Текст книги "Загадки малорусской истории. От Богдана Хмельницкого до Петра Порошенко"

Преступление на станции Круты

Миф об «украинских Фермопилах» довольно давний. Создавать его начали почти сразу же после трагедии, разыгравшейся 29 января 1918 года на маленькой железнодорожной станции Круты в Черниговской губернии. Позднее над созданием этого мифа немало потрудилась украинская диаспора. А после 1991 года он усиленно распространяется на территории Украины. К сему занятию подключились политики, доморощенные псевдоисторики, работники СМИ, так называемые «митщ» (деятели культуры) и т. п. На месте события открыли помпезный памятник, создали музей. Мероприятия по чествованию памяти «героев Крут» проводятся в общегосударственном масштабе.

Согласно мифу, у станции Круты во время «русско-украинской войны» состоялся бой между украинским Студенческим куренем и многочисленными ордами вторгшихся на Украину русских (это особо подчеркивается) большевиков. Курень состоял из совсем еще юных киевских студентов и гимназистов, которые, дескать, в едином патриотическом порыве выступили на защиту родины против гораздо более сильного врага. Они знали, что идут на верную смерть, но сознательно принесли себя в жертву. Подвиг «крутян», как утверждается, был подобен известному нам из истории Древней Греции подвигу трехсот спартанцев, вместе со своим царем Леонидом павших у горного прохода Фермопилы, защищая родной край от персидских завоевателей. Потому Кру-тянскую трагедию стали называть «украинскими Фермопилами». Слава героям!

Так гласит пропагандистская легенда. Ну а как было на самом деле? Подлинную картину событий позволяют воссоздать воспоминания непосредственных участников произошедшего, свидетельства других современников, официальные документы.

Прежде всего, стоит отметить, что никакой русско-украинской войны не было. Шла гражданская война, раздиравшая на части не только страну, но и населявшие ее нации, народности, племена, даже семьи. Друг против друга воевали представители одной национальности. По разные стороны баррикад оказывались родные братья, друзья, соседи. Иногда сын шел на отца, а отец на сына. Это была величайшая катастрофа, сотрясавшая все огромное пространство бывшей Российской империи (Украину в том числе).

Другое дело, что захватившая тогда власть в Киеве Центральная рада пыталась представить происходящее как войну с Россией. «Борьба, которую теперь ведут с нами большевики, борьба национальная, – заявлял премьер-министр назначенного Радой правительства Владимир Винниченко. – Большевики, считающие себя представителями великорусской демократии, борются с нами, сами того, быть может, не сознавая, как великороссы».

Злобная русофобия, переполнявшая украинских «национально сознательных» деятелей, помешала им организовать оборону против двигавшихся к Киеву отрядов красногвардейцев. В самом городе находилось более трех тысяч русских офицеров, ненавидевших большевиков. Из них вполне можно было организовать боеспособные подразделения. Но Центральная рада не хотела принимать помощи от русских. Мало того, власти издали приказ, предписывавший всем офицерам неукраинского происхождения в трехдневный срок покинуть пределы Украины.

Центральнорадовские вожди уповали на собственное войско – так называемые украинские полки. Но как боевые единицы эти полки существовали исключительно на бумаге. Изначально они формировались из весьма ненадежного контингента – дезертиров. В ходе начавшегося в России после Февральской революции всеобщего развала в тылу появилось огромное количество солдат, всячески уклонявшихся от военной службы. Они очень боялись отправки на передовую. Лозунг «Не пойдем на фронт, пока из нас не сформируют украинские воинские части!» пришелся им весьма по душе. В массовом порядке дезертиры объявляли себя украинцами, что вызывало бурный восторг в Центральной раде.

Председатель Рады Михаил Грушевский и его соратники воспринимали происходящее как «пробуждение в украинских солдатских массах национальной сознательности». Более здравомыслящие люди уже тогда замечали, что эти новоявленные «украинцы» готовы объявить себя хоть китайцами, лишь бы не возвращаться в окопы. Но кто ж тогда в Раде прислушивался к голосу здравого смысла?

Естественно, что, когда украинские части были сформированы, на фронт они не пошли. Теперь дезертиры объявили, что остаются в Киеве, чтобы охранять Центральную раду. Полки принимали ах какие патриотические названия (имени Шевченко, имени Дорошенко, имени Грушевского и т. д.), охотно участвовали в парадах, собирались на митинги, где конечно же единодушно голосовали за резолюции в поддержку Рады. А руководство последней принимало все за чистую монету.

Прозрение пришло слишком поздно. Как только любовь к «неньке-Украине» пришлось доказывать не на словах, а на деле, дезертиры разбежались все до единого. Высылаемые на фронт против большевиков эшелоны приходили к месту назначения пустыми.

Центральная рада осталась без защиты. Не могла она рассчитывать и на поддержку населения. Никаким авторитетом в народе Грушевский со товарищи не пользовались. «Банда фанатиков, без всякого влияния» – так охарактеризовал их французский консул в Киеве (и по совместительству резидент французской разведки) Эмиль Энно.

Не смела ослушаться такой власти только небольшая группа учащихся двух киевских университетов (Святого Владимира и Украинского народного) и одной гимназии. Разумеется, большинство из них не испытывало никакого «патриотического подъема». Но когда кучка политиканствующих горлопанов устроила собрание, потребовав, чтобы все как один записались в Студенческий курень (а кто не запишется – тому бойкот и изгнание из учебных заведений!), протестовать никто не решился. Студенты и гимназисты послушно позаписывались.

Впрочем, тогда казалось, что вступление в курень никакой опасности для записавшихся не несет. Власти клятвенно заверяли, что на фронт это подразделение не пошлют, а будут использовать его исключительно для поддержания порядка в самом Киеве. И действительно, юношей даже не научили обращаться с оружием. Их поместили в здание бывшего военного училища. Там «новобранцы» большую часть времени бездельничали, лишь изредка занимаясь строевой подготовкой (разучивали команды «направо!», «налево!» и т. п.). После ужина им разрешалось уходить ночевать домой. Таким образом, служба в курене оказывалась необременительной, да еще и позволяла жить за казенный счет. Кому-то, наверное, это нравилось. Но так продолжалось всего неделю…

Большевики не торопясь продвигались к Киеву. Фронт против них держали юнкера из того же военного училища, где размещался теперь Студенческий курень. Юнкера достались Центральной раде как бы в наследство от Временного правительства. Тех из них, кто был неукраинского происхождения, опять же по приказу украинских властей демобилизовали и выслали в Великороссию. Оставшихся было мало. Они требовали прислать подкрепления, угрожая в противном случае бросить фронт. А присылать Центральной раде было некого, кроме Студенческого куреня. И необстрелянных мальчиков кинули на убой.

В один из вечеров их просто не отпустили домой и приказали идти к железной дороге грузиться в эшелон. Правда, и тогда этих почти детей уверяли, что воевать им не придется, обещали держать в тылу, за спинами юнкеров. Но как только поезд прибыл на станцию Круты, высадили из вагонов, отправив рыть окопы. Затем в те же окопы и усадили, наскоро показав, как надо стрелять из винтовки, и выдав небольшое количество патронов (до того патронов не выдавали во избежание несчастных случаев – ведь обращаться с оружием горе-воинов из Студенческого куреня так и не научили).

Примечательно, что назначенные командовать куренем украинские офицеры сами в окопы не пошли, спокойно предаваясь в штабном вагоне пьянству. Справедливости ради нужно отметить, что обстановку у Крут ни командиры, ни рядовые не считали опасной. «Никто не верил в возможность какой-то серьезной битвы», – напишет потом в воспоминаниях один из уцелевших студентов.

А серьезной битвы и не было. Приблизившиеся к Крутам красногвардейцы быстро оценили положение и, затеяв для вида перестрелку, основные силы двинули в обход. К станции они подошли с той стороны, откуда их не ждали, и заняли ее, не встретив сопротивления. Перепуганные пьяные офицеры, завидев противника, тут же приказали эшелону отъезжать, не удосужившись предупредить подчиненных об угрозе с тыла.

Несколько юнкеров, стоявших возле поезда, сообразили, что происходит, и успели запрыгнуть в вагоны на ходу. Остальным пришлось спасаться пешком.

Вот только Студенческий курень ничего об этом не знал. Его позиции были отгорожены от позиций юнкеров высокой железнодорожной насыпью, мешавшей видеть, что происходит на соседнем участке. Выбравший для куреня такую позицию сотник Аверкий Гончаренко позднее пояснял, что сделал это специально. Для того, дескать, чтобы, когда студентов охватит паника (а в этом сотник не сомневался), панические настроения не передались всему войску.

Итак, Студенческий курень не заметил, как удирали юнкера. «Новобранцы» старательно стреляли в ту сторону, откуда, как они думали, будет наступать враг. Патроны кончились быстро. Новых почему-то не подвозили. И распоряжений никаких из штаба не было.

Прождав еще какое-то время, «бойцы» куреня наконец обнаружили, что юнкеров за насыпью нет. Тогда и они, еще не совсем понимая, что к чему, направились к Крутам. Взвод, находившийся к станции ближе остальных, добрел первым и тут же был окружен противником. Юноши растерялись, не знали, что делать. Попробовали вырваться, с помощью штыков (патронов-то у них не было). Но и владеть штыком их тоже не научили. Перекололи и перестреляли весь взвод почти моментально. Несколько раненых попали в плен. Их, кстати, не пытали (как утверждают «национально сознательные» мифо-творцы), а отправили в Харьков, в госпиталь.

«Бойцы» из других взводов, услышав выстрелы, догадались, что станция занята большевиками, и бросились наутек…

А через несколько дней сбежала из Киева и Центральная рада.

Вернувшись потом в обозе германских войск, цен-тральнорадовские деятели вынуждены были оправдываться из-за трагедии в Крутах. Их обвиняли в преступлении (бесполезность отправки на фронт не умеющих стрелять мальчишек являлась слишком очевидной).

Чтобы успокоить общественное мнение, власти не придумали ничего лучшего, чем устроить погибшим торжественные похороны. Специальную комиссию направили для розыска тел. Несколько трупов было найдено и опознано. Еще около двадцати тел нашли, но не опознали.

Кто это был? Возможно, немецкие солдаты и красногвардейцы (бой между ними возле той же станции состоялся в марте того же года). Может, солдаты бывшей русской армии (они, демобилизованные и уже разоруженные, ехали с фронта домой и были обстреляны возле Крут юнкерами буквально накануне трагедии). Может быть, кто-то из гражданских лиц, случайно угодивших под пулю. А может, и в самом деле «бойцы» Студенческого куреня. Власть это не волновало. Трупы интересовали Центральную раду всего лишь в качестве декорации для задуманного действа. Их привезли в Киев и похоронили как «героев Крут».

Михаил Грушевский сказал на похоронах трогательную речь о том, какое это счастье – умереть за родину. В том же духе высказывались остальные (тогда и пущено было в ход сравнение с Фермопилами). Примечательно, что никто из центральнорадовских словоблудов возможностью самому стать таким образом «счастливым» не воспользовался.

Что же касается аналогии с Фермопилами, то она явно не уместна. На мой взгляд, лучше всего сказал об этом один из «национально сознательных» авторов, опубликовавший к тринадцатой годовщине трагедии статью в эмигрантском журнальчике «Гуртуймося» («Сплотимся»): «В Спарте целый народ был за Леонидом с его спартанцами, ждал от него героизма, как чего-то обычного, возможного. Целый гений народный был с ним, а на Украине… Железнодорожники и народ не только не благословляли крутян на бой с москалями, а, наоборот, делали им все, что могло быть наиболее враждебно».

Комментарии к этим словам, наверное, излишни.

И еще одно. Сразу же после похорон «героев» им решили возвести в Киеве памятник. «Национально сознательная» общественность стала собирать средства. Желающих поддержать дело деньгами нашлось немного. 400 рублей дали члены семьи крупного землевладельца Евгения Чикаленко, финансировавшего украинское движение еще до революции. Писатель Григорий Коваленко передал 500 рублей (десятую часть гонорара за очередной свой опус). Немногим более 300 рублей собрали учителя, ученики и родители учеников украинской гимназии имени Шевченко. 100 рублей выделил украинский книжный магазин общества «Час» («Время»). Также 100 рублей внес некий инженер Сергей Коломийцев. И еще некоторые частные лица сделали пожертвования в размере от 10 до 40 рублей (имена всех жертвователей с указанием внесенных ими сумм публиковались в газетах). Всего получилось 1556 рублей 50 копеек.

Сумма не ахти какая, но и ее умудрились переполо-винить. Когда летом 1918 года правительство занялось наконец-то вопросом о памятнике, выяснилось, что собранных средств в наличии имеется 849 рублей. Куда делись остальные – неизвестно. Можно предположить, что деньги пристали к липким ручонкам украинских деятелей. В этом отношении тогдашние профессиональные «патриоты» мало чем отличались от нынешних.

Реквием по Союзу

Произошедшее 30 декабря 1922 года образование Союза Советских Социалистических Республик (СССР) трудно оценить однозначно.

С одной стороны, вроде бы воссоздание (хотя и в урезанном виде) единой страны, разорванной на части в ходе революции 1917 года и Гражданской войны. То есть событие в нашей истории положительное. С другой стороны, в основание нового союзного государства были заложены принципы, которые можно назвать минами замедленного действия.

На громадном пространстве, где многие нации и народности веками жили вперемешку, идея нарезки административно-территориальных единиц по национальному признаку являлась, наверное, далеко не самой лучшей. Подобное деление неизбежно становилось причиной для будущих споров за то, кому должны принадлежать те или иные земли.

Например, в дореволюционной России просто не могло возникнуть вопроса о том, куда следует отнести Нагорный Карабах – к Армении или к Азербайджану? Противоречия, иногда очень острые, между армянами и кавказскими татарами (так раньше называли азербайджанцев) имели место и в то время. Но они, по крайней мере, не носили характера споров за территории. Существовала Елизаветпольская губерния, включавшая в себя область бывшего Карабахского ханства. А рядом с ней – Эриванская, Бакинская, Тифлисская, Кутаисская, Карская, другие губернии и округа, вместе составлявшие Кавказское наместничество. Они были не азербайджанскими, армянскими, грузинскими, русскими губерниями, а равноправными провинциями великой империи. И жители их, независимо от национальной принадлежности, пользовались равными правами, могли спокойно делать карьеру и достигать степеней известных как на местном, так и на общеимперском уровне.

То же самое касается Абхазии, Южной Осетии, других территорий, не являвшихся, да и не могущих являться спорными, пока государство подразделялось на губернии, а не на разного уровня национальные образования. Так ли необходимо было менять существовавший принцип административно-территориального устройства?

Стоит, правда, отметить, что нарезали территории новых национальных республик не из благополучных губерний. В ходе кровавой послереволюционной междоусобицы, продолжавшейся до начала 1920-х годов, возникло множество государств и псевдогосударств. Но все они этой же междоусобицей были сметены. Ничто не заставляло реанимировать их вновь. Достаточно было предоставить некоторым национальным краям автономию. Что-то подобное и предложил Иосиф Сталин. Однако по инициативе Владимира Ленина сталинский план автономизации был отвергнут. И из четырех формально суверенных республик – Российской СФСР, Украинской ССР, Белорусской ССР и Закавказской СФСР – большевики образовали Советский Союз.

Тот же принцип создания союзных республик применялся и при дальнейшем государственном строительстве. А вместе с тем создавались проблемы на будущее. Из никогда не бывшего молдавским левобережного Приднестровья сотворили Молдавскую Автономную ССР, преобразованную после присоединения в 1940 году Бессарабии в МССР. Щедро отвели новосозданной Казахской ССР земли, населенные не казахами. Провели размежевание Средней Азии, учредив там несколько «национальных» республик с границами, далеко не всегда совпадавшими с границами расселения этносов. Еще раньше то же самое сделали на Кавказе. С присоединением Прибалтики оставили за Эстонией этнически русские территории.

Вообще Прибалтика – тема отдельного разговора. Право Литвы, Латвии и Эстонии на независимость ныне не оспаривается. Но при этом как-то забылось, что «восстановление государственности», торжественно провозглашенное в этих республиках в 1989–1990 годах, само по себе являлось фикцией. Та «государственность», возникшая в 1918 году, базировалась на штыках германской оккупационной армии. А до того ни Эстонского, ни Латвийского государства никогда не существовало. Обосновывать свое право на независимость ссылками на историю может только Литва.

Мало того. Восточная Эстония исторически принадлежала Киевской Руси (теперешний Тарту – это древнерусский город Юрьев). А Восточная Латвия населена латгальцами, которых не следует смешивать с латышами. С 1918 года в Латгалии проводилась насильственная ла-тышизация. Сохранив в 1940 году за этой территорией статус латышской, советская власть законсервировала тут несправедливость. А ведь даже результаты недавнего референдума о статусе русского языка, проведенного в Латвии, наглядно показывают – отношение к нему в латышских и латгальских районах страны значительно разнится.

Но, пожалуй, наибольшая несправедливость при создании СССР была допущена по отношению к малорусам и белорусам. У тех и других отняли право быть русскими. Между тем, по признанию современных белорусских исследователей, до 1917 года только 0,5 % белорусов относили себя к самостоятельной нерусской нации. Да и те делали это скорее исходя из политических соображений. Остальные белорусы в национальном отношении от других русских не отделялись.

Аналогичная ситуация сложилась на Украине. Крупный теоретик украинского самостийничества Вацлав Липинский еще в 1920-х годах сокрушался, что 99 % коренного населения Украины составляют «денационализированные малороссы». «Нации украинской еще нет», – признавал он.

Именно сознание малорусами своего национального единства с великорусами помешало сразу и полностью разъединить Малороссию и Великороссию после революции. Здесь, вероятно, стоит обратиться к одной замолчанной странице нашего прошлого. Тема о роли масонства в истории довольно деликатна. Подходить к ней надо осторожно и взвешенно. Тем не менее факт есть факт: масоны поддерживали украинское движение. Однако, когда выяснилось, что самостийники не располагают народной поддержкой, «вольные каменщики» скорректировали свои планы.

По признанию главы украинского масонства Сергея Маркотуна, тогда в масонских ложах Парижа разрабатывался план преобразования бывшей Российской империи в Союз республик. Согласно плану, Малороссия, официально переименованная в Украину, должна была стать одной из таких союзных республик. Таким образом, она бы находилась в федеративной связи с другими союзными республиками, но жители ее постепенно приучались бы к мысли о том, что Украина – не Россия, а украинцы – не русские. Расчет был на то, что по прошествии времени в массах удастся насадить «украинское национальное сознание» и можно будет ставить вопрос о независимом государстве.

С указанным планом не согласились некоторые украинские масоны. Например, Симон Петлюра, требовавший (руководствуясь, надо полагать, личными амбициями) немедленного признания полностью независимой Украины. Но высшие масонские структуры умели ставить стратегию выше чьих-либо амбиций. План был утвержден…

Вот некий похожий план и всплыл в 1922 году в Москве. Можно считать это совпадением. А можно и не считать. Как бы то ни было, но в течение нескольких десятилетий переименованные в украинцев малорусы в массе своей действительно перестали ощущать себя русскими.

Что случилось потом – хорошо известно. Пока в Советском Союзе существовала твердая власть, государство оставалось единым. Как только власть ослабла, сработали «мины замедленного действия». В 1991 году одни союзные республики оказались независимыми даже вопреки своему желанию. Другие же (Украина в том числе) – по собственной воле. Но фундамент новых независимых государств был заложен еще тогда, в начале 1920-х.

Одним словом, изначально в СССР не все было хорошо. И все-таки это была наша Родина. Страна, в которой родилось большинство из нас. Многое в той стране было несовершенно. Многое надо было менять. Но вот уничтожать ее ни в коем случае не следовало. Так ведь уничтожили.

С крушением союзного государства по необъятным просторам разлились потоки горя, крови и слез. Потоки, которых не было, пока существовал Советский Союз. Может, поэтому и вспоминается он сегодня с какой-то душераздирающей ностальгией.