Текст книги "Хроники одной бензоколонки"

34

Я продолжаю читать биографию Фицджеральда, усеянную сносками.

35

Я всегда любил сноски[10]10
  Эти бонусы – привесок к странице (прим. автора).


[Закрыть].

36

На следующий день, презрев указания босса, я готовлю новую подпольную выставку: клею скотчем на стену фотографии танкеров («Полярис Вояджер», «Олимпия Спирит», «Глобтик», «АбКайк»), которые распечатал на А3. За стойкой мой завсегдатай (он курьер) ест горячий тост сыр-ветчина, запивая пол-литром пива. Спрашивает меня:

– Вам не стыдно показывать это дерьмо?

– Что?

Он повторяет:

– То дерьмо по телику.

На экране – «2012», фильм-катастрофа. Я всегда питал слабость к апокалипсисам, антиутопиям, да и к кино.

37

Впрочем, ключевые слова моей реальности, ее запугивающий язык, ее апокалиптическое поле ассоциаций («совокупность энергоисточников», «падение добычи», «снижение цены маркерной нефти», «энергетический поворот», «дефицит нефти», «переизбыток нефти», «энергетический кризис», «нефтяной пик», «закат традиционного топлива», «черный прилив», «нефтяная платформа», «спад производства»…) давно баюкают планету, делая меня предвестником:

ВЕСТНИКОМ АПОКАЛИПСИСА, ГРЯДУЩЕГО ПОТОПА

38

Я слезаю с табурета с кусками скотча на пальцах, сажусь рядом с тем посетителем и объясняю ему концепцию культурных несоответствий и необходимость фильмов категории B и даже категории Z. «Ужасы, порно, апокалипсис, зомби, – убеждаю я, подсыпая перца ему на тост и невольно поправляя его галстук, – это бунтарское кино. Как авангард, в каком-то роде». Он говорит:

– Нет, не думаю. Это как то, что я сейчас жую: просто дно.

38 БЭ

Я думаю. И он, пожалуй, прав. Тост сыр-ветчина – полное дно.

38 ЦЭ

Я смотрю на зеленый неон гостиницы «Маяк», на странно, беспорядочно мерцающую «я» над плакатом со вставшей на дыбы лошадью.

39

Позже, посреди ночи, я откладываю книгу и смотрю телевизор: беззвучные кадры новостного канала (звук я выключил специально).

Лишенные звука, эти кадры вдруг обретают некую глубину: глубину пророческую, последних дней мира.

Видеосюжеты (торжественный визит французского политика на завод по заморозке рыбы) не соотносятся с бегущей строкой внизу экрана: «срочная новость: В Венсенском зоопарке выстрелом в голову убит носорог». Теракт, сведение счетов, простой вандализм – версий не дается.

40

Посетителей (мужчину и женщину), сидящих за стойкой уже минут десять, эта новость, похоже, не тронула. Они пьют кофе и разговаривают, поглядывая на экран краем глаза: переводят дух, отдыхают перед предстоящей дорогой, которая приведет их в Дюнкерк, где они будут реструктурировать фабрику по производству микроволновых печей, как я понял из разговора. Женщина произносит: «Return on equity». И мечтательно повторяет, как мантру: «Return on equity»[11]11
  Как термин – рентабельность собственного капитала. Звучит похоже на выражение «вернуться к справедливости».


[Закрыть].

Какой-то миг постмодернистская поэтичность этого англицизма еще витает в воздухе бензоколонки.

40 БЭ

«Return on equity…» – думаю я. То ли жутковатый жаргон, то ли научно-фантастический фильм.

Разговор у них оживляется. Бегущая строка: «Убийство носорога в Венсене: полиция сбилась с ног». Видеоряд по-прежнему мимо: там карта Франции, метеосводка говорит, что на побережье в основном облачно.

41

Хотел бы я быть Бодрийяром и, сомкнув пальцы, вещать ученикам: «Телевидение не знает ночи. Это вечный день».

42

Я прислушиваюсь. Та парочка переключилась на политику. Женщина говорит: «Где стена, там и народ».

43

Жан-Поль, по обыкновению, опоздал, так что мой рабочий день завершается на слове «стена».

Я устало шагаю по плохо освещенному запарижью (кто-то предлагает мне крэк – вежливо отказываюсь: «Спасибо, не сегодня») и размышляю над фразой: «Где стена, там и народ». Это напоминает мне какое-то другое выражение, которое я слышал недавно, и оно еще долго сидело тогда в голове. Но какое? Пытаюсь припомнить. Ухватить вслепую тот обрывок фразы, услышанный где-нибудь в коридоре, переходе метро или баре.

Бездомный хватает меня за рукав и просит денег, чтобы поспать в гостинице. Ему не хватает одного евро. Я останавливаюсь, рассеянно шарю по карманам, протягиваю ему что-то – мелочь, как мне кажется. Бездомный уходит своей дорогой и исчезает за углом.

Я продолжаю стоять напротив закрытой пиццерии под названием Speed Rabbit Pizza[12]12
  Пицца Быстрый Кролик.


[Закрыть]: желтые буквы на красном фоне, навроде китайских знамен, какое-то время занимают меня. Рядом – «Паша Кебаб», открыт. Продуктовый тоже. Вдруг в голове звучит поговорка (эхо той фразы): «Где туманно, там жди обмана». Так сказала газете «Курье Пикар» кандидат в президенты Мартина Обри, критикуя своего однопартийца, – тот еще питбуль, убежденная в собственной непогрешимости. Какая связь с «где стена, там и народ»? Не понимаю. Ассоциация далекая, структурная. Я озадаченно бреду дальше. Пригород спит, и у меня вдруг закрадывается сомнение. Я останавливаюсь у жестяного забора стройки, украшенного граффити: no past no future[13]13
  Без прошлого нет будущего.


[Закрыть]. Роюсь в карманах, стоя у этой уже устаревшей надписи, и наконец понимаю, что вместо мелочи дал бездомному свою флешку.

44

Жизнь соткана из неприятностей – мелких в масштабах вселенной, но постоянных. Что было на той флешке? Что я потерял? Я чищу зубы, глядя на себя в тусклом зеркале, и пытаюсь решить эту загадку, припомнить: попсовые фильмы («Безумный Макс 1, 2, 3»; «Китайцы в Париже»…), фильмы «новой волны», скачанные – не без зазрений совести – с пиратских сайтов, японские порнофильмы, два-три рабочих документа и… мой новый роман, вернее… мой первый роман. Я замираю с щеткой. Сокрушенно вздыхаю. Я больше нигде его не сохранял. На флешке – единственная версия. Ну что: я потерял все. Прощай, мой бестселлер. В рабочих документах есть мое имя. Мое имя. Порнофильмы. (И фотки меня в одеянии японки.) Мне конец. Будут шантажировать, это точно. Я полощу рот и поднимаю голову. В зеркале отражается кусок сине-зеленой неоновой вывески отеля напротив:

Амур зол

45

Как-нибудь я пойду ночевать в «Амур зол».

46

На следующее утро я сижу на заправке весь в сомнениях. Пять вечера, и я уже два часа думаю о том, давать ли объявление о пропаже флешки в газету. И какое именно, на сколько дней, какие газеты может читать бездомный, каковы шансы, что он наткнется на мое объявление?

Обслуживая посетителей на автомате, я думаю: в общем-то нетрудно предположить, что бездомный читает либо бесплатные, либо самые популярные издания, и в конце концов заключаю, что бездомный может читать только «Либерасьон».

47

Зачарованный черно-белой рябью, я пялюсь на восемь экранов камер наблюдения – внутри и снаружи заправки.

Какой-то краткий миг падает снег.

47 БЭ

Поэзия краткого снежного мига.

48

После некоторого колебания я снимаю трубку и звоню в отдел объявлений. И пока звонок отдается в пустоте, я, в самых недрах души, сочиняю, какое мог бы оставить объявление: «Я был уверен, что даю вам мелочь, но в спешке отдал свою флешку, которая мне очень дорога. В Париже, в двух шагах от станции метро «Раймон Кено», на переулке Лаперуза, в три ночи – час поздний для француза – на шестнадцатый апрельский день. Прошу вернуть за щедрое вознаграждение мою книжонку. Подпись: А».

Голос на другом конце хрипит: «Либерасьон, слушаю». Сообразив, что, если оставлю свой номер, все психи планеты начнут мне названивать, я молча вешаю трубку.

49

Через несколько секунд перезваниваю в «Либерасьон» и даю объявление. Потом мне звонит сестра. Я рассказываю ей про жизнь, про работу, про мои подпольные выставки, про трагическую потерю флешки.

50

А раз говорю с сестрой, вспоминаю, что у меня есть семья – отец, если точнее – и понимаю, что хочу знать, как он. Он живет в самом сердце Ландских лесов, в деревеньке с неправдоподобным названием. Он сообщает мне с того конца провода, что расстался со своей подругой, она очень скованная, бывший психиатр (Он всегда любил скованных женщин – может, она его бывший психиатр? – он никогда не признавался в этом – интересно, этично ли спать со своим бывшим психиатром, или это часть ее терапии?). В кои-то веки отец разговорился. Болтает без умолку. Не понимаю, от отчаяния или облегчения. Или тут все вместе. Он шутит: это всего-то их пятнадцатое расставание.

– Похоже, ты разумно смотришь на вещи.

Он соглашается:

– Да, я вижу в этом плюс: расставание – это, по крайней мере, какое-то разнообразие для нашего с ней очень ровного быта.

51

Я думаю про разнообразие очень ровного быта, про осень любовного быта, про разрыв как любовный локомотив. Отец говорит, что у него дела: надо дров наколоть. И вешает трубку.

52

И пока я снова залипаю на экраны камер наблюдения, размышляя о влюбленности и ее закате, передо мной возникает мужчина в костюме, белой рубашке в полоску и с галстуком-бабочкой (забавно, я не заметил его на экранах). Он спрашивает, может ли оставить у меня книгу для товарища, а тот заберет ее позже. Я удивлен такой просьбой:

– Книгу?

– Да, будьте так добры.

Я беру протянутый мне томик.

– На чье имя?

– Паскаль.

Я пишу на стикере «Паскаль» и клею на обложку. Книга называется: «Потребительская стоимость де Сада»[14]14
  Сборник писем-эссе Жоржа Батая, 1930 г.


[Закрыть].

53

Я из любопытства листаю книгу, и оттуда выпадает записка: «4-5-13-1-9-14». Моя заправка замешана теперь в обмене тайными шифровками?

54

Спустя порядочное время объявляется Жан Поль, я открываю два крафтовых «Полнолуния», и мы чокаемся пивом за конец моего рабочего дня. Он говорит про выборы, про политику, про полезность «Твиттера» в демократических дебатах. Я уже готовлюсь врезать ему (когда я слышу слово «Твиттер», моя рука тянется к пистолету), но тут нас прерывает мужчина в плаще и натянутой на голову потрепанной фетровой шляпе: он пришел забрать книгу. Это сон? Это Паскаль? Он уходит. Пойти за ним?

56[15]15
  По причине, оставшейся неизвестной, Бовуар не записал главу 55 (прим. ред.).


[Закрыть]

Извинившись перед моим коллегой, я выхожу. Мужчина исчез. Я звоню Ньецленду рассказать о случившемся.

57

Нервно курю, разглядывая гостиницу «Маяк», соседку моей заправки: смотрю на мелькающие в окнах тени, трещинки на стенах, пощелкивающую зеленую вывеску, мерцающую «я». Перезванивает Ньецленд. Он расшифровал послание:

– Это классический шифр. Цифры – номера букв в алфавите, получается: «Завтра».

58

Что – завтра?

59

У меня перехватывает горло. В каких подпольных делах замешана теперь моя заправка?

60

На следующий день, заинтригованный и немного взволнованный (Ньецленд не отвечает на звонки), я без конца смотрю новостной канал. Но ничего толком не происходит. Ни особых происшествий. Ни ограблений банков. Ни кражи детей знаменитостей. Ни одного крушения поезда или хотя бы забастовки. Только мрачное заявление какого-то политика: «Избранный – человек, припертый к стенке дланью господа»[16]16
  Примерная цитата из трагедии Ж.-П. Сартра «Дьявол и Господь Бог» (пер. Г. С. Брейтбурда).


[Закрыть].

60 БЭ

Думаю: «Где стена, там и народ».

61

– В неспокойные времена важно держаться ценностей. А страховка – это вам не ценные бумаги.

За стойкой сидят трое мужчин в костюмах, при галстуках (двое помоложе, один в возрасте), – похоже, продажники. Один пьет минералку «Перье», другой – газировку «Оранжина», третий – старомодное шоколадное молоко. Они спорят о страховке. Я нервничаю. Тот мужчина прав: в неспокойные времена без ценностей никак. Нет ничего хуже беспокойства. Когда ни в чем не уверен, приходит страх.

62

И подпольные шифровки.

И флешки теряются.

63

Минута блаженного забытья: пришла моя азиатка. Вот она передо мной, с пачкой чипсов в руке, прямо приглашение к путешествию. На этот раз я решаю, что заговорю, не упущу случай, рискну, ибо – думаю я – какой бы немыслимой, неописуемой, плакатной ни была ее красота, она все-таки человеческое существо, наверное. Сегодня она в золотистых балетках и бежевой джинсовой юбке. Расплачивается, собирается уходить. Нужно задержать ее любой ценой, вступить в контакт, пока не исчезла. Я бормочу:

– А что если я… а может быть, вы… хотели бы вы… сигарету?

Не придумал ничего романтичнее, чем дать закурить, – будто сказать больше нечего! Вопреки ожиданиям, она принимает предложение. Я временно (и мысленно) закрываю заправку И вот мы на улице, напротив заброшенной развалюхи, курим, едим ее чипсы и безнадежно молчим. Я в панике, думаю о том, что молчание – болото. Чтобы преодолеть его, одолеть, обезвредить, я, как Дон Кихот (Болтанчский), начинаю бешено тараторить ей что-то про свою работу, про посетителей, про детство в Ландских лесах. Она объясняет мне, что родом из Токио и выросла в лесах небоскребов, так что, возможно, мы созданы, чтобы понимать друг друга. Я улыбаюсь. Мы немного сближаемся, чувствуется какое-то электричество (электричество – значит надежда). Ей пора. Мы договариваемся увидеться вне заправки, меняемся номерами, и она исчезает.

Вспышка. Что-то щелкает и не затихает. Я оборачиваюсь. Испустив сноп искр, буквы «Г», «З» и «Т» с неоновой вывески «Горизонт» гаснут окончательно. Теперь видно только слабо мерцающее:

ОРИ ОН

63 БЭ

Думаю, что мысль – застывший фейерверк.

64

Рэй, мой мальтийский друг, звонит, чтобы снова вывалить на меня свои новости: бросившая его жена теперь отказывается разводиться. «Что доказывает ее двуличность, брат. Ее подлую двуличность».

65

На работу я заступаю где-то между сном и явью (плохо спал прошлую ночь). Босс что-то спрашивает. По-прежнему не в духе. С тех пор как цена на бензин упала, он сам не свой.

– Где вы писать учились? В курятнике?

Это напоминает мне что-то – что-то проносится на миг перед глазами, в ушах: сон сбывается? Но я не понимаю:

– Что?

– Табличка снаружи… Объявление, которое я просил написать.

Он тычет мне под нос ламинированный лист А4, где сообщается о запрете на продажу алкоголя после 22:00.

– Борьба с распятием в общественных местах? Вы что, смеетесь надо мной?

Я:

– А, это, видимо, автозамена барахлит.

66

Вечером я тщетно брожу в районе метро «Раймон Кено» в поисках бездомного, которому отдал флешку. В голове звучит: «Бьет ночь – мир пал от чар»[17]17
  Строка из стихотворения «Ночь» Раймона Кено.


[Закрыть].

67

Я уже не беру телефон: он вибрирует, не переставая. У моего объявления в «Либерасьон» оглушительный успех.

68

В «Продуктах» рядом с «Паша Кебабом», этом неописуемом базаре всевозможного экзотического продовольствия близ метро, я забываю о том, что ищу.

Вдруг музыку перекрывают возгласы с улицы. Слышен голос явно взволнованного мужчины: «Учись затыкаться вовремя! Не будь ты женщиной, ты бы у меня уже очки свои жрала!» Молодой женский голос: «Но у вас с ней – это любовь?» Мужчина: «Нет, одиночество».

И ночь глотает голоса. Индийская музыка воцаряется снова.

68 БЭ

Я думаю о беспощадном, всепоглощающем упоении трагедий.

69

На следующий день серый «Порше» встает бок о бок с гадким утенком «Ситроеном-2CV» (колонки 1 и 3 соответственно): нет ничего более демократичного и республиканского, чем автозаправка.

70

Я курю напротив заброшенного дома. Ночь. Мелкая морось. Через какое-то время замечаю странную вещь. Свет на втором этаже.

Ставни распахнуты. Я вижу, как в комнате движется тень, возможно, женщина, в чем-то белом – в скафандре?

70 БЭ

Я слишком далеко и слишком близорук, чтобы рассмотреть лицо. Возвращаюсь в свое обиталище, в свою скорлупу, и тут же решаю купить бинокль.

71

А я не робот?

72

На экране идет «Водородный человек» Исиро Хонды, а я пытаюсь заказать бинокль в интернете, и меня просят поставить галочку, что «Я не робот».

73

Откуда мне знать?

74

Я отменяю заказ, так и не решившись снова посмотреть, что делается у заброшенного дома. Чтобы отвлечься, читаю в сети аннотацию к фильму Исиро Хонды: «Люди, мутировавшие из-за ядерного взрыва, превращаются в студенистую субстанцию, которую нужно сжигать огнеметами». Листая фильмографию режиссера (болезненно плодовитого: выдавал по четыре фильма в год), замечаю, что он снимал «Годзиллу» в 1954-м. А в 1957-м, что еще интереснее, «Мистериан»: эротическую научную фантастику про то, как пришельцы с Марса, скрывавшиеся на темной стороне Луны, вторгаются на Землю, чтобы захватить японских девушек и так продолжить свой род. Я дальше смотрю «Водородного человека», думая про свет, про этот след жизни в заброшенном доме. Фильм – какой-то кошмар. Свет в окне – тоже.

75

Чтобы, когда топливу придет конец (в десять лет мне странным образом виделось, что огонь тогда тоже исчезнет, и потому я с тревогой смотрел на графики нефтедобычи), так вот, чтобы, когда топливу придет конец, было легче переносить ледниковые периоды (в десять лет я был пророком: связывал конец топлива и оледенение), я стал собирать спички. С годами у меня скопилась впечатляющая коллекция из семи тысяч разных спичечных коробков, которые я долго хранил в сотне деревянных шкатулок, распихав их по чердаку и тайникам в стенах отцовского дома в Ландах. К двухтысячным годам глобальное потепление разрушило мои теории, и все пророчества о ледниковом периоде растаяли. Планете было жарко как никогда. В 2010-х их оживили новые гипотезы: что из-за потепления начнется таяние ледников, и они, дрейфуя, на первых порах вызовут похолодание в Европе. Но увы, было поздно: я уже обменял свою коллекцию спичек на коллекцию кассет и DVD с фильмами категории B, для которых «Водородный человек» – эталон.

76

Посетитель (завсегдатай, сосед), про которого я и забыл – он жует печенье, запивая каким-то бордо, – вдруг говорит:

– Этот режиссер или псих, или пророк.

Поразмыслив, я замечаю:

– Или психоаналитик.

– Это то же самое.

Я выключаю фильм. Чтобы как-то отмыть души от этой тягостной мути, ставлю нам «Лолу»

Жака Деми. И когда мы смотрим, как американские моряки танцуют с девочками из кабаре «Эльдорадо», появляется мужчина в сутане, с канистрой в руке. Он объясняет нам, что машина встала в полукилометре отсюда, на междугородней трассе. По рассеянности он не заметил огонек, что бак пустой, и теперь просит наполнить ему канистру, – ни денег, ни чеков, ни карты у него нет. Я прошу того посетителя присмотреть за заправкой и наполняю тару. Рассчитывая по пути исповедаться, я вызываюсь проводить священника до машины – синей «Субару».

77

Хотел бы я быть Бодрийяром и бросить ему: «“Субару” для священника то же, что для монахини чулки в сетку».

77 БЭ

Я молчу. Он садится в машину, устраивается, и, прежде чем он захлопывает дверь, я замечаю – под задравшейся полой сутаны, – что на ногах у него берцы.

77 ЦЭ

Пока я перевариваю это странное видение (берцы и сутана – священник в берцах), он опускает тонированное стекло и протягивает мне карточку с названием прихода в Иври, куда выслать счет: церковь Богоматери Надежды.

78

Сон или апогей (моей любовной жизни): я у нее. Конкретнее – в ванной, стою, нюхаю ее духи, старые флакончики («Ловушка», «Ночной полет», «Вуаля»). Она живет у метро «Телеграф», ее зовут Сейза, она – моя небесная японская посетительница.

Какой-то миг я стою, зачарованный тонкостью гравюры Хокусая «Сон жены рыбака», висящей рядом с зеркалом: на ней женщину обвивают два осьминога. Выхожу. Судя по звону кастрюль, моя хозяйка все еще на кухне. Меня подмывает прокрасться в комнаты и найти какие-то зацепки, которые помогут разгадать ее личность, что она любит, какая она: чудачка или интровертка, книги или кино, шелк или кружево, чулки или колготки, подкасты или винил? Та гравюра в целом обнадеживает. Возможно, признак особых эротических вкусов, что по ее внешности – то ли манекенщицы, то ли святой – никак нельзя прочесть.

В гостиной, куда я в итоге перемещаюсь, отказавшись от разведывательной операции, все больше по дзену. Мебели мало: стеллаж с книгами, низкий столик, подушки на полу. Никаких безделушек. Минималистский декор. На стене цвета лазурита – репродукция гипнотической «Заправочной станции» Эдварда Хоппера. На ней в легких вечерних сумерках, вдали от всего, у дороги, идущей через лес, – автозаправка, и работник копается в одной из трех красных колонок. Заливающий заправку неестественный свет контрастирует с тьмой леса на фоне. Странно, но машин нет. Как будто дорога (заправка? лес? колонки? бензоколонщик?) поглотила их.

Я пытаюсь как-то увязать эротичность той гравюры и одиночество этой бензоколонки. Где связь между картинами? Как объяснить их присутствие в квартире Сейзы? Я заключаю, что в этом можно усмотреть:

а. Некий интерес к искусству и культуре – но не контркультуре: все отсылки базовые, стандартные, признак образованного среднего класса, чего уж;

б. (более волнующий пункт) Некий интерес к плоти, таинственному, жуткому.

Я также задаюсь вопросом, как репродукция Хоппера соотносится с визитами Сейзы на мою заправку? Вопрос этот меня беспокоит.

На низком столике валяются журналы: старый глянец («Вог» 2001 года с горящими башнями-близнецами на обложке), под которым я с удивлением нахожу журнал «Авто Плюс», что рушит весь мой анализ (пункты а, б). Сбитый с толку, я для очистки совести выдвигаю ящик стола и взгляд тут же падает на черные кружевные трусики. Второй шок после «Авто Плюс». Резко задвигаю ящик, будто обжегся. Потом осторожно открываю снова, кончиками пальцев, и, когда беру трусики, чтобы разглядеть поближе (да, и правда кружево, оно не жжется), пытаясь понять, зачем им лежать в ящике стола, Сейза зовет меня. Пора за стол. Я пойман врасплох, кровь приливает к щекам, я не знаю, что делать с трусами, в итоге вскакиваю, сую их в карман джинсов и кричу: «Да, иду!» С горящим лицом я вхожу в кухню и сажусь перед миской супа-лапши с крабами, сушеным осьминогом и чипсами. Сейза говорит:

– Это называется «Яшигани Соба», суп из кокосового краба, но в гостиной нам будет удобнее, так что берите миски и осьминога.

Она прихватывает бутылку саке и направляется в гостиную. Я иду следом. Ставлю миски с супом на столик. Она разливает саке, залпом выпивает свой, говорит: «Извините меня» – и молча исчезает в коридоре. Я смотрю, как колышется ее длинная кожаная юбка, обвивая обтянутые сеткой ноги. Эротическое клише – если бы не розовые тапочки в виде кроликов. Задвигаю ящик стола – я забыл его закрыть. Хлопает дверь. Проходит пара минут. Что она там делает? Я попиваю саке, жую осьминога и вдруг слышу какой-то шум. Это мерный плеск воды: она принимает душ или ванну!

Гравюра, картина с бензоколонкой, кружева, автомобильный журнал и этот внезапный душ – все сливается в нечто причудливое и своеобразное, но, во всяком случае, никак не отталкивающее.

Я уже на третьем стакане саке и на пятнадцатой странице «Авто Плюс», когда она появляется в белом, чуть распахнутом шелковом халате, так что виднеется одна ее маленькая грудь. От удивления я роняю журнал, вскакиваю в остолбенении (возбуждении?), и в этот самый момент она говорит:

– А что делают мои трусы у вас в кармане?

Я опускаю взгляд. Край черного кружева торчит из переднего кармана моих джинсов. Не зная, что на это сказать, я хватаюсь за смартфон и мямлю (красный как рак): – Вообще… так-то я должен идти, – и трясу телефоном, говоря что-то про встречу с матерью, про которую совсем забыл.