Текст книги "Балканы. Красный рассвет"

Но иногда мне все равно требовалось появляться в Париже, несмотря на угрозу бомбежек или попадания в облаву. Время от времени я навещала обитающего в городе, поблизости от вокзала Монпарнас, престарелого семидесятитрехлетнего Василия Алексеевича Маклакова, последнего русского посла, назначенного в Париж еще Временным Правительством, и его сестру Марию, сморщенную сухонькую старушку. Вот и сейчас в корзине у меня немудреные деревенские гостинцы для стариков, в том числе банка прошлогоднего домашнего варенья из черной смородины. С моей стороны это жест солидарности с этим умным и незаурядным человеком, прожившим бурную и яркую жизнь и в конце ее оказавшимся выкинутым на обочину.

В те времена, когда я еще ходила пешком под стол, это был блестящий адвокат, ученик Плевако и участник множества общественно значимых процессов. Одним из самых громких дел, выигранных им в те годы, было так называемое «дело Бейлиса». С момента образования в России кадетской партии Василий Алексеевич стал одним из ее лидеров, был депутатом второго, третьего и четвертого созывов Государственной Думы. В годы Великой войны он работал во Всероссийском земском союзе и в одном из передовых отрядов Красного Креста. Участвовал в деятельности оппозиционного Прогрессивного блока и оказался причастен к подготовке убийства Распутина. После свержения самодержавия участвовал в работе Временного правительства, в августе семнадцатого года был назначен послом в Париж, но прибыл к новому месту службы в день большевистского переворота в Петрограде, и верительных грамот вручить уже не успел. Де-факто вплоть до признания Совдепии Францией в двадцать четвертом году исполнял обязанности русского посла в Париже. Это именно он принял нас с Ходасевичем, отказавшихся от большевистского гражданства и ставших апатридами, и помог устроиться в новой для нас жизни во Франции.

Да и после того, как господин Маклаков потерял официальный статус, он до самой немецкой оккупации принимал бурное участие в общественной жизни русской эмиграции и связанных с ней французских и международных кругов… Ныне же все это превратилось в прах. Василий Алексеевич постепенно теряет слух, пользуется каким-то допотопным рожком, в который каждый раз требуется кричать. В свои немногочисленные наезды я старалась, как могла, развлечь его, просила говорить о прошлом. И он говорил. Но он уже был далеко не тем, каким я его знала до войны… его мучили немощи, и глухота, и одиночество, и, вероятно, предчувствие ареста. Начав терпеть новые поражения, оккупанты могут ответить на них только одним способом: арестами недостаточно лояльных им русских эмигрантов, даже если это абсолютно безвредный старик.

Один раз его уже арестовывали год назад, в апреле сорок первого. В тюрьме, где немцев он не видел, все делалось французами; его заставили написать «Записку» о русском масонстве. Там он объясняет, что: «потерявшие родину помогали друг другу», «на чужбине люди объединялись, чтобы вспомнить родину», «ни политики, ни каких-нибудь нарушений закона не было», – все только на почве личной, интимной привязанности; французы, которые его допрашивали, не хуже него знали все это. Его выпустили через четыре месяца. Он пришел домой. Ему забыли вернуть шнурки для ботинок, и он говорил мне, что вернули часы и брелки на цепочке, и слуховую трубу, а про шнурки забыли, и он сам забыл, и на площади Этуаль (почему он очутился на площади Этуаль, я забыла) он заметил, что волочит ноги…

Ну вот, подумав о бомбежках, я накаркала. Едва я успела выйти из здания вокзала и направиться в сторону одноименного бульвара вдоль улицы дю Депар, как в Париже начали выть сирены воздушной тревоги. Оглядываюсь по сторонам, потом смотрю в небо. Один только вопрос: это русские (в смысле советские) или англичане? Если русские, то бояться нечего. Тут поблизости просто нет ничего такого, что может вызвать их гнев. А если англичане, то надо срочно искать где укрыться, потому что бомбят они городские кварталы по принципу «на кого пошлет Бог, то есть черт». Звук мощных моторов приближается с востока, но там, откуда он исходит ничего не видно. Присматриваюсь к восточной части горизонта, откуда исходит звук – и наконец замечаю среди кучерявых облаков, уже значительно ближе к зениту, три маленьких блестящих крестика, разматывающие за собой в воздухе тонкие белые нити инверсионных следов.

Господи, думаю я, это именно они – «Убийцы Городов»! Летают всегда по три, и их моторы так шумны, что их слышно даже с очень большого расстояния. И хоть я не верю в страшные сказки, которые рассказывает берлинское радио о бомбах разрушительной силы, дотла выжигающих города одним огненным ударом, мне все равно становится не по себе. Сирены воют, люди мечутся по улице, торопясь в ближайшие бомбоубежища, а я вдруг понимаю, что на самом деле никакой опасности нет. Внутренний голос (несомненно, находящийся под влиянием российской пропаганды) говорит мне: «ничего не бойся, это же русские, а не какие-нибудь англичане»; я подхватываю поудобнее большую плетеную корзину и иду по улице прямо навстречу приближающимся самолетам. Деревянные подошвы моих туфель (мода военного времени) громко стучат по асфальту тротуара, корзина оттягивает руку, глаза невольно косят вверх, а губы шепчут: «Господи, спаси и сохрани…» Люди смотрят на меня как на сумасшедшую, и в тот момент, когда я вижу падающие вниз темные точки, вдруг понимаю, что внутренний голос впервые в жизни меня подвел.

И вдруг где-то высоко над нашими головами раздаются звуки: «хлоп, хлоп, хлоп, хлоп»… и падающие на город точки рассыпаются чем-то подобным пуху из вспоротых подушек. С некоторым запозданием я догадываюсь, что это листовки. Миллионы листовок, которые теперь ветер разнесет по Парижу и его окрестностям; сейчас они величаво опускаются на город призрачной пеленой. И вслед за этим листовками начнутся облавы, проверки документов и взятия заложников. Одним словом, это будет имитация бурной деятельности, которая позволит оккупационным властям думать, что они успешно борются с большевистским и российским влиянием на умы французов. И хоть количество немецких солдат в Париже за последнее время изрядно уменьшилось, на то, чтобы хватать безоружных людей, их вполне хватит. А потому теперь руки в ноги – и бегом…

Подошвы стучат по асфальту чаще и моя цель уже близка. Свернув на бульвар Монпарнас, я вижу на другой стороне старинную церковь Нотр-дам-де-Шам, а за ней, в глубине квартала, на маленькой тихой улочке, находится дом, где живут старики Маклаковы. Осталось триста шагов, двести, сто… Надеюсь, они предоставят мне убежище до той поры, пока все не утрясется? Уж лучше слушать повторяющиеся рассказы Василия Алексеевича о славных старых денечках, чем давать объяснения подозрительным жандармам, почему именно в этот день и час я приехала в Париж из деревни, или, попав в число заложников, ждать расстрела по какому-нибудь дурацкому поводу.

31 мая 1942 года, вечер, Южный фронт, селение Джуджулешты, неподалеку от впадения Прута в Дунай.

подполковник Петр Васильевич Погорелов, командир 4-й отдельной десантно-штурмовой мотострелковой бригады РККА.

Багровое солнце лениво садится на западе, бросая из-под нависших облаков последние золотые лучи. Это последний закат той эпохи, когда Красная Армия вела бои только на своей территории. Финляндия не в счет. Последние четверть века ее существования после аннулирования декрета о признании ее независимости оказались как бы не в счет. Вот бы и у нас так поступили с Украиной! Аннулировали задним числом – и все, нет такого государства, да здравствуют народные республики, хорошие и разные, которые после прохождения карантина, через референдумы можно принимать обратно в состав России. Примерно так, а не как у хохлов, для которых идефикс являются якобы отторгнутые у них территории, а проживающие на той земле люди для них не более чем крепостные, мнение которых никому не интересно. Но оставим пока хохлов в покое. Именно «пока». Когда вынесем здесь Гитлера ногами вперед – тогда вернемся и разберемся с теми, кто жег живьем людей, обстреливал города и ходил по Киеву в «маршах скорби», когда наши Экспедиционные Силы одну за другой перекручивали на колбасный фарш группы армий «Центр», «Север» и «Юг». Но это будет потом, а сейчас наша задача лежит по другую сторону реки Прут.

После полудня в бригаду доставили приказ: с наступлением темноты выдвинуться к береговой линии и с ходу, без артподготовки и прочего музыкального сопровождения, форсировать Прут. Можно было подумать, что это какая-то ошибка, но на самом деле ларчик открывается просто. Ширина русла реки тут, в нижнем течении, метров шестьдесят; но если левый, молдавский, берег – высокий и сухой, с четкой береговой линией, то на румынской стороне береговой линии как таковой нет: вода плавно сменяется камышовыми зарослями и ивняком, постепенно переходящим в заболоченный кустарник. Атаковать с запада на восток тут бессмысленно. На молдавской стороне условия для обороны вполне приличные, на румынском же берегу наступающим просто не от чего оттолкнуться. Именно по этой причине год назад на этом участке советские войска два месяца удерживали линию госграницы – ровно до тех пор, пока немцы, одержавшие победу в Уманском сражении, не замкнули кольцо окружения аж под Николаевым. Зато оборонять береговую линию с румынской стороны реки невозможно, да и не нужно; единственное направление, пригодное для наступления – насыпь, по которой проходят железная и шоссейная дороги, оканчивающиеся мостами через Прут. Мосты, которые сейчас, естественно, взорваны, расходятся от румынского берега подобно ножкам буквы «А». Там румыны устроили свой передовой опорный пункт – с расчетом на то, что заболоченный берег севернее и южнее этого места непроходим.

Настоящие рубежи обороны (которых несколько) проходят на несколько километров западнее Прута, вдоль ирригационных каналов, сбрасывающих в Дунай лишнюю воду с полей. Также в сильный оборонительный узел превращен город Галац, где с относительным комфортом квартирует большая часть румынских войск. Ведь именно через этот город, являющийся транспортным узлом местного значения, в данной местности проходят все железные и шоссейные дороги: что с востока на запад (вдоль берега Дуная), что с юга на север. Расчет румынского командования основывается на том, что пока советские войска будут форсировать реку в районе мостов и штурмовать узел обороны, румынские части успеют занять позиции, не попав при этом под артподготовку.

Задача наших войск, напротив – форсировать реку и уничтожить опорный пункт без всякого лишнего шума, чтобы не перебаламутить спящих румын. Этим займутся боевые пловцы, подразделения которых недавно пополнили Экспедиционные Силы. Их задача – уничтожить гарнизон опорного пункта, – так, чтобы тот не смог подать сигнала тревоги, – после чего наша бригада приступит к форсированию Прута севернее мостов, а саперно-мостовые батальоны начнут сборку наплавных переправ. Прут – это далеко не Днепр, и при насущной необходимости они смогут его буквально замостить своими понтонами, так что войска будут переправляться через реку аки посуху. В то время как войска, форсировавшие Прут в районе мостов, ударят по застигнутым врасплох румынам в лоб, нашей задачей будет обойти Галац по большой дуге и на рассвете, форсировав реку Сирет, захватить переправы через эту реку в тылу у румынской группировки.

После того, как мы выполним эту задачу, положение зажатых между Прутом и Сиретом румынских войск станет невыносимо тяжелым, особенно если со стороны Дуная по ним начнут работать мониторы нашей Дунайской военной флотилии. Ну а после того как Галац будет взят и все румыны в нем либо перебиты, либо пленены, перед войсками нашего фронта откроется прямая дорога на Бухарест, где уже не будет никаких вражеских войск, за исключением мелких гарнизонов.

31 мая 1942 года, 23:05. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

К грядущему наступлению, назначенному на первый день лета, готовились не только майор Погорелов (бригада которого вот-вот получит наименование гвардейско-гренадерской) и дышащие ему в затылок войска подвижной группы генерала Рыбалко, 2-й ударной армии, а также 6-й и 12-й общевойсковых армий, нацеленных на Бухарестское направление. Хозяин главного кабинета Советского Союза также знал, что и прочие соединения Юго-Западного и Южного фронтов готовы к наступлению и на рассвете сделают очередной шаг на запад. Если перед войсками Южного фронта стояла задача выбить из войны Румынию и повернув на север, атаковать Венгрию со стороны слабо защищенной румынской границы, заставляя режим Хорти распылять и без того невеликие ресурсы, то перед Юго-Западным фронтом цели ставились значительно скромнее. Его соединениям требовалось без всяких хитростей оттеснить врага на двести-двести пятьдесят километров и с некоторыми изъятиями выйти на рубеж границы 1941 года.

Но прежде чем наступать дальше в Польшу, в западноукраинских областях требовалась капитальная зачистка от националистического элемента, поэтому во втором эшелоне вслед за армейскими частями вперед двинутся дивизии НКВД. Папка с названием «План Висла-2»[56]56
  Операция «Висла» – операция, проведенная в 1947 году силами Войска Польского и направленная на подрыв социальной, мобилизационной и хозяйственной базы украинских националистов УПА и ОУН(б), действовавших в юго-восточных районах Польши.


[Закрыть] недавно побывала в этом кабинете, украсилась автографом «Согласен. И-Ст.» и вернулась в ведомство товарища Берии уже в виде документа, подлежащего безусловному исполнению. Территория СССР гораздо больше территории Польши, и «социальную базу» украинских националистов можно загнать в такие глубокие углы, что их потом не найдет никакой Шлиман. Отдельно документ предусматривал, что все лица, хоть в малейшей степени замаранные связями с бандитами, ни при каких условиях не должны иметь возможность сделать карьеру по партийной или государственной линии. И причина тому – не только история будущего, уже хорошо изученная как самим вождем, так и его помощниками по госбезопасной части, но и тот погром, который в Украинской компартии после смерти «Никитки» устроил временно пристроенный на хозяйство товарищ Мехлис. Иногда, разумеется, этот человек был слишком суров и бескомпромиссен (запрет на расстрелы сильно смягчил дело), но в основном он свою задачу выполнил: гноящуюся язву вскрыл и вычистил ее как умел.

Но операции Южного и Юго-Западного фронтов были, как говорится, только фасадом. В Южной бухте Севастополя на лидеры, миноносцы, тральщики и торпедные катера грузились подразделения четырех бригад морской пехоты, которым предстояло высадить десант на черноморском побережье Болгарии. Отдельно, в Камышовой бухте, подальше от посторонних глаз, на два тяжелых СВП, переброшенных из двадцать первого века, грузились батальоны морской пехоты Экспедиционных Сил. Один батальон высадится в Варне, один – в Бургасе. В морском порту Одессы на пароходы, прежде входившие в состав «Одесского экспресса», грузились войска будущего Балканского фронта, части 9-й, 18-й и 3-й ударной армии генерала Берзарина, которые должны высадиться в Болгарии вслед за морской пехотой. И если уж сопротивление Румынии не сможет сломать Южный фронт, то советско-болгарская группировка, вне всякого сомнения, поставит ее на колени. Со стороны болгар это будет возврат долга, образовавшегося после Вероломного нападения Румынии на братушек во Вторую Балканскую (межсоюзническую) войну.

При этом в тыл Румынии ударит только 18-я армия. 9-я армия повернет на юг и вступит на территорию Греции, дабы помочь тамошним антифашистским силам избавиться от немецкой и итальянской оккупации. Основную задачу операции решала 3-я ударная армия под командованием генерала Берзарина, которая, вкупе с частями морской пехоты, кораблями Дунайской флотилии и югославскими коммунистическими формированиями, двинется на север, вверх по течению Дуная, по направлению к Белграду. При этом советскому командованию требовалось продумать, как в одном экономическом флаконе совместить зараженных националистическими предрассудками греческих, болгарских и югославских товарищей. Как оказалось, есть вещи, которые впитываются сознанием с молоком матери и против которых потом бессилен даже пролетарский интернационализм. По крайней мере, поведение предводителей компартий этих трех стран мало отличалось от поведения буржуазных политиков тех же национальностей. Ну что поделать, если их подсознательные реакции, национальные симпатии и антипатии ни к коей степени не зависели от партийной принадлежности.

А ведь, помимо этих трех игроков, в составе второй антигитлеровской коалиции могут оказаться еще и румыны, потому что когда в Бухаресте поймут, что: «баста, карапузики, кончилися танцы», Антонеску может в тот же момент кувырком слететь со своего места под напутственные крики королевской семьи: «Пшел вон, проходимец!». При этом главным героем такого переворота станет не молодой король Михай, которому еще не исполнился и двадцать один год, а его мать, королева Елена Греческая и Датская – особа чрезвычайно деятельная, своевольная и настроенная в резко антифашистском ключе. Там железа в характере хватит на трех Маргарет Тэтчер. Впрочем, для местной Румынии еще ничего не предрешено. Королевская семья в Бухаресте может просто не успеть отреагировать, как в полном составе окажется в советском плену. Тогда им останется только каяться и молиться. Хватит с Советского Союза и царя Бориса, который выторговал себе совершенно шоколадные условия. Но со стороны его семьи перед СССР уже имелись довольно серьезные заслуги, а потому для хорошего человека Верховному Главнокомандующему ничего не жалко. Тем более что сработают все эти замечательные преференции для царской семьи только в том случае, если Борис Третий со своей стороны выполнит все условия тройственного соглашения.

Впрочем, на данный момент румыны для товарища Сталина выглядели как бесплатные мальчики для битья и источник большого количества неквалифицированной рабочей силы на стройках восстановления народного хозяйства. Правда, и восстанавливать нужно не так много, как в той, другой истории. Многие промышленные и сельскохозяйственные районы, в прошлом потомков разоренные почти дотла, тут совершенно не пострадали и продолжали давать военную продукцию, постоянно наращивая ее качество и количество. Харьков, Донбасс, Сталинград, Москва, Ленинград – заводы в этих старых промышленных городах работали с полной отдачей, зато на новых площадках уже устанавливалось оборудование, закупленное в будущем за золото. Конечно, Красноярскую ГЭС за полгода не построишь, но некоторые предприятия (или, скорее, отдельные цеха), расшивающие слабые места советских производств, уже начали давать первую отдачу. Жить с каждым днем становится лучше, и даже в чем-то веселее. Однако главное веселье начнется завтра, когда немцы и их союзники получат исторический пинок, от которого, как надеялся Верховный Главнокомандующий, они уже не оправятся.