Текст книги "Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью"

Тридцать лет назад – в марте 1981-го – в Киеве умер Олег Даль. Актер, которого в глаза и за глаза называли гениальным. Эдвард Радзинский однажды написал, что этот лицедей во многом выразил свое время – 60—70-е. Поскольку на сцене и на экране он был «рефлексирующим человеком, задающим вопросы себе и другим…».

Впрочем, какое бы время он ни отражал в своих образах – военное («Женя, Женечка и „катюша“»), шекспировское («Король Лир»: его гениальный Шут), сказочное («Старая, старая сказка»), – Даль всегда смотрел и внутрь самого себя. И постоянно мучился этим процессом «самоуглубления».

И оттого столь кричащи и даже трагичны все его дневниковые записи.

И потому, видимо, он, словно бы предчувствуя собственную смерть, едва ли не каждому встречному говорил-говорил-говорил о своем же преждевременном уходе…

…В начале марта 1981-го Даль приехал на киевскую студию имени Довженко. Предстояли кинопробы на главную роль в картине «Яблоко на ладони» режиссера Николая Рашеева (снявшего в 70-е нашумевшего «Бумбараша» по мотивам А. Гайдара).

Пробы так и не состоялись. Режиссер так и не встретился с одним из любимейших своих актеров.

Лишь спустя тридцать лет Николай Рашеев откровенно признался ZN.UA, что смерть Даля стала тогда для него настоящим шоком: две недели после этого режиссера не выпускали из больницы, держали на транквилизаторах, а он, приходя в себя, будто бы корил себя в случившемся… Хотя, естественно, он ни в чем не виноват. Как сказал по другому поводу Михаил Булгаков – «во всем виновата Судьба».

…Его нашли в пустом номере киевской гостиницы «Студийная». Ломились в двери. Никто не открывал.

Когда наконец вошли в номер, увидели пустую бутылку и мертвого Даля…

Картина «Яблоко на ладони» потеряла главного героя. Мир кино потерял одного из лучших актеров.

– У меня не было принципа «хочу работать только с этим актером и пишу под него сценарий», однако именно определенные актеры и помогали найти нужный рисунок будущего фильма, – рассказывает ZN. UA режиссер фильма «Яблоко на ладони» Николай Рашеев. – Поверьте, это такое счастье – творческое взаимодействие с большими актерами! Однажды знаменитый скрипач Олег Крыса сказал мне: «Ты думаешь, это я на скрипке играю? Нет! Это же она на мне играет! Я лишь делаю одно движение рукой, а она уже – следующее…» То же самое могло бы случиться у меня и с Олегом Далем. Он мог бы стать замечательной скрипкой. В частности, в фильме, в котором он так и не успел сняться… Это должна быть история о двух чудиках. И конкретные актеры должны были определять и эдакую «чудаковатость» будущей ленты – Олег Даль и Елена Коренева. С Далем чуть раньше мне посчастливилось работать лишь единожды. И то, к сожалению, кратковременно. Когда он озвучивал Пола в моем фильме «Короли и капуста». Разумеется, актеры должны озвучивать сами себя. Но бывают случаи, когда определенный тембр дает новые краски образу. Особенный голос был у Даля! И он помог мне. И прекрасно зная творческие возможности этого актера, я ведь звал его в Киев не на «пробы»… Что его пробовать? Если это потрясающий самоценный артист! В марте 1981-го я пригласил его в Киев скорее на дружескую встречу, на примерку будущего костюма… Но…

«Яблоко на ладони», пожалуй, типичный сюжет для кинематографа 80-х. О борьбе хорошего с прекрасным. Автор сценария Александр Гусельников рассказывает историю неугомонного молодого археолога, который приезжает в приморский городок с целью найти знаменитую статую Афродиты с яблоком. Однако творца преследуют неудачи, и археолог Левашов готов «сложить оружие». Только, как всегда в таких случаях, на помощь приходит любовь – в лице Елены Кореневой.

Археолога и должен был играть Даль. Но впоследствии эту же роль сыграл актер Театра сатиры Анатолий Васильев. Типаж – совершенно противоположный «далевскому». Васильев был «земным» человеком, рациональным. В нем откровенно не было той философичной чудаковатости, которая определяла манеру Даля. Причем в разных картинах – от «Приключений принца Флоризеля», скажем, до «Золотой мины», где даже его герой-злодей «не такой, как все», а слишком интеллигентный и артистичный.

«Яблоко» вышло на экраны в апреле 1982-го. Спустя год после смерти Олега Ивановича. Прокат скромный. Пресса – тоже (впрочем, были об этом фильме некоторые публикации на страницах популярного в Украине журнала «Новини кіноекрана»)…

– Мы договорились с Олегом по телефону, что он придет ко мне уже на следующий день после приезда в Киев, а я ждал еще и Кореневу, – вспоминает Николай Рашеев. – Нам предстояло «подогнать» костюмы и нащупать взаимодействие между персонажами Олега и Лены. Утром я послал за Олегом машину вместе со своим ассистентом. Хотя гостиница была совсем недалеко от студии… Жду Олега… Вдруг ассистент по картине звонит в панике: «Что делать? Уже полчаса стучим! И никто не отвечает!» Я сказал: «Ломайте дверь!» Они взломали. Даль был мертв. Будь кто-то рядом, может быть, и обошлось бы… Но он оказался один.

Новость о смерти Даля в те мартовские дни 1981-го разнеслась по всему Киеву молниеносно. Тогда не было индустрии желтой прессы. И сенсационные новости передавали из уст в уста. В актерских кругах, в ученых собраниях обсуждали самые невероятные версии гибели любимца в украинской столице: «убили», «утонул в канаве», «захлебнулся»… Последнее предположение, впрочем, было недалеко от истины.

Невероятным ударом эта трагическая весть стала для братьев Миргородских, киевских друзей Олега Даля.

Один из них, Дмитрий, – известнейший актер: многим памятен по лентам «Рожденная революцией» и в «В бой идут одни старики» (хотя сыграл в шести десятках картин).

Его старший брат Владимир – знаменитый ученый.

Братья Миргородские и встретили Олега в Киеве как самого близкого человека. Десять лет назад Владимир поведал в подробностях историю этой последней встречи (запись сохранилась. – Авт.). Он рассказывал, какие теплые отношения связывали Олега и Дмитрия еще в период студенчества. Как Дмитрий читал Олегу свои стихи и как вместе они делили радости и тяготы бурной молодости, естественно, не чураясь спиртного…

– Олега я тогда называл «перочинным ножиком», – вспоминал Владимир Миргородский. – Поскольку он был худым и необыкновенно гибким! Закидывая ноги за голову, прижимая гитару к ляжке, он брал знакомые аккорды и всех заводил на песню! В тот год – в последний приезд Даля в Киев – мой брат Дмитрий снова его встретил. Они долго стояли обнявшись, истосковавшись друг по другу. И тут Олег ошарашил: «Приехал умирать к тебе, Митась!» Сколько ни меняли тему разговора, сколько ни напоминали ему, что съемки – главное, сколько ни уговаривали, что думать о смерти рано, – ничего не получалось. Причем Олег был трезвый. Даль – худой, высокий, в светло-бежевой дубленке – отчужденным голосом говорил, что пробы для него – это скорее повод приехать в Киев, а вот главное – увидеть друзей… Договорились, что сразу после дел на студии вместе едем «на шашлыки». И весь день Олег и Дмитрий провели вместе, были в мастерской художника Рада Юхтовского. Около семи вечера Даль позвонил: «Володя, разреши приехать к тебе…» – «Олежа, родной, приезжай, конечно!» – «А чарка у тебя будет? А то повешусь…» Так сказал. И приехал совершенно трезвый. За весь вечер у меня он выпил лишь одну рюмку. Вспоминали былое… Но так получалось, что о чем бы ни заводили речь, Олег снова и снова возвращался… к теме смерти. Говорил: «Высоцкий зовет меня к себе!» Мой брат тогда загрустил, и я отправил его домой. Договорились, что Олег ночует у меня, а утром отвезу его в гостиницу, где его должны ждать киношники. Тогда же мы снова запели: «Забинтуй ты мне голову осенней листвой…» Олег, казалось бы, отвлекся от навязчивой темы, успокоился, уснул. Утром – такси. И всю дорогу – по пути от улицы Щорса до гостиницы «Студийная» – он держал меня за руку, как маленький, и сбивчиво говорил: «Передай Митасю, пусть не пьет… Ведь какие стихи он пишет! А без Высоцкого мне сложно стало жить… Никто меня в Москве не понимает, а вы – в Киеве… Об одном жалею: Гамлета не сыграл…».

К восьми утра Даль уже в гостинице. Кастелянше говорит: «Прошу не беспокоить!» По некоторым версиям, в этой же гостинице он еще перекусил, выпил – с актером Леонидом Марковым.

А после с мрачной шуткой «Пойду к себе умирать!» скрылся в номере…

К 11 утра за ним приехал ассистент Рашеева. Как замечено выше, на стук никто не ответил. А когда взломали дверь, то очевидцы запомнили удивительное выражение лица у мертвого Даля. Оно выражало блаженное состояние: будто бы исполнилась его заветная мечта.

Вскрытие показало: инфаркт миокарда[8]8
  Причина смерти О. И. Даля, задокументированная официальными инстанциями, не имеет никакого отношения ни к алкоголю, ни к сердечно-сосудистым заболеваниям.


[Закрыть]. Причем, по утверждению врачей, остальные органы были в общем-то здоровы: и печень, и почки особо не подверглись влиянию алкоголя.

Кто-то из медиков тогда же с удивлением переспросил: «А что, разве он не пил?»

– Когда я узнал о том, что умер Даль, то мало сказать, что был потрясен, со стороны это выглядело как нервный шок, – вспоминает Николай Рашеев. – Не помню, кто мне вызвал тогда «скорую помощь»… Не помню, как я оказался в больнице… Две недели держали на каких-то препаратах… Наверное, на транквилизаторах… Никого ко мне не пускали… Уже позже рассказывали, что, как только я приходил в себя, тут же, в больнице, и рассказывал, мол, «виноват…» И меня снова кололи. И очень долго я не мог прийти в себя. И вообще решил отказаться от этой картины! Но руководство студии объяснило, что деньги на «Яблоко…» уже выделены. И если не меня, то другого режиссера возьмут… Тогда уже я взял другого актера. В конечном итоге в этой ленте от первоначального замысла остался лишь один чудик – Лена Коренева. Пришлось менять идею, переписывать сценарий. От актерского ансамбля, как вы понимаете, многое зависит в картине. В общем, без Даля этот фильм получился иным…

«Яблоко на ладони» – это название отсутствует в фильмографии Даля.

Впрочем, и сам фильм словно бы «отсутствует» в истории большого кино. О нем редко вспоминают. Последний фильм в послужном списке Даля, датированный 1981-м, – «Мы смерти смотрели в лицо». Случайность это или закономерность, однако так есть… В «лицо смерти» он смотрел пристально и напряженно. Тут так и хочется перефразировать одну известную крылатость: если часто смотришь в бездну, то уже бездна всматривается в тебя…

…6 марта 1981-го машина из киностудии Довженко везла его тело в морг Боткинской больницы. Перед этим, узнав о случившемся, в Киев приехали его жена Лиза и друзья-актеры Валентин Никулин и Владимир Заманский.

Хоронили всенародно любимого актера «от» Малого театра. Незадолго до смерти он перешел на службу в прославленную труппу Михаила Царева. В репертуаре Малого Даль заменил скоропостижно умершего Алексея Эйбоженко (в спектакле «Берег»). Готовился сыграть Ежова в «Фоме Гордееве» Горького в постановке Бориса Львова-Анохина. И постоянно тяготился своими же противоречиями «внутри» большого Малого.

«Зеркало недели. Украина», № 9, 11 марта 2011

Часть VI
Послесловие к одиночеству

Как удивительны порою совпадения: он родился ровно через 100 лет после смерти поэта. Он – актер Олег Даль. Поэт – Михаил Лермонтов.

Однажды, а было это весной 1980 года, он, закрывшись в своем домашнем кабинете, буквально за час начитал на магнитофон целый моноспектакль по стихам поэта.

Кажется, стоит закрыть глаза, и воображение нарисует этот призрачный мир – кресло в полумраке сцены, канделябры, вихрь пантомимы и «одинокую фигурку исполнителя». И спокойный, гордый взгляд поэта, погибшего в 1841 году…

Почему Олег Иванович Даль назначил местом для своего моноспектакля полуторатысячный концертный зал имени Чайковского – он, художник в высшей степени камерный, общаться с которым необходимо наедине?

Ответа на этот вопрос нет, так как Даль оставил нас рано – невыносимо рано и прежде срока намеченной премьеры этого действа, к которому, как предполагалось, будет специально написана музыка, разработана пантомима – осуществить ее должен был Марис Лиепа. Главным же героем должен был стать голос Поэта, его живая поэзия, одинаково страстно, как и сто пятьдесят лет назад, так и сейчас, призывающая думать.

Анастасия Цветаева вспоминает, как они с Мариной не выносили чтения стихов актерами, считая, что те не умеют этого делать. Лидия Корнеевна Чуковская рассказывала, что отец учил ее, маленькую, как правильно читать стихи, как любить их, чувствовать полнозвучность, силу, красоту языка, слова, строки, рожденной и живущей по закону, по которому билось сердце автора. Звучащее слово поэта….

А как читал свои стихи Лермонтов?

Олег Даль пришел к Лермонтову не сразу, хотя Печорина мечтал сыграть едва ли не со школьной скамьи. И, к слову сказать, сыграл у замечательного Анатолия Васильевича Эфроса в 1974 году на телевидении.

За несколько лет до смерти Олег Иванович просто увлекся чтением, звучащим словом. Много читал, восхищая друзей и близких. Он поразительно чувствовал язык автора, музыку слова. Работал над стихами разных поэтов. Любил Самойлова, Левитанского, взахлеб читал Пушкина. Пока не дошел до Лермонтова. Как только обратился к нему, уже никого другого не читал – это был его поэт.

Около десяти лет артист вел дневник, в котором это не нашло отражения. Загадка? Но, быть может, не нашло потому, что радости, к которым, без сомнения, это увлечение относилось, отмечались в дневнике значительно реже, к концу их не стало совсем…

Зато сколько раздумий, самоанализа, сколько жертвенного стремления к Истине, которая по достижении – беспощадна, и, прежде всего, к нему – тому, кто жаждал ее.

«Верю в хорошее. Жду…» – одна из последних записей в дневнике Даля. Верил в хорошее и хранил все лучшее в себе, сумев в самые трудные времена остаться неподкупным. Верил в хорошее и писал, закрываясь от суеты в своем маленьком кабинете, жалея невесело, что двери его не бронированы.

Он имел собственный кабинет лишь последние два года жизни…

Отгороженное от прихожей маленькое светлое пространство с окном на арбатские крыши. Это было его мечтой, его спасением от суеты. Говорят, что он не выносил суеты, так же как не терпел фальши, ненавидел бездарность и серость. Все «не» – по максимуму, по-настоящему. И здесь спасался, восстанавливал силы, сберегал себя в себе, работал.

Писал стихи, пробовал силы в прозе, рисовал, создавал сценарии, которые не утверждали, мечтал снимать свое кино, вынашивал мысль о моноспектакле. Он задумал его как реквием. От замысла сохранилось несколько листков с очень скупыми прикидками, некоторыми замечаниями, но конкретен только подбор стихотворений…

…Откуда же взялась звукозапись литературно-музыкальной композиции, сделанной непрофессиональным режиссером, непрофессиональным звукооператором, непрофессиональным музыкальным оформителем, но во всех лицах – любителем в самом высоком смысле этого слова?

Вот уже несколько лет существует домашний музей Олега Даля. Если прийти в «дом на курьих ножках», что на Смоленском бульваре, взмыть на последний, семнадцатый этаж, то в квартире вам покажут кабинет, из которого видна вся Москва.

Бессменный хранитель этого заповедного места – вдова Елизавета Алексеевна – расскажет, как читал Олег Иванович стихотворения и поэмы Лермонтова, пробуя записывать себя на подаренный ему маленький магнитофончик системы «мыльница». Записывал и стирал, потому что кассет было всего две, и он гонял их в хвост и в гриву…

Осенью 1983 года у нас, в отделе звукозаписи Государственного литературного музея, раздался звонок: сообщили, что в музей принесли магнитофонную запись. Кассету с изрядно потрепанной пленкой передала вдова Даля: актер читает стихотворения Лермонтова с собственными ремарками, под старинную музыку…

Чудом уцелевшая кассета обнаружилась в его домашнем архиве случайно – уже когда Олега Ивановича не было. Автор этих строк был приглашен как специалист по звукозаписи на прослушивание кассеты, с тем чтобы решить ее дальнейшую судьбу. Мог ограничиться прослушиванием. Не ограничился. Никогда об этом не пожалею!..

Поехал туда, честно говоря, без особого энтузиазма: я знаю эти старые зашумленные пленки, да и что там еще нового может быть в Лермонтове?..

Прослушивание происходило по чистой случайности в бывшей трапезной бывшего Высоко-Петровского монастыря, где прекрасная акустика. И, как только раздались первые звуки музыки, я понял, что пленка в ужасном состоянии. Но, когда я услышал голос – меня как током пронзило – от этого невозможно оторваться! Передо мной открылась огромная личность…

Была полная иллюзия, что звучит голос Михаила Юрьевича Лермонтова!

Ценность и будущее этой записи для меня были совершенно ясны, хотя я не мог и представить себе всей сложности и нестандартности пути, которым предстояло пройти в студии, где будет «дотягиваться» то, что не с руки было сделать артисту, бывшему во власти вдохновения.

История восстановления записи – это отдельный рассказ. Для меня это было нечто большее, чем просто работа…

Саму очистку от шумов, так называемых «затыков», я делал два года. А сведение (текста и музыки) – два дня, причем качество технического уровня возрастало по мере работы. Многое приходилось додумывать, угадывать в периодичности пауз, но, как только я «схватил» его ритм, все выстроилось окончательно.

Я закрылся в студии. Пуск. Даль читает стихи, как бы воображая действие на сцене, – неторопливо, с большими паузами, мыслит вслух, не прикасаясь к сценарию, где все иначе.

Это трудно назвать просто чтением. Он не прочел – прожил эти стихи! Он творил не думая, видимо, что кто-то когда-нибудь станет свидетелем здесь прозвучавшего, может быть, и не рассчитывая оставить навсегда технически несовершенную черновую запись.

Но случилось так, что кассета уцелела. Она подарила мне много дней увлекательнейшей работы, цель которой – сделать программу слушаемой не только для специалистов, дать ей полноценную самостоятельную жизнь.

Пуск. Стоп. Назад. Я выговариваю слова вместе с артистом, повторяю его интонацию, отбиваю такт. Стоп: отметка, склейка, вставка нужной паузы. А как избавиться от посторонних шумов, попавших в основном на музыку, связанную с голосом?

Решаю их убрать, для чего музыку наложить заново, «подмешав» ее по всем правилам к старой записи в нужном соотношении с голосом. Верчусь волчком между четырьмя аппаратами, манипулируя уровнями, подгоняя скорость пластинки с музыкой. Считаю запретом только одно: голос. Он – неприкосновенен.

Этот завораживающий кошмар длился месяц. Я был счастлив, чувствуя, что становлюсь богаче с каждой минутой, с каждым новым дублем. И теперь жажду этим богатством поделиться…

…Фирма грамзаписи «Мелодия» делала пластинку «Наедине с тобою, брат…» в 1986 году по этому макету, произведя сокращения по музыке. А на радио, прослушав через полгода оба варианта, остановились на первом, оригинальном.

Приступив к делу в 1983-м, я неизлечимо заболел этим голосом. Сотый раз пропуская через себя все это, я, кажется, видел, как тянулись руки артиста к проигрывателю, к пластинкам, из которых выбиралась нужная музыка, как свободно он шел в перспективу воображаемого действия. А действие захватывало, торопило его…

Это не было ни репетицией, ни пробой – по памяти читались только стихотворения, все остальное решалось именно в тот час: ремарки, мысли вслух, паузы…

Какие силы двигали и управляли стремительным порывом большого артиста в тот момент?.. Наверное, те, что заставляют людей слагать стихи, сочинять музыку, писать чудесные картины, – силы, которые бьют тайным ключом, волнуют, захватывают художника.

Словно оказавшись в мире своей выстраданной мечты, Даль пытается осмыслить вслух этот «призрачный мир» и, как бы воображая действие на условной сцене, неторопливо поясняет его и читает свои любимые стихи. Или нет!!! Не читает, а, кажется, переживает их вместе с поэтом…

Любимые стихи… под любимую музыку… Он находил ее в кипе любимых пластинок сразу и единственно верно для себя! Он не стеснялся технической примитивности, работая с магнитофоном и проигрывателем. Он действовал трогательно несовершенно, но зато свободно и уверенно: он творил…

На телевидении помнят разговор Даля с режиссером передачи «Поэзия Лермонтова», где Олег Иванович читал стихотворение «На смерть поэта» вдвое медленнее против общепринятого. Суть его примерно в следующем:

– На кого вы рассчитываете?! Кто вас поймет, двадцать процентов?

– Я работаю как раз для этих двадцати. Считаю, что это даже много.

Сколько лет нужно прожить на свете, чтобы обрести способность чувствовать чужую боль? Нам с вами, смею надеяться, попавшим в число этих двадцати, Даль оставил шанс откликнуться на свою боль, боль своего поколения, которая трагически переполняла его душу и призвала обратиться таким необычным образом ко всем нам.

Я почти дословно передал мысль автора одного письма из того огромного их потока, который хлынул в литературно-драматическую редакцию Всесоюзного радио после того, как авторская запись моноспектакля, побывав в сложной реставрации и пройдя-таки сквозь все бюрократические препоны, зазвучала «во весь голос» 5 июля 1987 года.

Чтение Даля – явление, на мой взгляд, исключительное по степени родства души поэта и артиста, с одной стороны, с другой же – по культуре, обаянию и интеллигентности голоса, этого зеркала внутреннего мира, которое приоткрывает нам космос личности артиста. В чтении этом есть некая магическая сила, которая заставляет возвращаться к нему, обращаться, как обращаются за помощью, поддержкой, спасением. Эта сила влечет к поэту…

Со времени моего первого прослушивания записи Даля прошло семь лет. Такая дистанция дает возможность как-то заново все осмыслить. Сегодня я подумал, что, в общем-то, не самое главное то, что я занимался технической обработкой, реставрацией – вырезал из пленки какие-то шумы, вместо этого вклеивал «чистые» места, музыку «подкладывал»… А главное было то, что я открыл для себя художника, о котором раньше и понятия не имел.

Я имею в виду, конечно, Даля. А уже Олег Иванович – силой своего таланта – открыл мне поэта заново. И, собственно, поэтому я и занялся всем этим: потому что уже не мог не заняться!

Свершилось открытие, как это ни удивительно! Ибо актер Олег Иванович Даль для меня существовал только понаслышке. Я не киношник, не театрал и почти ничего не видел. То есть знал о нем лишь изустно. И я этого совершенно не стесняюсь. Просто это свойство, такая особенность моего характера. Так что для меня это было полноценное, настоящее открытие. Да, конечно, я теперь говорю, что «как будто бы услышал голос Лермонтова». Но! Видите ли, тут не так все просто. В голосе Олега я услышал нечто такое, что просто перекликалось с моим внутренним, душевным состоянием. Мне показалось, я нечто почувствовал… Какие-то мои внутренние камертоны откликнулись на его боль.

Я мгновенно понял, что он собой представлял. С первого же слова, с первого же звука. Даже еще не начались стихи, а только лишь он начинал вступление делать. И я понял, что это за судьба, как мне показалось, сразу – мгновенно!

Я понял, что это человек совершенно и бесконечно одинокий. И что это – гигантский художник. Но и реализоваться ему – не удалось. Теперь, конечно, мне легко это говорить, но тогда я это не понял, а как бы почувствовал. Это было интуитивно: и одиночество, и неудовлетворенность собою – наверное, это сыграло очень большую роль.

А то, что Даль – большой художник, об этом просто говорит его чтение. Уже не говоря о том, как построена эта программа, как в ней все решено с музыкой. Но, конечно, он не смог это все довести до конца. Если бы у него была возможность записывать в таких условиях, в каких мы с вами сидим и просто разговариваем, – вероятно, это было бы по-другому. Может быть, было бы меньше музыки, был бы другой ее баланс, и она не так забивала бы слово…

Но это – уже детали. А главное – его настроение, и вот этот выплеск душевный, человеческий – магнитофон зафиксировал. И я это почувствовал. Вот, по-моему, в этом все дело. Что называется, ложного впечатления у меня тогда не было, и до сих пор нет. И я не то что утверждаю, а я думаю, что это никакой не черновой набросок, а произведение искусства.

И уж, конечно, это никакое не чтение само по себе! И не только потому, что Даль – профессионал (он нигде не шелестит страницами и ни разу не сбивается). Не знаю, как это происходит, но для этого есть такое «тиражное» определение: «На одном дыхании».

Так что никакая это не «проба пера». Магнитофон зафиксировал чудо – творческий процесс. А это – редчайшая вещь!!! Потому я так и загорелся, потому мне так и захотелось, потому я столь и обогатился, что пересекся с душой, которая уже обрела бессмертие. Это ясно совершенно.

Технически работа была сложная, обусловленная самими исходными данными: это было записано на домашнем магнитофоне, к тому же на изрядно потрепанной кассете. Но это, в общем, все мои трудности…

И когда делалась пластинка на «Мелодии» – по схеме, которая была предложена мной, – профессиональный реставратор Тамара Георгиевна Бадеян доводила это до уровня мировых стандартов по звучанию. И уже там, в аппаратной, я видел, насколько она тоже «переболела» этой записью и «включилась» так же, как я! И тоже всячески «ревновала» этот материал и очень его полюбила.

Вообще я еще не встречал людей, которые слышали бы эту запись и при этом оставались равнодушными…

Москва, 18 августа 1985 – 24 мая 1991 г.