Текст книги "Нет покоя голове в венце"

Складывалось впечатление, будто бы с боя возвращалось больше народу, чем ушло. Это насторожило Бориса. Ведут пленных, что ли? Не очень похоже.

Борис сощурился и окинул войско более внимательным взглядом.

Нужно было видеть лицо царя в тот момент. Оно было как чистый лист, на котором художник, чтобы набить руку, решил изобразить одну за другой разные эмоции. Из сосредоточенного оно сделалось изумленным, из изумленного – растерянным, из растерянного – опустошенным, из опустошенного – разъяренным.

– Закрыть ворота! Закрыть ворота! Сейчас же! – прогремел он так, что, кажется, его услышали даже подступающие солдаты.

Царь бросился к сторожевой будке, где сидел караульный, управлявший рычагами тяжелых ворот. Расстояние неблизкое, но Борис преодолел его в несколько прыжков; сам не ожидал от себя такой прыти.

Борис ворвался в будку, как ураган.

– Закрывай, говорю! Закрывай! – и не дожидаясь, пока стражник поймет, что к чему, сам дернул рычаг.

Привратник захлопал ртом, пытаясь что-то выговорить, но Борис заткнул его увесистой оплеухой.

– Беги, закрывай Старогородские ворота! Скорее, дурак!

Выплюнув это, Борис скатился с лестницы и помчался через двор к высокой спице колокольни. Колокольня была построена при прадеде Василия, тоже Василии, и являлась скорее украшением, чем чем-то полезным. Иногда в колокол звонили на праздники, по военным поводам – никогда. Со времен прадеда Волка на Маки никто не нападал. Что ж, все бывает в первый раз. Правда, с возрастом первых разов становится все меньше.

Борис карабкался по узкой винтовой лесенке и проклинал свои годы и праздный образ жизни. Не стоило все-таки бросать эти драчки с медведями. И пить надо было меньше. Запыхавшись, с колотьем в боку, с чугунной головой Борис кое-как достиг площадки с колоколом и всем телом повис на веревке. Колокол зашатался, загудел, и от этого гула Борису стало совсем худо: боль в голове усилилась и заслонила собой все. Борису казалось, что ему в голову вставили штопор и яростно вращают его.

Царь пополз по лестнице вниз, прижимая руки к ушам, чтобы спастись от нестерпимого звона.

Колокольный звон полетел над Маками, пробуждая спящих, вселяя тревогу в сердца бодрствующих, сообщая страшное: «Враг у ворот».

* * *

Историки по-разному описывают приезд Алексея в Маки. Карамазинов, человек своего времени, склонный к сентиментальному взгляду на действительность, изображает сцену воссоединения царевича с матерью следующим образом.

Царица-мать выехала навстречу сыну в карете. Завидев карету и узнав, что в ней – его мать, Алексей весь задрожал и едва не лишился чувств. Когда же карета остановилась и мать, женщина удивительной красоты и очаровательной кротости, явилась перед ним, царевич вскричал: «О мать моя! Злая судьба давно разделила нас. Тебя ли я вижу перед собой? Не снится ли мне все это? О, сколько раз я рисовал в своем воображении картину желанного воссоединения! Мне всегда казалось, что я умру от счастья. Но что это? Я не умираю! Неужели это все сон? Ущипните меня кто-нибудь, я хочу убедиться, что это не наваждение».

Мать подошла к сыну с самой приветливой улыбкой и произнесла следующую речь: «Возлюбленный сын мой! Нет, ты не грезишь. Но с тех пор, как я могу снова видеть перед собой твое прекрасное лицо, вся жизнь моя превратилась в сладкую грезу. Тебя отняли у меня еще совсем ребенком. С тех пор каждая минута – как острый кинжал для меня. Скольких очаровательных маленьких радостей я лишилась в разлуке с тобой. Смотреть, как ты взрослеешь, как становишься мужчиной, как делаешь первые успехи в свете… Коварные злодеи лишили меня всего этого. Я видела, как вокруг подрастают чужие дети, а моя плоть и кровь далеко от меня, и я была самой несчастной матерью на свете. От того, чтобы наложить на себя руки, от этого страшного греха перед Царицей, меня отделяла только уверенность, только зыбкая надежда, что ты цел и невредим, что ты жив, что иногда ты вспоминаешь о своей матери. Какой несчастной я была, и какая счастливая я теперь!..»

Сказав это, Анастасия залилась слезами. Не в силах совладать с чувствами, она бросилась в объятия к сыну, и тот крепко прижал ее к себе. Из глаз его тоже обильно полились слезы. Так они стояли и плакали к общему умилению всех, кто присутствовал при этом счастливом событии. Они простояли не менее получаса, прежде чем разомкнули объятия.

Далее решили торжественно войти в Маки вместе. Алексей, до этого ехавший верхом, спешился, чтобы почтительно идти рядом с каретой матери. Он порывался держать Анастасию за руку, но, несмотря на медленный ход, открытая дверь кареты все время хлопала, то и дело задевая царевича, и неравномерное движение экипажа заставляло его то ускоряться до бега, то снова замедляться. Такое поведение грозило изящной ручке Анастасии вывихом, поэтому Алексей оставил эту идею и просто шел рядом.

Свита смотрела на мать и сына и видела в них не людей, но два божества, снизошедшие с небес, величайшее двуединое торжество идеи монархии: такими совершенными казались правители своим подчиненным. Царица-мать и царевич-сын представлялись людьми иного порядка: благолепнее, изящнее, чувствительнее.

Глава 19. Конец делу венец

Все когда-нибудь заканчивается. Заканчивается лето, жизнь, любовь. Заканчивается все хорошее и все плохое. Жизнь человека – листок на ветру. Нас покружит, пошвыряет из стороны в сторону, вознесет вверх, а потом неизбежно бросит вниз, к нашим павшим собратьям, где мы и сгинем. Наше сердце всегда не на месте: когда все хорошо, оно сжимается от страха утраты, когда все плохо, оно томительно стучит в ожидании неотвратимого конца. Неважно, есть ли венец на нашей голове или нет, – нам нет покоя.

Борис с крепостной стены смотрел на большое войско внизу. Солдаты деловито и споро устанавливали походные шатры. Никогда еще он не чувствовал себя таким маленьким и таким ничтожным. Он остро ощущал, что привычное бытие подошло к концу. Теперь его ожидает самое главное испытание за всю жизнь.

Когда он увидел над головами солдат флаг Полыни, он все понял. Враги шли, не скрываясь, уверенные в скорой победе. Борис закрыл ворота и позвонил в набат, но это было только отсрочкой. Проклятый Шуйца обвел его вокруг пальца. Он воспользовался его нежеланием воевать и увел у Бориса из-под носа половину войска. Наверняка никакого нападения со стороны Ханства не было, и все произошедшее – тревожные вести, гонцы, угрозы – лишь представление для единственного зрителя. Каким же он был дураком, когда приблизил Шуйцу. Он верил, что время лечит. Теперь он только усмехнулся этой мысли, и Глаша, усевшаяся на стене и по-детски болтающая ногами, усмехнулась вместе с ним.

Борис не хотел сдаваться без боя, это было не в его характере, но мысль о том, чтобы прекратить комедию, сделав шаг за стену, все-таки промелькнула.

Тем временем внизу во вражеском войске началось какое-то движение. От человеческой массы отъединился всадник, подъехал к воротам и закричал таким зычном голосом, что, казалось, его должен услышать весь город.

– Братья и сестры! Я обращаюсь к вам от имени законного царя вашего Алексея Синеуса. Вы не враги нам. За Красной стеной у нас только один враг. Он вам хорошо известен. Это Борис Воробьев, вор, убийца и узурпатор. Выдайте его нам, откройте ворота, и мы обещаем, никто не пострадает. – Посланник Алексея выдержал паузу. – В противном случае мы признаем вас его сообщниками и предадим весь город огню.

Борис рассмеялся в голос. Остатки хмеля окончательно выветрились из головы. Вот, значит, оно как. Сейчас он увидит результаты своего царствования. Что ж, это даже интересно: кому еще из царей приходилось быть судимым народным судом? А если бы кому и пришлось, сохранил бы он свою голову на плечах?

Посланник повернул коня и поскакал к своим, красноречиво давая понять, что разговор окончен.

Борис встретился взглядом со стражником, стоявшим неподалеку. Стражник, еще совсем мальчишка, не выдержал тяжелого взгляда Бориса и отвел глаза в сторону. Борис рассчитывал прочитать на лице мальчишки приговор, но разглядел только неуверенность и страх.

Борис повернулся спиной к угрозе и посмотрел на встревоженных людей, собравшихся под стеной и ожидавших, что предпримет Борис. Это были в основном солдаты из оставшейся у Бориса половины войска. Между ними затесались и обычные горожане, обеспокоенные своим будущим. Стояли неорганизованно, кучками, и все вместе выглядели потерянно, как дети, вдруг обнаружившие, что родители куда-то пропали. Не все расслышали, что за условия выдвинула подступившая армия, но общий смысл люди все-таки уловили, и по толпе проносились отголоски слов, произнесенных посланником.

– Послушайте! – Борис возвысил голос и начал спускаться по лестнице, подняв руки вверх, как тот, кто сдается. Голос звучал прерывисто – от движения или от волнения, кто разберет? – Это я, Борис Воробьев. Десять лет назад вы выбрали меня своим царем. Теперь у порога стоит самозванец и требует от вас мою голову. Вы – мой народ. Я вас не подведу. Я подчинюсь вашему желанию. Скажите мне честно, чего желаете, и я подчинюсь. Я всю жизнь положил ради Гардарики. Если я больше не люб вам как царь, то я жил неправильно. А раз так, то и жить мне незачем. Судите меня, люди. Я в вашей власти.

Сказав это, Борис сошел с лестницы и оказался лицом к лицу с толпой. Он не храбрился. Он был готов ко всему. В этом вся суть игры престолов – в ней ты или выигрываешь, или погибаешь. Борис давно играл в эту игру, и правила ему были известны слишком хорошо.

Народ безмолвствовал. Царь безмолвствовал. Только бесшумно крутились шестеренки истории.

Борис закрыл глаза, ожидая, что произойдет дальше. Снова он оказался в узловом моменте, на перекрестке вселенных. Все поступки, все действия в прошлом вели его к этому дню. Все его решения приближали к неумолимой развязке. Толпа или сокрушит, или вознесет его. Сейчас все решится. Царь может быть царем ровно до тех пор, пока народ верит в его право властвовать.

Где-то в другом мире в Бориса полетел первый камень. В лучшем из миров один из стражников встрепенулся и завопил:

– Братцы! Да чего же мы, братцы! Это же Борис, царь наш! Скольким мы ему обязаны! Вспомните, как было при Волке? А как стало при нем? Мы же продохнули, братцы! Мы пили-гуляли три дня за его счет, братцы! И не в первый раз! Волк с нас три шкуры драл, а при Борисе у нас хоть деньжата стали водиться. Не дадим царя в обиду! Прогоним самозванца! Стены у Маков крепкие, посмотрим еще кто кого! Я видел, у них даже осадных орудий нет. Да даже если бы и были, Красная стена – она крепкая. Даст Царица, выстоим! Да, братцы?

Пока стрелец говорил, сбивчиво, путано, дрожащим голосом, люди начали переглядываться, над головами пронесся одобрительный гул. Гул нарастал, пока не превратился в рев, исторгаемый множеством глоток:

– Борис! Борис, царь наш! Ура! Не дадим Бориса самозванцу!

Борис, удивленный, растроганный, совершенно не ожидавший такую поддержку, едва сдерживал слезы. В груди клубился восторг. Это его люди! Он нужен им! Все это было не зря! Жизнь – не впустую!..

Скандируя имя царя, толпа обступила его со всех сторон. Каждый норовил обнять Бориса, пожать ему руку, поцеловать в щеку. Наверное, это был самый счастливый миг в жизни Бориса – настоящая кульминация его царствования.

Когда радости поулеглись, Борис, окрыленный, снова пошел на стену, чтобы выдвинуть врагу собственные требования.

* * *

– Эй! – крикнул Борис и замахал руками. – Эй вы, сучьи дети! – Он кричал так громко, что начал чувствовать резь в горле. Если переживет задуманное, непременно охрипнет. – А ну подайте сюда самозванца!

Крик Бориса привлек внимание. От передового отряда отделился всадник, но довольно скоро стало видно, что это не тот же самый человек, что озвучил первое требование самозванца.

Всадник подскакал к стене почти вплотную, спешился и поглядел на Бориса снизу вверх, задрав голову. Борис заметил, что с седла соскочил какой-то человечек.

– Кто ты такой, пес? Назовись! – рявкнул Борис.

– Олесь Бржезина, драматург, к вашим услугам, – сказал вражеский парламентер, кланяясь. Говорил он негромко, и Борису пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова за шумом, что издавали два больших скопления людей по ту и эту сторону стены.

– А что там за бес с тобой? – полюбопытствовал Борис.

– Это Квази, моя тень, – ответил Олесь. – Квази, – обратился драматург к карлику, и тот посмотрел на него умными маленькими глазками, – я вот гляжу отсюда на Бориса, шея затекает, и я лучше понимаю, что ты все время чувствуешь.

– На кой черт пришли? Зови сюда самозванца! У меня есть предложение к нему, – перешел к главному Борис.

– Борис, ты не в тех условиях, чтобы выдвигать требования, – Олесь чуть возвысил голос, чтобы Борис лучше понимал его. – Ты больше ничего не решаешь. Если гардары не вынесут нам твою голову, то мы сами придем за ней. О, я предвкушаю, – сказал он, демонстративно потирая руки, – это будет величайшая драма в истории. Я даже назову ее твоим именем. «Борис Воробьев» – во всех театрах мира. – Перейдя к интересной теме, Олесь заговорил быстрее, громче и отчетливее. – Представляю афишу: мертвая бородатая голова на блюде. Мы с тобой станем бессмертными, Борис! Поверь, это стоит того, чтобы умереть.

– Самозванец совсем сдурел, раз присылает на переговоры какого-то дурака-пачкуна с ручным карликом! – возмутился Борис. – Уйди, дурак! Пусть придет этот ваш Алексей, я поговорю с ним.

Настал черед Олеся возмущаться:

– Это я-то пачкун? Да моя пьеса «Из Гардарики с любовью» ставится по всему свету, даже при дворе королевы Альбины. А там разбираются в театре, поверь! Пачкун!.. Надо же, а? Этот пачкун пишет историю. Это я написал сценарий твоего падения. Это я все спланировал! Любой писатель – знаток человеческих душ. Я изучил тебя и ударил по самым слабым твои сторонам: по страху поражения и по наивности. Стоило тебя припугнуть Ханством, и ты сразу же во все поверил. И продолжал верить в наши нехитрые выдумки, к которым мы прибегали, чтобы скрыться от тебя. Нападение багатуров – твой давний страх. Если бы ты не боялся, ты бы присоединил Ханство к Гардарики еще после той славной победы, озарившей начало твоего царствования. Но ты упустил момент. Ты так и не вырос, Борис. Все твои поступки – детские. Ты не умеешь бить вполсилы, ты боишься, что сделаешь что-то не так, не можешь признаться самому себе в том, что мир не крутится вокруг тебя. Ты был взбалмошным ребенком на троне, и этот трон мы у тебя отнимем – так же легко, как взрослые забирают игрушку у ребенка. Шуйца очень помог нам. Он хорошо тебя знает, и его рассказов хватило, чтобы понять, какого полета ты птица. Как мы тебя!.. Война, которой нет! Половина армии – фьють!..

– Мы!.. отнимем… Ха! – горько воскликнул Борис. – Ты, видимо, новичок в политике. Или притворяешься таковым. Если самозванец войдет в Маки и сядет на трон Синеуса, первое, что он сделает, – расправится с теми, кто привел его к власти. Так все поступают. И все – не видать тебе больше двор королевы Альбины.

Олесь помолчал, размышляя. Если бы Борис мог рассмотреть его ближе, он заметил бы смятение на лице драматурга. Борис, сам того не ведая, задел чувствительную струну в душе Олеся, выволок на свет один из его главных страхов.

– Я буду писать хронику при царе Алексее, – сказал драматург, – и я сотру тебя из истории. Я даже думал написать пьесу о том, что происходит сегодня. Я пришел к тебе, потому что хотел посмотреть на героя своего будущего шедевра вживую, – Олесь голосом выделил последнее слово, – но ты убедил меня ничего о тебе не писать. История просто забудет, что был на свете такой Борис Воробьев.

Олесь погрозил Борису кулаком.

– Зачем мне вечность? Какой в ней прок? Кончай языком молоть. Передай лучше своему хозяину, что я готов сдаться и сдать город. Но при одном условии. Что за условие, скажу лично самозванцу, так что пусть подходит ближе.

Драматург бросил злой взгляд на Бориса, не попрощавшись, отвернулся, подхватил карлика, усадил на лошадь, запрыгнул в седло сам и поскакал обратно в свой лагерь.

* * *

Борис ждал недолго. Под стену явились два всадника. Один был в полном доспехе, другой – без. Этот второй был глашатаем, который недавно объявил ультиматум самозванца. Первый, по-видимому, и был сам самозванец.

Борис почувствовал, как его трясет от ненависти к этому человеку, хотя он и не знал, кто прячется за железными доспехами. В серой стали он видел волчью шерсть. Проклятый Волк пришел за ним из могилы.

– Борис! – прогремел глашатай. – Бржезина передал нам, что ты ищешь встречи с государем. Говори, зачем звал.

– Поединок! – крикнул Борис. – Я вызываю самозванца на поединок. Кто победит, тот и прав. Чья рука сильнее, тот и возьмет Гардарики, – Борис подкрепил свои слова жестом, сжав кулак.

Двое внизу посовещались, и посланник крикнул:

– Не будет никакого поединка.

Борис разъярился еще сильнее, но вместе с тем он ощутил свое превосходство над врагом и не смог сдержать торжество в голосе:

– Самозванец струсил?

Человек в доспехе махнул латной перчаткой. Глашатай кивнул и сказал:

– У нас твоя семья, Борис.

От одного из наспех раскинутых недалеко от стены шатров выдвинулась группа людей. Когда они приблизились, Борис с ужасом понял, что в руках врагов действительно вся его семья: Марфа, Ксения и Федор. Враги грубо подгоняли их, толкая вперед пищалями. Царь почувствовал, что волосы у него на голове встают дыбом; раньше он думал, что это преувеличение, но теперь испытал сам. Случилось самое страшное. То, чего он боялся больше всего на свете. Жизнь его родных в опасности.

И все из-за него.

– Выбирай, царь. Семья или власть. Сдашь город, и мы отпустим их. Будешь противиться, мы их убьем. Ты умрешь в любом случае, это не обсуждается. Решение за тобой. Если до заката солнца ты не выйдешь к нам, твоя семья погибнет.

Фигурки внизу отвернулись от Бориса и поспешили назад. Борис отказывался верить своим глазам, но он видел то, что видел – его родные в плену, им грозит смертельная опасность. Как так вышло? Он же отослал их в безопасное место… Кто знал, куда они направляются? Конечно же, Шуйца! Чертов Шуйца, это все он! Он лез во все дела, хотел все знать… Каким же дураком был Борис! Зачем, зачем он доверился мерзавцу?..

Самозванец поднял к Борису голову, скрытую под шлемом в виде оскаленной волчьей морды. Солнце заиграло на поверхности шлема, ослепив Бориса. Чье же лицо под забралом? Действительно ли это сын Волка, плоть от плоти его, или это удачливый обманщик, сумевший развить и укрепить нежданный успех?

Борис думал, что все самые главные выборы в своей жизни он уже сделал. Но вот судьба снова испытывает его. Если Борис проявит твердость, его родные погибнут. Но тогда его ждет осада. Выстоят ли Маки? Осада – тяжелое испытание. Небольшой группы отчаявшихся горожан достаточно для того, чтобы перебить стражу, открыть ворота и сдать город врагу. В таких делах необходима всеобщая сплоченность. А она с каждым днем будет неизбежно и стремительно таять.

Если Борис пожертвует собой ради семьи, он предаст Маки и всю Гардарики. Он протянет в руки самозванцу венец, который ему, Борису, так дорого стоил. Все его труды обратятся в прах, и суровые времена Волка наступят вновь.

Пожертвовать несколькими ради многих? Или многими ради нескольких?

Борис знал ответ. Он всегда его знал, но боялся признаться себе в собственном решении.

* * *

Как много лет назад, когда Борис шел на встречу с Ханом, Владимир спешил вслед за своим царем. В этот раз их сопровождала целая процессия взволнованных горожан. Тогда Борис был облачен в доспехи, сегодня он оголился по пояс, бросил рубашку в снег, снял сапоги и шел к воротам босиком и в одних штанах, несмотря на зимнюю стужу.

Владимир молчал. Он смотрел на своего царя, которого так хорошо изучил за годы службы, влажными от слез глазами. Он знал: если Борис что-то решил, он не изменит свое решение. Владимир прощался с ним взглядом. Хранили молчание люди, следовавшие за царем.

Перед самыми воротами Борис повернулся к Владимиру и горожанам. По лицу царя было видно, что в душе его горит пожар.

– Я знаю, – прогремел голос Бориса в морозном воздухе, – вы – мои, вы – это я, братцы. Ваши сердца бьются вместе с моим. Поэтому простите и поймите меня. Там, за воротами, – моя семья. Если я не выйду, их убьют. Я попытаюсь их спасти. Или умру, пытаясь. Но я не предаю вас. Я не сдаю город. Я просто иду к врагу, чтобы попытаться вырвать у него из пасти моих родных. Я иду к нему не как ваш царь, а как Борис Воробьев, муж и отец. Я отдаю вам последнюю рубашку. Я верю, что каждый из вас поступил бы на моем месте точно так же. Вернусь я или нет, будет осада. Это неизбежно. Мы уже послали голубем письмо к дяде моему Михаилу, чтобы он поспешил к Макам из Вышгорода и собрал по пути сколько возможно большое войско. Я уверен, со мной или без меня – вы справитесь. Если я не вернусь, слушайтесь во всем Владимира, пока не приедет Михаил.

«Не ходи, Борис! Не оставляй нас! Ты – наш царь!» – послышалось со всех сторон.

Борис вытер тыльной стороной ладони глаза и рявкнул:

– Открывай! Ну! Открывай, кому говорят?!

Ворота поползли в стороны.

* * *

План Бориса был прост. Царь не был наивным: он понимал, что родных ему, скорее всего, не спасти. Поэтому он решил выйти к самозванцу, застать его врасплох, наброситься и убить. Главное: обезглавить дракона, подступившего к его столице. Дальше – все, что угодно. Если он сгинет со всей семьей, то оно даже к лучшему. Это справедливый обмен.

«Ха! Неужели Хазбулат переживет меня?» – подумалось вдруг Борису.

Борис вышел, и за ним тотчас же, как он приказывал, закрылись ворота. Царь зашагал в сторону вражеского лагеря, не чувствуя холода. Из его рта тонкими струйками выскальзывал дым.

Он дошел до большого шатра, не встретив никакого сопротивления. Вражеские солдаты, среди которых он узнавал людей, когда-то состоявших в его войске, смотрели на него, на его обнаженный торс, с сочувствием и тревогой.

Откинув полог шатра, Борис увидел следующую картину: в самой середине стоял небольшой походный трон, на котором восседал самозванец, так и не снявший доспех; по правую руку от него стоял Шуйца, проклятый предатель; по левую – драматург Бржезина со своим карликом, и рядом с ними – дородный пожилой мужчина, которого Борис видел впервые в жизни – это был пан Магнус, покровитель Алексея. Чуть поодаль, у хлипкой тканевой стенки шатра, на коленях – родные Бориса. К их головам солдаты, нависавшие над ними, приставили пищали. Еще несколько вояк застыли неподалеку: они были обращены лицом ко входу. Оружие в их руках красноречиво намекало на то, что они не собираются шутить с узурпатором. Один из них выглядел таким молодым, что Борис невольно удивился: неужели в армии самозванца такая нехватка людей, раз на службу берут мальчишек?

Где-то в тени пряталась Глаша.

Лица заложников были скрыты под холщовыми мешками. Борис узнал их по одежде. Мелькнула спасительная мысль: вдруг это – очередной дешевый трюк, и здесь его родственников нет? Да, он видел их со стены, но мельком и издалека. Может быть, враги морочат ему голову?

Рты пленников заткнули кляпами: из-под мешков неслось задушенное мычание.

– Привет, Борис! – прогудел самозванец из-под шлема. – Рад тебя видеть. Наконец-то мы встретились! Должен признать, особую прелесть этой встрече придает тот факт, что, скорее всего, она будет последней. Я знаю, ты не дурак. Ты, раз пришел сюда, да еще в таком виде, – настоящий храбрец. Правда, не могу понять, на что ты рассчитывал. На мое милосердие? Его не будет. Братцы, возьмите-ка его на прицел!

Солдаты послушно вскинули ружья. Борис оценил расстояние до самозванца. Успеет ли он сбить с него шлем и, к примеру, выдавить глаза, пока его не нашпигуют пулями? Вряд ли: далековато, не допрыгнешь.

Поэтому Борис решил вывести врага из себя. Борис никогда не пасовал перед лицом смертельной опасности. Он или выиграет время, пока не подвернется случай что-нибудь предпринять, или погибнет. Смерть все равно однажды придет за ним, отчего не рискнуть?

– Почему ты скрываешь свое лицо, смерд? – сказал Борис, гордо вскинув подбородок. Даже раздетый, постаревший, располневший, он выглядел величественно. Он буквально лучился силой и уверенностью в себе. Возможно, Борис был одним из тех людей, кто чувствовал себя живым только тогда, когда шел по лезвию бритвы. – Какой прок скрываться? Царю нечего прятать от своих подопечных. Он должен быть для них все равно что голым, – Борис развел руки в стороны, чтобы телом подчеркнуть свои слова. – Боишься, что окажешься не похож на папочку? Тогда придется задать неудобные вопросы твоей мамочке. Кстати, где она? Я думал, что она помчалась к своему сыночку, презрев мое гостеприимство.

– Я здесь, – сказала Анастасия, выступая из-за трона, где до этого стояла, скрытая от Бориса. – Кончай трепать языком, Борис. Это мой сын. Он царь, а ты – самозванец. Веди себя разумно. Не сопротивляйся. Пожалей своих родных. Мы их отпустим, а ты останешься здесь. Ничего не предпринимай, и они будут жить.

– Знаешь, мама, у меня есть предложение поинтереснее, – сказал Алексей, трогая мать за руку. – Он же хочет увидеть мое лицо. Я готов продать ему такую возможность. Наши гости, – он кивнул в сторону пленников, – взамен на правду, которую ищет царь Борис. Я же знаю, что в голове у нашего друга. Чьи лица он увидит под мешками? Не дурит ли его злой враг? Давай так, Борис. Я даю приказ моим доблестным воинам, они стреляют в этих людей, – самозванец небрежно махнул рукой в направлении пленников, – а потом я снимаю маску. Кивни, если хочешь этого. В противном случае ты так и не узнаешь, кто под маской. Ты умрешь, не увидав всей картины. Если у нас в плену не знакомые тебе люди, ты ничего не потеряешь. Если под этими мешками – лица твоих близких… Пф-ф! Что для тебя семья? Они всегда занимали в твоей жизни последнее место. Ты так и так останешься при своем. К тому же, ты скоро умрешь. Зато умрешь, посмотрев в лицо своего врага. Это же то, чего ты хочешь. Так устроены твои мозги!

Какой странный выбор предлагает ему этот непонятный человек. По большому счету, Борису было все равно, кто скрывается под маской. Главное, что имело значение: перед ним – враг, из-за которого все, ради чего Борис жил и сражался, в опасности. По-видимому, мнимый Волчонок хочет ему что-то показать, поэтому навязывает Борису свое собственное желание. Или он не в себе. Если он безумец, то у него куда больше общего с Волком, чем было у покойного Алексея.

– Нет, это не так, – твердо сказал Борис. – Я совершил много ошибок. Я плохой муж, плохой отец. Я много раз подводил своих близких. Но сегодня я их не подведу. Я пришел за ними. Отпусти их, возьми меня и делай, что хочешь. А на лицо твое смотреть у меня особой охоты нет. Для меня все негодяи одинаковые. Вот уж не думал, что доживу до момента, когда кто-то всерьез захочет быть похожим на Волка. На такую образину и смотреть противно было.

– Надеюсь, ты не подумал, что я это всерьез? – усмехнулся самозванец под маской. – Стреляйте! – вдруг бросил он резким тоном и рассек воздух ребром ладони. – Стреляйте же! – раздраженно крикнул он, заметив, что его люди колеблются.

Солдаты нервно переглянулись.

Выстрелили.

Все произошло быстро. Раздался грохот, ружья изрыгнули огонь, полупрозрачные клубы дыма заволокли шатер. Три тела повалились на землю – каждое лицом вниз. Мешки обуглились и дымились. Головы – разбитые тыквы. Брызги крови перепачкали стрелявших. Анастасия вскрикнула. Глаша засмеялась.

Борис почувствовал себя колоколом, в который ударили изо всех сил. Все его тело задрожало. В ушах нарастал гул.

– Ты так и не узнаешь, твоя это семья или нет, – в голосе Волчонка слышалось торжество. – Убили мы их или держим где-то в тюрьме. Для тебя они сейчас одновременно и живы, и мертвы. Ты видишь тела, но надежда все еще теплится. Ты чувствуешь то же, что и моя мать все эти годы.

Сквозь гул проступила одна мысль: пищали стреляют всего один раз. Борис ухватился за нее, на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Три стражника разрядили свои пищали. Перезарядить ружья быстро нельзя. То есть они остались без оружия.

Борис набрал полную грудь воздуха, обвел взглядом всех присутствующих, чудовищным усилием собирая волю в кулак. Мимо мелькнули напуганные, безразличные, обеспокоенные лица и одна волчья маска.

Борис бросился на соседнего стрельца, без труда выхватил у него ружье, ловко перебросил его в руках и выстрелил. Стрельца отбросило назад, и он, окровавленный, растянулся на земле, хватая ртом воздух и прижимая руки к кровавой ране на животе.

Мальчик-стрелец успел вскинуть свое оружие и наставил дуло на Бориса. Борис посмотрел на мальчика, рассчитывая увидеть на его лице страх, но вместо этого он разглядел удивительную решительность. Этот мальчик до такой степени ненавидел Бориса, что его желание убить перевешивало инстинкт, который должен был кричать ему: беги! Сквозь пламенеющее сознание Борис различил, что этот человечек кого-то ему напоминает.

Борис схватился за дуло, и мальчик нажал на курок. Ружье клацнуло. Выстрела не было. Пищаль дала осечку. Мальчик застучал по курку пальцем с удивительной скоростью, но бесполезное оружие совершенно не хотело стрелять.

Клац! Клац! Клац!

Этот звук неожиданно все прояснил. В голове царя пронеслась целая история. Когда-то Борис стрелял из ружья, и оно не выстрелило. Тогда он едва не убил одну женщину на глазах ее беременной невестки. А потом невестка родила мальчика. Этот ребенок рос, и взрослые каждый день внушали ему, какое Борис чудовище. И вот мальчик здесь, десяти– или одиннадцатилетний, каким-то образом добившийся возможности участвовать в расправе над Борисом. Для него Борис – воплощение зла, которое навсегда изменило жизнь его семьи. В каком-то смысле в тот день Борис стал его отцом: он зачал ненависть, и она, взлелеянная старой Селедкой и ее невесткой, стала смыслом жизни для маленького человека. С осечки началась его жизнь, осечкой она, видимо, и закончится.

Борис с силой дернул пищаль на себя. Мальчишка потянулся вслед за ним и упал. Борис наступил маленькому врагу на голову. Раздался громкий треск. Борис вдруг подумал, что у него есть большой шанс войти в историю под именем убийцы детей.

Все происходило слишком быстро. Шуйца, Магнус, Анастасия, Бржезина и его карлик застыли, ошарашенные происходящим, а потом начали действовать, как механические игрушки, когда их механизм завели. Карлик запищал и бросился прочь. Бржезина упал на землю и свернулся в клубок, закрывая голову. Магнус попятился. Шуйца отскочил к стенке шатра, Анастасия упала на человека, которого называла своим сыном, невольно прикрывая его своим телом. Охранники, стрелявшие в заложников, кинулись врассыпную, утратив всякий боевой дух. Один из них споткнулся о мертвое тело и повалился сверху.