Текст книги "Балканы. Красный рассвет"

А дальше – у кого к чему лежит душа. Немецкие и хорвато-боснийские части попытались оказать по возможности упорное сопротивление и оказались перемолоты в фарш и втоптаны в землю. Возможно, дело в том, что еще летом хорваты и босняки отличились в зверствах против мирного населения (украинские националисты успевали не везде) и поэтому им была назначена показательная порка. Словацкая пехотная бригада (два полка), не моргнув глазом (ну не любят словаки со времен Двуединой империи ни мадьяр, ни немцев), в полном составе перешли на сторону русских, предварительно разоружив несколько немецких частей, включая артиллерийский полк. А испанские фалангисты и идейные французские борцы с большевизмом бросили свои позиции и, смешавшись с венгерскими частями, стремительно отступили, даже не позаботившись предупредить своих немецких хозяев, в результате чего ядро дивизии из чистокровных арийцев оказалось почти полностью уничтожено. И вообще, как организованная сила оба этих полка прекратили свое существование, попытавшись раствориться среди отступающих венгров.

Но с сегодняшнего дня отступать уже больше некуда. Помимо заслона спереди, наступающие от Киева механизированные части большевиков обошли венгерскую армию со стороны Днепра и в районе Новомиргорода соединились с группировкой, наступавшей с Кременчугского плацдарма в общем направлении на Кировоград. Обе венгерские армии оказались стиснуты на неровном пятачке земли размерами восемьдесят километров с севера на юг и около пятидесяти с запада на восток, – и этот клок шагреневой кожи, над которым господствует авиация большевиков и их покровителей, непрерывно уменьшается в размерах. В связи с такой чрезвычайной ситуацией было принято решение объединить обе армии под единым командованием, которое принял фельдмаршал-лейтенант Бела Миклош, ветеран боев на Восточном Фронте; генерал Густав Яни стал его заместителем. Старший лейтенант Иштван Миклош в этом штабе никакой должности не занимал, но при этом все помнили о его официальном титуле наследника. Поэтому, когда встал вопрос о жизни и смерти нескольких десятков тысяч венгерских солдат, то сын и наследник регента Венгрии тоже оказался среди тех, кто в тени цветущих яблоневых деревьев, под растянутой маскировочной сетью, сидя на раскладных походных брезентовых табуретах, вырабатывал окончательное решение.

Столь пасторальную картину портило лишь одно: артиллерийская канонада, громыхание которой доносилось буквально со всех сторон. С севера, востока и юга – едва слышно, зато с западного направления выстрелы из орудий и разрывы снарядов доносились вполне отчетливо. Батареи большевиков, явно не испытывающие проблем с подвозом боеприпасов, вели беспокоящий огонь с целью сковать маневр резервами, а также помешать венгерским солдатам заниматься оборудованием позиций. И это в то время у венгерской артиллерии запаса снарядов хватит всего на час такой стрельбы, а потом можно будет кидаться в противника камнями.

– Итак, господа, – начал совещание Бела Миклош, – мы окружены, можно сказать обложены со всех сторон как медведь в берлоге, и это кольцо непрерывно сжимается. Мелкие группы, которые пытаются просочиться в обход вражеских опорных пунктов, неизменно обнаруживаются и уничтожаются до последнего человека. Я уже такое видел в августе прошлого года и в этих же местах. Только тогда мы были с внешней стороны кольца, а внутри оказались две армии большевиков, отрезанных от основных сил блестящим маневром генерала Клейста. И так же, как они тогда, мы не можем занять оборону и ждать тут до бесконечности. У нас на исходе медикаменты, боеприпасы и продовольствие, солдаты устали, а раненые в походных лазаретах умирают десятками…

Со своего места встал генерал Густав Яни. Было видно, что безнадежное отступление последних дней стало для него тяжелым шоком. Взять реванш за унизительное поражение в прошлой Великой Войне и одновременно уничтожить мировой большевизм в самом его гнезде он был согласен, а вот терпеть унизительное поражение в войне, начатой по его же инициативе[44]44
  С 1938 по 1940 год генерал-лейтенант Густав Яни служил военным адъютантом у регента Хорти и, по всей видимости, входил в так называемую «партию войны». По крайне мере, такое обвинение ему было предъявлено на военном трибунале в послевоенной Венгрии.


[Закрыть], ему очень не понравилось.

– Если мы сдадимся, – сказал бывший командующий второй армией, – то большевики сделают с нами то же самое, что немцы в прошлом году делали с их пленными…

– Не сделают, – уверенно сказал Бела Миклош, – во-первых – нынешние русские большевики не немцы, они не одержимы расовой теорией и не практикуют убийств ради убийств; во-вторых – предложение о почетной сдаче исходит не от них самих, а от их покровителей. Каждому солдату и офицеру, если тот, конечно, не совершал военных преступлений в отношении русского мирного населения и военнопленных, будет предоставлен совершенно свободный выбор из трех вариантов своей судьбы. Первый – репатриироваться в Венгрию двадцать первого века и не возвращаться в нашу Венгрию, по крайней мере, до завершения этой войны, а возможно, что и никогда. На это у Покровителей есть просьба тамошнего премьер-министра Виктора Орбана. Наши потомки помнят о нас и хотят снизить количество жертв среди венгров. Второй путь – вступить в Венгерскую Красную Армию и закончить эту войну в статусе союзника русских. Третий – до конца войны оставаться в русском плену, работать на тыловых работах, а потом вернуться домой в качестве солдат побежденной армии, у которых нет никаких заслуг перед новым правительством.

– Господин фельдмаршал-лейтенант, – не вставая со своего места, лениво спросил Иштван Хорти, – неужели вы считаете, что Центральные державы, то есть Тройственный Союз, непременно потерпят в этой войне поражение?

В данный момент сын и наследник венгерского диктатора (а как еще назвать регента в королевстве, где нет и не предвидится правящей династии) успешно играл в эдакого опьяневшего от вседозволенности представителя золотой молодежи. На самом деле все было несколько не так, в противном случае Иштван Хорти мог бы вовсе не покидать Будапешт, но взятая им на себя роль обязывала к определенной игре. Фельдмаршал-лейтенант Бела Миклош, напротив, был представителем небогатого венгерского служилого дворянства (традиционным источником средств к существованию которого была военная служба) и весьма неодобрительно относился к прожигающим жизнь молодым хлыщам. По его мнению, основанному на большом жизненном опыте, было совершенно непонятно, для чего вообще Густав Яни ввел в генеральское общество этого молодого человека. Ведь его отец, властелин жизни и смерти простых венгров, находился по ту сторону кольца окружения и не мог повлиять на сложившуюся ситуацию.

– Господин старший лейтенант, – с некоторой иронией ответил командующий окруженной группировкой, – мы уже проиграли эту войну, когда позволили большевикам завершить мобилизацию…

– Вы совершенно неправы, господин командующий, – с ленцой в голосе произнес молодой человек, – эта война была проиграна нами еще до того как был сделан первый выстрел. Еще, когда вот эти (кивок в сторону побагровевшего Густава Яни) уговорили отца присоединиться к Гитлеру в его походе на восток, я понял, что для нашей Венгрии все кончено. Слишком уж несоизмеримы масштабы противников. Весь вопрос был только в том, сколько эта война продлится и сколько людей погибнет ради борьбы с мировым коммунизмом, или же, напротив, во имя торжества мировой революции. И даже если вдруг случится невозможное и тактика сумеет победить географию (чего не получалось ни у Александра Македонского, ни у стариков римлян, ни у Наполеона), то любого мыслящего человека, если он, конечно, не принадлежит к немецкой нации, должна пугать одержимость Гитлера вопросами крови. Кто даст гарантию, что, когда Третий Рейх победит всех нынешних врагов, недочеловеками не объявят вчерашних союзников: венгров, румын, болгар и итальянцев? Именно для того, чтобы не увидеть конца, каков бы он ни был, я и пошел добровольцем на фронт – с намерением погибнуть в бою как герой. Но сейчас это уже, наверное, не имеет значения, потому что Господь явил нам свое милосердия и впустил в наш мир через свои Врата тех, кто покончит с войной и сумасшедшими идеями нацизма быстро и с минимальными жертвами… Лично я, господин командующий, выбираю уход в мир будущего… Воевать против своего отца и своей страны я не буду, и сидеть в плену у большевиков тоже не хочу. Быть может, там, в будущем, мне удастся чему-то научиться и что-то понять, чего я не мог понять до сих пор. Возможно, я стану ценить то, к чему прежде относился с пренебрежением. Думаю, что это будет самым лучшим выходом для меня и таких как я. А все остальные, особенно те, что захотят служить большевикам… что ж, Бог им судья.

– Это невозможно! – вскричал вскочивший со своего места Густав Яни, – все мы солдаты и на нас лежит долг защищать свою страну, а также у нас союзнические обязательства перед Великой Германией…

– Великая Германия, – парировал Бела Миклош, – заблаговременно убрала из полосы русского наступления большую часть своих войск, чтобы они, не дай Бог, не понесли ненужных потерь. А те, что остались… В настоящее время, вместо того чтобы оказать нам помощь, шестая армия немцев спешно отступает на запад, чтобы тоже не попасть в окружение. Вот каковы их союзнические обязательства по отношению к венграм. А у русских большевиков и их покровителей все готово к тому, чтобы решить наш вопрос самым решительным образом. Сопротивление перед лицом многократно сильнейшего врага, предлагающего почетную капитуляцию, бессмысленно и просто глупо. Все дальнейшие жертвы лягут на совесть того, кто отвергнет предложение большевистских Покровителей о сдаче. А вы, господин генерал полковник, лучше молчите! Старший лейтенант Хорти, несмотря на свою молодость, совершенно прав в том, что это вы на пару с господином Сомбатхейи (генерал-полковник, начальник штаба обороны Венгрии) проиграли эту войну еще до ее начала – тем, что убедили нашего регента ввязаться в эту авантюру Гитлера. Если найдете в себе мужество, то лучше застрелитесь прямо сейчас, потому что иначе те, кого вы завели в эту ловушку, спросят вас за все…

После этих слов наступило молчание, на фоне которого близкая артиллерийская канонада казалась особенно громкой. Слова были сказаны, силы расставлены; оставалось понять, за кем пойдут офицеры и солдаты потерпевшей поражение армии. Офицеры, по крайней мере штабные, присутствующие на этой генеральской тусовке в качестве статистов, всем своим видом показывали, что у них нет никакого желания умирать в бою без смысла и надежды, и если будет соответствующий приказ, то они без малейшего ропота сложат оружие. Одно дело – сражаться в безнадежном бою за свою страну, когда ей грозит уничтожение, и совсем другое – умирать за амбиции иноплеменного вождя временного союзника, который в случае своей победы сам станет врагом. Бела Миклош сказал им достаточно. В мире будущего, где правят Покровители большевиков, сохранились и венгры, и независимая Венгрия – а значит, сражаться в этой ситуации до полного уничтожения нет никакого смысла.

Тем временем Густав Яни медленно, как сомнамбула, расстегнул кобуру и постепенно, как бы борясь с собой, стал поднимать ствол пистолета к голове. В последний момент, когда все ожидали, что сейчас второй в иерархии венгерский генерал, сторонник союза с Германией и сам на четверть немец, застрелится и дело само разрешится наилучшим образом, тот быстро вытянул руку в сторону иронически кривящего губы Иштвана Хорти и произвел в него два выстрела. Потом он так же быстро попытался перевести ствол в сторону Белы Миклоша, но тут уже очнувшийся адъютант ударил его под локоть. Третий выстрел прозвучал куда-то в небо, потом на безумца навалились сразу несколько офицеров, отобрали ствол и скрутили в бараний рог. Никакого почтения к генеральским сединам. Потом все посмотрели на Иштвана Хорти, лежащего на вытоптанной траве. На левой стороне табачного френча, высоко, под самой ключицей, и чуть ниже накладного кармана расплывались два больших красных пятна. Ранения очень тяжелые, возможно, даже смертельные, а при отсутствии медицинской помощи и тем более… Где то уже кричали: «врача, врача!», а фельдмаршал-лейтенант Бела Миклош, тяжело дыша, бросил взгляд на распростертое тело наследника регента и сказал:

– Господин Яни, вы арестованы за покушение на Иштвана Хорти, старшего сына нашего регента. Но мы не будем судить вас военно-полевым судом и расстреливать. Совсем нет. На это у нас нет времени. Мы просто передадим вас как военнопленного большевикам, тем более что на вас, как на человека, отдававшего приказы о расстрелах мирного населения и военнопленных, условия почетной капитуляции не распространяются. – И уже офицерам, которые держали Густава Яни за руки: – Уведите этого скунса. Подготовьте парламентера, который пойдет к русским под белым флагом и сообщит, что мы согласны на их предложение. На этом все, и позовите же, наконец, доктора!

9 мая 1942 года, вечер. Третий рейх, Восточная Пруссия, ставка ОКХ «Мауэрвальд».

Получив известие об отступлении шестой армии от Киева, приправленное новостью о капитуляции венгерской армии, Адольф Гитлер не удержался и все-таки лично вылетел в Ставку ОКХ, имея жгучее желание наконец разобраться в том, что же все-таки происходит на Восточном Фронте, и покарать всех виновных в измене. Одновременно с принятием решения о перелете из Берлина по зеленой улице в Восточную Пруссию выехал эшелон с личным составом двух моторизованных батальонов восстанавливаемой мотопехотной бригады СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», которые получили приказ обеспечить безопасность визита. Вместе с Гитлером в Зальцбурге в самолет сел и Рейнхард Гейдрих, у которого эта выходка «любимого» фюрера вдруг вызвала острое ощущение подступающей катастрофы. В такой критический момент мешать кадровым генералам делать свое дело мог только самоубийца или человек, полностью потерявший представление о политической реальности.

Время от времени вождь германского народа забывался, и тогда ему начинало казаться, что стоит придумать какой-нибудь гениальный ход – и можно будет сделать все таким, каким оно было прежде, вернуть назад эпоху головокружительных побед, когда Германия за месяц разгромила сильнейшую армию Европы и от границы дошла до Новгорода, Смоленска и Киева. Трехмесячное затишье на фронтах, установившееся после разгрома Финляндии, подпитывало в Гитлере эти настроения, и он уже воображал, что ему не придется кончать свою жизнь самоубийством или даже, инсценировав свою смерть, уходить в глубокое подполье. Опять появилась иллюзия, что достаточно придумать какой-нибудь гениальный военный или политический ход – и тогда стратегическое преимущество снова вернется на сторону Германии. Планы фюрера построить пять тысяч тяжелых панцеров, бросив на это дело металл, соскобленный со всей Европы, или поднять на крыло тысячу реактивных истребителей «Мессершмитта», а также поссорить англосаксов (в первую очередь США) и советско-российский альянс, для любого трезвомыслящего человека выглядели оторванными от реальности или даже прямо безумными.

Гейдрих, который не без оснований считал себя умнее своего вождя и учителя, тщательно просчитал все эти варианты (и еще кое-что). В результате он пришел к выводу, что реализация любого из этих планов потребует в несколько раз больше времени, чем русским большевикам и их потомкам из будущего потребуется для того, чтобы стереть Третий Рейх в мелкий порошок. Вот если бы о Германии попросту забыли примерно на пять-шесть лет… но на такой исход по известным причинам надеяться нельзя; все кончится гораздо скорее – за год, максимум за два. Причем в конце это будет уже агония; все самые важные события произойдут еще до конца лета сорок второго года. Но Гитлеру об этом говорить было нельзя: он снова почувствовал себя великим вождем и гениальным прозорливцем, который одной силой воли удерживает от наступления вторую антигитлеровскую коалицию. А потом, когда большевики и русские из будущего все-таки наступили на группу армий «Юг», это вызвало у вождя германской нации форменную истерику.

А ларчик, по мнению Гейдриха, открывался очень просто. Длительная оперативная пауза была вызвана тем, что пришельцы из будущего использовали для подготовки операции неблагоприятный для активных действий период весенней распутицы. Тщательно готовились сами и готовили союзников, проводили предварительные операции и вели разведку на всем пространстве от линии фронта и до Ламанша. И это при том, что уже к ним самолеты-разведчики из эскадры полковника Ровеля летать не смели, ибо любой такой полет был чреват гарантированным уничтожением. К сведениям, которые добывал абвер, Гейдрих относился скептически. Если немецкая разведка сумела выяснить факт переброски к фронту какой-либо из резервных дивизий, то значит, эту дивизию абверовцам «показали» намеренно и это зачем-то надо по-азиатски коварному вождю большевиков и не менее хитрым русским из будущего. Случайно услышанную в будущем аббревиатуру ХПП (Хитрый План Путина) Гейдрих на всю оставшуюся жизнь зарубил на своем длинном носу. А каков поп, таков и приход. Все они там хитрецы, готовые в любой момент обвести вокруг пальца простодушных немецких генералов.

Когда наступление и в самом деле началось, Гейдрих на мгновение ощутил осознание своей полной правоты. Информация, которой владели Гальдер, Йодль и прочие «боги» и «полубоги» Ставки Верховного Командования Сухопутных Сил, оказалась извращенно искаженной и даже близко не соответствующей действительному расположению ударных группировок Красной Армии и Экспедиционных сил русских из будущего. А дальше тщательность и кропотливость подготовки полностью соответствовали силе нанесенного удара. Смоленская операция все-таки в значительной степени была импровизацией, а прорыв к Риге – локальной операцией, развившейся во что-то большее только благодаря тому, что роль подвижных соединений взяли на себя дивизии русских из будущего, развалившие на куски группу армий «Север». Своих подвижных соединений такого класса у большевиков на тот момент имелось еще крайне мало и сосредоточены они были на центральном, Берлинском, направлении. Но вот сейчас дивизии и полки Экспедиционных Сил были только режущей кромкой большевистских ударных группировок, а вот все остальное – и пехота, и танки и даже авиация – и у Красной Армии были свои и достаточно высокого качества, значительно лучше, чем имели французы и англичане в мае-июне сорокового года… Против этого сплава ударной мощи пришельцев и крепкого среднего уровня Красной Армии группа Армий «Юг» была обречена. То есть обречена она была в любом случае, но то, что немецкой разведке не удалось заблаговременно определить направления главных ударов, превратило предстоящее поражение в полный разгром.

Примерно это Гейдрих и пытался объяснить Гитлеру, пока они почти шесть часов летели в тарахтящем как кукурузник Ю-52 из Зальцбурга на аэродром в Восточной Пруссии.

– Мой фюрер, – говорил он, перекрикивая шум моторов, – даже наши улучшенные панцеры моделей «три» и «четыре» едва способны на равных противостоять довоенным новым панцерам большевиков, и то только за счет низкого качества заводского производства. Те панцеры улучшенных моделей, которые большевики выпускают сейчас, в бою пока не опробованы, но, по некоторым данным, для того, чтобы получить превосходство и над ними, нашим инженерам фирм «Хеншель» и «Порше» потребуется трудиться не менее года. Но если речь идет о противостоянии панцерам из будущего (тип «семьдесят два», тип «восемьдесят» и тип «девяносто»), то даже у новых «четверок» и «троек» нет абсолютно никаких шансов. Враг будет уничтожать их с расстояния в полтора-два километра, а они не смогут пробить его броню даже в упор.

– Но, мой добрый Рейнхард, неужели с этим ничего нельзя сделать? – воскликнул Гитлер после некоторых раздумий.

– Разумеется, можно попытаться, – ответил Гейдрих, – но для этого нужно время – чем больше, тем лучше. И еще нужно сохранить от уничтожения боевое ядро вермахта, иначе борьба и вовсе станет безнадежной. Именно этим наши генералы сейчас и занимаются, выигрывают время и по возможности сохраняют жизни немецких солдат, подставляя под удар разных французов, бельгийцев, венгров, итальянцев и румын.

– Мой добрый Рейнхард, – неожиданно спросил Гитлер, – а почему на Восточном Фронте нет болгарских солдат? Неужели этот прохвост царь Борис, который только притворяется немцем, а сам наполовину итальянец, по-прежнему пытается уклониться от ведения священной для всех нас войны с большевизмом?

Хоть разговора по поводу Болгарии с герром Ивановым у него никогда не было, чисто инстинктивно Гейдрих понимал, что за «братушек», к которым русские испытывают необъяснимую тягу, с него могут спросить очень сурово. Настолько сурово, что достигнутые договоренности перестанут действовать, и все его реальные и мнимые грехи начнут оцениваться полной мерой.

– Мой фюрер, – с вполне серьезным видом сказал он Гитлеру, – наша разведка получила сведения, что после всех наших поражений турецкому президенту Иненю надоело дружить с Германией, зато у него вдруг возникли дружеские чувства к Великобритании. Если вы помните, то он уже вступал в союзнические отношения с англо-французской коалицией в сороковом году, еще до того, как мы наголову разгромили эту склочную Францию. Потом, на волне побед вермахта в Европе, он переметнулся к нам, а как только мы начали терпеть неудачи, снова завел шашни с британским боровом… Именно из-за этих британских интриг турки строят планы нападения на Болгарию и перебрасывают свои войска с закавказского на европейское направление. Если это случится, то под ударом окажутся наши коммуникации в Греции, а англо-турецкие войска получат возможность открыть второй фронт против Румынии и вторгнуться в Югославию. Поэтому каждый болгарский солдат нужен там, где он находится, ибо турки только и ждут момента, когда они смогут нанести нам коварный удар в спину.

В ответ Гитлер ничего не сказал, но тема Болгарии, а тем более Турции, в их разговорах больше не поднималась. И так понятно, что у победоносной армии сразу же образуется множество добровольных помощников и союзников, а стоит начать терпеть поражение, так сразу становится непонятно, куда все подевались. И вообще в Ставку «Мауэрвальд» фюрер германской нации прибыл уже в более-менее вменяемом состоянии, настроенный действительно разбираться в ситуации, а не снимать генералов с должностей и отдавать под военно-полевой суд. Лучших специалистов ему все равно не найти, к тому же Гейдрих убедил его, что не стоит брать на себя ответственность за почти неизбежное поражение. Пусть он, Гитлер, войдет в историю как мастер политического маневра и автор гениальных стратегических озарений, а генералы останутся серыми тупыми болванами, не умеющими выполнить даже простейших указаний своего великого вождя.

Впрочем, Гальдер тоже не подкачал: он встретил Гитлера со спокойным деловитым видом и четко и ясно доложил ему обстановку на фронте, также пояснив, по какой причине он разрешил фельдмаршалу Рунштедту отвод шестой армии на линию старых польских укрепрайонов на бывшей советско-польской границе.

– Мой фюрер, – сказал он, блеснув в электрическом свете стеклышками пенсне, – мощь, которую большевики и их покровители вложили в свой удар, говорит о том, что они рассчитывали, что мы бросим в эту битву свои лучшие резервы. Вражеское командование рассчитывало, что, пытаясь парировать его удары, мы без толку сожжем во встречных боях все наши заново восстановленные моторизованные корпуса и лишимся последних подвижных соединений. Но пришельцы и большевики растратили ярость своих ударов лишь на разгром и принуждение к капитуляции венгерских, итальянских и румынских армий. Потери же немецких войск при этом оказались минимальными. Конечно, жаль, что венгры сдались русским почти сразу, думаю, что они могли бы еще сопротивляться около недели или десяти дней, но все равно необходимость противника ликвидировать окруженные группировки дала нашей шестой армии возможность отойти почти без потерь. В противном случае нас ждал бы еще один котел, в котором оказались бы невосполнимые для Рейха немецкие солдаты. Двести километров чистого прорыва и отличные дороги, выводящие панцеры большевиков в наши глубокие тылы – это совсем не та опасность, которую позволительно игнорировать.

– В то время как в Смоленском котле и в Эстонии немецкие солдаты дрались до последнего патрона и последней капли крови, венгры сдались в русский плен почти сразу, не исчерпав всех возможностей для сопротивления! – возбужденным тоном произнес Гитлер. – Брали бы пример с румынских и итальянских войск, которые, прорываясь из окружения, яростно бьются с большевиками изо всех сил. Разумеется, я сообщу регенту Хорти свою оценку его армии, которая не смогла выполнить союзнический долг, и буду настаивать, чтобы семьи изменников были отправлены в концлагерь…

Гальдер посмотрел на своего фюрера примерно так же, как взрослый вменяемый человек – на умственно отсталого ребенка, который несет первое, что приходит на ум.

– Итальянцы и румыны, окруженные западнее Кривого Рога и Кировограда, конечно же, пытаются вырваться из захлопнувшейся ловушки и тем самым отнимают у большевиков и их покровителей дополнительное время и боевые ресурсы, – сказал он. – Но надолго их не хватит. К счастью, нам стало достоверно известно о намерении Сталина нанести основной удар на Балканском направлении, что дает нам определенный выигрыш во времени. Пока русские будут заниматься пешкоедством на Балканах, мы получим время строить оборонительные рубежи и приводить вермахт в порядок. А чтобы еще больше замедлить продвижение русских на запад, у Венгрии, помимо первой и второй армий, разгромленных в украинских степях, есть еще третья армия, которая, усиленная резервистами, занимает в настоящий момент оборону на Карпатских перевалах, своим левым флангом смыкаясь с позициями шестой армии. Южнее венгров, по рубежу Прута, пытаются закрепиться третья и четвертая армии Румынии. И Венгрия, и Румыния при наступлении большевиков потеряли примерно половину своего боевого потенциала, и им пока еще есть кого послать на фронт. Драться они будут яростно, потому что победа большевиков по образцу Финляндии будет означать для них лишение собственной государственности.

– Венгерская и румынская советские республики в составе Советского Союза – это совсем не тот исход, который может обрадовать кондукатора Антонеску и регента Хорти, – добавил Гейдрих, – и они сделают все возможное, чтобы остановить большевистский потоп. В случае с итальянцами дело обстоит не так благостно: Италия находится далеко, напрямую нынешнее наступление большевиков ей не угрожает, и дуче, сосредоточенный на войне в Африке против англичан, не торопится посылать нам на помощь дополнительные контингенты…

– Что касается Африки, мой фюрер, – сказал Гальдер, – то я бы посоветовал, наконец, отозвать оттуда одного из лучших наших танковых генералов вместе с его корпусом. Когда речь идет о самом существовании Германии, не время тратить невосполнимые ресурсы и людей на то, чтобы удержать никому не нужные ливийские пески. Свои подвижные соединения мы должны использовать только против большевиков и только для арьергардных боев на выгодных рубежах и действий из засад. Лишь в таком случае у нас получится выиграть для себя как можно больше времени и нанести врагу максимальные потери.

Выслушав дозволенные речи, Гитлер некоторое время стоял молча, как бы переваривая услышанное. Не самые радостные новости, но в то же время не грозящие ему немедленной катастрофой и необходимостью срочно глотать цианистый калий.

– Хорошо, господа, – сказал он, – я лично поговорю с дуче, чтобы он дал на Восточный фронт еще солдат. Он должен понимать, что неразрывно связан с нами борьбой против большевизма. А если брать в расчет покровителей большевиков, то от них он не отсидится ни в Италии, ни даже в Аргентине. Свой конец он сможет оттянуть только честной и добросовестной борьбой на общее благо. На этом все, господа; надеюсь, вы до конца выполните свой долг честных немецких офицеров и генералов – так же как я честно выполняю долг вождя германской нации. А сейчас прошу нас не провожать. Мой добрый Рейнхард, за мной.

И Гитлер стремительно вышел прочь, а вместе с ним, предоставляя генералов самим себе, ушел и Рейнхард Гейдрих. Визит фюрера закончился, в ставке ОКХ снова потекли рабочие будни (если так можно назвать процесс, когда Красная Армия и Экспедиционные Силы совершают активные операции, а немецкие генералы могут только наблюдать за тем, как развиваются дела).