае немецкий офицер не наденет ее в относительно тыловом городе. Во-вторых, желтая портупея, которой у немецких офицеров никогда не было. Портупея была у эсэсовцев, но черная. У офицеров же был просто ремень. А в одном кадре для фона висела афиша на немецком языке, говорящая о том, что будет хоккейный матч между командой немецкой армии и местной командой. Причем действие происходит, ну, в крайнем случае, в ноябре – искусственного льда в то время не было, и вообще хоккей не был тогда ни в Германии, ни в Эстонии массовой игрой. То есть было очевидно, что все делается людьми очень убогими. Олег Иванович мне тогда сказал:

– А я так и думал, что тут должны быть «ляпы», что все это очень примитивно…

Кстати, тогда фильм назывался «Не ради славы» – это рабочее название. Потом, по-видимому, авторы решили, что такой патетический заголовок к нему не подходит, и назвали «просто и со вкусом» – «Вариант „Омега“».

К своему огорчению, когда картину показывали под этим названием, я просто не знал, что это та самая вещь, и случайно включил телевизор где-то на четвертой серии. Так что полностью я ее посмотрел только недавно и в очередной раз пришел в ужас от того, как все это грубо и примитивно. Олег Даль и Игорь Васильев, конечно, играют блестяще и со вкусом, но даже Калягин уже совершенно беспомощен. Не говоря уже о том, что все это сказка, конечно. И подводить под сказку идеологическую базу, как это сделал недавно Свободин на страницах «Экрана и сцены», – слишком уж серьезно.

Мы с Далем разговаривали немножечко на площадке, как раз в сцене, где он за рулем машины. Причем он сам водил, и это доставляло ему большое удовольствие. А в основном мы беседовали в гостинице: там есть очень удобный холл, кресла. И там мы с ним сидели и говорили.

Диктофона тогда у меня не было. Я работал всего около года в этой редакции, да и тогда вообще была напряженка с диктофонами. Они в Союз если и попадали, то были только у тассовцев-международников. А кассетник просто было некуда подключить. Было тогда в редакции несколько «Легенд», но, как всегда у нас, получить их было совершенно невозможно. Как правило, они предназначались для бесед с городским начальством по поводу задач, стоящих перед партийно-хозяйственным активом. Так что записывал я весь разговор с Далем в блокнот – быстро записывал, конечно, сокращая слова, но помня, что главное для меня – сохранить его речь.

В тот день у него, кажется, не было съемок, и мы говорили долго. Часа два с половиной – три. Многое, правда, не вошло в готовый материал, потому что Даль говорил и об оплате актерского труда, например. Естественно, тогда все это могло не пройти. Кроме того, очень важно еще то, что Даль, при всех его «отклонениях», по натуре был, скорее, человеком есенинского типа, если так можно сказать. Он был традиционный русский актер – очень ранимый, человек, по сути дела, без кожи. Актер, который при всем рационализме своего таланта все-таки очень часто шел от нутра; потом он мог все объяснить, но некоторые ходы у него были явно иррациональны.

Кроме того, его очень удручала эта гнусная окружающая атмосфера. Он тогда работал в «Современнике» и говорил о том, что это театр, который живет остатками былой славы, что ему там тоже тошно, что он чувствует себя одиноким. По-моему, он там играл тогда одну большую роль – Ваську Пепла в «На дне». Незадолго до этого он некоторое время работал в Ленинграде и рассказывал об этом. Он снимался на ленинградском телевидении в спектакле «Два веронца». А как режиссер пробовал работать в ленинградском «Ленкоме», который был тогда на очень низком уровне.

С нами в гостинице была девушка-фотограф, у которой потом, по неопытности, не получилось ни одного снимка. Честно говоря, я ее специально прихватил, потому что Даль был человек еще молодой (ему было тридцать два года), просто исходил из того, что в присутствии симпатичной девушки он будет раскованнее. Но он и так был раскован, а на девушку не обращал внимания. Она сидела и «ела его глазами», а он, конечно, это видел, но не придавал значения.

И вот как раз он говорил о том, что ему трудно в «Современнике», что ему трудно с Табаковым. Что Табаков – это способность быть со всеми в мире, дружбе и, вместе с тем, действовать очень макиавеллистически, ведь он был тогда директором театра. Даль к нему относился очень критически и, называя «Лелькой Табаковым», сказал:

– Он мой директор. Он всех купит, продаст, потом еще раз купит и еще раз продаст.

Чувствовалось, что он находится в состоянии внутреннего кризиса, который, вместе с тем, не затрагивал его как актера, потому что он работал исключительно профессионально. Просто интересно было наблюдать за ним на съемках (на натурных, естественно, – павильонных я не видел). Вот на этих проходах и проездах чувствовалось, какие у него необыкновенные переходы из одного состояния в другое. Ведь каждый фильм о разведчике сводится к тому, что он весь из себя закрытый. Вот как Штирлиц: остается наедине с радио, наливает себе водки и пьет «по случаю Дня Красной Армии». У Даля как раз все его переживания – как будто бы наружу. Это было и на съемках, потому что ведь его мимика очень внутренняя. Он лицом «не хлопотал». У него слегка изменяется выражение глаз – вот почти и все…

Олег Иванович тогда говорил еще, что он свою лучшую роль не сыграл, что у него есть то, что он хочет сыграть, но, естественно, как все актеры, он об этом говорить не будет. После этого у него были две совершенно гениальные работы. Одна вышла вскоре после премьеры «Омеги» – это фильм Эфроса «В четверг и больше никогда». Вторая работа, которую он начал делать где-то году в 1977-м, очень долго пролежала – это был фильм «Отпуск в сентябре» по «Утиной охоте» Вампилова.

Но дело в том, что, в принципе, во всех его ролях – тогдашних и даже вот таких, как в фильме «Вариант „Омега“», – все было уже заложено: человек невероятно искренний, ранимый, желающий быть до конца честным перед собой и вынужденный внешними обстоятельствами носить маску.

В жизни это тоже чувствовалось. Почему он был тогда так откровенен со мной? Скорее всего, именно из-за того, что понимал: мы случайно встретились, больше, наверное, не увидимся и он может быть сейчас откровенен. Что еще очень важно: существуют две крайности, которые ни в коем случае нельзя допускать в интервью, особенно с актерами, поскольку они очень чутки к чужой ауре. Эти крайности используют очень многие интервьюеры, оттого-то все их материалы и получаются стандартными. Первое: запанибратство. Второе: «Ах!» – интервью, стоя на коленях. При этом, как правило, люди, исповедующие оба этих направления, не очень хорошо знают, о чем говорить с человеком.

В общении с Далем чувствовалось, что с ним нужно говорить абсолютно обо всем, но при этом это должен быть разговор людей интеллигентных, уважающих друг друга. Вот то, к чему я всегда стремился уже тогда, начиная. Разговор должен быть профессионален. Естественно, в нем присутствовали совершенно обязательные детали, такие, как упоминание о том, что его первая большая роль была сыграна в Таллине в фильме «Мой младший брат». Ну, это была такая затравка.

Когда я все это записал, больше всего боялся, что если отложу это дело, то утрачу интонацию Даля. Поэтому, придя домой, я взял блокнот и все расшифровал, а потом уже начал монтировать, меняя местами, но при этом сохраняя те куски, которые оставались в неприкосновенности, – я не менял в них ничего, стараясь сохранить его манеру речи, его словечки, его синтаксис, его интонацию. При печатании, естественно, вкрались ошибки: вместо Калягин набрали Каляев и вместо Антонис Воязос – Антонин. В результате, по поручению Воязоса, звонил кто-то из съемочной группы. Но самое смешное было то, что я услышал:

– Почему это интервью брали именно у Даля? Он хоть и исполняет главную роль, но не он здесь главный! Непонятно, что это все интересуются только Далем?!

И все такое прочее… Я еще раз убедился, что ему в этой группе было и не очень-то хорошо.

А фильм был откровенно наивный, совершенно без знания деталей, без знания специфики. Дело в том, что в нем очень много данностей, в которые мы вынуждены верить. Вся эта история с поиском невесты… Кроме того, этот партизанский отряд, который действует «в районе Таллина». У меня создалось впечатление, что авторы фильма и авторы сценария просто не знают топографии местности, потому что в районе Таллина не было таких лесов просто-напросто. В Эстонии кое-где были не то что партизанские отряды, а маленькие диверсионные группы. Никакого «организованного сопротивления» не было. Руководить таллинским подпольем были оставлены почему-то люди довольно известные: члены Верховного Совета, ответственные партийные работники. Все это «подполье» было выловлено немцами в течение четырех-пяти дней после того, как они вошли в Таллин. Причем основным виновником их гибели был, как позднее выяснилось, первый секретарь ЦК компартии Эстонии Карл Сяре. Он был ответственным работником Коминтерна, жил в Советском Союзе, потом в Дании. В 1938 году Сталин его послал в Эстонию «готовить дела». В 1941-м он, в отличие от остальных членов высшего руководства, почему-то не эвакуировался, и в первый же день то ли его на улице кто-то узнал, то ли он сам пришел к немцам. В общем, он весь состав «подполья» выдал.

Долгое время считалось, что он умер там, в тюрьме, в 1944 году, то есть когда страна еще была оккупирована немцами. Он содержался в фашистской тюрьме, но не как в советских фильмах. Конечно, как заключенный, но вполне в гуманных условиях. И в один прекрасный день он перерезал себе вены, причем кровью написал на стене «Да здравствует Сталин!». То есть совершенная фантастика…

Во всяком случае, в этом «подполье» не было как таковых настоящих партизанских отрядов. Были диверсионные группы из коммунистически настроенных людей эстонского происхождения – из тех, кто эвакуировался. Они забрасывались в Эстонию на некоторое время и, как правило, с целевыми заданиями, и потом либо гибли, либо переходили линию фронта. Естественно, потом нужно было создать каких-то национальных героев. Например, была такая девушка – Хелена Кульман, партизанская связная. По одним версиям, когда ее расстреливали, она сказала: «Да здравствует Советская Эстония!». По другим версиям, она крикнула расстреливавшему ее офицеру: «Мерзавец! Все равно мы с вами посчитаемся!». Опять-таки масса апокрифов, которые не имеют никакого отношения к реальным драмам войны.

Единственное, что действительно было, – это домик, в котором находилось «Бюро Целлариуса» (в нем сейчас АПН). Кстати, в фильме правдиво показано, что Целлариус не был фашистом. Он был профессионалом, он был «человек Канариса» (смешно, но у них обоих такие античные фамилии), он тоже был морским офицером – любимчиком адмирала. И он действительно оставил о себе приятную память – крови на его руках не было, он занимался «шахматными партиями». Естественно, разведчик Скорин, которого играл Даль, и барон Шлоссер – это абсолютно вымышленные лица.

Много и смешного в этих съемках было. Например, гестапо снимали в доме, где сейчас находится Министерство культуры, – «двойной» такой дом, с очень интересным подвалом, а на самом деле гестапо было там, где сейчас находится… КГБ. А еще до этого там находилась политическая полиция Эстонской Республики, то есть функционально просто то же самое здание.

На съемках атмосфера была, конечно, приятная. Очень много было местных актеров, которые охотно согласились поработать, а Целлариуса играл вообще уникальный человек – Пауль Калде. Он жив. Ему очень много лет. Он в твердой памяти – замечательный старик. Его 80-летию была посвящена программа в кабаре «Таллин», которую он снова вел. Он пел в свое время в берлинских кабаре, в датских… У него было много приключений. Например, он рассказывал, как брат Кагановича, работавший внешторговцем, скупил у них на вечер весь зал в Дании. Калде помнит Даля, хотя они ни разу не встречались в кадре, и всегда очень тепло о нем говорит.

Дело в том, что все актеры относились к Далю как к ребенку с некоторыми странностями, но ужасно милому, одаренному. Очень тепло к нему относились… А съемочная группа, вся эта администрация, его слегка побаивалась. Да, еще он говорил тогда про какой-то мухлеж с почасовыми подсчетами и что ему примерно треть съемочных дней вообще не оплачивают. Поскольку в театре у него зарплата была невысокая, сорок рублей, которые ему платили за полную дневную смену, были для него очень существенны. Ведь он был женат. Семья… Чувствовалось, что ему очень нелегко приходится.

Естественно, я был тогда моложе, все более остро чувствовал, но это было одно из самых запомнившихся мне интервью, одна из самых моих приятных встреч.

Таллин, 28 декабря 1990 г.

К сожалению, я не была Олегу Далю ни другом, ни товарищем по работе. Да и встречались мы творчески, лишь когда он дважды приезжал на съемки в передаче Центрального телевидения «Ваше мнение», которую я придумывала как автор и вела.

Безусловно, я старалась наблюдать за ним всякий раз, когда Даль появлялся на телевидении, но снимался он в те годы исключительно в передачах и спектаклях Литературно-драматической редакции. А наше производство относилось к музыкальной.

И вот, осенью 1974 года возник хороший повод для личной встречи с актером.

Мне и режиссеру Нелли Шевченко давно хотелось самим снять для своей редакции музыкальную программу. Но так, чтобы слово непременно играло в ней очень большую роль. Изначальная идея была простой – программа, посвященная пушкинскому романсу. А суть такова: через два периода жизни поэта – Болдино и Михайловское – показать двух Пушкиных, две лирики, два состояния гения.

Естественно, надо было найти двоих, соответствующих замыслу исполнителей. Кандидатуры даже не обсуждались: Иннокентий Смоктуновский и Олег Даль.

Насколько помню, чисто технически все было решено заочно, буквально по телефону. Во-первых, Даль – согласился! Во-вторых, он сам отбирал материал, который будет читать. Остановился на «Признании» и «Астраханском базаре» из «Песен о Стеньке Разине». После совместного обсуждения содержания передачи стало понятно, что для него это – не «левая» работа.

Обычно все исполнители готовятся и настраиваются, в какой-то мере, уже в ходе съемки. Даль пришел не просто абсолютно подготовленным, но еще и со своим видением и нюансами, с которых его было «не сдвинуть». Несмотря на все советы автора сценария и режиссера, он все сделал по-своему.

Перед началом съемки очень характерно выглядел: таинственно серьезен, математически сконцентрирован.

Здесь нужно упомянуть еще об одном моменте – ужасной атмосфере тогдашних телевизионных съемок. То камеры не так стоят! То все начинает передвигаться по павильону, «потому что свет ушел»! То куда-то ушли операторы! То они «не были готовы» в нужный момент! И так – без конца…

Но ничто не могло ворваться в то состояние, в котором пребывал Олег Иванович. Если мы с Нелли пытались отвлечь его, заговаривая о погоде, планах, жизни, – он просто отвечал односложно и отходил в сторонку. И хотя после съемки Даль очень живо интересовался концепцией всей передачи, он все равно не был расположен говорить на мимолетные темы.

Два съемочных дня – это как один миг.

Я могу говорить банальные вещи: что он был очень талантлив, чрезвычайно красив, что у него были потрясающие глаза. Но поразило тогда меня совсем другое.

Когда началась его сцена и камера заработала, произошла удивительная метаморфоза. Даже не могу объяснить, как и в какую секунду это случилось. На площадке стоял артист Олег Даль. Без грима. В своем костюме. Вне декораций. В какой-то момент я моргнула и увидела, точнее ощутила, что напротив стоит… Александр Пушкин!

Конечно, никакой мистики не было. Он просто «был» Пушкиным… Он не читал стихи как таковые, а соединил свою душу с душой поэта в единое целое. Как?! Загадка Даля…

Я видела в работе очень многих людей актерского и творческого мира. Но этот эпизод – единственный в своем роде.

Не без гордости замечу, что передача «Два приезда в Михайловское» была снята за пять (!) лет до большого телефильма «… На стихи А. С. Пушкина», где исполнительское искусство Олега Даля запечатлено в полной мере. Теперь этот фильм не просто в «золотом фонде» отечественного телевидения, но даже считается эталоном художественного прочтения пушкинской лирики.

А вот наша программа канула в никуда: была стерта или просто утеряна…

Очень печально говорить о пропаже столь значимой «жемчужины» из наследия большого Мастера.

Москва, 4 января 1992 г.