Текст книги "Загадки малорусской истории. От Богдана Хмельницкого до Петра Порошенко"

Львовский процесс

И об этом событии на Украине сегодня не помнят. Хотя когда-то оно привлекло внимание общества во многих странах. Случившееся освещалось не только местной прессой, но и крупнейшими европейскими газетами. О нем говорили в Вене и Санкт-Петербурге, Берлине и Белграде, Праге и Софии. Итак: 12 июня 1882 года во Львове открылся судебный процесс над деятелями русского движения в Австро-Венгрии.

Началось все с происшествия совершенно непримечательного. В мае 1877 года крестьяне мало кому известного села Гнилички Збражского уезда захотели завести самостоятельный церковный приход. До тех пор они были приписаны к приходу более крупного соседнего села Гнилицы Великие. Разумеется, необходимость по всем связанным с церковью делам (будь то посещение богослужений, крещение младенцев, венчание, отпевание и др.) ездить к соседям была сопряжена с неудобствами. И жители Гниличек подали во львовскую консисторию (церковное управление) прошение об организации в их селе нового прихода.

Однако настоятель храма в Гнилицах Великих, не желая терять часть доходов, получаемых из Гниличек, воспротивился таковому желанию. Не поддержала гниличан и львовская консистория. Все их просьбы оставались без удовлетворения.

Тогда крестьяне обратились за помощью к местному помещику Иерониму Делла-Скала. Граф Делла-Скала, румын по национальности и православный по вере (сам он был родом из Буковины, возле Гниличек находилось имение его жены) только пожал плечами. «Перейдите в православие, а я вам приведу из Буковины попа не такого гонористого», – ответил он.

Коренное население Галиции принадлежало в то время к греко-католической (униатской) церкви, насильно навязанной галицким русинам еще в ХVII веке. Перемена вероисповедания являлась слишком серьезным шагом, чтобы решиться на него с ходу. Гниличане попросили совета у авторитетного в Галиции священника Иоанна Наумовича. «Православие есть вера ваших пра-отцев, – сказал батюшка. – Если хотите его принять, имеете право».

Но и после этого крестьяне Гниличек долго еще колебались, не зная, на что решиться. Только упрямство львовской консистории вынудило их наконец определиться. В конце 1881 года сельская община подала заявление о переходе в православие. Тут-то и разразился скандал.

«По закону, в Австрийской империи существует полная свобода вероисповедания, – пояснял ситуацию видный русский публицист Василий Модестов, освещавший в прессе ход львовского процесса. – Пожелай жители села Гнилички перейти в протестантство, иудейство, магометанство, даже в язычество, это могло бы послужить разве интересным предметом для газетных сообщений, но никакого особенного переполоха среди польских панов, полиции, прокуратуры не произвело бы. Но принятие православия, восточной «схизмы» – это вопрос политический, это говорит о сочувствии к России».

В ту эпоху так называемое «украинское национальное сознание» еще не было распространено. Галицкие русины (во всяком случае, абсолютное их большинство) относили себя к единому русскому народу, проживавшему на огромном пространстве – от Карпат до Камчатки. Русскими признавало их и австрийское правительство. И очень боялось, что в конце концов регионы с этим русским населением (Галиция, Буковина, Закарпатье) отпадут от Австро-Венгрии и воссоединятся с Россией. Потому и переполошились в Вене, узнав о намерении гниличан.

Власти заподозрили, что тут не обошлось без подстрекательства со стороны «российских агентов». Начались репрессии. В январе 1882 года были произведены многочисленные аресты среди деятелей русского движения в Галиции. Спешно снаряженные следственные комиссии разъезжали по краю в сопровождении жандармов. Они вламывались в дома мирных жителей-русинов, устраивали обыски и допросы, грозили всевозможными карами, арестовывали тех, кто казался им неблагонадежным. Попали за решетку и некоторые гниличане.

Чтобы окончательно запугать галицких русинов, правительство решило организовать специальный судебный процесс, предъявить русским деятелям обвинение в государственной измене и приговорить их к смертной казни. Тщательно рассмотрев дела арестованных, власти отобрали для суда одиннадцать человек. На скамью подсудимых отправили морального лидера русского движения, бывшего высокопоставленного чиновника Адольфа Добрянского, его дочь – Ольгу Грабарь (мать будущего известного художника и искусствоведа Игоря Грабаря), священника Иоанна Наумовича, его сына Владимира – студента Венского университета, а также пятерых редакторов галицко-русских газет – Венедикта Площанского, Осипа Маркова, Николая Огоновского, Аполлона Ничая и Исидора Трем-бицкого. Кроме них к судебной ответственности привлекли бывшего войта села Гнилички крестьянина Ивана Шпундера и мещанина Алексея Залуского. Остальных арестованных, в том числе большинство гниличанских крестьян, выпустили на свободу, посчитав, что полугодовое тюремное заключение – достаточное для них наказание.

Желая создать перед процессом соответствующее настроение в обществе, власти развернули против подсудимых кампанию в печати. Польские газеты (поляки фактически являлись тогда в Галиции господствующей нацией) писали о сотнях тысяч рублей золотом, якобы выделенных Россией на подготовку восстания в крае. Австрийское правосудие озаботилось подбором присяжных. Среди них не было ни одного русина. А единственного адвоката-русина под формальным предлогом устранили от дела в самом начале процесса, поручив вести защиту только адвокатам-полякам.

Справедливости ради надо отметить, что усилия Вены еще до суда натравить на обвиняемых общественное мнение успехом не увенчались. Славянские народности Австро-Венгрии – чехи, сербы, хорваты, словаки, словенцы – сочувствовали русинам. Даже немцы вели себя сдержанно. Исключение, повторюсь, составили поляки и… очень немногочисленные тогда деятели украинофильского движения, названные позднее «национально сознательными украинцами». Эти последние готовы были идти против собственного народа, лишь бы навредить России.

Суд открылся трехчасовым чтением обвинительного заключения. В ходе процесса прокурор неоднократно пытался пугать присяжных «русской угрозой». «Политический российский панславизм все сильнее стучит в ворота и границы нашей монархии», – патетически восклицал он и требовал смертной казни для «изменников».

Однако сразу же стало ясно, что все обвинения сфабрикованы. В качестве «доказательств» «государственной измены» фигурировали: посылка приветственной телеграммы устроителям Пушкинских торжеств в Москве, публикация в газете портрета русского писателя Ивана Тургенева, употребление в печати языка, близкого к русскому литературному. Ольгу Грабарь (единственную женщину среди подсудимых) обвинили в том, что она слала в Россию слишком много писем. Ничего крамольного в тех письмах следствие не обнаружило, но посчитало «преступным» уже сам факт частой переписки. Между тем ничего удивительного тут не было – в России к тому времени жили дети, муж и брат Ольги, эмигрировавшие из Австро-Венгрии.

Ничего «изменнического» не нашли и в захваченных при обыске бумагах Аполлона Ничая. Однако прокурор заявил, что это и есть «доказательство»: дескать, Ничай «в своих русофильских агитациях действует так искусно, что его трудно поймать». Аналогичным образом отсутствие доказательств было объявлено «уликой» против Исидора Трембицкого. И т. д.

Даже некоторые австрийские судебные чиновники возмущались столь наглым фарсом, а в зале заседаний неуклюжие попытки прокурора слепить обвинение из ничего публика неоднократно встречала смехом.

Полтора месяца длились судебные заседания. На практике процесс превратился в демонстрацию позора австрийской юстиции. «Судебное следствие не могло привести или подтвердить ни одного факта, похожего на измену государству, не могло выяснить ничего, кроме произвола властей, систематического нарушения ими тайны писем и бессовестной конфискации их на почте, кроме возмутительного политического гнета, какому подвержено русское население Галиции, – писал Василий Модестов. – Никто в Западной Европе до этого процесса не поверил бы, что в Галиции до сих пор считается политическим преступлением употребление местными русскими газетами оборотов речи, свойственных общему литературному русскому языку, что за употреблением такого рода оборотов следит полиция, и донесения ее, к этому вопросу относящиеся, принимаются к сведению прокуратурой и рассматриваются на суде, как бы нечто действительно преступное в политическом смысле».

«Литературный русский язык должен быть один, – давал на суде пояснения по языковому вопросу редактор львовской газеты «Слово» Венедикт Площанский. – Что Русь делится на части, еще ничего не значит, – она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком… Что господин прокурор видит преступление в моем утверждении, что есть один русский (книжный) язык, то удивительно, ибо то же самое видим и у поляков: есть великополяне, малополяне, мазуры и прочие, но все пользуются одним польским языком».

«Наши законы обеспечивают нам полную свободу совести и вероисповедания, и никто не имеет права наряжать следствие по тому поводу, что отдельные личности или целые общины переходят в лоно другой церкви, – говорил, в свою очередь, другой подсудимый – Адольф Добрянский. – Религия у нас дело совести, и никто не может вмешиваться в такие дела. Если б я даже советовал гниличским крестьянам принять православие, то в этом не было бы ничего противозаконного, так как само действие вполне законно».

Представитель защиты, адвокат Дулемба, подводя итог судебного разбирательства, признался, что как поляк не любит Россию и не разделяет политических взглядов подсудимых. «Но тут уже не о борьбе с их взглядами идет речь, – подчеркнул он. – …Главным основанием, на которое опирается все обвинение, является симпатия, которую подсудимые питают к соседнему народу российскому… Этот главный упрек, из которого делает дальнейшие выводы прокурор, не может содержать в себе ничего предосудительного, поскольку прокурор даже не утверждает, что подсудимые предприняли на почве этой симпатии какие-либо действия, которыми совместно с российским народом должны были угрожать существованию Австрийского государства или привести к отрыву от него Галиции. Не является тайной, что значительная часть немецкого населения симпатизирует соседнему народу немецкому, на основании чего ведь нельзя предъявить обвинения, тем более что симпатия и антипатия – это понятия, которыми каждый руководствуется».

Несостоятельность обвинений в государственной измене была настолько очевидна, что в условиях гласного процесса даже явно предвзятое австрийское правосудие не могло поддержать требований прокурора. По данному пункту присяжные оправдали всех подсудимых. Чтобы избежать полного конфуза власти, суд признал Иоанна Наумовича, Венедикта Площанского, Ивана Шпундера и Алексея Залуского виновными «в нарушении общественного спокойствия». Наумовича приговорили к восьми месяцам лишения свободы, Площанского к пяти месяцам, Шпундера и Залуского к трем.

Впрочем, больше всех от приговора пострадали не они, а один из их политических противников. Злобный русофоб Владимир Барвинский, редактор украинофильской газеты «Дгло» («Дело»), яростно добивался обвинения «государственных преступников», рассчитывая с помощью судебных репрессий победить «москво– и схизмофильство – тот рак страшный, точащий наш народный организм». Оправдание подсудимых стало для него сокрушительным ударом. Барвинский так распереживался, что заболел нервной болезнью, от которой и умер в следующем году.

Ну а что же крестьяне села Гнилички? С ними было все просто. Еще до судебного процесса из Вены и Ватикана во львовскую консисторию поступили строгие приказы: пойти на уступки гниличанам, лишь бы удержать их от перехода в православие. Самостоятельный церковный приход в селе срочно организовали. И все в Гнилич-ках успокоились. Такая вот история.

Перепись как интрига

Имеется в виду первая всеобщая перепись населения Российской империи. Сама по себе она, безусловно, была нужным делом. Необходимость переписи назревала давно. Учет всего населения, осуществлявшийся до того в России с помощью административно-полицейских исчислений, являлся неполным и недостаточно точным. Еще в 1870-х годах на заседаниях специально созданной при Министерстве финансов комиссии поднимался вопрос о всеобщем пересчете жителей страны. Тогда же комиссия стала разрабатывать проект Положения о всеобщей переписи. Потом проект дорабатывался, перерабатывался, рассматривался в различных инстанциях, снова дорабатывался… Утвержден он был лишь в июне 1895 года.

Для проведения переписи учреждалась Главная переписная комиссия (ГПК) в Санкт-Петербурге и местные (губернские и уездные) комиссии на периферии. Началась энергичная подготовительная работа. Огромную территорию государства поделили на переписные участки. Сформировали 150-тысячную «армию» счетчиков.

Официально перепись назначили на 28 января (9 февраля по новому стилю) 1897 года. Однако счетчики начали обход участков и опрос жителей еще за три недели (в некоторых регионах даже за месяц) до назначенного срока. Все полученные данные пересылались в столицу для последующей обработки. ГПК оснастили по последнему слову техники. Тем не менее работа затянулась на несколько лет. Публикация результатов переписи уместилась в 121 томе и была закончена лишь в 1905 году. Перепись установила общее количество жителей Российской империи, выявила, как население распределяется по полу, возрасту, вероисповеданию, семейному положению, сословной принадлежности, роду занятий, месту рождения и месту жительства, грамотности, образованию… Все это, конечно, было важным.

Но не обошлось без недостатков. Всеобщий пересчет не дал четкой картины распределения по национальной принадлежности и родному языку. Дело в том, что национальность переписываемых счетчики пытались определить как раз на основании сведений об их родном языке.

Сразу же выяснилась неправильность такого подхода. Было зафиксировано немало случаев, когда представители одной народности в языковом отношении примыкали к народности другой. Например, значительное количество мещеряков приняло башкирский язык. В свою очередь, часть башкир изъяснялась по-татарски. Тунгусы часто сливались по языку с якутами или бурятами. Многие так называемые «инородцы» обрусели. И т. д. Кроме того, не все опрашиваемые одинаково понимали, что такое родной язык. Одни считали таковым язык, на котором думали и говорили с детства. Другие – язык (наречие, говор) своей народности или племени. Все это вело к путанице.

«Так как, однако, графа о родном языке при производстве переписи имела главною целью выяснить именно национальность населения, то во многих случаях при разработке переписного материала было признано целесообразным подвергнуть показания означенной графы соответствующим поправкам, пользуясь при этом другими указаниями и признаками, имевшимися в тех же переписных листах», – говорилось в пояснениях к публикации материалов переписи. Разумеется, подобная «корректировка» не могла быть точной и только добавляла неясности при распределении по языковому признаку.

Указанный просчет долгое время находился вне внимания историков. Его просто списывали на неопытность организаторов первой всеобщей переписи – «первый блин всегда комом» и т. п. Надо признать, что и я ранее объяснял причину допущенной ошибки таким вот «первым блином». Причина, однако, оказалась совсем в другом…

Когда в образованном обществе заходит речь о русофобских интригах, доморощенная либерально настроенная интеллигенция всегда реагирует одинаково – скептическими ухмылками, насмешками, обвинениями в ксенофобии, а то и в паранойе. Так было раньше. Так продолжается и ныне. Ни в какие интриги и заговоры против России отечественные либерал-интеллигенты не верят и слышать о них ничего не хотят. Вот только факты – вещь упрямая.

Скажем, придерживаясь рамок достоверной истории, невозможно отрицать роль поляков в становлении украинского движения. Имена Владимира Антоновича, Тадея Рыльского, Паулина Свенцицкого, Костя Михальчука, Бориса Познанского, Вацлава Липинского говорят сами за себя. Польские патриоты ненавидели Россию и пытались вредить ей, где только возможно. Используя украинское движение, они стремились расчленить русскую нацию (в этом и заключалась цель интриги). Расчленить, чтобы, как выразился позднее еще один польский деятель – Владзимерж Бончковский, «не иметь дела с 90 млн великороссов плюс 40 млн малороссов, не разделенных между собой, единых национально».

При проведении всеобщего пересчета населения без поляков тоже не обошлось. Автором окончательной редакции Положения о переписи оказался Ян Станевич, горячий патриот Польши и заклятый враг русских. Именно этот «выдающийся революционер-конспиратор» (так восторженно характеризует его современный украинский «национально сознательный» исследователь) заведовал делопроизводством ГПК. Он же слал инструкции переписчикам на местах. И он же эти инструкции составлял.

Решение определять национальность на основании родного языка было принято по инициативе Станевича. А главное – его же усилиями из перечня этих языков исключили русский, оставив только простонародные русские наречия – великорусское, малорусское, белорусское.

Между тем русский язык в его литературной, а не простонародной форме являлся родным для очень многих великорусов, малорусов и белорусов. Прежде всего для тех из них, кто принадлежал к культурным слоям общества.

По мере распространения просвещения количество тех, для кого русский литературный становился языком повседневного общения в семье, а следовательно – языком воспитания детей (для которых, таким образом, он уже был родным), неуклонно увеличивалось. Но во время первой всеобщей переписи все эти люди принуждены были выбирать между группами простонародных говоров.

Великорусы затруднений тут не испытывали. Их наречие, согласно инструкциям Станевича, приравнивалось к русскому литературному языку. Представителям других ветвей русской нации – малорусам и белорусам – было сложнее. Кто-то называл своим великорусское наречие, поневоле зачисляя себя в великорусы. Кто-то – наречие малорусское, хотя никогда на нем не говорил. Еще за кого-то выбор делали переписчики, руководствуясь «другими указаниями и признаками».

Думается, эта неразбериха, невозможность установить точный процент русскоязычных (то есть признававших родным русский литературный язык) малорусов и белорусов, являлась целью Станевича. Мещеряки, башкиры, тунгусы с якутами и прочие его интересовали значительно меньше. На этот момент стоит обратить внимание авторам, пишущим на украинские темы. Довольно часто результаты первой всеобщей переписи используются в полемике как доказательство якобы имевшей место массовой украиноязычности тогдашних малорусов. Не говоря уже о том, что отождествлять малорусское наречие с украинским языком неправомерно, сами те результаты в части малорусско-великорусских (и белорусско-великорусских) языковых отношений весьма сомнительны.

Зато достаточно достоверны данные других разделов переписи. В том числе сведения о грамотности, что тоже очень важно. О том, что Российская империя являлась «тюрьмой народов», а царский режим намеренно держал в темноте и невежестве жителей национальных окраин (значит, дескать, и Малороссии), в один голос твердили сначала революционные пропагандисты и деятели украинского движения, затем советские историки. Сегодня то же утверждают приверженцы «украинской национальной идеи».

Данные переписи наглядно опровергают такие утверждения. Среди обитателей Малороссии в возрасте 10 лет и старше грамотных насчитывалось 4 276 500 человек, то есть 25,7 % от общего количества жителей указанных возрастных категорий. Хуже всего положение с грамотностью обстояло в Подольской губернии (там грамотными были лишь 20,5 % жителей). Лучше всего – в губернии Таврической (37,9 %).

Этот уровень грамотности был, понятно, ниже, чем в культурных центрах империи – Санкт-Петербурге и Москве. Но в сопоставлении с великорусской провинцией малорусские губернии явно выигрывали. Даже малорусская глубинка, безусловный «аутсайдер» по грамотности в этом регионе – Подольская губерния опережала такие великорусские губернии, как Пензенская (19 % грамотных жителей соответствующего возраста) или Псковская (19,5 %). Положение с грамотностью в Харьковской губернии (22,9 % грамотных) оказывалось лучше, чем в соседних, преимущественно великорусских Воронежской (21,6 %) и Курской (21,9 %) губерниях. Черниговская губерния (тут уровень грамотности среди населения достигал 24,6 %) была впереди граничивших с ней губерний Смоленской (22,9 %) и Орловской (23,3 %). Екатеринославская губерния (29,6 %), регион с развитой промышленностью, превосходила по грамотности промышленные великорусские губернии – Тульскую (27,3 %) и Нижегородскую (28,3 %). Самая удаленная от центра России Херсонская губерния (34,8 %) оставила позади себя ближайшие к Москве Тверскую и Костромскую губернии (в обеих уровень грамотности равнялся 31,7 %), а тем более губернии Калужскую (25,5 %) и Рязанскую (26,9 %). Что же касается малорусского лидера по грамотности – Таврической губернии, то она уступала из великорусских регионов только главным губерниям – Санкт-Петербургской и Московской, да еще Ярославской.

Целесообразно сопоставить состояние грамотности и внутри некоторых регионов. Как известно, четыре северных уезда Черниговской губернии – Мглинский, Ново-зыбковский, Стародубский и Суражский – были населены в основном великорусами. Остальные 11 уездов по составу населения являлись малорусскими. Наивысший уровень грамотности из великорусских уездов Черниговщины наблюдался в Новозыбковском (чуть меньше 24,1 % грамотных жителей). В большинстве малорусских уездов грамотность была выше: 30,4 % – в Глуховском уезде, 29,9 % – в Борзненском, 29,1 % – в Черниговском, 28,7 % – в Нежинском, 26,7 % – в Конотопском, 26,2 % – в Сосницком, 25,7 % – в Кролевецком, 24,3 % – в Город-нянском. Самый низкий уровень грамотности в губернии был опять же в великорусском уезде – Суражском (17,5 %).

Аналогичная картина наблюдалась в Кубанской области, где преимущественно малорусские отделы – Ейский (26,1 % грамотных) и Темрюкский (23,8 %) опережали великорусский Лабинский отдел (22,8 %). (Беру для сравнения только эти три отдела, так как в остальных четырех значительного преобладания какой-либо этнографической группы не было.) Уровень грамотности в указанных малорусских отделах превышал и средний по области – 23,4 %.

Впрочем, данные переписи о грамотности украинские пропагандисты все равно пытались перекрутить в свою пользу. Как на аргумент они указывали на то, что уровень грамотности среди живущих в Малороссии великорусов значительно («почти вдвое», по словам тогдашнего вождя украинства Михаила Грушевского) превышал соответствующий показатель среди малорусов. Объяснялось это тем, что обучение в школах велось на якобы чужом, непонятном простым малорусам русском языке. Тут же делался вывод о настоятельной необходимости введения в систему образования языка украинского.

Сей вывод через печать пытались донести до широких кругов российского общества. Симпатизирующие украинству российские либералы благосклонно смотрели на подобные потуги и делали вид, что воспринимают предложенную аргументацию всерьез. Это тоже была интрига, хотя и гораздо более примитивная, а потому легко и быстро разоблаченная. Суть заключалась в том, что масса малорусского населения состояла из крестьянства, неграмотного в своем большинстве. Немногочисленные же, в сравнении с малорусами, великорусы Малороссии являлись служащими торгово-промышленных заведений, чиновниками, врачами, солдатами (нижних чинов в царской армии учили грамоте).

Там, где этнографический состав крестьянства оказывался иным, соответственно менялись и показатели грамотности. К примеру, в Псковской губернии крестьянская масса состояла из великорусов. Уровень грамотности там среди великорусского населения не достигал и 16 %. А среди малорусов он равнялся 30,4 % (опять-таки: почти вдвое выше). В Симбирской губернии великорусский уровень владения грамотой (22,1 %) также существенно уступал малорусскому (36,3 %). И т. д.

Как видим, о культурной отсталости малорусов (по сравнению с великорусами) не могло быть и речи. А тем более – о чужеродности для них русского языка. Этот язык являлся для большинства малорусов родным. Остается таковым и теперь.

И еще одно замечание, связанное с первой всеобщей переписью. Простой просмотр перечня языков, на основании которых определялась народность, выявляет четыре картвельских наречия – грузинское, имертинское, мингрельское и сванетское. Носителей указанных наречий переписчики относили к разным народностям. Вот только сегодня существует единая грузинская нация, а не четыре братских народа. То же можно сказать о единой литовской нации, ранее подразделявшейся на литовцев и жмудинов. Ну а носителей русских наречий (великорусского, малорусского, белорусского) после 1917 года принялись делить. Делят и до сих пор. Нужны ли тут комментарии?