Текст книги "Загадки малорусской истории. От Богдана Хмельницкого до Петра Порошенко"

Забытый плебисцит

Событие, о котором пойдет речь, неизвестно широкой публике. И не только потому, что касалось оно самого отдаленного региона Украины. Дело в том, что случившееся не соответствовало политической конъюнктуре ни в советскую эпоху, ни тем более сегодня. Потому историки предпочитали о нем помалкивать.

14 сентября 1937 года в Закарпатье был проведен референдум (плебисцит) о языке преподавания в школах. Прежде чем рассказать о самом плебисците, следует обратиться к более ранним страницам истории.

После окончания Первой мировой войны и распада Австро-Венгрии Подкарпатская Русь (так тогда называлось Закарпатье) вошла в начале 1919 года в состав новообразованного Чехословацкого государства. Вошла не совсем добровольно. Просто другого выхода у нее не было. Закарпатские общественные деятели единодушно высказывались за воссоединение с Россией. Но там полыхала Гражданская война. Шла война (украино-польская) и в соседней Галиции. Сотрясалась от потрясений Венгрия (вскоре там тоже произошла революция и началась гражданская война). Остаться самостоятельным в окружении чужих фронтов у маленького Закарпатья не было никаких шансов. А пражские политики обещали предоставить краю широкую автономию, обеспечить права местного населения, защитить его интересы. И лидеры подкарпатских русинов приняли решение о временном (пока в России не будут свергнуты большевики) подчинении края Чехословакии.

В Праге поначалу не было единого мнения насчет политического курса, который следует проводить на присоединенной территории. Премьер-министр нового государства Карел Крамарж был настроен русофильски. Он симпатизировал подкарпатским русинам и рассматривал присоединенный край как мост для будущей связи с небольшевистской Россией. А вот украинское движение премьер-министр считал изобретением немцев, не скрывая своего презрения к нему.

Зато президент страны Томаш Масарик являлся заклятым русофобом и полагал необходимым насаждать в Закарпатье «украинскую национальную идею».

Увы, Крамарж оставался премьер-министром всего несколько месяцев, а Масарик занимал высший государственный пост много лет (до 1935 года). Это и определило чехословацкую политику. В крае началась украинизация.

Уже в конце 1919 года было объявлено о введении в школах преподавания на «галицком украинском языке». Правда, чтобы успокоить общественное мнение, власти тут же заявили, что в старших классах введут и русский язык. Но с реализацией последнего обещания не торопились.

Разумеется, такая политика в сфере образования вызвала недовольство населения. Закарпатье веками было отрезано от России. Понятно, что большинство местных жителей не могли хорошо владеть русским литературным языком. Тем не менее этот язык они считали общим культурным языком всей Руси, а потому желали его изучения как своего тоже. Украинский же язык был подкарпатским русинам чужд.

«Наш народ ориентирован русофильски, не украинофильски, – писал видный закарпатский педагог Евме-ний Сабов. – Если показать нашим людям русскую книгу, они встретят там незнакомые слова. Но если показать им украинскую книгу, то они даже не станут ее читать, они скажут: «Это на польском».

Сам Сабов являлся сторонником использования в начальной школе народного говора русинов. «Наш народ признает свою принадлежность к тому племени, что и русские, но для нас наиболее важен наш язык», – утверждал он. Впрочем, этот (русинский) язык все равно был ближе к русскому, чем к украинскому.

«Галицкий вариант украинского языка пронизан многочисленными полонизмами и своим произношением, формами и словарным составом резко отличается не только от русского литературного языка, но и от подкарпатской народной речи», – пояснял крупный закарпатский ученый Георгий Геровский.

«Касательно украинской мовы необходимо отметить факт, что у нас не только наша интеллигенция, но и простой народ этой мовы не признал своей, – сообщал печатный орган закарпатской диаспоры в США «Свободное слово Карпатской Руси». – Украинствующих галичан, говорящих мовою, наш народ называл не иначе, как «полячками». Если на какой-либо сходке выступал «украинец», говорящий мовою, то на вопрос, кто там говорил, получался непременно один и тот же ответ: «Был там какой-то полячок». О русских же эмигрантах из России, говорящих на русском литературном языке, наши крестьяне говорили, что они говорят «твердо по-русски», подразумевая, что они говорят настоящим литературным русским языком».

Однако, несмотря на явное неприятие большинством населения украинского языка, чехословацкое правительство продолжало украинизацию. Учитывая явный дефицит ее сторонников в самой Подкарпатской Руси, украини-заторов приглашали из Галиции. Их назначали учителями в закарпатские школы. В то же время министерство школ и народного образования (МШАНО) Чехословакии запрещало преподавание в учебных заведениях на русском языке и даже само изучение этого языка. Учебники на русском в школы не допускались.

«Министерство народного просвещения не идет нам навстречу, – рассказывал депутат чехословацкого парламента от Подкарпатской Руси Василий Щерецкий. – Мы 8 раз подавали наши учебники для одобрения, но даже и ответа не достали, в то время как учебники украинцев одобряются или просто вводятся в школы».

Особенно большую поддержку власти оказывали украинскому обществу «Просвтта» («Просвещение»), основанному в 1920 году заезжими галичанами. Даже в период экономического кризиса эту организацию щедро финансировали из госбюджета. «На Подкарпатской Руси голод, а правительство вместо того, чтобы побольше заботиться о голодающих, миллионы выбрасывает на украинизацию. «Просвита» уже третий миллион получает, а голодающий русский народ с отчаянием просит помощи», – замечала в августе 1932 года газета «Карпаторусский голос».

«Удивляемся, почему чехословацкое правительство не предоставит украинцев своей судьбе, – комментировала выделение миллионов чешских крон на «Просвіту» «Народная газета», подразумевая под «украинцами» украинских «национально сознательных» деятелей. – Без его помощи давно бы об украинцах на Подкарпатской Руси не было бы и помину. Поведение правительства, поскольку оно не проявляет равной щедрости по отношению к русскому культурно-просветительному обществу «Александр Духнович», не может рассматриваться иначе как пристрастие к украинизму».

Между тем удивляться было излишне. Все объяснялось просто. Получив Закарпатье во временное управление, официальная Прага вознамерилась прибрать его к рукам навсегда. Украинизация рассматривалась чехословацкими властями как переходный этап к чехизации. «Никто не согласился бы променять русский литературный язык на чешский или на словацкий, – откровенничал в узком кругу министр школ и народного образования Вавро Шробар. – Но с украинским языком мы можем конкурировать».

Если в 1920 году в Подкарпатской Руси функционировали 22 начальные школы с чешским языком обучения, то в 1931-м уже 158. Причем открывали чешские школы даже в тех селах, где не проживало ни одного чеха. Вместе с тем школы с русским языком обучения по-прежнему находились под запретом.

Использовало правительство украинское движение и для того, чтобы отсрочить решение вопроса о предоставлении Подкарпатской Руси давно обещанной автономии. Подстрекая украинских деятелей к выступлению против русского языка и культуры, власти затем заявляли, что подкарпатские русины, дескать, не могут договориться между собой, а значит, и предоставлять краю автономию преждевременно.

В ответ коренное население развернуло борьбу за свои права. Созданная Учительским товариществом Подкарпатской Руси специальная Языковая комиссия в 1926 году высказалась за введение в школы Закарпатья русского языка вместо украинского. В 1929 году за русский язык в школах высказалось 96 % участников учительского конгресса Подкарпатской Руси. Перепись населения 1930 года показала, что из 400 тысяч подкарпатских русинов лишь немногим более 2 тысяч идентифицируют себя как украинцы.

В 1931 году видные общественные деятели Подкарпатской Руси выступили с Декларацией культурных и национальных прав карпаторусского народа. «В течение более чем десяти лет посредством школ проводится украинизация нашего края, решительно противоречащая воле народного большинства, – говорилось в документе. – Украинское движение было создано на Подкарпатской Руси искусственно, благодаря широкой моральной и материальной его поддержке со стороны некоторых высших инстанций».

В следующем году положения этой Декларации были положены в основу резолюций Всенародного карпато-русского конгресса. «Украинцев выгнали из Галиции за преступления, а МШАНО дает им воспитывать русских детей», – подчеркивалось там.

Массовая кампания в поддержку русского языка прошла в прессе. «Будем бороться за права и равноправие русского языка, за русскую школу и культуру по вековым традициям нашего народа… В школьной политике не могут иметь места ни покровительствование чешским или словацким школам в русских селах, ни поддержка украинизации, явления, которое решительно осуждено самыми широкими массами карпаторусского народа».

Русский язык и учебники на нем стали вводить в школы явочным порядком, уже не спрашивая формального разрешения властей. Русскоязычным стало обучение в мукачевских гимназии и учительском институте, частично – в Хустской гимназии. Однако там, где администрация учебных заведений состояла из «национально сознательных» галичан, сохранялся язык украинский (например, в Ужгородской гимназии и в Мукачевском торговом училище).

Кроме того, русский язык доминировал в других сферах общественной жизни края. Органы местного самоуправления в Ужгороде и Мукачеве использовали его в своей работе. По-русски были написаны таблички с названиями улиц в закарпатских городах. Количество русскоязычных газет и журналов почти вдвое превышало их количество на украинском языке (14 против 8). В целом же, как свидетельствовал уже упоминавшийся Георгий Геровский, образованная часть населения «говорит на языке, словарный состав и морфология которого являются русскими литературными, но имеют особенности собственного подкарпатского произношения. Менее образованные люди говорят на местных говорах с большей или меньшей примесью книжных выражений». Вместе с тем «галицко-украинский литературный язык распространяется с очень большим трудом, и даже выпускники гимназии с украинским языком обучения не в состоянии полностью преодолеть трудности в произношении, которое очень существенно отличается от естественных звуков подкарпаторусской речи».

На выборах в парламент Чехословакии за русские партии голосовало огромное большинство избирателей. Украинские же партии довольствовались ничтожным меньшинством голосов, основную часть которых давали представители еврейской и венгерской национальных групп, а также чешские чиновники. Скажем, на выборах 1929 года за русские партии было подано в Подкарпатской Руси 136 тысяч голосов, за украинские – 8 тысяч. (Справедливости ради стоит заметить, что еще около 63 тысяч голосов получили так называемые интернационалистские партии – социал-демократы и коммунисты, – поддерживавшие украинизацию.)

«Невзирая на все старания чешского правительства, не брезговавшего никакими средствами, невзирая на миллионы чешских крон, израсходованных на украинскую пропаганду, незаконную украинизацию школ, украинство у нас не восторжествовало во время чешского режима, – констатировал позднее журнал «Свободное слово Карпатской Руси». – Украинствующие составляли после двадцати лет чешского управления Карпатской Русью незначительное меньшинство».

Наконец власти не выдержали. Они согласились предоставить Закарпатью автономный статус и в сентябре 1937 года провели референдум по языковому вопросу. «Каждый селянин получил два билета, – вспоминал местный общественный деятель Михаил Прокоп. – На одном было написано: «малоруський язык (украинский язык)», на другом – «великорусский язык (русский язык)». Несмотря на жульничество со словами «малорусский» и «великорусский», ибо малорусский народный язык это не украинский язык, а русский язык (литературный) это не великорусский, наши самостийники потерпели полное поражение, ибо 86 процентов селян, подчиняясь тысячелетнему чувству единства всего русского народа, голосовали за «великорусский язык».

И вновь-таки голоса за украинский язык были получены преимущественно в местностях, граничащих с Галицией, поскольку школьные администрации там были плотно обсажены эмигрантами-галичанами, имевшими возможность влиять на голосующих. За этим исключением Подкарпатская Русь высказалась за русский язык.

Результаты референдума вызвали форменную истерику у «национально сознательных» деятелей. Они собрали в Ужгороде свой митинг, на котором объявили народное волеизъявление «антинародным» и «ненаучным» (как же это похоже на действия украинских профессиональных «патриотов» сегодня!). Но на вопли митингующих маргиналов уже никто не обращал внимания. А вскоре начался процесс предоставления краю реальной автономии.

К сожалению, этот процесс остался незавершенным. Общеизвестные мюнхенские соглашения 1938 года сокрушили Чехословакию. В политических верхах произошли перемены. Новые руководители страны во всем следовали указаниям из Берлина. Они совершили в Закарпатье переворот. Премьер-министр уже сформированного правительства только что созданной автономии Андрей Бродий (лидер одной из русских партий) был арестован и обвинен в «государственной измене».

Новым премьер-министром, опять же по указке из Берлина, назначили «национально сознательного» Августина Волошина, тут же установившего в крае фашистскую диктатуру и начавшего тотальную украинизацию.

Ошибка волынского партизана

Про книгу «Непоставленный памятник» я узнал случайно, наткнувшись на упоминание о ней на одном из интернет-форумов. Автор книги – уроженец Волыни Григорий Стецюк, бывший член Организации украинских националистов (ОУН). Во время гитлеровской оккупации Украины он состоял в партизанском отряде ОУН. Правда, партизанами оуновцев можно назвать с натяжкой. С оккупантами они не боролись. Наоборот, помогали им поддерживать «порядок» на своей территории. А вот когда в 1944 году в пределы Волыни вступили советские войска, оуновские вояки попробовали оказать им сопротивление. Быстро выяснилось, однако, что силы слишком неравны. И большинство членов отряда сочло за благо бежать на запад. В том числе – Григорий Стецюк.

После войны он перебрался в Великобританию. Затем в Канаду. Там в 1988 году под эгидой диаспорянского Института исследователей Волыни и издал книгу своих мемуаров, пояснив, что его труд будет памятником людям, погибшим на Волыни в период Второй мировой.

На Украине книга практически неизвестна. Мне удалось разыскать ее в одной из крупнейших библиотек страны. Туда экземпляр мемуаров передали шесть с половиной лет назад в качестве подарка от украинской диаспоры. И за все это время книгой не заинтересовался ни один человек. Библиотечный формуляр был девственно чист. Я оказался первым читателем.

Бедно изданные, в тонкой обложке, мемуары написаны очень плохим литературным языком. Очевидно, что перо редактора вовсе не касалось текста. Как и карандаш корректора (на это указывает огромное количество элементарных ошибок в пунктуации). Самому же автору явно не хватило способностей, чтобы сделать изложение увлекательным.

И тем не менее… Совершенно не интересная по форме, книга захватывает своим содержанием. Это честное, прямое, откровенное свидетельство о преступлениях бандеровцев на Волыни. Свидетельство особенно впечатляющее потому, что принадлежит ярому русофобу и антисоветчику.

Стоит отметить, что Григорий Стецюк являлся членом той части ОУН, которая не признавала авторитета Степана Бандеры, предпочитая ему другого «вождя» – Андрея Мельника. Бандеровцы, не терпевшие никакого непослушания, старались силой подчинить мельниковцев. Несогласных же убивали, о чем и рассказывает Стецюк.

Убивали по-всякому. Иногда – подло, заманивая в ловушку будто бы для мирных переговоров, давая гарантии безопасности (так расправились с руководителем мельниковской организации во Владимир-Волынском районе Орестом Тарасевичем и его ближайшими помощниками). Иногда – жестоко, не довольствуясь лишением жизни, а подвергая при этом жертву пыткам и издевательствам. Иногда – просто гнусно. Например, узнав, что насильно мобилизованный в ряды УПА – Украинской повстанческой армии – бывший мельниковец Василий Приступа поддерживает контакты со своими прежними товарищами, бандеровская СБ (служба безопасности) не только расстреляла провинившегося перед строем, но и устроила на его могиле туалет.

Если не удавалось добраться до мельниковских активистов, бандеровцы убивали членов их семей. Стецюк указывает на такие убийства в селах Тышковичи и Мен-чичи. При этом мемуарист подчеркивает: «Подобных случаев по всей Волыни бесчисленное количество. Бандеровцы не против членов ОУН, они против всех, или людей, или учреждений, которые не подчиняются их приказам, не признают их как авторитет, а имеют свои взгляды – таких людей они уничтожали».

В самом деле, жертвами СБ становились не одни мельниковцы и их родственники. Бандеровцы убивали выходцев из Восточной Украины – «схидняков», подозревая (надо признать, вполне обоснованно), что те не могут искренне принять бандеровскую идеологию. Убивали поляков (за то, что они поляки). Убивали сектантов-штундистов – эти «провинились» тем, что по религиозным мотивам отказывались брать в руки оружие и, следовательно, не могли служить в УПА.

Убивали и православных, не щадя даже архиереев. Так, от рук бандеровцев погиб епископ Волынский Ма-нуил. По сведениям СБ (как потом выяснилось, ошибочным), церковный иерарх якобы являлся в прошлом офицером. Испытывая недостаток в кадровых военных, бандеровцы похитили епископа, требуя от него возглавить одно из подразделений УПА. Напрасно Мануил уверял, что ничего не понимает в военном деле. Ему не верили. Когда же архиерей попробовал бежать, бандеровцы схватили его, устроили «полевой суд» и расстреляли как «дезертира-предателя».

Но, пожалуй, хуже всех приходилось тогда обычным украинским крестьянам. Против них бандеровцы развязали массовый террор, уничтожая всех несогласных, недовольных, просто сомневающихся. Среди приводимых Стецюком случаев особое внимание обращает на себя трагедия, произошедшая со Степанкой Олищук, женой двоюродного брата автора мемуаров. В частном разговоре она как-то имела неосторожность сказать своему соседу Василию Антонюку, занимавшему высокий пост в местной бандеровской организации: «Если такие глупые руководители, как ты, будут строить Украину, то такой и Украина будет».

Сказала, может быть, в запале, как человеку, которого знала с детства, который рос на ее глазах. Этого оказалось достаточно. Через два дня к Олищукам пожаловала СБ. Молодую женщину на глазах двух ее маленьких детей, в присутствии престарелых родителей, невзирая на крик и слезы, вытащили из хаты и тут же во дворе расстреляли. Несчастным отцу и матери погибшей запретили ее хоронить и вообще сообщать о случившемся кому-либо.

«Пишу об этом для того, – отмечает автор мемуаров, – чтобы все знали, каких руководителей наделали бандеровцы, держали их по всей Волыни, а эти руководители убивали хороших людей – патриотов, и те жертвы являются вечными свидетелями перед Богом и черным пятном в бандеровской истории».

Свидетельство Стецюка важно сегодня еще по одной причине. После 1991 года на Украине появилась масса псевдоисториков, пытающихся доказать, будто все преступления, в которых обвиняют головорезов из УПА, совершили (разумеется, с целью «дискредитации украинского движения») «переодетые энкавэдисты». Между тем в большинстве случаев, о которых сообщается в указанной книге, личности убийц установлены. Преступники были хорошо знакомы местным жителям. И это были не ряженые, а самые настоящие бандеровцы, действовавшие в полном соответствии с указаниями своего руководства.

К сожалению, ныне об этом знают мало. Ведь и в советские времена говорили преимущественно об убийствах бандеровцами сельских активистов, председателей колхозов, комсомольцев, членов компартии. «Большевики осветили только то, что у них болит, – пишет по данному поводу Григорий Стецюк. – Они вспомнили обо всех коммунистах, а я себе думаю, что кто вспомнит о том добром народе, у которого бандеровские партийные вожди отобрали жизнь, о том народе, который был гуманным и совестливым и он пал жертвой только потому, что не хотел исполнять грязных приказов бандеровских владык».

По мнению мемуариста, помнить об этом необходимо. «Чтобы описать как следует, то я на это имею недостаточное образование, – признается он. – Но я могу про это все рассказать. Я удивляюсь нашим ученым, что они не возьмутся за это дело, а особенно историкам и военным. Они должны провести изучение, должны осветить каждое преступление, чтобы не повторилось в будущем».

С ним трудно не согласиться. В одном только ошибся свидетель и участник тех событий. Он был уверен, что бандеровцев в его родном краю прокляли навсегда: «Они утопили Волынь в море невинной крови, им на Волынь не будет возврата».

Увы, бандеровщина туда уже вернулась. И не только туда.