Текст книги "Загадки малорусской истории. От Богдана Хмельницкого до Петра Порошенко"

Чертовщина под украинским соусом

Полемика вокруг украинского языка в малороссийском обществе начала ХХ века

Эта полемика касалась украинского языка, но на Украине о ней сегодня стараются не говорить, что, в общем, неудивительно. В результате тогдашней дискуссии были выявлены такие подробности происхождения и развития украинского литературного языка, о которых ныне не хотят вспоминать многие.

Причиной полемики стало катострофическое положение украиноязычной прессы в Малороссии. Как известно, после отмены в 1905 году запрета на печатание в Российской империи периодических изданий на украинском языке во многих малороссийских городах были основаны украиноязычные газеты и журналы. По замыслу руководителей украинского сепаратистского движения (Михаила Грушевского и др.), эти органы прессы должны были вызвать огромный интерес у малорусского населения (истосковавшегося, как считали сепаратисты, по изданиям «на родном языке»), что способствовало бы осознанию малорусами себя отдельной от великорусов, самостоятельной нацией.

К созданию украиноязычной периодики были привлечены лучшие (из имевшихся в украинстве) творческие силы. В это дело вкладывались и значительные финансовые средства. Но ожидаемого результата не получилось.

«В начале 1906 года почти в каждом большом городе Украины начали выходить под разными названиями газеты на украинском языке, – делился впоследствии воспоминаниями активный участник украинского движения Юрий Сирый (Тищенко). – К сожалению, большинство тех попыток и предприятий кончались полным разочарованием издателей, были ли то отдельные лица или коллективы, и издание, увидев свет, уже через несколько номеров, а то и после первого, кануло в Лету».

«Украинские периодические издания таяли, как воск на солнце», – свидетельствовал другой видный сепаратист – Михаил Еремеев.

Причину неудач не надо было искать. Заключалась она в украинском языке, на котором издавались новые газеты и журналы. Стоит напомнить, что для большинства тогдашних малорусов родным был другой язык – русский. И это не нравилось деятелям украинского движения (украинофилам).

Задавшись целью создать из малорусов самостоятельную (отдельную от великорусов) нацию, указанные деятели пытались создать и неотъемлемый атрибут европейской нации – самостоятельный литературный язык. Попытки эти, ввиду своей искусственности неизменно заканчивавшиеся неудачей, постепенно были перенесены на галицкую почву. Там, в Галиции, за границами Российской империи, где русский литературный язык не имел большого распространения и, следовательно, меньше ощущалась ненужность другого языка, филологические усилия украинофилов при поддержке австрийского правительства (усмотревшего в этом политическую выгоду) увенчались некоторым успехом. К началу ХХ века украинский литературный язык был создан, и теперь деятели украинского движения поставили себе целью распространить его на всю Малороссию.

Благоприятный для целей украинства момент настал, как казалось, после событий 1905 года в России. Этим и объяснялась начавшаяся языковая экспансия. Однако украинский литературный язык из-за обилия в нем заимствований из польского, немецкого, других иностранных языков, а также множества выдуманных («выкованных», как тогда выражались) слов оказался чужим народу. Он еще мог существовать в Галиции, где русины (малорусы) жили бок о бок с немцами и поляками. За пределами австрийских владений ситуация была иная.

«Помимо того маленького круга украинцев, которые умели читать и писать по-украински, для многомиллионного населения российской Украины появление украинской прессы с новым правописанием, с массой уже забытых или новых литературных слов и понятий и т. д. было чем-то не только новым, а и тяжелым, требующим тренировки и изучения», – отмечал Сирый.

Но «тренироваться» и изучать новый язык малорусы не желали. В результате украиноязычная периодика практически не имела читателей. Например, одна из самых крупных газет на украинском языке – «Рщний край» («Родной край»), по данным того же Юрия Сирого (вероятно, завышенным), имела всего около двухсот подписчиков. «И это в то время, – добавлял он, – когда такие враждебные украинскому движению и интересам украинского народа русские газеты, как «Киевская мысль», «Киевлянин», «Южный край» и т. д., выходившие в Украине, имели огромные десятки тысяч подписчиков, и это подписчиков-украинцев, а такие русские журналы дешевого качества, как «Родина», «Нива» и т. д., выходили миллионами экземпляров и имели в Украине сотни тысяч подписчиков».

«Жалко, что бедные люди моего села не хотят и знать о таких газетах, как ваша… – жаловался в письме в украиноязычную газету «Громадська думка» («Общественная мысль») один из участников сепаратистского движения. – Они влюбились в «Свет» и «Киевлянин» и другие черносотенные». «Всем известно… с каким недоверием относятся крестьяне к украинской книжке», – сокрушался другой «национально сознательный украинец». «Свои духовные потребности большинство украинцев удовлетворяет русской литературой, – констатировала украиноязычная газета «Снш» («Сноп»). – Когда же спросишь: «Почему это вы читаете русскую? Разве ж на украинском языке нет журналов или газет соответствующей ценности?», то услышишь такой ответ: «Я не привык читать по-украински».

Не помогли украиноязычным периодическим изданиям ни регулярно печатаемые в них указания о том, как надо читать ту или иную букву украинского алфавита, ни разъяснение значения новых слов. «Омоскаленное ухо тогдашних украинцев из-за Днепра не переваривало «галицкого языка Грушевского», – со злобой писал потом видный сепаратист Васыль Королив-Старый. Впрочем, сами сепаратисты тоже признавали язык, на котором печатались их газеты и журналы, неудачным. «То, что выдается теперь за малороссийский язык (новыми газетами), ни на что не похоже, – возмущался, например, известный литературный критик, щирый украинофил Василий Горленко. – Конечно, эти господа не виноваты, что нет слов для отвлеченных и новых понятий, но они виноваты, что берутся за создание языка, будучи глубоко бездарны. Я получаю полтавский «Рщний край» и почти не могу его читать».

«Язык нашей газеты для них (малорусов. – Авт.) совсем чужой, им возмущаются и люди, которые искренне хотели бы, чтобы развивалась наша пресса», – сознавался в частном письме издатель «Громадской думки» Евгений Чикаленко. Подобными признаниями была переполнена переписка деятелей украинского движения. Многие из этих деятелей обращались к лидеру движения Михаилу Грушевскому с жалобами на неудачно созданный язык, просили принять меры к исправлению сложившегося положения. Но вождь украинства, сам много потрудившийся над сочинением данного языка, не желал признавать ошибки и кардинально что-то менять.

Между тем украиноязычная пресса продолжала чахнуть, что доводило многих сепаратистов до отчаяния. В конце концов недовольство «языком Грушевского» выплеснулось за пределы частной переписки и разговоров.

«Сор из избы» решился вынести известный украинский писатель Иван Нечуй-Левицкий. Ярый сепаратист, убежденный в необходимости распространения нового языка в противовес русскому литературному, Нечуй-Левицкий тяжело переживал фиаско украиноязычной печати. Но все его попытки повлиять на Грушевского, убедить вождя украинства как-то скорректировать процесс формирования украинского литературного языка не увенчались успехом. Это и побудило писателя выступить публично.

Свои взгляды Нечуй-Левицкий изложил в статье «Современный газетный язык на Украине», опубликованной в первых трех номерах журнала «Украіна» за 1907 год, а позднее в книге «Кривое зеркало украинского языка», изданной в 1912 году. Он протестовал против искусственной полонизации украинской речи, замены в контролировавшихся сепаратистами печатных изданиях многих народных (то есть употреблявшихся простым народом) слов иноязычными заимствованиями или выдуманными (причем выдуманными неудачно) неологизмами. Писатель приводил множество примеров такой замены (любопытно, что большинство указанных им заимствований и неологизмов все равно вошли в украинский язык и ныне считаются исконными украинскими словами). Другой претензией, выдвигаемой Нечуй-Левицким к разработчикам украинского литературного языка, являлась замена ими буквы «с» в предлогах и приставках на букву «з» (по польскому образцу), замена приставки и предлога «од» на «від», замена окончания «-ть» на «-ти», поскольку такие замены также существенно видоизменяли слова, делая их непонятными для читательской публики. (Например, народное слово «одкрыть» печаталось в украиноязычных изданиях как «відкрити», слово «одгонять» – как «відгоняти» и т. п.)

Крайне возмущало писателя и введение под польским влиянием новых падежных форм (например, «для народу», «від синоду», «без закону», «з потоку», «такого факту», в то время как у простых украинцев принято говорить: «для народа», «од синода», «без закона», «с потока», «такого факта»). Не соглашался он и реформой правописания (введением апострофа и буквы «і»).

Нечуй-Левицкий пояснял, что причиной языковых новшеств стало стремление Грушевского и его подручных сделать новый литературный язык как можно более далеким от русского. «Получилось что-то и правда уж слишком далекое от русского, – замечал видный литератор, – но вместе с тем оно вышло настолько же далеким от украинского».

Писатель настаивал, что украинский литературный язык следует создавать на основе приднепровских народных говоров, а не говора галицкого, «переходного к польскому языку». Язык же, сочиненный Грушевским с помощниками, являлся, по мнению Нечуй-Левицкого, «смешным, чудным и непонятным», «чертовщиной под якобы украинским соусом», отпугивающей широкую публику от украинской литературы.

Выступление известного писателя вызвало в среде сепаратистов шок. На Нечуй-Левицкого невозможно было навесить ярлык «великорусского шовиниста» или «объянычарившегося малоросса», объяснить его выступление интригами «врагов Украины». Нельзя было и замалчивать его статьи. Грушевский вынужден был оправдываться, признавать, что насаждаемый им на Украине язык действительно имеет недостатки, «много в нем такого, что было применено или составлено на скорую руку и ждет, чтобы заменили его оборотом лучшим». Однако вождь украинства тут же заявил, что игнорировать этот «созданный тяжкими трудами» язык, «отбросить его, спуститься вновь на дно и пробовать, независимо от этого «галицкого» языка, создавать новый культурный язык из народных украинских говоров приднепровских или левобережных, как некоторые хотят теперь, – это был бы поступок страшно вредный, ошибочный, опасный для всего нашего национального развития».

Грушевского энергично поддержали соратники, прежде всего галичане. Уже в следующем, после окончания публикации статьи Нечуй-Левицкого, номере журнала «Украіна» с ответной статьей выступил галицкий деятель Михаил Пачовский. Он заявил, что население российской Украины (то есть той части Малороссии, которая входила в состав Российской империи) – «несознательное». Российские украинцы называют себя русскими, интересуются русской литературой, и даже не затронутые влиянием русской культуры крестьяне считают свои говоры «мужицкой» разновидностью русского языка. Ни украинского общества, ни украинской национальной жизни в российской Украине нет, «только будто в чужом краю по углам работают единицы». А потому, уверял галичанин, приоритет в создании для Украины отдельного литературного языка должен принадлежать не Приднепровью или Левобережью, а «национально сознательной» Галиции. О том, что «украинская национальная сознательность» насаждается в Галиции австрийскими властями, Пачовский при этом умалчивал.

С Пачовским солидаризировался другой галицкий деятель – Владимир Гнатюк, объявивший, что разговорный язык российских украинцев засорен «русизмами», а «украинский литературный язык в России попросту гибнет под игом российщины». Среди писателей, язык которых попал под русское влияние, Гнатюк называл Ивана Котляревского, Григория Квитко-Основьяненко, Тараса Шевченко и, разумеется, Ивана Нечуй-Левицкого. Последнего галицкий деятель обвинил еще и в употреблении полонизмов. Гнатюк делал вывод, что украинский литературный язык просто обязан опираться не на говоры российской Украины, а на говоры галицкие, «намного более чистые». Правда, признавал он, галичане употребляют «и полонизмы, и германизмы, но, во-первых, их не очень большой процент, а во-вторых, они больше всего проявляются в лексике, а это еще не большая беда».

Нашлись у Грушевского сторонники и внутри Российской империи. Так, видный деятель украинского движения Иван Стешенко (занимавший впоследствии пост генерального секретаря (то есть министра) просвещения в правительстве Центральной рады) выступил с объемной статьей (изданной в виде брошюры), посвященной языковым спорам. По мнению Стешенко, «национально сознательные» галичане просто вынуждены были взяться за создание нового литературного языка, поскольку в российской части Украины никто этим заниматься не хотел. Российских украинцев, сокрушался он, «даже сознательных патриотов», вполне устраивал русский литературный язык, и в сочинении еще одного литературного языка «не было нужды, потому что для него не было аудитории». «И вот, – продолжал далее Стешенко, – галицкие литераторы берутся за это важное дело. Создается язык для учреждений, школы, наук, журналов. Берется материал и с немецкого, и с польского, и с латинского языка, куются и по народному образцу слова, и все вместе дает желаемое – язык высшего порядка. И, негде правды деть, много в этом языке нежелательного, но что было делать?»

Впрочем, уверял Стешенко, язык получился «не такой уж плохой». В том, что он непривычен для украинцев, нет ничего страшного. «Не привычка, – указывал он, – может перейти в привычку, когда какая-то вещь часто попадает на глаза или вводится принудительно. Так происходит и с языком. Его неологизмы, вначале «страшные», постепенно прививаются и через несколько поколений становятся совершенно родными и даже приятными». В Галиции, напоминал украинский деятель, новый язык тоже был принят не сразу, но после введения в школы распоряжением австрийских властей, с течением времени «сросся с душою галичан, стал ее содержанием. Может, плохим? Не спорю. Но содержанием – единственно возможным».

Поддержал вождя сепаратистов и литератор Модест Левицкий, выступивший в 1909 году со статьей в редактируемом Грушевским журнале «Літературно-науковий вісник» («Литературно-научный вестник»). Левицкий подверг критике «этих странных «патриотов» и «тоже малороссов», которые считают себя непогрешимыми знатоками украинского языка и требуют непременно, чтобы украинский литературный язык был обязательно таким же, каким говорят люди в их Свинюхах и Жабинцях». Не называя по фамилии Нечуй-Левицкого, но явно подразумевая прежде всего его, Модест Левицкий упрекал «многих наших писателей», которые, «пусть не прогневаются на меня, имея большой талант писательский, не очень хорошо знают язык наш и не очень заботятся о чистоте его».

Сторонник Грушевского заявлял, что главной ошибкой разработчиков украинского литературного языка является не их стремление отмежеваться от русского языка, а то, что отмежевываются они от него недостаточно. Левицкий предлагал сконцентрировать усилия именно на борьбе с употреблением «москализмов». В то же время он соглашался, что некоторые претензии к украинскому языку не лишены оснований. В частности, некоторые неологизмы «не совсем удачные», многие галицкие слова не понятны жителям Левобережья («Харьковский крестьянин начнет читать какое-нибудь издание львовское и бросит книжку, скажет, что она «не по-нашему написана») и др.

Выход Левицкий видел в том, чтобы создать при «Украинском научном обществе» (организованном в Киеве сепаратистами под председательством того же Михаила Грушевского) специальную комиссию, которая бы заменила неудачные слова на другие, лучшие.

Стоит заметить, что впоследствии Модест Левицкий поменял свои взгляды. Продолжающийся крах попыток распространения в Малороссии украинского литературного языка вынудил литератора спустя три года вновь публично высказаться по языковому вопросу. В педагогическом журнале «Світло» («Свет») он опубликовал (правда, на этот раз под псевдонимом) новую статью. Теперь уже не критикуя Нечуй-Левицкого, а, наоборот, называя его в числе знатоков народного языка, Левицкий поддерживал позицию известного писателя (даже послал ему эту свою статью в знак солидарности).

В статье констатировалось, что упреки в непонятности украинского литературного языка слышны отовсюду, им недовольны как интеллигенция, так и народные массы. И недовольство это небеспочвенно. «Наш литературный язык имеет дефекты, болеет», – признавал Левицкий. Он отмечал значительную засоренность украинского литературного языка галицизмами и полонизмами, наличие в нем неудачно сочиненных неологизмов, указывал на непродуманность реформы правописания. Вместе с тем литератор по-прежнему требовал дальнейшего очищения языка от «москализмов», которые «также досадны и нежелательны».

Несколько по-иному подошел к проблеме языка Иван Огиенко (в то время – молодой ученый, а впоследствии довольно известный деятель украинского движения). Он решил исследовать, «как читают и пишут по-украински наши крестьяне, что им читать и писать легче, что тяжелее, какие написания им понятны, какие нет». Исследования Огиенко проводил в Радомышльском уезде Киевской губернии, привлекая крестьян различного возраста и уровня образованности. Результаты исследований оказались для сепаратистов неутешительны. Выяснилось, что новое украинское правописание крестьянам непонятно, читают они «на русский лад». Кроме того, крестьяне «родные слова, читая, частенько перекручивают на русский лад: слово «дівчинка» читали «девочка», «читання» – «чтение» и т. п.». Вообще же украинский литературный язык оказался народу не понятен. «С простыми, короткими словами еще так-сяк справляются, подумавши, но слова длинные, мало им понятные – всегда путают, ломают и не понимают, что они означают». Когда же исследователь стал уверять простых людей, что напечатанное – это и есть их «родной язык», крестьяне только удивлялись: «Трудно как-то читать по-нашему».

Исследования Огиенко фактически полностью подтвердили тезис Нечуй-Левицкого о том, что украинский литературный язык в том виде, в каком создали его Грушевский с помощниками, – чужд и непонятен огромному большинству украинцев. Однако заявлять об этом открыто молодой ученый не стал, да и не имел такой возможности, поскольку журнал, в котором была опубликована его статья, редактировался самим Грушевским. Огиенко ограничился лишь указанием, что украинское правописание нуждается в улучшении, и выразил надежду, что настанет время, когда можно будет внедрять украинский язык в голову мужика через школу (как в Галиции). «Тогда и книжка на нашем языке будет ему родной, и крестьянин не будет пугаться нашего правописания», – уверял исследователь.

Поддержал позицию Нечуй-Левицкого (правда, с оговорками, укоряя его за резкость) и крупный деятель украинского движения Дмитрий Дорошенко. «Когда рождалась новая украинская пресса, – отмечал он в статье, опубликованной в газете «Дніпрові хвилі» («Днепровские волны»), – то, по правде говоря, мало кто обращал внимание на то, «каким языком писать», потому что считали, что народ массами бросится к своему печатному слову и что наши газеты будут выходить в десятках тысяч экземпляров. В этом довелось разочароваться, как и во многом другом».

Дорошенко указывал, что созданный в Галиции украинский литературный язык испытал на себе «очень сильное влияние языка польского и немецкого». Поэтому, подчеркивал украинский деятель, можно было предполагать, что этот язык «не очень-то будет пригоден для широких масс украинского народа в России».

Процитировав далее слова Грушевского, что отказываться от этого «созданного тяжкими трудами» языка было бы страшно вредным поступком для украинского «национального развития», Дорошенко замечал: «С мнением уважаемого нашего ученого можно было бы совсем согласиться, если бы не одно обстоятельство, что очень уменьшает силу его доказательств: с украинской книгой и газетой приходится обращаться не только к небольшому обществу «сознательных украинцев», которые все равно будут читать, каким бы языком и каким бы правописанием ни печатать наши издания; будут читать кривясь, ругаясь, но будут читать, как читали перед тем книги и газеты, напечатанные в Галиции. Дело в том, что приходится обращаться к широким массам интеллигенции и простого народа на Украине. Давая им украинскую газету, говорим: «Читайте, это ваше родное, это для вас понятное, это не такое, как все то, что вы до сих пор по-чужому читали!» И что же выйдет, если тот, к кому вы обращаетесь, скажет: «Нет, это не по-нашему; правда, оно похоже на наше, но много что тут разобрать нельзя». Проф. Грушевский говорит, что нужно учиться украинскому языку, потому что «все учатся своему родному языку». Разумеется, надо учиться, чтобы владеть хорошо языком письменно и устно. Однако же язык должен быть таким, чтобы его понять можно было без специальной подготовки, чтоб, не считая тех чужих ученых слов, которые не понятны каждому неученому человеку в каждом языке, можно было разобрать смысл».

Дорошенко призывал учитывать разницу между положением украинского языка в Галиции и в российской Украине. В первой – распространение этого языка поддерживает правительство. Во второй – не поддерживает. «У них (галичан. – Авт.) действительно можно издать декрет и будут слушаться, как когда-то было с правописанием. А у нас?»

«Если дать теперь нашему крестьянину, – продолжал он далее, – такую книгу, которая написана хоть украинским языком, но крутым, с галицкими словами и формами, то он ее не разберет или еще скажет, что уж московскую книжку ему легче понять, чем такую украинскую. Что же тогда нам делать?»

Выход украинский деятель видел в том, что, создавая украинский литературный язык, не следует торопиться очищать его от «русизмов», это можно будет сделать потом. Пока же нужно постепенно «приучить народ к своему родному слову».

Фактически солидаризировалась с Нечуй-Левицким (хотя и не называла его фамилии) украинская писательница Олэна Пчилка (кстати, ярая русофобка). Касаясь наличия в украиноязычной прессе большого числа неологизмов, она подчеркивала, что само по себе создание тружениками пера новых слов – явление естественное: «Писатели имеют право творить слова по необходимости, преобразовывать язык по требованию своей мысли, своего замысла; но все-таки тут должна быть определенная мера».

«При создании неологизмов, – продолжала Пчилка далее, – наш писатель не должен далеко отходить от народной основы, от корней и обычных форм своего народного языка, – для окончания разных слов, для складывания их вместе и т. п. Тут не следовало бы пренебрегать законами языка народного». Между тем, замечала она, эти законы как раз и нарушаются: «Наш газетный язык полон неологизмов, но не в том еще дело, что это новые слова, а в том, что они плохие, плохо созданные. Язык получается неряшливым, сухим, полным чужих, или неудачных, даже непонятных слов».

Таким образом, несостоятельность украинского литературного языка признавалась самими деятелями украинского движения. Они уповали только на то, что придет время, когда этот язык можно будет навязать народу силой, с помощью государственной власти. В те годы (1907–1914), когда велась полемика, такие надежды казались несбыточными фантазиями. Мало кто предполагал, что ожидает страну через несколько лет.