Текст книги "Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью"

Борис Загряжский
Меня удивила его скромность

К Олегу Далю я всегда относился и отношусь, как и большинство людей моего поколения. Я полюбил этого актера с тех пор, как увидел его в кинофильме «Мой младший брат» по аксеновскому «Звездному билету». Поэтому мне не кажется странным то, что судьба свела меня с ним однажды в работе: в 1975 году он озвучил поставленный мной документальный фильм «Альтернатива», посвященный попытке ученых смоделировать искусственный разум.

Даль попал в эту работу совершенно спонтанно, но я считаю его участие в ней самой удачной находкой после Станислава Лема, также задействованного в фильме. Помню, как вдвоем с ассистенткой мы отправились на поиски Даля в новое здание «Современника» на Чистых прудах. Олега нашли в столовой. В двух словах я рассказал ему идею фильма. Он не отказывался и согласился как-то легко:

– Хм, любопытно.

В назначенный день Олег приехал на студию «Центрнаучфильм». Один раз посмотрел авторский текст.

– Все. Я готов.

И записали мы его с одного раза. Мне не приходилось видеть такой потрясающей работы по озвучанию. Например, по ходу действия на экране появлялись лишь фотографии людей, от имени которых он обращался к зрителю: Анохин, Лем, Норберт Винер, Колмогоров, Мопассан… Я стал свидетелем уникальной, филигранной работы над словом. Очень серьезно, но с большой долей иронии он менял интонации так, что я по сей день помню звучание многих из них именно в его произношении. Он делал такие ударения и паузы в словах, до которых я бы никогда не додумался! Хотя это элементарно просто и понятно, что – да, именно так и надо, точнее не получится. Это были сто актеров, сто Далей, сто граней его удивительного нутра. Я ничего не режиссировал в ходе записи – и слава богу! В этом совершенно не было необходимости. Он проделал работу, обогатившую звуковую палитру фильма. Какие там могли быть интонационные поправки с моей стороны!

В его исполнении все произошло удивительно. Очень быстро. Очень легко. И очень счастливо. А еще – празднично и ласково. И с одного раза! Кстати сказать, это был первый случай в его жизни, когда он взялся за «чистое» озвучание.

Потом мы курили в уголке на студии. И я увидел, как он устал, насколько «выжат». Удивила меня и его скромность. Казалось бы, такой актер – имя, известность, узнаваемость. Но никакого налета этих вещей я не заметил. Вообще, он был человеком, в котором за километр чувствовалась интеллигентность, а в общении и какая-то напряженная нервность. Если пытаться подобрать сравнение, то он был похож на раненого льва, дожираемого шавками.

При личном общении в его разговоре часто звучала довольно едкая ирония. Обращаясь к собеседнику, он говорил так, что было непонятно: шутит он или нет. Всерьез ли он это? Я думаю, что для него это было своеобразной самозащитой в кругу людей.

После окончания нашей работы в тот день я располагал студийной машиной и, зная, что Олег в этот вечер занят в спектакле, предложил подвезти его до театра. Он отказался следующим образом:

– Нет. Спасибо, не надо. Я сейчас должен поехать домой. Пообедать, отдохнуть, настроиться. Потом я поеду в театр на метро и на станции (по-моему, он назвал «Пролетарскую», но точно ручаться не могу) я буду точно знать: как мне сегодня играть спектакль.

Разумеется, я не спорил. Так закончилось наше короткое творческое общение. Потом ко мне подходили коллеги и спрашивали:

– Слушай, Боря, как тебе удалось уговорить Даля?

Но я не уговаривал его, все было очень обыденно. Он очень просто отнесся к моему предложению поработать. У нас почему-то принято мыслить следующим образом: как это Даль может быть без работы? Да у него, наверное, каждая минута расписана для кино, телевидения и т. д. Есть еще и барьер «звездности»: ну, как к нему обратиться? И в голову никому не приходило, что Олег Даль может сидеть без дела. А потом я даже думал, что его согласие продиктовано отчасти соображениями материального порядка. Вполне вероятно, что шел очередной «голодный» период и возможность подработать подоспела кстати.

…Последний раз я видел Олега в Доме творчества в Репине. Я отдыхал там зимой 1980 года, а он снимался в какой-то ленфильмовской картине о блокаде и жил там же вместе с женой. Это была очень странная пара. Она – миловидная, улыбчивая женщина в длинной юбке. И он – в ушанке, шинели и валенках военных лет. Он появлялся в таком виде везде, даже в столовой. Не помню, чтобы он одевался иначе: таким его увозили на съемку, таким привозили с нее, таким он оставался и вне работы. Он был странный, страшный и очень нервный. Вызывающе нервный. Напряжен до дрожи во всем теле. Мне казалось, что еще минута – и все. Будет взрыв, который закончится нервным срывом.

Так они и ходили вдвоем. Его супруга (при том, что внешне она была ровна и благожелательна) тоже была внутренне напряжена. Она очень ласково успокаивала Олега, но все время была собрана, все время к чему-то готова. Между ними постоянно скользили какие-то флюиды. Вместе приходили они и на просмотры фильмов. Олег сидел в костюме в глубине зала, громко комментируя происходившее на экране:

– Да! Я понимаю… Это – неорганично.

Или же просто выбрасывая в сторону экрана указательный палец руки:

– Ха. Ха. Ха.

Естественно, всевозможные подобные вещи с его стороны вызывали очень недовольную реакцию зрителей. Такая вот бравада… Если это было бравадой. Это было так странно, что я даже как-то подумал: а не выпивает ли он?

Мы совершенно не общались, ограничиваясь при встрече взаимным раскланиванием. По-моему, кроме жены, он вообще ни с кем не общался. И все-таки главное впечатление о нем – невероятный, огромный сгусток нервов и боли, готовый в любую минуту выплеснуться вовне.

Я считаю, что незачем что-то выдумывать или искажать былое своими домыслами. То, что я рассказал, было предметом моих личных наблюдений. С таким Олегом Далем я встречался в жизни.

Москва, 5 ноября 1991 г.

Ян Фрид
Двухминутный этюд

Он великолепно знал классику. Когда я пригласил его на роль Теодоро в свою картину «Собака на сене», на пробу приехал человек, прекрасно знающий Лопе де Вега, на равных и свободно разговаривающий с режиссером обо всем, что касалось литературного сценария картины и собственно пьесы.

Но… В то время Олег Даль был в очень депрессивном, подавленном состоянии. Я никогда не искал и не ищу сейчас каких-либо причин этого. Я могу бесконечно строить догадки, но не люблю «фантазий», да это теперь и не нужно.

Теодоро – романтичный, радостный, лучезарный бард. Певец. А Олег… В том, какой он был горестный, не оставалось и следа страстной влюбленности, а оптимизм в нем, что называется, и не ночевал. Я очень хотел его снимать и пытался «подъехать» к нему и так, и эдак, но грустные далевские глаза совсем не говорили о любви к своей госпоже. Сегодня для него не существует танец, а к бурлеску он не готов. Внутренне не готов. Он закрывает рукой лицо, потом убирает ладонь: улыбается все, кроме глаз. Он пытается еще раз, но у него ничего не получается. В итоге выходит неплохая проба «жизнерадостного плана». Но это не Теодоро.

Не довелось… Мне не довелось поработать с Далем, снять его, хотя мне очень того хотелось. Случилось то, о чем еще полтора столетия назад говорил великий Ленский: артиста выдали глаза.

Мы остались друзьями. Я помню и никогда не забуду наших встреч с Олегом в Репине, где он бывал со своей женой, когда работал на «Ленфильме» или просто отдыхал, что случалось так нечасто.

Ленинград, 22 августа 1991 г.

Часть III
Он сказал, что вернется

Тамара Бибикова
В ожидании

Позволю себе рассказывать не по порядку, так как в памяти возникает то один, то другой эпизод и не хочется искусственно приводить их в какую-то последовательность.

История эта началась очень-очень давно. С того момента, как я пришла работать в Бюро кинопропаганды в 1976 году, у меня была одна заветная мечта: «вытащить» Олега Даля на Кубань. Зимой 1979 года меня послали на семинар в Москву. Директор нашего отделения – Людмила Шпак – перед отъездом посоветовала:

– Ты там Дунаеву как-то потереби насчет Даля. Он сейчас невыездной – ему встречи от Бюро запрещены.

Так что Людмила это прекрасно знала. В Москве я говорила с Ириной Константиновной Дунаевой, которая была не против куда-нибудь отпустить Олега Ивановича, – я ее очень упрашивала, но свое начальство ей не разрешало.

А семинар был для сотрудников-организаторов, и меня стали предупреждать, какой Даль нервный, и какой пьющий, и неконтактный, и какой тяжелый в работе, и вообще:

– Кого ты хочешь на свою голову взять?! Ты организатор – тебе же с ним и работать! С кем ты связываешься?..

Дунаева же, кстати, сразу отнеслась с пониманием:

– Если будет хоть какая-то возможность, мы его к вам сразу пришлем. Первое, куда он поедет, – это Кубань.

Все-таки надо пояснить, о чем все время речь идет.

В конце января 1979 года у Олега Ивановича была запланирована большая творческая поездка от Бюро по Узбекистану – около 20 встреч.

Закончилась она прямо в Ташкенте, после его второго выступления. В тот вечер в зале присутствовали курсанты местной школы КГБ. И один из них простодушно (?!) спросил после рассказа о съемках «Варианта „Омега“»:

– Олег Иванович, а в жизни у наших разведчиков часто случается такой же хороший финал, как у Вашего героя?

На что он ответил:

– Ну, что вы… ребята! В такой ситуации они или сразу начинают работать «на два фронта», или их просто «убирают»… Да вы же это лучше меня знаете…

После этого все было немедленно свернуто и отменено. Даля отправили в Москву «за свой счет». А вы представьте расстояние! Потом узбеки забросали московское киноруководство кляузами и доносами. Москва, конечно, приняла «адекватные меры»: его вообще отстранили от любых контактов со зрителями в СССР.

А он ведь тогда в кино не снимался и в театре не работал. Как сам потом говорил: «Не то что поесть денег нет – стакан кипятку не на что выпить…»

Ну а я, не зная всей этой истории, в течение полугода совершенно не могла понять: что за сложности с его приездом на Кубань?..

И вот в октябре 79-го мы получаем «добро»: Даль к нам приезжает. Я тогда была еще совсем молодая (19 лет!) и глупая в вопросах организации. Мне никого не доверяли встречать, я всегда занималась только и непосредственно «творческими контактами». А у нас как раз в это время кто-то уволился, и случайно получилось так, что Олега Ивановича некому было встретить. Вернее, порядок был такой: если приезжает актер «с именем», его встречают директор отделения, организатор маршрута и редактор, то есть все руководство. А тут как-то так получилось, что никого нет: Людмила ушла на какое-то совещание, редактор заболела, а в Бюро осталась секретарша и я, никогда никого не встречавшая. И машины нет… Вызвала я такси и поехала за Далем. Приезжаю в аэропорт и слышу, что рейс такой-то «Ленинград – Краснодар задерживается на два с половиной часа».

А у меня масса дел – и документы, и гостиница… Думаю: «Ну, чего я буду терять время?» И посоветоваться-то не с кем…

Говорю таксисту:

– Слушай, ну что же мне делать?

А он мне отвечает, уже зная, кого надо встречать:

– Давай я тебя в Бюро отвезу, делай свои дела, а через два часа снова заскочу за тобой, и поедем, встретим его.

Тоже любопытно: не был Даль уж каким-то особо прославленным актером и ролей у него немного было, и по театру его мало кто знал, а на гастроли на Кубань он и вообще не приезжал, но узнавали и любили его буквально все – шофер такси, горничные в гостинице, прохожие на улице… Иногда даже знаменитых актеров привозишь: «А это кто? А где он играл-то?» Вплоть до таких имен, что даже неудобно их называть. А его все знали! Все!

В общем, приехала я в Бюро, насчет машины спокойна, но решила еще раз проверить, когда рейс. И вдруг слышу в трубке:

– Самолет прибыл полчаса назад.

То есть только мы уехали из аэропорта, как он прилетел. Никого в Бюро нет, что делать – не знаю. Сижу в новом платье, накрашенная – реву и подолом утираюсь. Секретарша ходит вокруг и меня успокаивает. А мне так обид-но-о-о… О его колючем характере-то предупредили, и я чего боялась: развернется он сейчас и уедет. Столько трудов было его заполучить, и вот так, по глупости, по моей нерасторопности все может рухнуть! Он ведь не знает ни гостиницы, ни номера, ни даже телефона Бюро – ничего! Уверен, что мы его встретим. Ну как повернется и уедет? (Кстати, так чуть и не случилось.) Реву ревом. Вдруг звонок из Москвы – Дунаева:

– Что же вы делаете?! Почему Даля не встретили?!

– Где он?!

– В аэропорту! Звонит мне, ругается: «Что это такое?!!»

Быстро набираю номер в аэропорт и сквозь слезы:

– Тетенька, там у вас артист Олег Даль…

– На черта мне твой Даль!!! Шо ты мне холову морочишь?!

– Я вас умоляю, предупредите, чтоб он никуда не уезжал!

Слышу, она объявляет:

– Гражданин Даль, подойдите к окошку справочного бюро!

Хватаю по новой такси и опять туда мчусь. Бегаю, бегаю – нигде его найти не могу! А в нашем аэропорту в углу есть междугородные автоматы. Смотрю – он возле них ходит. Злой. Я зареванная, но как только его увидела – довольная. И к нему:

– Олег Иванович, я из Бюро…

– Ничего себе начало работы!!!

Только одну фразу и сказал. На меня не смотрит и молча взад-вперед ходит. Тут уж слезы мои высохли, и я начала «подыгрывать». Стою, носом соплю – изображаю раскаяние, а в душе уже ликование: слава богу, что он здесь! Главное, что то, чего я боялась, не случилось.

Ходил, ходил. Потом:

– Че ты ревешь?! Успокойся! Никуда я не уехал…

Видит, какая я стою. И уже подобревшим голосом:

– Просто я жене позвонил уже… напугал ее… Сейчас жду очереди еще раз позвонить, а то она волнуется…

Сели потом в машину, я ему рассказала: так, мол, и так все получилось… Отвезла в гостиницу. Он в номер зашел, цветы увидел и совсем успокоился.

И вот что я поняла: он очень требовательный человек. И все эти рассказы о его капризах, грубостях и т. д. по линии Бюро исходили от тех людей, которые не смогли ему организовать нормальные условия работы. За те дни, которые мы с ним отработали, никаких вещей, о которых меня предупреждали, ни разу не произошло. Мы, правда, тоже старались, чтобы, не дай бог, фрагмент задом наперед не пошел или еще что-то подобное не случилось. Были какие-то мелкие конфликты на площадках. Например, в какой-то аудитории из зала крикнули:

– Что ты Конецкого читаешь, ты нас лучше сам насмеши!

Ну, площадки всякие были… А в отношениях с нами никаких трудностей в работе не возникало. Наоборот, он старался нас как-то развлечь, развеселить, рассказать что-то забавное, а в душе, чувствовалось, – ему не до всего этого.

Встречи на маршруте были разные, но очень выделилась из них одна – в кинотеатре «Космос». Это было последнее выступление его в тот день, началось оно в девять вечера и очень долго продолжалось. Представляла его администратор:

– Выступает заслуженный артист республики Олег Иванович Даль.

А он вышел и сказал:

– Я не заслуженный… я просто артист.

Когда в конце зрители вышли за ним на улицу благодарить, кто-то сказал:

– Пусть вы и не заслуженный, но для всех нас вы уже давно народный.

Встреча эта прошла «на ура». Мы таких площадок, вообще-то, боимся: кинотеатр, случайная публика, пятнадцать минут, отведенных перед сеансом или после фильма. А тут он разговаривал с людьми больше часа! Я считаю эту встречу одной из лучших, настолько тонкий контакт был между публикой и им, настолько умные, хорошие вопросы задавали. Разговор получился прекрасный.

В «Космосе» так: лестница, лестница, лестница… От сцены до самой верхотуры, и если дверь наверху открыть, то лесенка идет до самого киномеханика. И вот, когда все кончилось, Олегу Ивановичу из первых рядов подарили огромную-огромную охапку цветов – астры и хризантемы. И он бежит с этим малиново-красным букетом по лестнице вверх, ко входу в зал – такой счастливый, радостный. Кидает мне эту охапку:

– Все! Поехали!

Мне кажется, что и он получил от этой встречи самое большое удовольствие.

В Университете встреча прошла по-разному. Были выкрики из зала. В конце прислали ему записку: «Закругляйся, дядя. Гав-гав-гав!». А он отреагировал так:

– Ну, что ж… Закругляюсь… Смотрите фрагменты…

И ушел со сцены.

Потом, в день его отъезда, приходила группа ребят в аэропорт извиняться – это уже когда я его провожала. А он:

– Да что вы, ребята!.. Ладно вам…

И завершение поездки было очень хорошее. Очень тепло с нами расстался, и расцеловались мы с ним, и руки он нам на прощание пожал… А тут еще и ребята эти прибежали. Уезжал он какой-то довольный. Нигде ничего не сорвалось, хотя были и какие-то моменты, из-за которых он переживал. Тот же Университет, например.

Как-то прислали ему записку: «Есть ли у вас дети?» Он ничего не ответил. А в Новороссийске зашел разговор о том, что он очень любит собак. Не с залом, а так, за кулисами Дворца моряков перед выступлением. На следующий день приходит кто-то из работников Дворца и говорит:

– Олег Иванович, у меня есть прекрасный щенок. Очень хорошая собачка. Мы хотим вам ее подарить. Возьмите…

– Что вы, ребята! Это же ТАКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ – живое существо к себе приручить…

И вот когда ему задали вопрос о детях, я подумала: «Боже мой, да если этот человек так относится к животным и не заводит собаку не потому, что не хочет, а потому, что боится не уделить ей чего-то должного, потому что много ездит, живет на колесах…»

Конечно, с другой стороны, все это очень сложно… Но интонация была именно на ОТВЕТСТВЕННОСТИ. Сотни людей заводят собак просто для антуража, а этот…

Наверное, он все-таки немножко потеплел душой за время, проведенное у нас. Людмила не доверила его никому из организаторов. Только она и я с ним работали на маршруте.

Сама я родом из Темрюка. За ним есть место, где возле Керченского пролива сходятся два моря. Едешь по дороге – с одной стороны Черное, с другой – Азовское. Мы ему рассказывали, и он страшно заинтересовался этим местом. И все говорил, что еще раз приедет:

– Приеду к вам в марте 81-го года. Поедем к твоим родителям… Там у вас Темрюк, Тамань… вино… Вот когда пить начну – сразу сюда… Посмотрю, что там за «два моря»…

Не знаю, был ли он «зашит» в это время, но у нас совершенно не пил.

Разговоры о его следующем приезде шли, еще когда он у нас работал. Потом у Людмилы был, вероятно, и телефонный разговор с ним, потому что я помню, как оговаривались даже сроки его второго приезда, где его поселить, куда его свозить. Почему он говорил о весне 81-го, а не приближающегося 80-го года – ни вспомнить, ни объяснить не могу.

Очень много и смешно рассказывал он о съемках «Плохого хорошего человека». Точнее, об обратной стороне этого дела. Они с Папановым приехали на натуру первые, потом встречали в аэропорту Высоцкого… Очень весело им всем жилось, но недолго:

– Вызвали жен и ставку им платили, чтобы только они нас «оберегали».

А жены их стали по магазинам таскать, и Папанов требовал:

– Найдите мне красную майку! Буду в ней ездить на велосипеде на дачу, чтобы меня машины издали видели!..

Изображал Папанова, но я не могу так передать. Очень похоже! Была какая-то медсестра, с которой Папанов познакомился, и она его снабдила спиртом. Спрятались они вдвоем с Далем где-то, развели его… И Анатолий Дмитриевич все приговаривал:

– Х’лавное на Хейфица не упасть…

Рассказывал Даль о своих «загулах» с Высоцким:

– Сидим на кухне, пьем. Вдруг влетает Марина и говорит: «Алкоголики! А сами… сами пить не умеете!.. Научитесь сначала, а потом пейте!!!» Выдула бутылку водки и пошла спать спокойно…

Кстати, Даль к Высоцкому не «лип», как это делали многие. После Олега Ивановича к нам приезжал актер Борис Хмельницкий, так он с каждой сцены представлялся лучшим другом Высоцкого и рассказывал о нем примерно так:

– Вот приходит ко мне Володя… Помоги, говорит, музыку написать к песне…

Даль, во-первых, со сцены никогда о Высоцком не распространялся. А в наших разговорах отзывался о нем очень уважительно. Да, на вопросы зрителей о нем отвечал, но никакого «друга», никакого панибратства со сцены не звучало.

Очень он хвалил Олега Анофриева:

– Чрезвычайно талантливый актер, но не реализуется до конца. Не дают ему… Пьет, а из-за этого тормозят везде… И получается… получается обратная реакция.

И очень переживал, что в «Земле Санникова» пел Анофриев, а ему не дали петь самому. Актеры, кстати, тоже такие бывают: «тот плохой, этот еще хуже» – хают друг друга почем зря. А тут ни о ком подобных разговоров не было. Единственное – об администрации «Ленфильма». С такой досадой говорил, что «вообще уже достали».

О Михаиле Боярском говорил так:

– Он пошел по водевилям, а какой у него голос хороший! Парень – талантливый певец!.. Жалко, что и в комедиях частит… Он – серьезный актер.

Хвалил Камбурову. Она ему нравилась и как актриса, и как певица:

– Хорошая она женщина, хоть и песню у меня забрала…

Это про «Женю, Женечку и „катюшу“» – «Капли датского короля».

И сквозь все эти разговоры – тоска, такая тоска! По дороге ехал – шутил. Хотя невзначай бросил – как бы невзначай:

– Заставляют делать не то, что хотелось бы…

В Новороссийске только-только открылось варьете, и он нас с Людмилой все подначивал:

– Тэ-э-эк. Сейчас пойдем советское варьете смотреть!..

Всегда сидит на переднем сиденье рядом с шофером, повернется к нам (особенно если дорога дальняя) – и через плечо:

– Ну, че скисли?.. Повеселить вас? Байки порассказывать? Мм?..

И начинает такое выдавать!.. Он чувствовал, что мы к нему всей душой, и платил нам тем же. А потом въезжаем в Новороссийск и Людмила его спрашивает:

– Ну что, пойдем в варьете?

– Нет, девчонки… В другой раз. Сейчас приду в номер, разденусь полностью, лягу на холодный пол… Мне так легче…

С такой тоской…

В Новороссийске он себя чувствовал плохо – физически плохо, мы тогда это видели. Видно, и сердце побаливало. Но жаловался он все время на то, что очень болит нога, сильно травмированная на спектакле в «Современнике». Потирал колено и рассказывал, как все это произошло. Говорил, что боль была жуткая, когда это случилось. Зашла речь о «Современнике», и он много вспоминал о старых своих временах в этом театре, о временах, когда он только пришел туда.

– А потом стали зариться на зарплату… И на должности…

Были ли у него мечты? Да, были. Во-первых, поставить фильм. И рассказывал нам сюжет этой задумки:

– Есть такой анекдот… О том, как одному мужику кирпич на голову упал. Кто-то на него уронил, перепугался и отнес мертвое тело к железной дороге, положил там поперек рельсов. Поезд идет, машинист думает: «Ах! Я человека зарезал!». Остановил состав, мужика – под мышки и на автостраду кинул… Шофер едет: «Боже! Я человека задавил!» Ну и так далее… Вот по этому анекдоту комедию бы поставить…

Но мне тогда показалось, что он немножко в шутку все это нам рассказывает.

Часто задавали ему вопрос о том, почему он переходит из театра в театр:

– Играть хочется в театре, но опять же…

И я сама его спрашивала:

– А в каком?

– Ну, все не то… Вот собрать бы из всех театров актеров, которых я люблю и ценю. И с ними сыграть спектакль… Впрочем, это у меня уже «звездные мечты»…

Очень расстраивался, когда разговор заходил о закрытых фильмах – «В четверг и больше никогда» и «Утиной охоте». С такой горечью, рукой резко вниз – р-раз:

– Не могу больше! В корзину работаю!!! Все в корзину уходит…

Это был совершенно неожиданный момент. Он сидел с нами – такой веселый, и вдруг все это прорвалось.

Во время своей поездки он выступал все-таки во многих залах. Две встречи прошли в «Космосе». Одна прошла в Доме офицеров – ни шатко ни валко. Мы приехали туда прямо из Новороссийска; публика пришла вся утренняя, чопорная. Но все было абсолютно забито – сплошная молодежь: люди и в проходах стояли, невозможно было протиснуться. Даже я не могла к киномеханику пробраться. То же самое повторилось и в ДК Завода измерительных приборов.

И еще одна очень интересная встреча была в «Нефтегеофизике» – это небольшой институт в Краснодаре. Там зальчик всего на 50 мест, а людей было вообще 10–15 человек. Эта аудитория у нас была на частном договоре, но устроитель встречи с их стороны была страстной пропагандисткой кино. Мы как увидели эту горстку людей – сразу к Далю:

– Олег Иванович… Ну, может, минут десять с ними поговорите?.. Что-то расскажете…

А он долго выступал – очень хорошо все прошло.

В Новороссийск мы приехали поздно – у нас по дороге была встреча в Доме культуры станицы Северской. У Даля там было на редкость хорошее настроение. Хотя с микрофоном на сцене что-то происходило: музыка какая-то врывалась.

В конце встречи он ждал окончания фрагмента и должен был выйти на сцену и сказать пару слов на прощание, а затем ехать дальше. Он приоткрыл чуть-чуть дверь в кулисах (шел фрагмент из «Не может быть!» по Зощенко, где его партнершей была Крючкова) и говорит в сторону экрана:

– Ну, давай, Светочка, закругляйся, закругляйся!.. Быстрее заканчивай, нам ехать пора…

Потом выскочил на сцену, раскланялся, получил цветы и был очень доволен.

В Новороссийске было несколько встреч. Одна, дневная – в СПТУ-7. Там были в основном подростки 15–17 лет. Им он читал Конецкого. А нам потом рассказывал о Конецком в жизни. Но в основном это были зарисовки о том, как его теща переживает, что он пьет, и общается на этот предмет со своим соседом по подъезду – Виктором Конецким:

– Она у меня петербурженка… А я от нее, бывало, убегу к Конецкому и спрячусь!

О своей жене он не рассказывал, но она все время в его разговоре проскальзывала:

– Заботится, опекает… Пить не дает – здоровье мое хранит…

Он упоминал о ней с таким чувством, как говорят о матери.

Рассказывал он и о своих близких – родителях, брате – капитане дальнего плавания. Считал, что все они очень хорошие люди.

Там же, в этом ПТУ, он рассказал ребятам, что сам хотел стать летчиком, но играл в баскетбол и сорвал сердце – не прошел по здоровью комиссию.

Говорил, что очень хочет работать в сказках, но:

– Даже у Кошеверовой сказки стали сейчас совсем не те, как раньше. Хочу сыграть в хорошей сказке, но кто такую снимет?..

Рассказывая о своих любимых фильмах, прежде всего называл «Женю, Женечку и „катюшу“» и «Старую, старую сказку». Кстати, он привозил свои ролики с фрагментами из фильмов – они все были склеены из маленьких-маленьких кусочков. Обычно же актер привозит ролик из какого-то одного фильма, в крайнем случае, из нескольких. А у него шли фрагментики из многих-многих работ, очень хорошо смонтированные им самим.

Потом, уже после приезда Даля, я показывала «Хронику пикирующего бомбардировщика» немецким студентам. Очень мне было интересно посмотреть, как они среагируют на эпизод, когда Даль – Соболевский говорит:

– Я хочу посмотреть в глаза этому Гансу, чтобы понять, что он чувствует, когда убили его лучшего друга…

Сижу я и думаю: как они этот фильм воспримут – немцы все-таки… А зальчик такой маленький – на 20 мест всего. Сидели молча, полная тишина. Встали, поклонились мне и ушли без единого слова.

По-моему, у Даля это был первый сильный фильм. Не по-актерски, а чисто по-человечески. И один из немногих правдивых фильмов о войне. Без всей этой дури «ура-вперед-в-атаку!»

Как возникла звукозапись встречи Олега Даля? Во-первых, мы с Людмилой хотели записать его просто для себя. У Витольда Витольдовича Яцкевича – директора ДК моряков в Новороссийске – была очень хорошая аппаратура, он и раньше записывал некоторых актеров. И когда зашла речь о том, где Даля записать, решили, что лучше всего, конечно, в Новороссийске: там все отлажено, там хорошие ребята радисты. И мы сразу с Витольдом договорились, чтобы нам сделали фонограмму. Долго и часто мы слушали ее потом, когда Олег Иванович умер… Я оттуда переписала его стихи, которые он читал по памяти. Нам он говорил, что у него вообще много стихов. А это стихотворение прочитал, кстати, всего один раз: на второй встрече во Дворце культуры моряков Новороссийска – ее мы и записали.

А вот первая была не очень удачная – какие-то городские ветераны пришли… Чувствовалось, что они его раздражают. Людмила сидела вся в напряжении, как на ножах, и все боялась, что он сейчас сорвется и что-нибудь этакое скажет всем этим «первым рядам»… Яцкевич тоже метался меж двух огней: и Даля любит, и честь своего Дворца блюдет.

Так что, первая встреча в «моряках» была неудачная – это в 20 часов. Не записали мы ее, скорее всего, потому, что просто что-то не было еще готово с аппаратурой.

После этой встречи нам в кулуарах выражали свое недовольство городские дамы преклонного возраста – бывшие морячки:

– Что это за актер?.. Вышел в своем пиджачке, сел за стол и бубнит что-то себе под нос!

А он в Новороссийске не мог долго стоять на сцене из-за ноги и читал им Конецкого, сидя за журнальным столиком.

Даль мгновенно почувствовал этот зал и то напряжение, которое в нем царило. В Новороссийск мы поехали почти сразу – на следующий день после его приезда, по-моему. В этот же день была только одна встреча где-то в Краснодаре. А во Дворце моряков первое выступление было вечернее, а второе дневное, на следующий день.

Очень смешно он шутил со сцены на одной из встреч:

– Вы думаете, у меня случайно фамилия Даль? И дар мой поэтический не случаен! Владимир Даль был лечащим врачом Пушкина, так что я в себе еще и пушкинское чувствую. И способности к сочинению стихов у меня из того времени!

На одной из встреч его попросили почитать стихи. Он читал и Пушкина, рассказав о недавнем телефильме со своим участием, и Лермонтова:

– Я вам прочту одно из своих любимых стихотворений…

И прочел «Наедине с тобою, брат…»

Тишина в зале была жутковатая…

Но даже на этой встрече были какие-то выкрики из публики, и мы бегали, суетились, хотя, в принципе, он мог спокойно «держать зал» и без нас:

– В зале всякие люди бывают… Но это мелочи все… отвечу. Если надо будет, и одерну сам.

И в Университете с запиской «закругляйся» тоже совершенно спокойно отреагировал. Кстати, когда мы вышли из Университета, к нам подошла Маша Лебедева – корреспондент «Комсомольца Кубани» – и просилась подсесть в машину для разговора с Олегом Ивановичем. А Людмила была вся заведенная после этой записки, и эта Маша ей чем-то не понравилась: подошла какая-то девочка, вся из себя, и показалась ей несерьезной. Но, если я не ошибаюсь, где-то Маша потом все-таки подходила к Далю с вопросами.

…Только потом, когда Даль умер, меня поразило сходство его и лермонтовской судеб. Только потом я поняла, что Судьбу не остановить: ведь и там и тут рядом были люди. Много людей… Как же они могли допустить эти Смерти? Почему?!! А в 1979 году у меня просто сердце сжималось: настолько я понимала, что абсолютно бессильна ему чем-то помочь. Я даже так и не решилась сказать ему напоследок то, что хотела: какой он талантливый, как он себя беречь для людей должен… Не шли у меня эти слова – и все! Потому что настолько щемяще больно было на него смотреть: шутит, весел – и вдруг ему так плохо! Хочет играть, хочет что-то делать и – ЗАДЫХАЕТСЯ в этом мире. Преждевременный человек, не вписавшийся в наше общество. И сердце-то защемило отчего? От предчувствия. Нет, не сможет он, наверное, долго жить такой двойственной жизнью! А наша суета земная раздваивала его постоянно.