Текст книги "Нет покоя голове в венце"

Вдалеке замаячил какой-то домик. В темноте плохо видно, вроде бы свет в окне. Приближаясь, Борис услышал перестук копыт и фырканье лошади. Сначала он не поверил своим ушам. Подойдя ближе, он понял, что не ошибся: перед ним – почтовая станция.

Борис занес руку, чтобы постучать в дверь. И опустил. Если он сейчас в эту дверь войдет, почтовой выдаст ему лошадь. Он может повернуть назад или продолжить преследование. Что же делать? Что предпринять?

Борис постучал. Скрип половиц, быстрое топанье. Почтовой отодвинул задвижку и посмотрел на ночного гостя внимательными глазами. Глаза скользнули по Борису снизу вверх и неодобрительно ввинтились в лицо. Борис помялся по дороге и больше походил на бродягу, чем на знатного человека.

– Кто таков? Откуда?

– Борис Воробьев, царский шурин. По государеву делу, – сказал Борис.

– Не серчай, любезный, – приглушенно проскрипел почтовой из-за двери. – Борис – человек важный. Он один по ночам не ходит. Если ты Борис, чем докажешь? Может, грамотка какая есть.

– Сегодня по этой дороге проезжал боярин Весемир Шуйца. В большой спешке, потому что, как и я, по государеву делу. Ехал в сторону Глухова. Государь велел мне его вернуть, поэтому я спешу. А ты меня задерживаешь и чинишь прямой вред Проклу, его царскому величию. Если ты мне коня не выдашь, не сносить тебе головы, любезный.

– Шуйца и правда здесь был. Но уже довольно давно. Сомнительно, что ты его нагонишь, любезный. Он взял себе хорошего свежего коня.

Сердце Бориса пропустило удар – от радости или от горя, кто его разберет.

– Как давно он уехал? – спросил он могильным голосом.

– Часов с пять назад.

– А сколько отсюда до Глухова?

– С полдня еще, не меньше.

– А есть еще станции по пути?

– Какое там! Людное место Глухов не назовут.

«Успею!» – подумал Борис, скрипнув зубами.

– Давай коня, брат! – взмолился Борис, дергая за ворот рубашки. – У меня цепь золотая. У меня перстень рубиновый, смотри! – И Борис ткнул перстнем в смотровую щель – так, что почтовой отпрянул.

– Если ты и вправду Борис, то богатства мне твои не нужны, так дам, – проворчал служилый человек. – Ты лучше вот что скажи. Про Бориса разные сказки сказывают. Сильный он, мол, медведей бьет. Подковы может голыми руками погнуть. Правду говорят или брешут?

– Правда это, дурья твоя башка! Не дашь лошадь, я тебя самого погну!

– Любезный, ты меня не пугай! Ты лучше это…

Почтовой скрылся в доме. Борис в ярости снова забарабанил в дверь. Почтовой объявился вновь.

Что-то выпало из смотровой щели, звякнуло.

– Вот, – сказал почтовой. – Если ты Борис, разогни подкову. Тогда поверю, пущу, лошадь дам. Ну и покормлю и напою на дорожку, само собой.

– У-у, чёрт! – взревел Борис. – Шутки со мной, что ли, шутишь, старый ты осел? На, смотри!

Борис подхватил подкову, напряг свои сильные руки, мышцы взбугрились под кожей, белые зубы заблестели в черной густой бороде, пот выступил на лбу. Подкова медленно-медленно поддалась и начала выпрямляться. Борис закричал и начал давить сильнее. Засечка за засечкой, ноготь за ногтем железо меняло форму. Резкий запах металла щекотал ноздри, пот заливал глаза, все большое тело отдавало силу для того, чтобы разогнуть непослушную железку.

Была подкова, а стала – железная палка. Борис бросил злой взгляд на почтового за дверью, помахал перед ним железкой и со всей силы бросил ее в дверь.

Защелкали затворы, дверь со скрипом отворилась. Почтовой попятился на несколько шагов и поднял руки в знак примирения.

– Прости меня, Борис! Мне жизнь дорога, а по ночам всякие люди бродят. Можешь ударить, если хочешь.

– Да черт с тобой, – сказал, отдуваясь, Борис. Он согнулся и упер руки в колени, чтобы прийти в себя. – Давай коня. Только живее!

* * *

Мир снова ускорился. Деревья, домишки, луга замелькали под неподвижным предрассветным небом.

Зачем он это делает? Ради чего? Сколько людей умирает в мире каждый день? Почему не дать умереть одному-единственному, чтобы жили другие? Ведь если Волчок станет царем, он вырастет в настоящего Волка. Тогда все, что Борис успел и еще может успеть, улетучится, как дым. Опять по стране покатится кровавое колесо: все разорят, пропьют, вытянут из народа последние жилы. Ведь решился же однажды Борис придушить старого Волка. Почему сейчас малодушничает? Или он за то паскудное решение сам перед собой выслуживается?

Второй конь сдох на подъезде к Глухову.

Обессиленный, измученный долгой скачкой, Борис плелся к городку, отдавая ходьбе последние силы. Он весь взмок, одежда смялась, испачкалась, пропиталась потом. Борисом владела одна мысль, одно желание – дойти.

Глухов встретил Бориса неприветливо. Хлипкие деревянные двери закрыты, с невысокой крепостной стены угрюмо смотрит стражник.

– Эй! – крикнул косматый сторож сверху. – Кто такой? Чего забыл здесь?

– Борис… – слова давались с трудом, глотка саднила, в дороге Борис сорвал себе голос. Он напрягся и попробовал снова: – Борис Воробьев, по государеву делу!

Получилось сипло и негромко, но стражник разобрал. Он перегнулся через стену, чтобы лучше рассмотреть пришельца.

– Вот те на! И правда Борис! Я тебя раньше видел, когда ты Волчка приезжал проведать. Ну и видок у тебя. Видать, не у одних у нас горе. Сейчас спущусь, открою.

Борис постоял, пошатываясь, глядя в одну точку перед собой. Он не сразу осмыслил сказанное. Когда запор с грохотом сняли, ворота открылись, и показалось побитое оспой лицо сторожа, Борис вдруг понял, что тот ему сказал.

– Горе? Какое горе? – спросил он упавшим голосом.

– Волчок умер. Напоролся на вилы.

Борис ошалело посмотрел на сторожа, закусил губу и, ничего не сказав, побрел вперед. Стражник хотел было что-то сказать, но какое-то внутреннее чутье просигналило ему, что этот странный человек сейчас испытывает крайние чувства и лучше держаться от него подальше.

Чужое горе магнитом потянуло к себе Бориса. Он сам не помнил, как – по памяти или спросил кого – добрался до дома Волчихи. Дом казался насупившимся, сжавшимся в ожидании грозы. Во дворе толпился народ. Голосили бабы. Больше всех надрывалась одна – Борис узнал голос Волчихи.

Он протиснулся сквозь толпу и первое, что увидел: топор, вбитый в колоду, и кучу бревен. На одном бревне сидела Волчиха, невысокая дородная женщина, одетая во все черное и покрытая черным платком. На руках она баюкала мальчика, уже подростка, который был едва ли не с нее ростом и чудом держался у нее на коленях. Мальчик весь залит кровью, одежда порвана, но лицо – спокойное, умиротворенное, каким никогда не было при жизни.

Борис почувствовал, что в груди у него что-то рвется. Слезы потекли по щекам. Он замотал головой, прогоняя слабость. Взгляд зацепился за две вещи: первая – соломенное пугало с ведром на голове и табличкой «Борис» на груди, прячущееся в тени невысокого сарая. Второе – знакомая долговязая фигура с пожаром на голове. Шуйца! Прячется в толпе, злодей!

Мир перед Борисом покраснел, как будто бы кровь залила ему глаза. Борис зарычал, бросился к колоде, одним рывком вырвал топор из пня, прыгнул вперед – напугавшаяся толпа ахнула – и со всей силы обрушил топор на голову ненавистного душегуба. Лицо Шуйцы вмялось внутрь, брызнула кровь, запачкав все вокруг, Бориса, соседних глуховчан. Борис отпустил топор и сделал несколько шагов назад. Топор с глухим стуком упал на землю. Глаза Бориса поползли вверх, под веки, он оступился и свалился без чувств. Следом упал изуродованный Шуйца: сначала постоял, расшатываясь из стороны в сторону, потом бухнулся на колени, а потом и вовсе растянулся в пыли.

Люди, в ужасе стихшие, заголосили с новой силой.

Все было кончено. Царевич Алексей умер.

* * *

Роль Бориса Воробья в убийстве царевича Алексея из рода Синеуса – уже несколько веков повод для многочисленных дискуссий. Учитывая, что исторических свидетельств до наших дней дошло немного (и все они оправдательные для Бориса), глуховская трагедия трактуется по-разному. Из-за того, что многие авторитетные деятели искусства высказывались об убийстве с совершенной определенностью, в массовом сознании укоренилась мысль о виновности Бориса. Так, у великого отечественного поэта Пушкарева в трагедии «Борис Воробьев» читаем:

 
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
И рад бежать, да некуда… ужасно!
И мальчики кровавые в глазах…
И все тошнит, и голова кружится,
Как молотком стучит в ушах упрек,
Душа сгорит, нальется сердце ядом.
 

Глава 6. Не разговаривайте за едой, или Роль детали в истории

Последние события напоминали кошмарный сон. Когда Борис пришел в себя, он с тоской осознал: наваждение продолжается. Казалось, в Глухове завелись черти, и эти маленькие паскудники задурили людям головы и разорвали все причинно-следственные связи. Сначала глуховцы обрушились на Бориса с обвинениями в убийстве. Да не Шуйцы, в царевича Алексея. Шуйцу же они называли избавителем и заступником. Борис никак не мог взять в толк, почему глуховцы защищают злодея. Все таланты по чтению лиц разбивались о несокрушимую стену: люди верили в то, что говорили; переубедить их теперь – сложнее, чем свалить медведя. Борис раз за разом объяснял им: Шуйца прискакал в Глухов, чтобы убить Алексея. А они ему: врешь, барин, этот добрый человек приехал, чтобы защитить царевича от тебя, зловреда и душегуба. Странные дела! С Шуйцы-то теперь спрос небольшой. Что за игру он вел? Очернить он его, что ли, вздумал, собака? Отмахиваясь от обвинений, Борис выспрашивал главное: если не Шуйца, то кто же тогда расправился с Волчонком? Говорили: никто, мол, он сам на себя руки наложил. Ну что за глупости!

Местный староста раскричался, что надо Бориса в острог, но государственный человек сунул ему под нос пудовый кулак, и тот сразу сник. Борис пошел к Волчихе, чтобы мать сама рассказала ему, как все было. Но та, как увидела Бориса, – в слезы, в рев.

Борис все свое раздражение вложил в звонкую пощечину.

– Настя, предупреждаю, бросай это дурачество, – рявкнул он на Волчиху. – Вы тут в Глухове все с ума посходили. Что здесь делается? Выкладывай, что с царевичем?

Волчиха испуганно охнула, но быстро пришла в себя, зыркнула злобно:

– Дурачество! – в голосе – злость и слезы. – Вот умрет у тебя ребенок, посмотрю, как ты запоешь.

– Язык прикуси, ведьма! – прогрохотал Борис, но внутри себя устыдился: очерствело сердце на государевой службе, а ведь и правда, горе у человека. Пусть Волчиха дрянь и волчья подстилка, но все равно мать.

– Ладно! Извини, Настя, – примирительно сказал Борис. – У меня позади страшная дорога. Приехал, а тут еще страшнее. Что случилось-то?

И Волчиха, всхлипывая и прерываясь, рассказала Борису, что у Алексея с глуховскими детишками завелась забава, которой они развлекались втайне от взрослых. Они прятали в стог сена вилы и с разбегу через них прыгали. И все было благополучно, вот только царевич разбежался, оступился и напоролся на вилы. Борис не мог не подивиться такой глупой смерти. Он поднял голову, ввинтился взглядом в потолок, силясь рассмотреть за ним небо, а за небом – невидимого благодетеля, который подарил ему такой подарок. Хорошо все сложилось, вот только ясности все равно не было.

– Почему люди меня винят в смерти? – спросил Борис.

По лицу Волчихи пробежала какая-то тень, она скользнула заплаканными глазами по Борису, и мудрый человек понял: сейчас будет врать.

– Насть, – прервал он едва открывшую рот Волчиху, – говори правду. Даю тебе слово, что за правду, какой бы она ни была, наказывать не стану. Наоборот, награжу и отдам золотом за вес мальчика.

Зрачки Васильевой вдовы чуть расширились, где-то за ними, в русой голове, начались подсчеты. Так всегда: у всего есть цена, у дружбы, у любви, у материнства. И чем выше, чем ближе к трону, тем меньше бесценного. Ребенка еще родишь, а вот наживешь ли пуд золота – большой вопрос.

Волчиха рассказала удивительную историю. Оказалось, внутри державы созрел заговор. Несколько боярских семей стакнулись и с полынским королем, и с Золотым Ханом. Полынь и Ханство собирались ударить с двух сторон, откусить себе солидные куски с запада и востока Гардарики, посадить на трон царевича Алексея, чтобы через него получать себе большие выгоды. Воробьева и семью его заговорщики намеревались казнить как изменников, а Прокла сослать в монастырь. Прямо сейчас в Глухове сидит посол от Казимира (о нем говорил Ягайла). Он дожидается здесь ханских багатуров, чтобы договориться об окончательных условиях дела.

У Бориса дух захватило от такой дерзости. Разозлится он после, еще позже он испугается, как человек, рядом с которым прошла смерть. Пока он только удивлялся: чувствовал недоброе и все равно проморгал. Надвигающаяся катастрофа ужасала своим масштабом. Выходит, если бы он не оказался в Глухове, не сносить ему головы? Неужели и правда невидимый покровитель оберегает его?

– Ты часом не брешешь, Насть? – сказал Борис. – Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Я бы тебе ничего не сказала, будь Алешенька жив, – процедила сквозь слезы Волчиха. – А теперь мне все равно. Моего сына больше нет, хоть твой пусть живет. А ты и так долго не протянешь. Больно высоко забрался. С такой высоты упадешь – все кости переломаешь.

– Тьфу на тебя, Волчиха! Пришиб бы, да горе у тебя. Золото через неделю привезут. Я свое слово помню, – Борис отмахнулся от злой бабы и пошел к выходу.

У него, как выяснилось, скопились дела в Глухове.

* * *

Когда он выезжал из города на добром коне, провожать его высыпал весь местный люд. Глуховчане смотрели вслед с непроницаемыми лицами. Что у них на уме? Хорошее или плохое? Или в их головах гуляет ветер?

Ветер усилился, и одно из тел, подвешенных за шею, тяжелым мешком ударилось о крепостную стену. Ворона оторвалась от лакомства и, возмущенно каркнув, отлетела, помахала крыльями, зависнув на месте, и вернулась обратно.

* * *

Борис возвращался из Глухова совсем другим человеком. По дороге туда он сомневался, метался, раздваивался, раскалывался на части и собирался вновь. На обратном пути он был полон решимости. Он знал, что должен сделать. Где-то глубоко внутри он понимал, что неизбежно столкнется с этой необходимостью, но до сих пор такой вариант грядущего казался ему ускользающим, эфемерным, фантастическим. Теперь он видел: это единственное возможное, единственное правильное развитие событий.

Борис никуда не спешил и мог все обдумать. Каким-то парадоксальным образом судьба снова и снова сталкивала его с Волком. Точнее, вновь и вновь предлагала ему тот ужасный выбор, который терзал его над постелью больного царя. В первый раз он решился на страшное, передумал, снова решился, но совершить задуманное так и не успел: Василий умер сам. Во второй раз он выбрал доброе, но не сумел спасти царевича. Зато ему удалось спасти себя и, пожалуй, всю страну. Полынский шпион и ханские багатуры казнены, заговор расстроен, в Маках полетят головы, Полынь и Ханство, разоблаченные, отступятся от своих притязаний, отрекутся друг от друга и от проклятых бунтовщиков. А если нет, если пойдут войной – еще посмотрим, кто кого. Предупрежден значит вооружен.

Новый, третий выбор был не лучше первых двух. Прежний Борис сомневался бы, мучительно торговался сам собой, но этот, обновленный, мудрый Борис больше не задавал себе вопросов. Наоборот, он ругал прежнего Бориса. Воистину борода не делает из юнца мужчину. Можно умереть седым старцем, а ума так за всю жизнь и не скопить. Правителем, пусть неявным, тайным, должно двигать только одно – необходимость; отцом – безопасность детей, мужем – честь жены. Борис поклялся себе быть более совершенной версией себя. И все бы хорошо, вот только где-то глубоко-глубоко внутри зашевелился гадкий червячок сомнения. Его, как и остатки наивности, прекраснодушия и доброхотства, еще только предстояло выдавить из себя.

* * *

Борис стоял над большой мягкой кроватью, на которой спала царская чета. Рассвет еще не разгорелся за окном, и темно-синее небо напоминало спокойную морскую гладь. В это мирное утро в душе государственного человека бушевала буря. Он больше не смирял себя. Он обратился волной, девятым валом, что медленно, но верно движется к своей разрушительной цели. Вместе с ним бушевала История, крикливая беззубая старуха, пропитая, иссохшая, с обвисшей грудью, беременная. Она готовилась разродиться очередным уродливым витком.

Борис разглядывал последнего живого ребенка Василия Волка. Волк – проклятый душегуб, тать и злодей, изнасиловавший целую страну. Прокл выглядел закономерным плодом подобного насильственного союза: большая голова, тонкие, едва заметные брови, крупный сопливый нос картошкой, кривой рот с кривыми зубами и ниточка слюны на подушке, нескладное сутулое тело с округлым животиком и длинными ногами, едва прикрытыми одеялом. Между ног виднелся крошечный сморчок, доставивший Ирине, сестре Бориса, немало хлопот. Даже дураку было ясно, что такая веточка вряд ли заплодоносит, но Борис с дурацким постоянством напоминал сестре о первостепенной важности для державы рождения мальчика-наследника. Воистину проклятье родиться женщиной! И как хорошо, что тот Борис-дурак навсегда сгинул в Глухове!

Рядом с чудовищем Проклом мирно спала красавица Ирина. Небесная Царица одарила Бориса сестрой удивительной красоты. Чуть возмужав, он осознал силу женской красоты и с давних пор гадал, кого бы сразить из этого прекрасного лука, как бы употребить красоту для его общего с Ириной блага. Воробьевы рано осиротели, и Борис, на семь лет старше сестры, считался ей заместо отца. Когда волчья тропка привела его в кравчие к полоумному государю, когда он, Борис, натерпелся обид и унижений, когда насмотрелся на ужасы и когда спас наследника Прокла от разбушевавшегося по пьяни Василия – вот тогда и наступил нужный момент. Василий обещал боярину любую награду, любые богатства за то, что тот сохранил ему наследника, и Борис предложил женить Прокла на Ирине. Красивой женщине в беззаконном царстве опасно, а вот царевну никто не тронет. Ну а то, что придется терпеть мужа-дурака – так разве это редкость?

Ирина очень понравилась Волку, но портить невесту сына он не стал. Видать, было в нем что-то человеческое. Либо годы брали свое. Сыграли роскошную свадьбу, для которой гораздый на выдумки Волк соорудил целый водопад из водки, так что упились в тот день волчата знатно.

А что Ирина? Ирина обиделась, что брат ей такую судьбу устроил, месяц не разговаривала с ним, а потом ничего, отошла.

Ну что же, некоторые подарки приходится забирать обратно.

Борис еще немного полюбовался сестрой, вздохнул и поднял подушку, упавшую с кровати да так и оставшуюся на ночь на полу.

Видимо, Ирина спала неглубоко, и вздох разбудил ее. Длинные ресницы затрепетали, и царевна открыла глаза. Заметив темную фигуру у кровати, она вздрогнула и втянула в грудь воздух, чтобы закричать. Борис жестом остановил ее, приложил палец к губам и прошептал:

– Ирина, это я. Тихо!

Ирина сразу все поняла. Сон как рукой сняло. Несколько эмоций промелькнули на ее лице: удивление, гнев, страх. Ирина повела себя неожиданно: вскочила с кровати и – как была – в одной ночной рубашке бросилась на брата с кулаками.

– Нет! Не дам! Не тронь его! Ты что, сдурел?! – кричала Ирина, с силой впечатывая в брата кулачки.

От этой возни Прокл проснулся, приподнял голову над подушкой, испуганно захлопал глазами. Заприметив неладное, он пару раз громко всхлипнул, а потом заревел в голос. Брат и сестра повернули голову к государю. Государь от избытка чувств обмочился, о чем красноречиво свидетельствовало расползающееся по простыни влажное пятно.

Борис с досадой отмахнулся: Ирина полетела к стене.

– Твою мать, что ты наделала? – тоскливо сказал Борис. – Тебе его жалко, что ли? Посмотри, это не человек. Это жалкий кусок дерьма. Мне даже жалко руки марать.

Борис поднял подушку, которую так и не выпустил из руки, и, обойдя мокрое место, с изголовья навалился на Прокла. Царь затрепыхался, как лягушонок, засучил ножками, попытался достать Бориса слабыми ручками.

Ирина поднялась на ноги и метнулась к Борису. Она плакала и что было сил била брата: по рукам, по плечам, по спине, по лицу, – но он стоял скалой.

– Бориска, прошу, отпусти его, миленький! Что ты с нами делаешь? Что ты со мной делаешь? Что теперь будет? – запричитала она надрывным голосом, когда поняла, что не может справиться с братом.

Борис не ответил, и она перешла к угрозам:

– Борис, отпусти его, Царицей клянусь, я позову стрельцов! Одумайся, Борис, они же убьют тебя!

Душа Ирины рвалась в клочья: ее тянули в разные стороны любовь к брату, жалость к убогому, добродетельный долг и усталость от золотой клетки. Какая-то часть ее желала, чтобы этот шутовской брак поскорее – пусть даже так – закончился, но ее нравственность восставала против такого исхода. Решение пришло само собой. Она увидела жуткое: брат улыбался. Его лицо превратилось в звериный оскал. К ужасу, она узнала в нем своего свекра.

Чем дольше Борис делал свою страшную работу, тем меньше у него оставалось решимости. Он заставлял себя ненавидеть Прокла, но почему-то никак не получалось. Все опасности, которым он подвергся из-за него, все эти смертельные пляски с медведями, все капризы и дурачества – в преддверии конца все обретало какой-то светлый оттенок. Наоборот, в голову лезло хорошее: Борис помнил Прокла мальчишкой, и разве Прокл виноват, что Воробьев вырос, а он нет? Борис вспомнил, как играл с ним и как они вместе слушали сказки. Борис вспомнил тот злосчастный день, когда Волк чуть не убил сына: как он прикрыл дурака своим телом и крепко пострадал за свою доброту. Борис горько улыбнулся злодейке-судьбе, которая заставила его сделать с беззубым Проклом то, что он не сумел сделать с зубастым Волком. Мог он поступить иначе? Увы, нет. Старуха История согласно кивнула. Борис поднялся высоко, почти к самой вершине, и отсидеться в тени ему не удастся. Лавина сметет его, если он не заберется на самый верх. Только там он будет в безопасности. Скинуть его оттуда будет очень трудно, возможно, для этого придется срыть гору. Между ним и вершиной осталась всего одна преграда – жалкий человек по имени Прокл. Что тут поделаешь? Можно только скривить губы в безрадостной улыбке и завершить работу.

Ирина выскочила было за дверь, чтобы позвать на помощь, но поскользнулась. Борис в два прыжка нагнал ее. Он грубо схватил ее за плечи, развернул, прижал к себе. Оба плакали, сидя на полу, сжимая друг друга в объятиях.

– Что теперь будет? Что с нами будет? – шептала Ирина на ухо брату, как в далеком детстве.

– Все, все, уже все. Мы свободны, теперь мы свободны, мы свободны, – снова и снова повторял Борис.

* * *

Иногда развитие истории зависит от сущих мелочей.

Как известно, чтобы захватить власть, нужно обзавестись военной поддержкой. Главной военной силой в Маках, столице Гардарики, являлись стрельцы, полк для защиты государя и его семьи. Это для народа небесная Царица выбирает царя по своему хотению, а на деле кому присягнут стрельцы, тот и царь.

Петька, мальчишка-стрелец, прибежавший на крик в царскую опочивальню и увидавший страшное, побежал напрямик к старому тысяцкому Федору Епанчину, которому приходился племянником. Епанчин, начальник над стрельцами, выслушав Петьку, отставил бутылку с выпивкой, к которой очень пристрастился на долгой нервной службе, и нетрезвыми шагами двинулся к царю, чтобы разобраться, что к чему. С каждым шагом в голове прояснялось. Перед входом в царские покои у него в целом сформировалось ясное представление о том, что его ждет. Епанчин знал о заговоре против Бориса. Борис, если не дурак, тоже знал о нем. Да наверняка знал, раз пошел на крайние меры. Епанчин никогда не поверит, что Прокл вдруг умер сам. Ему определенно помог в этом любезный шурин.

Сейчас самый уязвимый момент для Бориса. Он наверняка объявит, что царевна Ирина беременна, а наследника потом подыщет. Может, сам заделает. Не в этом суть.

Суть в том, что выбирать нужно меньшее из зол. С одной стороны – Борис, с другой – Подбельские, Собакевичи, Шуйцы, Шишковы и прочие заговорщики. Какой правитель Борис, уже ясно. Умный, хваткий, спокойный. Как будут выбираться из династического кризиса заговорщики, как переделят власть и будет ли в новой Гардарики место для старого тысяцкого Федора – большой вопрос.

Потоптавшись на месте перед дверью, которая вела его прямо в будущее, Федор вспомнил один неприятный момент. На одной попойке старый Амвросий Шуйца, один из главных заговорщиков, сказал ему, тысяцкому, что у него к зубу пристал укроп. Епанчин ненавидел, когда так делают. Ну пристал и пристал, он же ест, так и должно быть. Нечего ему в рот глядеть! Завидует, что ли, у самого-то зубов почти не осталось!

Нет уж, пусть лучше Борис.

Входя в царскую опочивальню, Епанчин определился со сторонами. Оставалось только договориться о цене.

* * *

Борис шел мимо колонны избитых, напуганных людей. Они переступали с ноги на ногу, и цепи, сковывавшие их, мрачно позвякивали. Верный Владимир нес факел. Из темноты выступали искаженные от ужаса лица, заплывшие от побоев. Некоторые лица утратили привычные глазу черты и казались страшными масками. Гордецы – единицы – пытались смотреть дерзко, насмешливо, но Борис различал спрятавшийся в глубине глаз страх. Здесь был весь цвет Гардарики. Самые богатые, самые умные, самые хитрые и изворотливые мужчины, локтями добывшие себе выгодное местечко еще при Василии. Все – бывшие волчата. Все – преступники. Их собрали в Волчьем логове, Васильевой слободе, уединенной крепости Василия в дне пути от Маков. Тут они чинили свои злодеяния на потеху Волку, и тут им придется ответить за свои преступления. Борис собирался осудить их всех и предать казни. У него не было к ним никакой жалости: коли ты состоял среди волчат, ты не можешь быть добрым, ты кругом виноват перед всем человечеством. Только одно занимало Бориса: как быть с их семьями? Не произведет ли он вместо этого новое поколение волчат взамен казненных, еще более лютое, ненавидящее его и мечтающее со всей силы вцепиться ему в глотку? Оставить этих мерзавцев живыми никак нельзя: они рано или поздно ударят ему в спину. Что же делать?

– Борис, пощади! – раздался вдруг истошный вопль.

Один из пленников бухнулся на колени и начал с силой бить лбом о землю. Борис выхватил факел у Владимира, подошел и осветил лицо узника. Подбитый глаз и раздувшиеся губы изуродовали его, но Борис его сразу узнал.

– Шуйца, старый ты пес, – издевательски протянул Борис. – Чего это ты разбрехался? Как это «пощади»? Я же сына твоего убил. Ты мне в лицо плевать должен, а не пресмыкаться.

– Сын мой убийца был, вор! – слова звучали невнятно, как будто говорил пьяный; мешали вспухшие губы; последние зубы остались в пыточной. – Я тебе все отдам, пощади только! Что хочешь, все сделаю! Я тебе служить буду до конца дней! Клянусь! Хочешь, руку руби, только пощади!

Старый Амвросий Шуйца имел славу выдающегося полководца. Он успешно воевал с Золотым Ханом и даже выцарапал молодому Волку большой клочок бывшего Вселенского Ханства, Козарию. Жалко было пускать в расход такого человека. Глядя, как Амвросий заливается слезами и своими растолстевшими губехами лобызает его сапог, Борис вдруг почувствовал озарение. Он понял, как пустить этих людей в расход наилучшим образом.

Он высвободил ногу и легонько оттолкнул старика подошвой. Тот крякнул и беспомощно завалился назад, соседи, связанные с ним одной цепью, пошатнулись, но удержались на ногах.

– Эй вы! – возвысил Борис голос. – Вы на меня злое надумали. Пес был бы я не лучше вас, коли ответил вам тем же. Царица не так велит. Потому говорите, дураки, живота вы хотите все или смерти?

Колонна ответила изумленным молчанием. Потом раздались робкие голоса: «Живота! Живота!». К ним страстным шепотом присоединился Амвросий. Большинство молчали, выжидали, что будет дальше.

– Коли все встанете на колени, поклянетесь Царицей не замышлять на меня и на семью мою никакого зла, коли поцелуете мой сапог, как старый пес Шуйца, я вас помилую, мстить не буду, верну в семьи, когда вы мне послужите. – Последние слова Борис произнес тише, как будто не хотел, чтобы их услышали.

Люди молчали. Они переглядывались в темноте, силясь разобрать лица соседей, напуганные пуще прежнего. Что задумал Борис? Даже цепи позвякивали вопросительно.

– Ну? – рявкнул Борис, наслаждаясь мощью своего голоса и эхом, которое много-много раз повторило его крик.

Лязг железа, глухой стук. Один за одним, как плитки домино, первые люди Гардарики склонились перед Борисом. Борис победно усмехнулся. Ему подумалось, что никогда еще его сапоги не были такими чистыми, какими станут сегодня.

* * *

Все историки говорят о Борисе одно: это был человек миролюбивый. Современники подтверждают: «Борис нератолюбец, ратное дело ему не по сердцу, он доброхот и горазд на подарки». Так это или нет, но оставшись без политических конкурентов, он первым делом организовал поход на Золотого Хана, закончившийся таким поразительным успехом. Возможно, это был первый в отечественной истории случай так называемого политического пиара: успешная военная кампания, по замыслу Бориса, должна была обеспечить ему народную поддержку в его претензиях на трон Гардарики. Во многом этой укоренившейся интерпретации событий того времени мы, на мой взгляд, обязаны историку Карамазинову. Именно он первым без особых доказательств написал, что никакого столкновения между гардарами и ханскими багатурами не было, а все это Борис придумал, чтобы обелить задуманную узурпацию трона и внушить народу мысль об особом внимании, которым его одаряет небесная Царица. Что на самом деле произошло на границе Гардарики, какую роль в этих событиях играл Борис, было ли вообще это столкновение или это последствия редактуры Борисом исторической хроники – на все эти вопросы у нас нет и не будет ясного ответа. Но сказание о том, что Борис якобы сам бился с ханским воеводой кажется именно сказанием, то есть чем-то придуманным, сказочным. Стал бы осторожный, расчётливый «нератолюбец» рисковать своей жизнью в таком сомнительном и рискованном мероприятии, идти с ослабленной армией на захиревшего, но все еще грозного врага?