Текст книги "Нет покоя голове в венце"

Глава 17. Воссоединение

Казимир, король Полыни, стоял на верхнем ярусе часовни святого Иеронима и смотрел в окно. Обзор открывался хороший. Святой Иероним – самое высокое здание во всей стране. Отсюда отлично проглядывалось поле за городской стеной. В сгущающихся сумерках загорались огоньки: большое войско разжигало походные костры. Костров было так много, что волнующуюся человеческую массу можно было принять за водоем, в котором отражаются звезды.

Магнаты объединились вокруг Алексея, законного правителя Гардарики. Король не успел понять, как из управителя целой державы он, Казимир, превратился в какую-то всеми забытую тень, слоняющуюся по дворцу без всякого дела. Теперь он играл смешную роль призрачного короля, невидимки, который не в силах никак повлиять на ход событий и может только безучастно следить за происходящим.

Странный гость из Гардарики приковал к себе всеобщее внимание. Магнус показал свою находку всем влиятельным панам, и выскочка будто бы околдовал их. Возможно, причиной тому щедрые обещания, на которые не скупился мнимый царь. Он посулил магнатам столько гардарской земли, что неясно было, где он собирается править сам. Легко раздавать обещания, когда за душой ничего нет.

Так или иначе, харизмой или посулами, молодой Волк убедил весь цвет Полыни собраться в поход против восточного соседа. Сейчас к лагерю под Луками стягивались войска со всей страны. Солдаты мерзли в походных шатрах, а сам Волчонок жил в роскошном городском доме Магнуса и лишь время от времени появлялся в лагере.

Поначалу Казимир пытался оказывать Алексею сопротивление, но очень скоро понял, что никто больше не слушает короля. К тому же, природное чутье подсказало, что выступать открыто против столь популярного человека небезопасно. Королю оставалось только отстраненно наблюдать за происходящим и желать неудачи собственным подопечным. Мысль о возвеличивании сына и передаче трона по наследству в новых обстоятельствах совершенно поблекла: сохранить бы то, что имеется.

Рядом появился Ягайла. Бывший посол умел передвигаться практически бесшумно. Это отлично подходило для роли тени, которую он играл наряду с хозяином. Дружба с Казимиром оставила министра внешних сношений не удел. Затеянное Алексеем предприятие трудно было назвать иначе, чем именно внешним сношением, но в советах министра больше никто не нуждался. Царевич и магнаты предпочитали действовать своим умом.

– Плохи дела, – сказал Ягайла, глядя вдаль. – Я был в Гардарики, видел Бориса. Это большой человек. Как бы это для него ни кончилось, они обломают об него зубы. Мы останемся без войска, совершенно беззащитные перед всеми соседями. Легкая добыча.

– Знаешь, Ягайла, – сказал Казимир, – мне неприятно в этом признаваться, но я желаю им поражения. Это тот самый случай, когда победа хуже, чем поражение. Этот щенок непредсказуем. Представляешь, что будет, когда он возьмет власть в свои руки? Это не обида во мне говорит, – Казимир нервно потер щеку, – а знание людей. Я не понимаю, почему остальные вдруг ослепли.

– У меня есть теория на этот счет. Мы с женой это обсудили, она меня надоумила. Только обещай не смеяться.

– Когда ты так говоришь, уже хочется смеяться, – улыбнулся Казимир. – Ну, удиви меня.

– Вы помните, что было десять лет назад? Незадолго до коронации Бориса?

– Что-то ты, друг, совсем издалека начал, – сказал Казимир. – Десять лет назад… Не припомню уже. Разве что нордландцы перешли Бук…

– Десять лет назад случилось солнечное затмение, – сказал Ягайла.

– А!.. – разочарованно протянул Казимир. – Только не говори про «Последнюю любовь»…

– Но вы помните, что там сказано? – с возмущением и азартом спросил Ягайла.

Казимир только простонал в ответ.

– «Последняя любовь Царицы» – это видение инокини Мары о конце света, – зачастил Ягайла. – Там все туманно написано, но можно выделить ряд ясных моментов. Будут страшные знамения, будет великое испытание, будет последний возлюбленный и его погибель…

– Бабские сказки, – отмахнулся Казимир.

– Я тоже так считал, – увлеченно продолжал Ягайла, – пока не перечитал предсказания и не сложил с прошлыми событиями. Сам посуди. В начале сказано, что придет в мир неслыханный беззаконник и хулитель веры и многих подчинит себе. Никого не напоминает? Это же Волк! Нет человека, который бы совершил большее кощунство, чем он! Он же назвал себя мужем Царицы!

Казимир закатил глаза.

– Слушай дальше: «Три по три меры он будет править, а потом само солнце отвернется от него, так ненавистен ему будет лик изверга». У меня мурашки побежали, когда я это прочитал.

– Пф-ф-ф! – шумно выдохнул король. – Я и не знал, что ты такой мистик, Ягайла. Тебе не кажется, что если солнце отвернется, то оно все так же будет светить? Это огненный шар далеко-далеко от нас. Давно доказано, что затмение – это такое положение небесных тел, при котором близкая к нам луна, проходя по кругу мимо земли, закрывает от нас солнечный свет. Даже если солнце умело бы отворачиваться или гаснуть согласно туманным предсказаниям, то к чему тут эти «три по три меры»? Что подразумевается под «мерами»?

– Мера – это пятнадцать лет, средний срок правления царя в Гардарики, – с гордостью сказал Ягайла.

– Откуда такие расчеты?

– Я сам их сделал. Давай просто посчитаем, – Ягайла принялся загибать пальцы на правой руке. – Отец Волка правил двенадцать лет. Раз. Его дед – шестнадцать. Два. Прадед – семнадцать. Три! Сложи это все, получится сорок пять. А теперь раздели на три, – сказав это, Ягайла торжествующе сложил руки на груди.

– Ягайла, я тебя всегда считал человеком неглупым, а тут ты меня удивляешь на старости лет. Ты сам-то не видишь, как это все притянуто за уши? В Гардарики были десятки правителей. Если уж считать этой самой «мерой» срок их правления, надо уж всех их сложить и поделить. С чего ты вообще взял, что речь идет о том, кто сколько протирал штаны на троне?

– Потому что в книгах сказано: «Сколько отмерено сильным мира сего, столько отмерено и миру».

– Тебе надо было в богословы идти, а не в дипломаты, – улыбнулся Казимир.

– Я не сказал самое главное, а уже выдержал град насмешек и сомнений, – с обидой в голосе сказал Ягайла. – С твоего позволения, я все-таки хочу закончить.

Казимир развел руками: мол, что уж тут поделаешь.

– В «Последней любви» сказано, что после солнечного затмения явит себя истинный возлюбленный Царицы. И участь его будет горька. Он свергнет беззаконника. Грянет великая битва, народы ополчатся друг на друга, и в последней страшной схватке Царицын возлюбленный сразит своего врага, но вместе с ним погибнет сам. От этого сердце Царицы наполнится печалью, и она навсегда отвернется от нашего мира. И ждет нас запустение и конец времен.

– Какая же белиберда эти древние мифы, – со вздохом сказал Казимир. – То есть ты считаешь, что Борис – это тот самый избранный?

– В точку! – просиял Ягайла.

– А почему не Волк? Он же себя даже мужем небесной Царицы объявил.

– Потому что Волк – беззаконник. Королю такое знать надобно. Только ты у нас больно ученый. Солнце вращается там, все дела. Презрение к Волку – это вообще-то официальная позиция нашей церкви и святых матерей. Они не считают его тем самым беззаконником, но вот еретиком и смутьяном – всенепременно. А что Борис – последняя любовь Царицы, это уже мое вычисление.

– И за что же она его полюбила? – Король опустил глаза и покачал головой. – Сам не знаю, зачем я это спросил.

– Если бы ты увидел Бориса, тоже, может, влюбился бы в него, – насупился Ягайла. – Может, человек он хороший. Может, в нем она видит хорошее, то, что должно быть в человеке. А в том, другом, – плохое. И плохое всегда возобладает над хорошим и все погубит.

Казимир невольно рассмеялся.

– Ты, наверное, уже старческим слабоумием страдать начал, – отсмеявшись, сказал Казимир. – Но, знаешь ли, я даже немного увлекся твоим бредом. Мне интересно, что ты еще там напридумывал. Скажи, с кем бороться Борису, если Волк уже давно в могиле?

– С Алексеем, конечно, он же и есть Волк.

– Но не тот самый. Этак ты всех Синеусов в губители запишешь.

– Сказано, что у губителя несколько глаз на лице. Одни смотрят на предметы, а другие – прямо в душу.

– Это ты сейчас про его бородавки? Они меня так буравили, что всю душу высверлили.

Ягайла раздраженно пожал плечами.

– Обещал же не смеяться.

– Да что еще нам остается делать? Мы в смешном положении, вот я и смеюсь.

– Скоро голодать будем, тогда посмеемся. Предсказано, что в последнюю годину милости Царицы земля перестанет родить. А без заступничества Царицы и не такое произойдет. Вот увидишь, как все будет.

* * *

Анастасия беспрепятственно добралась до Полыни, а затем и до лагеря Алексея под столицей. Сразу ее к сыну не пустили, велели ждать. Ожидание растянулось на три дня. Анастасия начала нервничать и то и дело порывалась выйти из шатра, в котором ее поселили. Но приставленный к ней солдатик скоро дал понять, что она здесь не в гостях, а в заключении. Условия содержания были соответствующие: кормили скудно, теплую одежду не несли, несмотря на холодную погоду, обращались грубо. Анастасия начала жалеть о том, что связалась с проклятым Шуйцей и сбежала от Бориса. Там хоть кормили приличнее.

Анастасия коротала время, пытаясь забыться сном, изнывая от тревоги и страдая от мучительной скуки. Вдруг полог ее шатра раскрылся, и внутрь вошел молодой человек.

Анастасия так и подскочила.

Этого человека она видела впервые в жизни.

Она смерила незнакомца внимательным взглядом и выдохнула:

– Сынок…

Гость рассмеялся.

– Дорогая Анастасия, ты меня не за того приняла. Твой сын – в большом шатре с магнатами. Я – всего лишь посыльный. Но твое рвение похвально. Это как раз то, чего наш государь Алексей ждет от тебя.

Царица-мать недоверчиво поглядела на незнакомца.

– Он велел извиниться перед тобой за такое долгое ожидание, – посланник иронически поклонился. – Державные думы, сама понимаешь… – Он закатил глаза. – Штука в том, что ты, как бы это сказать, объявилась слишком рано. Для нашего дела было бы лучше, если бы ты осталась в Гардарики. Первое впечатление можно произвести всего один раз. Представляешь, какая бы это была сцена… Толпа на Маковой площади, люди в сомнениях… Как!.. Борис же сказал им, что Алексей мертв… А тут – взволнованный сын стоит в ожидании матери, ему не терпится снова встретиться с той, кого у него отнял коварный узурпатор… Мать выходит. Сын и женщина, породившая его, смотрят друг на друга. Что же происходит в их головах? Узнали ли они друг друга? Проходит секунда, две, три… Они бросаются друг к другу в объятья! Толпа ликует! Все в восторге. Мать и сын не могут оторваться друг от друга, и стоят, и стоят, и стоят, проходит пять минут, десять, четверть часа, а они все еще обнимают друг друга! Восторг! – посланник, воодушевляясь, все возвышал голос, и последние слова он буквально пропищал. Откашлявшись, он, широко улыбаясь, продолжил: – Прости, я немного увлекся. А ведь я даже не представился. Меня зовут Олесь Бржезина, я драматург, – он взял Анастасию за руку и горячо потряс. – Отсюда, как ты понимаешь, и мой особенный взгляд на происходящее. Я предложил свои услуги твоему сыну – к его радости, как он сам не раз уверял меня, – потому что я искренне убежден, что политика, история, да вообще вся человеческая жизнь есть ни что иное как пьеска. Именно пьеска, потому что возвышенное в ней сталкивается с низменным. А низменное – оно как нуль. Оно все превращает в себя. История – это мадонна в грязи. Король – марионетка высших сил. Войско – не более чем стадо коров на скотобойне. Как часто священник заканчивал проповедь, изображая задом трубу! Сколько королей ходили под себя! Не счесть число ночных горшков, опрокинутых спросонья принцессами! Вот что такое наша жизнь! Высокое и низкое! И все – по законам драмы. Каждая история взлетает к своей кульминации, а потом низвергается вниз. На сцене сначала трое, потом двое, потом один, а в конце сцена пустеет. Кто знает законы драмы, тот понимает законы Вселенной. И по этим законам, – строго глядя на Анастасию, сказал драматург, – тебя здесь быть не должно.

– А где я должна быть? – с досадой прошамкала Анастасия, раздраженная многословием посетителя. – В Маках я поучаствовала в другой пьеске, в Борисовой, – она показала Олесю свои изуродованный руки. – Он чуть было не заставил меня на людях признать, что мой сын мертв.

– Ну так признала бы, – безучастно пожал плечами Олесь, – ты вообще могла говорить все, что угодно. Тебя же пытали. Посмотри на себя, весь твой вид кричит об этом. Это бы только удесятерило в людях презрение к Борису, когда открылась бы правда. А теперь придется прибегнуть к повтору.

– К какому такому повтору?

– Раз ты явилась сюда, то будет странно, если вы так и не встретитесь с Алексеем. Не отправлять же тебя обратно, – поморщившись, сказал Олесь.

Анастасия не поверила своим ушам. Неужели этот выскочка, который и мизинца ее не стоит, всерьез говорит с ней в таком тоне? Ее что, в самом деле собираются держать в этой конуре, как самую последнюю собачонку? Сила не на ее стороне, поэтому она смолчала, пожевав губами, потому что не могла их прикусить, и приготовилась выслушать новые дерзости от этого наглеца.

Он не заставил себя ждать:

– Я предложил Алексею сделать это дважды. Пусть вы воссоединитесь здесь, под Луками, на глазах у магнатов, хоть они и, безусловно, верят царевичу. А потом – еще раз, в Маках, когда узурпатор будет свергнут. И народ умилится, и, признаться, жаль терять такую блестящую сцену.

Анастасия противопоставила краткость словоблудию драматурга и спросила самое важное:

– Когда?

– Скоро, моя торопыжка, – Олесь потрепал царицу-мать за щеку, как ребенка. – Уже очень, очень скоро! Сначала мы должны показать, что государственные дела для царевича важнее даже собственной матери. Мы же прямо здесь и сейчас пишем историю! Что такое пара дней перед великой рекой времени! Наберись терпения, умоляю тебя!

* * *

Торжественное воссоединение назначили на шестой день после визита драматурга. Анастасия простыла и чувствовала озноб. Она то и дело заходилась кашлем. Из носа текло.

Олесь тщательно приготовился к этой встрече. Он расставил магнатов широким кругом, чтобы не было споров из-за их заслуг и родовитости. Этот круг пересекала дорожка, выложенная досками. Доски прикрыли длинным красным флагом, каким обычно украшали ристалища во время турниров. Одним концом дорога упиралась в главный шатер, где Алексей заседал с панами, другим – в скромное пристанище Анастасии. Чуть поодаль от главной сцены разместились музыканты, чтобы придать встрече необходимую торжественность.

По красной дощатой дорожке с разных концов должны были пойти навстречу друг другу мать и сын, как бык и корова по весеннему лугу.

Драматург велел соорудить для себя вышку, чтобы смотреть на историческое событие с высоты, подражая могущественным бесплотным духам, вершителям судеб, носящимся по небу над головами людей.

С ним вместе кое-как на вышку забрался его любимец – немой карлик, которого Олесь всюду брал с собой с двумя целями: чтобы не забывать свою главную максиму (Жизнь – пьеска, потому что это вечное столкновение возвышенного и низкого; под возвышенным он, разумеется, понимал себя) и чтобы иллюзорно увеличить свой невысокий рост.

– Смотри, Йорик! – сказал драматург своему спутнику, усаживаясь поудобнее на высоте. Компанию ему, помимо карлика, составляла охлажденная бутылочка отличного зюйтландского. – Начинается… Музыканты молодцы, хорошо начали… Особенно хороша флейта. О этот флейтист… М-м-м… Он сведет меня с ума! Какая грустная мелодия… Будто жалобный крик птички, потерявшей в лесу своего птенчика… Но что это? Барабаны! Как далекий рокот майской грозы. Или шаги великана… Мрачная поступь судьбы… Вот в дело вступают радостные трещетки. Что-то будет… Предвестие новой зари… Выходят! Посмотри, они явились одновременно. Как хорош сын! Как статен! Настоящий витязь! На его богато убранном кафтане – золотые узоры. О златокудрый властелин! О повелитель завтрашнего дня! О законный царь великой державы, застывшей в ожидании тебя, как любовница на ложе любви! Солнце вышло из-за туч, чтобы приветствовать будущего триумфатора. Вся его фигура говорит о том, что это человек, рожденный повелевать. А его нежная мать… Это же настоящая робкая лань. Я отсюда вижу, как она хлопает ресницами, как слезы блестят в ее глазах, подобно чистейшим жемчужинам. Она – воплощенная скромность. Мать, которую хотел бы иметь каждый из нас… Тьфу, как-то двусмысленно вышло! Царица-мать, живая добродетель, отражение Царицы небесной. Если наша богиня – это солнце, то ты луч, пронзающий Вселенную. Родительница золотого полководца! Смотри, как они идут друг к другу, Йорик! Она идет, ступая медленно, осторожно, не веря в свое счастье. Вдруг это сон, и жестокое утро пробудит от сладких видений. Сын! Неужели это он? Нашелся!.. А он, как он идет! Он шагает пружинистой походкой молодого барса. Решительность – в каждом его движении. Каждый шаг подчеркнут барабанным боем. О, Йорик, я еще никогда не был так возбужден. Это истинный шедевр! Лучшее, что я создал за всю свою жизнь! Да благословит Царица Анастасию! В Гардарики я смогу увидеть это еще раз! Я не могу сдержать слезы восторга, Йорик!.. Сын остановился, дошел до середины пути и замер, раскрыв объятья. Он ждет мать! Какая же буря у него, должно быть, в душе! Он ждал эту встречу столько лет!.. Мать подошла к нему. И что же? Она заглядывает ему в лицо… Барабаны – как одно гигантское взволнованное сердце. Ритм ускоряется! О, я не могу! Чего же они медлят?.. Я в аду, Йорик, я в аду! Да!!! Они обнялись! О этот праведный экстаз! О торжество справедливости! Все ликуют! Посмотри на эти счастливые лица… Это лучший день в истории! Мать и сын в слезах. Весь мир стоит этой минуты. Как же я счастлив! Я просто не могу дышать. О святое семейство! Наконец-то вы вместе! Я… Что? Нет, что?! Твою мать, она чихнула и обдала его с ног до головы. Ха-ха! Ну надо же, а! Вот тебе и доказательство, Йорик. Помнишь, я всегда тебе говорил: возвышенное идет рука об руку с самым низким. Да-да, прямо как мы с тобой. Черт, так даже лучше. Нарочно просто не придумаешь! Ты посмотри на его лицо! Ха-ха!

* * *

 
Ах, Настя-Настасьюшка,
Расскажи-ка ты нам,
Где твой сын потерялся,
Куда сын твой подевался.
Царица Анастасия Матвеевна,
Расскажи-ка ты нам,
Да только правду всю,
Твой ли это сын,
Алексей эй Васильевич?
 

Глава 18. Осада

Борис страшно разъярился из-за бегства Анастасии. Он тотчас велел взять под стражу ее охранников и допросить. Троих стрельцов он отправил на розыски, а сам пошел на Маковое поле, куда согнали людей для важного объявления. Царь собирался предъявить столичным жителям тело ребенка.

На помосте, с которого толпа выкрикнула Бориса на царство, в простом деревянном гробу лежал маленький мальчик. Борис подошел к нему, поднял за шиворот и рявкнул: «Вот вам царевич, Волков сын!». Царь отпустил мертвого ребенка, и тот повалился обратно в гроб. Борис зло посмотрел поверх голов и быстро спустился с помоста. Он решительно зашагал к Царицыному двору.

«Врет царь, оправдывается», – услышал Борис бормотание за спиной, но только стиснул зубы и ускорил шаг. Он направлялся в свою старую комнату, чтобы обдумать сложившееся положение.

Заперев дверь и оставшись наедине с собой и своими мыслями, Борис без сил рухнул в кресло. Сердце было не на месте, и улыбка Глаши, распластавшейся по потолку, как гигантская муха, не сулила ничего хорошего.

В кабинете у него всегда была припрятана бутылка водки. Борис потянулся было к шкапу за кубком, но передумал, махнул рукой и отхлебнул прямо из бутылки. Водка обожгла горло. Борис скривился. Сознание вдруг прояснилось, и на душе чуть потеплело. Представляет ли объявившийся Алексей опасность? Настоящий ли Алексей это или самозванец? Какая разница! Народ не променяет хорошего царя, каким был Борис, на какого-то выскочку, чья бы кровь ни текла в его жилах.

Борис выпил еще. Настька, дура, сбежала. Если ее не поймать, она доберется до Полыни и объявит этого черта своим сыном. Опасно ли это? Тоже вряд ли. Народ помелет языком, но всерьез Волчонка не поддержит. Время Волка закончилась.

Борис сделал еще один основательный глоток. Удастся ли Волчонку получить помощь в Полыни? Борис считал Казимира трусом, а магнатов – шайкой лентяев, которые не могут решить, с какого конца бить яйцо, когда собираются вместе. Чтобы они сплотились, должно произойти что-то невероятное. Не могут же они так ненавидеть Бориса, чтобы забыть о собственных разногласиях.

С одной стороны, можно ничего не делать и ждать развития событий, с другой – можно и перестраховаться. Может быть, отправить несколько отрядов на запад, в Смолянские земли, пусть побряцают оружием и попугают Казимира и магнатов…

Размышления Бориса прервал стук в дверь. Борис еще раз приложился к бутылке, поставил на стол и пошел открывать. На пороге стоял Шуйца.

– Какие новости? Допросили охранников? – спросил Борис, заметив, что язык чуть заплетается от выпитого.

– Здравствуй, Борис, – Шуйца вошел в кабинет с крайне озабоченным видом. – Давай я тебе об этом позже скажу. У меня есть новости поважнее. Плохие. Ты разрешишь? – он постучал по бутылке ногтем.

Борис кивнул, шагнул к шкапу, взял кубок и поставил перед Шуйцей.

– Пей. А потом говори, что стряслось.

Шуйца плеснул из бутылки в кубок. Левую руку приложил к сердцу, в правую взял питье и выпил.

– Ханичи пожаловали. Идут на Маки, – выдохнул Шуйца.

Борис нахмурился:

– Откуда знаешь? Кто тебе сказал?

– Они прошлись по землям Нижгорода, побили крестьян, пожгли деревни. Они идут на лыжах, по снегу, очень быстро. Их тьма. Видимо, Тимура свергли. Один бедолага спасся и доскакал до почтовой ямы. Ввалился весь в мыле. Далее ямщики расстарались. Только что нам принес известие ямщик из Рези. Ханичи говорят, что идут убивать тебя и сажать на трон законного царя. Того, что объявился на западе.

Первая мысль Бориса – о семье. Хорошо, что он отослал детей на юг, в Тавр, где зима помягче и далеко от всяких политических бурь. Даже Марфа согласилась ехать вместе с ними. Письмо самозванца встревожило Бориса, и он решил обезопасить семью, пока не разберется с этой новой угрозой.

Вторая мысль – о народе. Рассказы о ханичах, бывших властителях Гардарики, и их жестокостях до сих пор устрашали простой люд. Сброшенное позорное ярмо и успех последнего похода Бориса так и не стерли из народной памяти многовековое иго. Весть о нападении давнего врага напугает гардаров, как не напугало бы известие о конце света. Конец света – это еще не известно что, а разъяренные багатуры – верная смерть всему живому.

Третья мысль – о престиже правителя. От ужасной новости хотелось кричать, но Борис не должен ронять самообладание перед подчиненными. Он и так наделал за жизнь резких движений.

Поэтому, собрав волю в кулак, прогоняя дрожь из голоса, стремительно трезвея, Борис сказал:

– Ясно. Спасибо, что сообщил. Я приму меры. Ханство уже не то, что было век назад. Багатуры пообломали зубы. Мы выстоим. Расскажи-ка лучше про допрос. Куда подевалась Анастасия? Что говорят стрельцы?

– Борис, ты вообще человек? – в голосе Шуйцы слышалось недоумение пополам с возмущением. – Я тебе говорю, что мы все на волосок от гибели, а ты интересуешься участью какой-то бабенки!

– Это очень важная бабенка, – спокойно сказал Борис. – От нее теперь многое зависит. Например, законный я царь или нет. Она – козырная карта в руках самозванца, а твои дураки все проморгали.

Шуйца горько усмехнулся.

– Знаешь, что они говорят? Все, кто должен был охранять Волчиху, в один голос твердят, что это по моему приказу они покинули пост. А Настька просто вышла из своей клетки и отправилась куда глаза глядят.

– А ты не давал такой приказ? – прищурился Борис.

Шуйца без труда выдержал взгляд царя.

– Я похож на самоубийцу? Зачем мне это? Брешут, собаки. И пускай – кто им поверит? Мне так подставляться ни к чему. Спасение Настьки – предприятие крайне сомнительное. Она же не принцесса какая. С той хоть поиметь что можно было бы.

– У тебя есть причины, чтобы желать мне зла.

– Да, и какие же? Богатство, высокое положение, доходная должность? Даже в моем повышении есть особая прелесть. Этот пост раньше занимал мой недоброжелатель пьяница Епанчин. То-то он радуется, глядя на меня с того света. Чего мне еще желать? Каких выгод искать?

Борис сложил руки на груди.

– Я убил твоего сына, – уронил он.

Шуйца на секунду замер, как человек, услышавший, как его кто-то издалека зовет по имени, а потом пожал плечами и снова потянулся к бутылке:

– Сын мой был мерзавцем. Царица не одарила меня другими детьми, но лучше бы и вовсе ходил я бездетным, чем такую погань растить. Можно еще выпить? Помяну собаку.

Борис промолчал. Запрокинув голову, Шуйца влил в себя водку из кубка.

– Настьку поймаем, не беспокойся. Дураки-охранники расколются. Или околдовал их кто, шут его знает. Напились они, может, до чертиков. Но все-таки мне это кажется менее важным, чем наши друзья из Ханства. Вот это – реальная угроза. Не сочти, что я даю тебе совет… – Борис кивком дал знак, чтобы Шуйца закончил мысль. – …Я бы на твоем месте объявил общий сбор и выступил против этих сволочей. Если им не дать бой, то они разорят страну и встанут под стенами Маков. Через неделю они уже будут здесь. Лучше встретить их на подступах, навязать сражение на наших условиях и развернуть восвояси. Времени мало, но оно есть. Если начать действовать сейчас, успеем остановить их под Резью.

– Мысль правильная, – сказал Борис. – Только я бы не отправлял все войско в Резскую землю. Если багатуры побьют нас, то они беспрепятственно дойдут до Маков и без труда возьмут город. И все, прощай, Гардарики! Снова под иго. Это участь всего народа. А мы с тобой этого не увидим. Мы станем кормом для воронья и червей.

– Не хотелось бы, – сказал Шуйца безучастным тоном.

– Тогда слушай мой приказ, – сказал Борис. – Ты опытный полководец. Бери половину наших людей и веди на врага. Я усилю оборону Маков и устрою вторую часть войска в городе – на случай, если тебя разобьют. Действительно, времени мало. Поэтому исполняй!

Шуйца хотел было что-то сказать, но промолчал. Поклонился, поблагодарил за выпивку и поспешил начать приготовления к походу.

Шагая по длинным унылым коридорам, Шуйца едва сдерживал улыбку. И чем дальше он уходил от Бориса, тем отчетливее она проступала на его лице. Все прошло просто отлично! Царь сделал все именно так, как рассчитывал Шуйца.

* * *

Клич о вероломном нападении багатуров разлетелся по окрестностям Маков со скоростью молнии. Был объявлен общий срочный сбор, и в столицу потянулись люди, как жаждущие, так и принужденные защищать отечество. Вновь прибывших кое-как снарядили, и половину из всех, кого удалось собрать за два дня, отправили в бой под предводительством Шуйцы. Патриарх Константин, пришедший на смену опальному Сергию, благословил на удивление внушительное войско – не менее десяти тысяч душ – на ратные подвиги. Героев провожали с музыкой, песнями и слезами.

Борис чувствовал, что они не вернутся, и готовился к осаде.

* * *

Через день пути войско, следовавшее по юго-восточной дороге в направлении Рези, получило странный приказ, якобы исходивший от Бориса: повернуть на запад. Дескать, на западе собралось большое ополчение, и необходимо объединиться с ним, чтобы увеличить шансы на победу. Солдаты – люди подневольные, они должны выполнять приказы не рассуждая, поэтому никто не стал задавать высшему руководству очевидный вопрос: почему нужно идти в противоположную сторону, а не встать и просто-напросто дождаться боевых товарищей.

* * *

Гонцы сновали туда-сюда – из Маков к войску и обратно. С каждым шагом большой человеческой массы напряжение возрастало. Как будто у невидимого лука натянули тетиву.

Наконец гардары увидели врага.

День битвы наступил.

* * *

Через пять дней после того, как войско выдвинулось из-под стен Маков, гонец принес царю радостную весть.

Победа!

Борис испытал удивительное облегчение. До этой минуты он сам не отдавал себе отчета в том, каким тяжким грузом легла на него весть о нападении Ханства. Борис не любил войну и не понимал ее. Война всегда казалась ему бессмысленной бойней. Приобрести земли можно было многими другими способами: купить, выменять, освоить. При Борисе государство увеличилось чуть ли не вдвое, а он пальца о палец для этого не ударил. Просто волевые люди двигались по ничейной земле вдоль северного берега большого континента в поисках наживы, и граница отодвигалась вместе с ними – без всякого сопротивления. На тот давний поход против Ханства Борис решился только потому что был моложе и еще верил, что это отвлечет внимание людей от династической заминки.

Борис возблагодарил высшие силы за очередной нежданный подарок. Он почувствовал что-то вроде эйфории. Его посетила убежденность, что теперь все точно будет хорошо. Ему захотелось поделиться радостью со всеми горожанами, которые, как и он, напряженно ожидали неприятеля. Он позвал Владимира и велел объявить трехдневный праздник: весь город будет есть и пить за счет казны. Если осады не будет, то и припасы ни к чему!

Войско должно было скоро вернуться. Борис – перед тем, как погрузиться в пьяное веселье – приказал устроить торжественную встречу для победоносного войска – с цветами и музыкой.

Это было чудесное время. Жители столицы ощущали невероятный подъем. На несколько дней они как будто бы перенеслись на небо, в дом Царицы, где всем хватало еды и выпивки, на лицах – улыбки, и нет совершенно никакого повода для грусти.

Не обходилось без пьяных потасовок, всяких дурачеств и прочей чуши, на которую горазды люди в подпитии, но никто не хотел обращать на это внимания. Какое нам дело до того, что Маковое поле похоже на поле боя – так там много напившихся в хлам, – когда на душе хорошо и щебечут птицы? Ну и что с того, что побили окна в лавках и вынесли все подчистую, коли поставили на колени проклятого врага?

В день, когда на горизонте появилось войско, Борис проснулся с тяжелой головой. Он пил всю ночь и выпил столько, сколько, кажется, не пил за всю жизнь. Теперь каждое движение отдавалось такой болью, будто его весь день не переставая били по голове кузнечным молотом. Радостную весть царю принес Владимир. Несмотря на жуткое похмелье, Борис просиял и как мог быстро пошел на крепостную стену, чтобы полюбоваться победителями.

Глаза Бориса никогда не отличались особой остротой, но ее и не требовалось: не нужно было обладать орлиным зрением, чтобы разглядеть внушительную массу людей, медленно подползающую к Макам.