Текст книги "Балканы. Красный рассвет"

– Какой Александр Филиппович? – не понял Верховный.

– Македонский, товарищ Сталин, Македонский, – ответил Сергей Иванов. – Он тоже был политик и полководец, который думал, что сражается за счастье всего человечества, но человечеству его счастье, видимо, не особо-то было и нужно… Ну да ладно, давайте вернемся к нашим баранам, точнее, к хохлам, которые от этих баранов не особо и отличаются. Все норовят увязаться за каким-нибудь козлом: то за Петлюрой, то за Бандерой, то за кровавым пастором Турчиновым, в юности советским комсомольским вожаком. Одним словом, я уполномочен сообщить, что если вы даете добро на принудительное открытие новых Врат, то со своей стороны мы заблаговременно признаем республики Донбасса в качестве независимых государств в границах соответствующих областей и правопреемников домайданной Украины. После этого мы заключим с этими республиками договоры об обеспечении их безопасности, на основании которых введем к ним ограниченные контингенты своих войск и под угрозой применения силы потребуем от вооруженных сил Украины покинуть территории признанных нами независимых государств.

– На таких условиях мы согласны на открытие дополнительных Врат, – кивнул Сталин, – тем более что, насколько я вас понял, некоторое время спустя формирование этого явления может произойти самопроизвольно. А что касается вашей Украины, то навести там порядок лучше поздно, чем никогда. Со своей стороны должен вам сказать, что мы сейчас предпринимаем все возможные меры, чтобы ваша история у нас никогда не повторилась.

– Но и Украина – далеко еще не самая главная новость, – сказал Сергей Иванов. – По вполне вероятному предположению наших ученых ТОТ товарищ Сталин СВОЮ Европу уже взял и вовсю пользуется всеми ее ресурсами, в том числе и золотыми запасами. Так что не исключено, что дикие, никем не контролируемые Врата могут начать появляться не только на территории Советского Союза, но и в Западной Европе. Одно дело, когда на этой стороне эти территории будет контролировать союзная нам Красная Армия, и совсем другое – если недобитый Третий Рейх… Если только это случится, то НАТО влезет сюда мгновенно без всякого мыла и мы опять будем иметь ту же картину, только в профиль…

Некоторое время Сталин молчал, как бы собираясь с мыслями, потом спросил:

– Товарищ Иванов, скажите, а почему вы думаете, что эти самые войска НАТО сразу же не нападут на нашу Красную Армию – так же, как ваши экспедиционные силы напали на немецкий вермахт?

– Во-первых, – ответил Сергей Иванов, – на вермахт наша армия не нападала. Он сам вторгся на нашу территорию, после чего, с учетом предыдущего анамнеза, боевые действия были уже в порядке вещей. Во-вторых – за оставшееся время мы обязуемся так натаскать и вооружить части Красной Армии, что американцы просто побоятся на них нападать, а если нападут, то пожалеют, потому что наши экспедиционные силы тоже будет стоять с Красной Армией в одном строю. А иначе нас там, дома, в двадцать первом веке, просто не поймут люди. Ведь мы же с вами союзники и обязались помогать вам не только против Гитлера, но любого агрессора, кем бы он ни был…

– Ну что же, товарищ Иванов, – с достоинством кивнул Верховный, – я рад, что вы придерживаетесь такой взвешенной позиции. Конечно, перспектива того, что в нашу войну с Гитлером может влезть Америка вашего мира, не особо радует. Хотелось бы мирной передышки лет на двадцать-тридцать, но тут уж ничего не попишешь. Ни вы, ни мы, как я понимаю, не в силах тут ни на что повлиять, а до ТЕХ товарища Сталина и президента Путина, которые все это у себя затеяли, НАМ просто не достучаться…

– Вы все правильно все понимаете, – согласился Сергей Иванов, – как говорил умнейший человек Марк Аврелий: «делай, что должно и да случится что суждено.»

Сталин свое мягкой тигриной походкой прошелся туда-сюда по кабинету.

– Ну хорошо, товарищ Иванов, – сказал он, – а теперь последний вопрос. Наши военные говорят, что кампания этого года и без всяких дополнительных условий спланирована с расчетом на максимально быстрое продвижение Красной Армии вглубь Европы, правда, пока только на южном направлении. На севере мы планировали оттеснить врага до линии госграницы в расчете на то, что все остальное ваш крысиный волк сдаст нам без боя под угрозой тотального уничтожения. Скажите, какие еще дополнительные силы и средства вы готовы предоставить в наше распоряжение, чтобы еще больше ускорить продвижение Красной Армии на запад?

Сергей Иванов пожал плечами.

– В основном наша поддержка Советского Союза будет косвенной, – сказал он, – дополнительных дивизий в составе экспедиционных сил не планируется. В условиях, когда там у нас, также нарастает градус противостояния, это было бы неразумно. Наша авиация интенсифицирует свои полеты, и удары высокоточным оружием по объектам в глубоких вражеских тылах станут для врага обычным явлением. Кроме того в распоряжение вашего командования будут переданы дополнительные подразделения сил специальных операций, которые займутся тем, чем у немцев занимался Бранденбург-800. Пусть ни Муссолини, ни адмирал Хорти, ни кто еще из этой своры, не спят по ночам спокойным сном. Кроме того, вам окажут помощь наши дипломаты, которые будут договариваться с теми, кто хочет договориться. Только условия с вашей стороны должны быть достаточно мягкими. Как нам кажется, будет достаточно, если страны, решившие перейти в этой войне на сторону нашей Антигитлеровской коалиции, станут народными демократиями и конституционными монархиями, а не подвергнутся тотальной советизации. В послевоенной политике ивам предстоит пройти между Сциллой оппортунизма, сдающего врагу действительные завоевания Революции, и Харибдой троцкизма, стремящегося к огосударствлению всего и вся. Кроме всего прочего, товарищ Сталин, вы уже знаете, что бывает с социалистическим государством, если оно тотально монополизирует в своих руках все, вплоть до продаж штанов и починки ботинок. Мы это проходили на своей шкуре и не советуем вам даже пробовать. Ничего хорошего из этого не получится. Но этого же боятся и наши потенциальные союзники и попутчики в Европе. Можно сказать, что добрым словом и пистолетом можно сделать гораздо больше, чем просто добрым словом или просто пистолетом…

– Да уж, – хмыкнул Сталин, – наговорили вы тут. Иудушка Троцкий в гробу, наверное, от злости перевернулся. ТАКОЙ нашей победы в Европе он всяко не предвидел. А ведь у него в нашей партии еще очень много сторонников. Прямо они сказать ничего не смеют, но мы знаем, сколько злобы способна затаить эта публика. Но поскольку марксизм – это не догма, а руководство к действию, то кого-то мы переубедим, а кого-то… ну да ладно, не стоит сейчас о плохом, хотя нам совершенно не жалко людей, которые вредные указания руководства исполняли даже с большим энтузиазмом, чем полезные…

Выслушав эту тираду, Сергей Иванов пожал плечами, показывая что судьба коммунистических ультраортодоксов – это ВНУТРЕННЕЕ дело руководства ВКП(б) и Советского Союза, а Российской Федерации оно совершенно не касается. Если так называемая «оттепель» наступит еще при жизни нынешнего вождя и одновременно резко сократится давление на нее извне, то тогда в стране, уставшей от политических бурь и военных невзгод, полностью исчезнет социальная база для какого-либо подобия хрущёвщины. А уже одно это стоит очень дорогого.

2 мая 1942 года, 04:55. Киевский плацдарм, юго-западный сектор обороны, урочище Теремки.

Командир 1-го механизированного корпуса генерал-майор Михаил Ефимович Катуков.

После того как зимнее контрнаступление в Белоруссии завершилось стабилизацией линии фронта по реке Березина, нашу бригаду вывели в тыл (как и предсказывал еще в Пуховичах майор Кунгуров), на переформирование в механизированный корпус нового поколения. Переформировывали нас долго, можно сказать, со вкусом, тем более что на фронтах все это время стояло затишье. Повторение зимней войны двухлетней давности при этом было не в счет, потому что лесисто-болотистая местность даже зимой не очень хорошо подходит для действий крупных подвижных соединений. Самыми большими тактическими единицами, задействованными в той операции, были танкосамоходные батальоны: рота на запортальных Т-55 и две роты наших местных 122-миллиметровых штурмовых самоходок на шасси Т-34. Служат на таких самоходках асы стрельбы прямой наводкой, попадающие в амбразуру дота уже вторым-третьим снарядом. И никаких тебе героев, ползущих к вражеской огневой точке со связкой гранат.

А знаю я это потому, что два таких батальона после завершения боевых действий в Финляндии вошли в состав моего корпуса, став ядром для формирования двух новых механизированных бригад. Всего таких мехбригад в составе корпуса пять – как пальцев на руке. В составе каждой механизированной бригады: один танкосамоходный батальон – десять Т-55 и двадцать штурмовых артсамоходов СУ-122; два танковых батальона на Т-34-М2 по тридцать машин; два мотострелковых батальона – тридцать модернизированных запортальных БМП-1, часть которых вооружена 37-мм автоматической пушкой, а часть 23-мм зенитной спаркой. Последняя по цели типа «атакующая пехота» производит эффект, сравнимый только со взмахом косы-литовки на росистом лугу. Вжик! – и все кончено. В качестве средств огневой поддержки мотострелковые батальоны имеют по одному автоматическому миномету «Василек» на роту и батарею из четырех 120-мм минометов. И то и другое – на шасси БТР-50. Ну и на сладкое – дивизион запортальных самоходок 2С1 с тонкой противопульной броней, но нормальными углами возвышения. С учетом наличия в бригаде двадцати штурмовых артсамоходов танкосамоходного батальона, а в составе корпуса буксируемого артполка, укомплектованного пушками-гаубицами МЛ-20, даже хорошо укрепившийся противник жить будет недолго, зато бурно и интересно.

Но главное – не в технике, а в умении бойцов и командиров ею владеть. Кого-то (в основном из состава переданных в корпус танкосамоходных бригад) прежде уже учили как следует, а всем остальным, пришедшим из госпиталей с маршевым пополнением, пришлось устраивать дополнительные фронтовые университеты. На войне так: сколько живешь – столько учишься. Учишься у других своих товарищей, знающих и умеющих больше тебя, у инструкторов с той стороны Врат и даже у противника. Тот, кто забронзовел в своем превосходстве, как правило, упускает инициативу и вскоре сам оказывается битым; побеждает же тот, кто не просто учится, но и делает это быстрее, чем его враг.

С учетом нашей боевой подготовки и уровня техники эффективность у наших мехбригад нового поколения не идет ни в какое сравнение с танковыми дивизиями времен начала войны. Я прекрасно помню, как моя двадцатая танковая, брошенная командованием в лобовую атаку на вражеские противотанковые позиции, за один бой потеряла все свои танки. Дальнейшие подвиги мы совершали в пешем порядке, сдерживая рвущихся вглубь советской территории немецких захватчиков. Случись мне выполнять ту же задачу мехбригадой нового штата, с учетом опыта, полученного за десять месяцев войны, я бы и дело сделал, и потерь серьезных не понес. В том числе и потому, что автоматические пушки модернизированных БМП очень хороши в качестве средства ПВО. По реальным воздушным целям мы пока не стреляли, не довелось; навыки стрельбы по самолетам отрабатывались на конусах[36]36
  КОНУС – буксируемый самолетом матерчатый рукав, по которому ведут стрельбу как по воздушной мишени. Оценку результатов стрельбы производят по количеству пробоин.


[Закрыть]. Но даже при таком упражнении было понятно, что одиночные вражеские самолеты, атакующие нашу колонну, будут обречены, да и от массированного налета не удастся отбиться без серьезных потерь. А дело в том, что и 37-мм автоматическая пушка, и 23-мм спарка в своих первых жизнях были зенитными орудиями. А как мы мучились в начале войны! Тогда даже одиночный мессер, мающийся от безделья ввиду отсутствия в небе советских самолетов, мог обстрелять нас из своих пулеметов или сбросить пару осколочных бомб. И это не говоря уже о массированных налетах, подставиться под которые означало заполучить совершенно ненужные тяжелые потери. А теперь пусть люфты боятся нас, а не наоборот.

И ведь боятся. Когда нас перебрасывали к фронту (в эшелонах, с целью самообороны от вражеской авиации), часть боевых машин находилась на платформах с расстопоренными башнями и дежурными наводчиками на боевых постах. Стервятники Геринга, собравшиеся было совершить налет на наш эшелон, едва заметив разворот поднимающихся стволов в их сторону, шарахнулись от эшелона стаей вспугнутых ворон. Вот это я понимаю – авторитет. Но все-таки – это кто же тут приучил их бояться с виду таких безобидных машин? Или, может, дело в том, что сверху мы слегка напоминаем соединение экспедиционных сил, а этих веселых ребят белокурые бестии боятся просто до икоты, потому что те никогда не поленятся обидеть одинокого люфта. Впрочем, немецкой авиации под Киевом совсем немного, и то был единственный случай, когда мы увидели в небе вражеские самолеты. Уже позже я узнал, что немецкий «ас» тут очень пуганый и предпочитает атаковать какие-нибудь вовсе беззащитные цели вроде санитарных поездов или маршевых пополнений стрелковых дивизий, а то и вовсе срывать зло на каких-нибудь мелких населенных пунктах, не имеющих прикрытия сил ПВО.

И вот сейчас мой корпус сосредоточен неподалеку от Одесского шоссе в лесном массиве под хутором Теремки. Тут же, только на другой стороне дороги, сосредоточена вторая гвардейская Таманская дивизия экспедиционных сил. Я знаю, что по ту сторону Врат она числится одним из лучших соединений, что и подтвердилось уже здесь, в Смоленской битве, когда гвардейцы-таманцы лихо гоняли всяческих покорителей Европы. Немного южнее, у Днепровского шоссе точно так же в лесном массиве сосредоточены механизированный корпус генерала Лизюкова и 4-я гвардейская Кантемировская дивизия – не менее славная, чем Таманская, таким же образом гонявшая фрица под Смоленском и при прорыве к Риге. А Голосеевский лес, расположенный между двумя этими бронированными кулаками, весь без остатка заполнен кавалерийскими корпусами генералов Доватора и Белова. А уже за нами и кавалеристами, ввернутые в походные колонны, стоят стрелковые дивизии второго эшелона, готовые войти в прорыв вслед за подвижными соединениями. И вся эта сила в серых предутренних сумерках ждет только одного – сигнала к наступлению. До линии фронта тут всего три километра, а там, на той стороне – позиции двадцать девятого армейского корпуса немцев, и его солдатам и офицерам жить осталось несколько минут.

В тот момент, когда стрелки часов показывают пять ноль-ноль, а ночная тьма едва-едва сменилась предутренними сумерками, неверную фронтовую тишину вдруг разрывает грохот артподготовки. Даже на слух понятно, что плотность огня в два, а то и в три раза превышает то, что наша артиллерия выдавала на Жлобинском плацдарме полгода назад. Точно так же откуда-то из района Жулян бухают двенадцатидюймовые морские транспортеры, частым огнем бьют артполки РВГК и артиллерия экспедиционных сил. Сборная команда орудий двух времен и стволов – в несколько раз больше, чем под Жлобиным. Огонь ведут и наши местные, советские, гаубицы: Б-4, МЛ-20 и А-19, и тут же импортные из-за Врат: «Гиацинты», Д-20 и «Мста-Б», а также самоходные орудия экспедиционных сил «Пионы» и «Мста-С». Где-то у самой передовой тяжело кашляют двухсот сорока миллиметровые минометы, расчищающие пехоте путь от вражеских долговременных укреплений, и грохочет что-то очень крупнокалиберное, выведенное на прямую наводку (как бы не «Ее Величество Б-4»). Фронт тут стоит с середины августа, и после Смоленского побоища немцы, понимая, что однажды мы придем за своим добром, зарылись в землю как последние кроты, обросли бетонными укреплениями, опутались колючей проволокой и отгородились минными полями. Но, как говорят, против лома нет приема, особенно если вместо лома используется сверхтяжелый миномет или гаубица Б-4, прозванная «Сталинской кувалдой»…

Чтобы обозреть полосу предстоящего прорыва, я поднимаюсь на наблюдательную вышку, смотровая площадка которой замаскирована среди крон деревьев, и вижу: в самом деле, вместе с минометами М-240, по дотам первой линии немецкой обороны прямой наводкой бьют сверхтяжелые рубочные штурмовые артсамоходы. Во время переформирования нас, командиров будущих мехкорпусов, свозили в Кубинку и показали образцы новой техники, в том числе и той, что нам пока не по чину. Если смотреть на штурмовой артсамоход спереди, со стороны противника, то возникает ощущение сокрушающей мощи и непреклонной решимости. Сплошной, не пробиваемый никакими противотанковыми средствами, наклоненный под острым углом лобовой лист, прикрывающий собой мотор, место мехвода и гусеницы, массивный наплыв маски орудия и – не короткий, не длинный, а вполне себе пропорциональный восьмидюймовый ствол. Т-55 по сравнению с этой «красавицей» выглядит как изящный балетный танцовщик рядом с профессиональным цирковым силачом. Воистину «Сталинская Кувалда» – так что гарнизонам немецких дотов, увидевших ТАКОЕ, вышедшее на них в пятистах или восьмистах метрах, остается только исповедоваться и молиться. Два-три фугасных снаряда раскидывают в стороны земляную обваловку и открывают бетонное тело дота, а потом один утяжеленный бетонобойный пробивает метр-полтора фортификационного железобетона и рвется внутри. И взять этого монстра в лоб им совершенно нечем, разве что чем-то подобным, монструозным, выведенным на прямую наводку.

Перетряхивающее кишки грохотание артподготовки продолжалось час двадцать минут. Когда наша артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны, а на первой линии немецких траншей все более-менее стихло, румяное майское солнышко успело уже высоко подняться над горизонтом. И теперь его розовые лучи подсвечивали повисшую над полем боя пелену из пыли и пороховой гари, которая медленно оседала на истерзанную землю. Вот это я понимаю – перепахать… Воронка на воронке, с торчащими из этого месива обломками бетонных плит, какими-то бревнами, покосившимися столбами с висящими на них лохмотьями проволочных заграждений. В то же время западнее полосы будущего прорыва, на границе подвергшейся артиллерийской обработке вражеской обороны, что-то продолжало гореть багровым, чадным пламенем.

В отличие от наступления под Жлобиным, первыми на нейтралку вышли не стрелки-пехотинцы, а ощетинившиеся бульдозерными отвалами массивные инженерные машины разграждения, катя перед собой тяжелые шипованные колеса минных тралов. В верхней части корпуса этих машин, по размерам и форме напоминавших довоенные танки КВ-1, были установлены маленькие башни со спаренными автоматическими пушками, которые, поворачиваясь из стороны в сторону, подслеповато высматривали потенциальную опасность. И только вслед за ними, пригнувшись и стараясь укрываться за бульдозерными ножами, мелко семенили бойцы штурмовых групп, вооруженные автоматами и реактивными пехотными огнеметами. Но даже такой шквал огня отнюдь не гарантировал тотального поражения. Под тралами захлопали мины – чаще противопехотные, но время от времени и противотанковые; да и немцы в окопах умерли не поголовно и кое-кто старался дать отпор даже в такой, безнадежной для них, ситуации. То тут то там начинали татакать пулеметы и хлопали винтовочные выстрелы, но только все это было уже не более чем бессмысленное сопротивление. Бульдозерный нож пулями и осколками не пробивается даже в упор, а в ответ в немцев летели плевки из огнеметов и ручные гранаты, стрекотали спаренные автоматические пушки разградителей. Штурмовые группы – они для того и созданы, чтобы с минимальными потерями давить разрозненное сопротивление в такой местности, где сам черт сломит ноги, руки и свернет себе шею.

Потом по следам, проделанным тяжелыми машинами и означающими безопасность, сначала жидкой цепочкой, а потом все гуще и гуще, вперед побежала наша советская пехота – занимать полностью разбитую и разрушенную первую траншею. Мало-мальски тактически грамотному человеку было понятно, что как раз сейчас из глубины вражеской обороны к линии фронта спешат наспех сколоченные временные кампфгруппы из писарей, поваров и сапожников, задачей которых будет хоть немного приостановить наше наступление. А ведь впереди, в четырех километрах от только что прорванной линии траншей, находится передовой рубеж фортов Киевского Ура, оставленных нашими войсками еще в начале августа, во время первого немецкого штурма города, и наверняка приспособленная фашистами под свои нужды. Ага, восьмидюймовые артсамоходы вслед за пехотой тоже потянулись на проделанные проходы, и туда же летят снаряды продолжающих артподготовку гаубичных батарей – а значит, прежде чем мы сумеем вырваться на оперативный простор, там, на линии фортов, предстоит вторая серия эпического представления, именуемого «прорыв вражеской долговременной обороны». Наше время наступит позже, когда командование даст добро и сначала Таманская дивизия, а потом уже и мой мехкорпус, устремятся вперед, в проделанную пехотой и штурмовыми частями дыру в немецких боевых порядках.

2 мая 1942 года, полдень. Правобережная Украина, полоса ответственности группы армий «Юг», город Фастов.

Рядовой французского легиона СС (бывший сержант французской армии) Поль Жаккар (31 год)

Ну, у этих бошей все не как у людей. Как я ни доказывал, что во французской армии носил звание сержанта, в легион меня записали в звании рядового. А все дело в том, что полковник Симон Перье, который вызвался командовать набранной в нашем лагере восемнадцатой пехотной бригадой, на все командные посты (до командиров отделений включительно) расставил своих людей. При этом немецкое начальство отнеслось к этим безобразиям наплевательски. Как нам сказали, наше дело – сдохнуть за Великую Германию и фюрера под русскими пулеметами прежде немцев, а то, как это будет организовано, их не касается. Тем более что ни о какой добровольности и речи не шло. Подождав три дня и, несмотря на все призывы Старика[37]37
  Старик – прозвище маршала Петена во Франции начала 40-х годов. Потом, когда тактика умиротворения оккупантов себя не оправдала, его фамилию переиначили в Пютен, что значит «шлюха».


[Закрыть], не получив никакого по-настоящему массового потока добровольцев, немцы просто объявили мобилизованными всех содержащихся в лагере французских военнопленных. И только такие как я, что сами вызвались служить бошам, на всю оставшуюся жизнь заполучили клеймо предателей-коллаборационистов.

На те же мысли наводило то, что формирование бригады было организованно из рук вон плохо. Все делалось наспех и кое-как. Нам выдали нашу же военную форму образца сорокового года и почти сразу стали грузить так называемую бригаду в эшелоны. При этом прибывшие с полковником Перье сержанты едва успели познакомиться со своими солдатами, а офицеры с сержантами. Радио Виши, которое нам дозволялось слушать, говорило, что прямо сейчас на Днепре идут тяжелые бои, в которых европейские армии (венгры, румыны и итальянцы) отбивают ожесточенный натиск свирепых большевистских орд и непостижимых «марсиан», стремящихся ворваться в Европу и установить тут свои порядки. И какого черта я записался добровольцем? Воевать с большевиками – это всегда пожалуйста, но вот против «марсиан» не потянули даже боши, всего за месяц разгромившие нашу французскую армию. Но выбора у меня уже не было, и поэтому не оставалось ничего кроме как смириться со своей судьбой.

Типа, что был назначен командиром моего отделения, зовут сержант Анри Дюран. Он из клики полковника Перье (то есть прибыл в лагерь вместе с ним), и единственный из нас имеет настоящий боевой опыт. А еще мне известно, что он «красный» до кончиков ногтей и первой его войной была гражданская война в Испании, где он воевал на стороне республиканского правительства. Но тут никому нет до этого дела, потому что всем нам так или иначе предстоит умереть – ради того, чтобы европейская цивилизация продолжала жить. Впрочем, большинство моих товарищей со мной не согласны. Нет, говорят, никакой европейской цивилизации, а есть Милая Франция, которая страдает под пятой бошей. Мало кто хочет умирать за Гитлера и Германию, и совсем никто не верит, что это пойдет на благо французскому государству и народу.

С такими настроениями мы и тряслись в эшелоне через половину Европы. Сначала нас везли под конвоем, будто мы продолжали быть военнопленными, а наше оружие – старые винтовки Лебеля и Бертье, а также ручные пулеметы Шоша – находилось в отдельном опломбированном вагоне (вот вам и желание выйти из лагеря свободным человеком, в форме и при оружии). Говорят, что это из-за того, что мы можем потревожить тихую жизнь местного немецкого населения, которое уже привыкло, что все неарийцы могут передвигаться только под конвоем. Еще говорили, что мы, французы, настолько испорчены, что можем прямо так, на ходу, соблазнять немецких девушек и тем самым портить кровь высшей арийской расе. Да уж, сейчас в Германии легче встретить древнего пещерного человека, чем здорового, не израненного до полной инвалидности, мужчину в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. И в полях, и на заводах все больше работают пленные, какими мы были до недавнего времени, да белобрысые арийские фрау и фройляйн. Все зрелые мужчины бошей – от юных молокососов до ветеранов прошлой войны – или служат в рядах вермахта или уже гниют в русской земле, завоевать которую они хотели для расширения своего жизненного пространства. При этом, по словам парней, уже имевших тут, на работах, интрижки с женским полом, особенно падки до скромной мужской ласки не юные девицы, а молодые вдовы, которым уже некого ждать с Восточного Фронта. Какая жалость, что боши сначала напали на Францию, а не на Большевистскую Россию – тогда нам и вовсе не о чем было бы беспокоиться… И вот теперь мы, так же, как и боши, будем гнить в сырой земле, а большевики с «марсианами» придут в Германию и будут в свое удовольствие мять на сеновалах этих сметанно-белых арийских баб. Как подумаю об этом – аж зависть берет. За что этим русским такое счастье?

Потом, когда поезд пересек венгерскую границу, охранявший нас немецкий караул сошел с эшелона – и мы, французы, оказались предоставлены сами себе. При этом гауптман Лемке, прежде командовавший этим караулом, продолжил состоять при полковнике Перье в качестве представителя германского командования, – вероятно, потому, что неплохо владел французским… Как говорят люди, этот самый Лемке немец родом из Эльзаса. Их семья была вынуждена уехать из родных мест после того, как после прошлой Великой Войны Эльзас вернулся в состав Франции, – и вот теперь он лютует, вымещая на нас невзгоды своего бездомного детства. По его мнению в те моменты, когда он пьян (а пьян он всегда), все мы – неблагодарные безродные собаки, не понимающие своего счастья сдохнуть за фюрера и Великую Германию, и он будет только рад, когда всех нас зароют в тамошнюю жирную землю… Впрочем, чего взять с боша, особенно боша, потерявшего голову он страха и злобы, ведь Восточный Фронт все ближе, и смерть там ждет не только нас, но и его тоже.

Если по Венгрии мы ехали почти с ветерком, останавливаясь только на крупных станциях, чтобы сменить паровоз, то после въезда на оккупированные земли Совдепии наше продвижение замедлилось. Чем дальше на восток, тем медленнее шел эшелон, а если смотреть по сторонам, взгляд постоянно натыкался на признаки войны, идущей неподалеку. То на разъезде прогремит навстречу нам санитарный поезд, увозящий от войны тяжелораненных белокурых бестий, то под откосом обнаружится безнадежно разбитый паровоз, то чуть поодаль от путей под стук колес промелькнет кладбище, полное новеньких березовых крестов, под которыми лежат те завоеватели этой земли, которым уже не суждено вернуться в свой фатерлянд. Разнесенные в щебень станционные здания и плохо засыпанные воронки от бомб крупных калибров на этом фоне кажутся мелочью, как и то, что оружейный вагон по приказу полковника Перье давно вскрыт, и винтовки с пулеметами розданы солдатам. Патроны (по одной обойме) выдаются тем, кто заступает в караул, потому что в лесах, мимо которых проезжает наш поезд, много прокоммунистических бандитов-партизан.

Разрушения на железной дороге тут настолько велики, что наш эшелон едва ползет. У железнодорожников бошей усталые, безнадежные лица. Видно, что они уже не ждут от этой войны ничего хорошего и что нечто страшное тут может наступить уже в самое ближайшее время, буквально с минуты на минуту. Поэтому они любой ценой стремятся протолкнуть очередную порцию пушечного мяса поближе к фронту, иначе голодный Зверь, которого перестали кормить свежатиной, возьмет и их жизни тоже. Уже несколько раз нам приходилось вылезать из вагонов, чтобы, взяв в руки кирки и лопаты, помогать восстанавливать разбитые бомбами пути. По таким наспех отремонтированным участкам, которых по мере приближения к фронту становилось все больше, поезд тащился едва ли не со скоростью пешехода. Таких разрушений на войне никто из нас не видел даже в сороковом году, когда боши, ошалевшие от свой неожиданной победы над лучшей армией Европы, парадным шагом маршировали по нашей Милой Франции. Честное слово, мы, пожалуй, быстрее попали бы туда куда стремимся, если бы просто вылезли из вагонов и пошли пешком. Тогда я еще подумал, что мы имеем все шансы не доехать до фронта и погибнуть где-нибудь здесь от авиационного налета, потому что чем дальше на восток, тем чаще мы видели пролетающие в небе большевистские и марсианские самолеты. Последние, как правило, были без винтов, с отогнутыми назад крыльями, но и у тех и у других опознавательными знаками служили красные пятиконечные звезды. Неужели правду говорят о том, что «марсиане» с большевиками состоят в прямом родстве и потому вступились за них как за самую свою ближайшую родню?

В течение нескольких дней с восточной части горизонта доносилась постоянно усиливающаяся фронтовая канонада. Сначала это было отдаленное громыхание, слышное только в те моменты, когда поезд стоял неподвижно, но это ворчание все приближалось и приближалось, пока вчера вечером не стало таким громким, что его не мог заглушить даже стук колес. Мы приближались к тому рубежу, который еще не удавалось пересечь ни одному живому человеку. Настроение среди моих товарищей совсем упало: нам было жалко своих никчемных жизней; а я еще и клял себя за то, что добровольно записался в легионеры, получив за это прозвище «коллаборационист», хотя правильнее было бы назвать меня идиотом. Только человек, полностью лишенный умственных способностей, из сиюминутных соображений мог добровольно вскочить в поезд, на полном ходу несущийся прямо в ад.

Единственным, кто в нашем вагоне оставался бодр и весел, был сержант Дюран и еще несколько ему подобных. Помимо всего прочего, сержант рассказывал, как он сражался в интербригадах, причем не столько против испанских франкистов, сколько против немцев и итальянцев, которые, готовясь к новой Великой Войне, воевали на стороне Франко целыми дивизиями. И русские большевики тоже присылали к республиканцам своих добровольцев воевать против Франко. Мол, нормальные ребята, хорошие бойцы, верные товарищи, младенцев не едят и все такое. И вообще, чтобы не было новой Великой Войны, надо было останавливать Гитлера и Муссолини еще в Испании, а наше правительство пошло у них на поводу – вот и заполучило немецкий парад на улицах Парижа, как семьдесят лети назад….