Текст книги "«Сказка – ложь, да в ней намек…» Социально-педагогический анализ русского сказочного фольклора"

«Были-жили старик да старушка, и была у них дочь. Держали они козу. И очень старик эту козу любил, никому не доверял ее кормить – только дочери да сам. Раз он посылает дочь: «Поди, покорми козу!»

И вот дочь погнала козу в лес, поит, кормит целый день и гонит обратно домой. А старичок дожидается у ворот и спрашивает козу: «Коза ты моя, козынька, что сегодня пила и ела?» – «Твоя дочка прогоняла меня целый денек, а я съела один только листок!» Осерчал старик и говорит: «Ну, старуха, завтра ты иди!»

Вот погнала на другой день старуха козу в лес. Пасет целый день, поит, кормит, а вечером ждет старик опять козу домой и спрашивает: «Коза ты моя, козынька, что сегодня пила, ела?» – «Гоняла твоя старушка меня целый денек, я только успела схватить один листок!» Осерчал старик: «Ну ладно, завтра сам пойду пасти!»

И вот пошел старик сам пасти. Коза целый день ест, пьет. Так день прошел. Прибежал старик домой раньше козы, вышел навстречу:

«Ну, коза ты моя, козынька, что сегодня пила, ела?» – «Сегодня пробегала целый денек, схватила один только листок!» – «Ну, держите козу, сейчас зарежу… Давайте нож!»

Коза видит, что хозяин хочет ее зарезать, рванулась и бежать. И убежала».

Социально-педагогический комментарий. В основе нравственно-педагогического смысла сказки лежит показ последствий нарушения известной библейской заповеди «Не лжесвидетельствуй». Важно представить себе сначала возможные мотивы такого нарушения. Часто встречаемыми причинами (мотивами) нарушения этой заповеди являются: зависть, самовлюбленность, высокомерие.

Можно для каждого эпизода вранья Козы-дерезы представить в качестве ведущего один из представленных выше мотивов. Зависть Козы-дерезы может быть связана с тем, что этот персонаж так или иначе завидует человеческим взаимоотношениям (взаимоотношениям любви и согласия между Дедом, Бабой, Внучкой). Коза-дереза ведет себя в этом отношении слишком «по-человечески». Она хочет особого к себе отношения как к «несчастной», которую выделяют из «козьего» мира и приближают к себе ее хозяева.

На примере Козы-дерезы можно видеть проявления человеческого поведения индивидов, которые в качестве компенсации за зависть к другим ставят себя в позицию обездоленных и обиженных жизнью, чтобы получить право обвинять других (в жестокости, бездушии и т. д.). Таким образом, они создают ситуацию ложной легитимизации своей зависти через мнимую обиженность. Придуманная зависть в сочетании с придуманной обиженностью порождает внутренний фантомный мир Козы-дерезы, который становится лживым в своих основаниях. Причем придуманная зависть и придуманная обиженность подпитывают друг друга, создавая своеобразное шизоидное пространство театрализованной роли этого персонажа, теряющего чувство реальности. Этот персонаж сам начинает верить в придуманное им страдание, в его реальность.

Коза-дереза, таким образом, демонстрирует психологию плебея, который хочет приблизиться к главному хозяину – Деду, за счет оговаривания и клеветы в адрес его ближних. Это прием Тартюфа, пытающегося представить себя жертвой, чтобы занять особое привилегированное положение. В поведении Козы-дерезы присутствует своеобразное совмещение идеальной (придуманной ею) реальности обиженной и реальной действительности в виде получения корма. Результат этого совмещения – умело встроенная ложь в реальные обстоятельства, что отличает лжецов-иезуитов от обычных врунов.

Лживость, проявляемая как устойчивый поведенческий паттерн, есть вообще показатель плебейской психологии («раб лукавый»), в соответствии с которой индивид пытается занять то пространство, которое он не заслуживает, но хотел бы занять (в данном случае пространство любимой козы наряду с другими членами семьи, которым Коза-дереза может завидовать). Причем плебею важно не реальное освоение этого пространства в виде обретения любви и почитания со стороны окружающих, а внешне проявляемые признаки любви, почтения, жалости к нему и т. д. Внешняя форма отношений, показуха здесь заменяет реальное содержание этих отношений. Таким образом, плебейство тяготеет к формализации, к внешней демонстративности неформальных отношений любви, дружбы, заботы, глубоких чувств и привязанностей, к обезьянничанью в мире внутриличностных отношений вместо подлинных переживаний. Сами переживания плебея становятся фальшивыми, надуманными, лживыми. А сама зависть связана с получением демонстрируемых внешне признаков почтения, заботы, сочувствия, которые проявляются по отношению к «другим», т. е. внешней формы. Зависть, таким образом, внутренне театральна, она подменяет фальшивой театральностью реальный мир чувств и привязанностей.

Как отмечалось выше, наряду с мотивом зависти для проявления лжесвидетельства может присутствовать мотив самовлюбленности. В примере с Козой-дерезой это видно с самого начала. Она не хочет быть обычной, «правильной» козой, демонстрирует свою особость. Но поскольку самовлюбленность нуждается в самооправдании и обосновании, то в том случае, когда влюбленный в себя индивид не может ничем в собственных глазах подтвердить свою исключительность, внутренне возвысить себя над другими, он опускает как можно ниже окружающих через клевету на них, чтобы возвыситься.

Такое поведение свидетельствует о скрытом комплексе неполноценности, об отсутствии у индивида веры в то, что он может возвыситься благодаря каким-то собственным реальным достижениям, качествам. При глубокой самовлюбленности окружающие у себялюбца обладают достаточно часто презумпцией виновности по отношению к нему. И сколько бы они ни проявляли заботу по отношению к себялюбцу, последний ненасытен в удовлетворении собственного себялюбия и, соответственно, обвинений тех, кто не оценил его по достоинству.

Себялюбец фактически внутренне раздваивается на две субличности. Одна субличность существует реально, в своей телесности, физической данности. Другая субличность является восхищенным поклонником первой субличности, ее восхищенным наблюдателем. Этим можно также объяснить поведение Козыдерезы. Ведь ее никто и ничто не заставляет врать – ни внешние обстоятельства, ни отношение к ней со стороны окружающих. Но поскольку ей хочется себе постоянно нравиться независимо от внешних оценок, Коза-дереза должна вывести из числа созерцателей ее уникальности окружающих, оклеветав их, т. е. сделать окружающих недостойными для оценки реального поведения и свойств личности Козы-дерезы.

Предельная самовлюбленность вообще выводит себялюбца за рамки этических оценок себя и своего поведения, поскольку даже недостойное поведение, например, лжесвидетельство (как у Козы-дерезы) не побуждает его к раскаянию, стыду, угрызениям совести. Поэтому рядом с себялюбием часто идет наглость, которая является своеобразным защитным панцырем от трезвой самооценки себялюбцем самого себя. Коза-дереза так себя и ведет даже тогда, когда есть явные свидетели ее вранья, включая главного хозяина – Деда, для которого Коза-дереза и сооружает свое лжесвидетельство. Здесь уже лжесвидетельство Козы-дерезы становится абсурдным, теряет вообще какой-либо смысл, поскольку ей уже некому жаловаться. Скорее, наоборот – Коза-дереза «подставляется» под наказание.

Грозящее телесное наказание Козы-дерезы символично. Этот персонаж непрошибаем на вербальном уровне. Несколько раз ему предоставляется возможность скорректировать свое вербальное поведение в глазах разных свидетелей его реального поведения, но Коза-дереза этого не делает. Она не дает себе труда хоть как-то аргументировать, смягчать свои обвинения, слушать мнения других. Стоит на своем. На вербальном уровне поэтому Козу-дерезу переиграть невозможно. Остается только физическое действие.

С позиций социальной педагогики препятствие неумеренной самовлюбленности Козы-дерезы может быть только в виде страха наказания. Другие аргументы не действуют. Здесь присутствует определенный парадокс – от самовлюбленности можно лечить только унижением самовлюбленного. Причем это унижение должно лежать в противоположной реальности. Если себялюбец любит себя в идеальной реальности – например, ценит в себе какие-то внутренние качества, таланты и т. д., то он должен быть унижен в физической реальности, поскольку в идеальной реальности воздействовать на себялюбца невозможно, поскольку эта реальность выстроена им не для того, чтобы кто-нибудь на нее воздействовал. Если себялюбец любит себя в физической реальности, например, как сильного, красивого, ловкого, то на себялюбца можно воздействовать только в идеальной реальности, через вербальные реакции («да, ты красива, но глупа, ты силен, но жесток и т. д.) или через отказ взаимодействия с ним в виде дружбы, симпатии, привязанности.

В случае с Козой-дерезой мы имеем дело скорее с самовлюбленностью этого персонажа в идеальной реальности. Коза-дереза никак в своих физических действиях не демонстрирует свои достоинства. Ей достаточно просто противопоставить себя другим козлятам. Поэтому переубеждать Козу-дерезу в том, что она достойна особого к себе отношения, бесполезно, потому что ее не смущают свидетели ее лжи. Поэтому ее псевдоуникальность может быть уничтожена лишь через физическое насилие, уравнивающее Козу-дерезу с обычными врунами.

Следующий мотив лжесвидетельства Козы-дерезы может быть квалифицирован как высокомерие. Коза-дереза ставит себя выше не только козлят, но и человеческих персонажей в оценке себя. Ее не волнуют реакции и оценки ее окружающими. В процессе козьего выпаса она не подчиняется общим правилам поведения. Действует по своей программе.

Ее подчинение ситуации принятия корма означает, что она должна принимать свое положение как зависимое от кормильцев. Такое поведение соответствовало бы ожиданиям ее хозяев как подтверждение того, что именно хозяева (Дед, Баба, Внучка) являются благодетелями Козы. Коза же явно демонстрирует свою независимость, показывает, что ее не очень интересует корм «из рук» хозяев.

Высокомерие Козы-дерезы продолжается и по возвращении домой в виде клеветы на тех, кто ее пас. Коза-дереза фактически обвиняет хозяев в их несостоятельности как кормильцев, тем самым показывая, что она достойна лучших хозяев. Таким образом, непослушание Козы-дерезы сопровождается гордыней, нежеланием видеть в ком-либо авторитета из ее окружения.

На примере Козы-дерезы можно заметить такую особенность проявления клеветников как лжесвидетельство, в первую очередь, по отношению к ближним при апелляции к «хорошим» дальним. Указание Козы-дерезы на то, что ее не кормят, есть фактически непрямая апелляция к некоторой норме ухода за козой, которую где-то возможно соблюдают и которая нарушена данными конкретными хозяевами. Такая апелляция к общей норме при обличении окружающих есть подчеркивание высокомерными индивидами своего права ставить себя выше окружающих.

Ситуация, описанная в этой сказке, позволяет выявить истоки детей-себялюбцев в тех семьях, где избалованный ребенок чувствует свою исключительность и безнаказанность до такой степени, что приобретает хроническую лживость и презрение к окружающим как способ самоутверждения. Своевременное распознание такой лживости является важной социально-педагогической проблемой.

Вопросы для самоконтроля:

1. Какова роль совместного труда в семейном воспитании?

2. Как понимать ценность «общего дома» в контексте семейного воспитания?

3. Каковы предпосылки лживости как проблемы семейного воспитания?

1.5 Социально-педагогические проблемы внеинституционального влияния социальной среды

«Лиса с журавлем подружилась, даже покумилась с ним у кого-то на родинах. Вот и вздумала однажды лиса угостить журавля, пошла звать его себе в гости: «Приходи, куманек, приходи, дорогой! Уж я как тебя угощу!». Идет журавль на званый пир, а лиса наварила манной каши и размазала по тарелке. Подала и потчевает: «Покушай, мой голубчик-куманек! Сама стряпала». Журавль хлоп-хлоп носом, стучал, стучал, ничего не попадает! А лисица в это время лижет себе да лижет кашу, так всю сама и скушала. Каша съедена; лисица говорит: «Не обессудь, любезный кум! Больше потчевать нечем».

– Спасибо, кума, и на этом! Приходи ко мне в гости.

На другой день приходит лиса, а журавль приготовил окрошку, наклал в кувшин с малым горлышком, поставил на стол и говорит: «Кушай, кумушка! Право, больше нечем потчевать». Лиса начала вертеться вокруг кувшина, и так зайдет, и этак, и лизнет его, и понюхает-то, все ничего не достанет! Не лезет голова в кувшин. А журавль меж тем клюет себе да клюет, пока все не поел.

– Ну, не обессудь, кума! Больше угощать нечем.

Взяла лису досада, думала, что наестся на целую неделю, а домой пошла, как не солоно хлебала. Как аукнулось, так и откликнулось. С тех пор и дружба у лисы с журавлем врозь».

Социально-педагогический комментарий. Смысл, который лежит «на поверхности» этой сказки может выглядеть в виде известной поговорки «Как аукнулось, так и откликнулось», которая приведена в ее тексте. Но задача анализа сказки усложняется, если мы хотим извлечь из текста сказки содержание, позволяющее понять, почему и как персонажи этой сказки ведут себя как несоциализированные субъекты в пространстве дружеских отношений. И первый вопрос, который в связи с эти может возникнуть у читателя следующий: «Почему вдруг Лиса решила так издевательски угостить Журавля?» Один из простых вариантов ответов заключается в наличии своеобразного юмора у Лисы, любящей, выражаясь современным языком, различные «приколы» по отношению к ближайшему окружению. Менее прямолинейная интерпретация поведения Лисы предполагает обращение к образам и символам в сказке, вызывающим ряд соответствующих общепонятных ассоциаций. Если Лиса символизирует собой хитрость и коварство, то Журавль – символ небесного, воздушного, улетающего к счастью, в теплые края и т. д. (пословица «Журавль в небе, а синица – в руках»). Другой символ-ассоциация – «манная каша». Ее размазывают по тарелке, она может быть и символом бесхарактерности, размазни и т. д. «Кувшин» можно ассоциировать с чем-то закрытым, неведомым (как плохим, так и хорошим). Тот, кто умеет потчевать себя из кувшина, владеет этим скрытым содержанием. «Окрошка» – нечто, состряпанное из кусочков, но имеющее, в конечном счете, хороший вкус. Следовательно, здесь решающая роль за поваром, сумевшим из разнородного материала приготовить целостное блюдо». Эти ассоциации, в частности, наталкивают на мысль, что Лиса предлагает Журавлю стать размазней. А Журавль, в свою очередь, делает недоступным для Лисы более замысловатое блюдо, убеждая ее в примитивности. Теперь применим ситуационный анализ. Лиса не предлагает, а демонстрирует Журавлю его бесхарактерность («манная каша»), принявшему приглашение Лисы – известной лживой мошенницы. Даже, если Журавль и поверил Лисе в искренней дружбе, то она ему показала, что тот, кто к ней относится искренне, не вызывает у нее уважения. Он есть размазня («манная каша»), которую она с удовольствием съедает в прямом или переносном смысле. Как ни странно, Журавль поддался лисьему издевательству, предложив Лисе недоступное для нее блюдо. Он решил победить умом хитрость. Но… ничего этим не доказал, оставшись в позе «обиженного». С позиций социальных нормативов дружбы Журавль также проявил себя как недостаточно социализированным. Он должен был попытаться показать Лисе свое умение строить отношения не только на соображениях выгоды. Во всяком случае, Лисе надо было дать шанс исправиться. Фактически Лиса и Журавль остались в плену ограниченных представлений о дружбе, которая проявляется и проявляется только во взаимодействии «Ты – мне, я – тебе», исключающем бескорыстие во взаимоотношениях.

Лиса, как и многие другие отрицательные герои русских народных сказок своим асоциальным поведением своеобразно выполняет «авторское» задание (даже, если этот автор коллективен – народ, этнос и т. д.) – она испытывает Журавля. Суть этого испытания заключается в том, насколько Журавль способен не поддаться искушению реализовать ветхозаветную заповедь «Око – за око, зуб – за зуб», насколько он способен преодолеть мстительность и сохранить дружбу с Лисой на основе христианского умения прощать. Такая интерпретация сути конфликта между Лисой и Журавлем позволяет более содержательно прокомментировать измену дружбе обоих персонажей, перепутавших правовые (ветхозаветные) взаимоотношения с обязательным адекватным наказанием обидчика с неформальными, дружескими отношениями, основанными на умении дружить без каких-либо предварительных условий.

Недостаточную социализированность Лисы и Журавля как субъектов дружеских отношений можно также прокомментировать, обратившись к уже приведенным выше соответствующим социально-антропологическим универсалиям.

«Объект». Для Лисы реальный физический объект (вкусная еда) оказался даже важнее дружбы с Журавлем. Журавль же, в ответ пригласив Лису к себе в гости заменил этот реальный объект его чистой потенциальной, но нереализованной возможностью – идеальным объектом (едой, которую Лиса не может попробовать). Таким образом, уже в этой ассиметрии заметна разница в поведении Лисы. Лиса, приняв ответное приглашение Журавля, совершенно не испытывает угрызений совести за то, что Журавль, будучи ее гостем, остался голодным. Очевидно, что она рассчитывает также получить от Журавля реальную, а не виртуальную еду. Для Журавля же, поедающего в присутствии Лисы реальную пищу, это занятие носит в известной мере демонстрационно-знаковый характер – желание проучить жадную и наглую Лису. Здесь сталкиваются две трактовки дружеских отношений. «Лисья» трактовка заключается в том, что она готова как должное принимать от Журавля реальные блага и в этом видеть смысл своей с ним дружбы. Журавль же оценивает дружбу с позиций нематериальных, идеальных. И если дружба не соответствует этим идеальным требованиям, то этот персонаж быстро встает в назидательную, воспитательную позицию к несостоявшемуся другу, тем самым, проявляя прямолинейный дидактизм без попытки выяснить причины возникшего недоразумения. Такая дружба поэтому также выглядит достаточно ущербной, «несоциализированной».

«Время». Коварство Лисы проявляется в том, что она заранее планирует приглашение Журавля в гости на условиях, при которых Журавль останется голодным. Это ориентация на «идеальное» время (будущее) вместо получения эмоционального удовольствия от совместной трапезы с благодарным Журавлем и соответствующего психологического комфорта. Тем самым, она лишает себя многих радостей мгновений проживания реального (настоящего), а не идеального времени, не только будучи хозяйкой, но и гостем. Журавль же идет на поводу у Лисы, отплачивая ей тем же самым. Соответственно, он окончательно уничтожает, саму возможность налаживания с Лисой дружеских отношений. Он сам ничего не планирует, оставаясь ведомым за моделью поведения Лисы. Таким образом, если Лиса проявляет себя в дружбе как циничный и ехидный прагматик, то Журавлю не хватает творчества в созидании дружеских отношений и их коррекции в нужном направлении.

«Пространство». Лиса не способна выстраивать идеальное, комфортное пространство дружбы. Предпочитает даже в дружеской ситуации «тащить одеяло на себя». Изначальное проявление Журавлем дружбы к Лисе (согласие прийти в гости) ничего не меняет в поведении Лисы, поскольку ее эгоизм оказывается сильнее гостеприимства. В этой ситуации для того, чтобы сохранить дружбу с Лисой, Журавлю остается принять как неизбежность этот нрав Лисы и занять более снисходительную позицию по отношению к ней. Журавль не пытается это сделать, тем самым закрепив невольно поведение Лисы как единственно возможный вариант ее поведения в их взаимоотношениях.

«Энергия». Лиса является своеобразным «нормировщиком» в дружеских отношениях. Если принять за норму бескорыстность этих отношений, то позиция Лисы в этом отношении безупречна. Она воспринимает как должное приглашение Журавля, тем самым поддерживая идеальную (но не экзистенциальную) энергетику их дружбы. Журавль же как «идеальный» друг не должен обращать внимания на небезупречность поведения Лисы. Но он этого не делает, поскольку для него важно психологическое содержание их отношений (реальная психофизическая энергетика в виде взаимных, а не имитируемых симпатий, влечений, привязанностей). Это очередное несовпадение установок Лисы и Журавля создает соответствующую проблемную ситуацию несостоявшейся дружбы.

Таким образом, ситуация Лисы и Журавля свидетельствует о бесперспективности оценки дружбы как социализирующего фактора с позиций социальной справедливости. Дружба только тогда может реально влиять на ее участников, когда в ее основе лежат идеалы любви и заботы друг о друге, близких к христианскому прощению слабостей друг друга.