Текст книги "При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900–1916"

Николай был не просто заботливым и верным мужем. Он был в полном смысле слова влюблен в свою супругу. Он любил ее и не мог скрыть легкую ревность к членам ее свиты, ее занятиям и принадлежащим ей вещам.

В любом союзе одна сторона любит, а другая позволяет себя любить. В царской семье любящим от всего сердца был император; императрица отвечала преданностью, проявлявшейся в счастье быть любимой человеком, о котором она заботилась.

В то же время она ревновала ко всему, что лишало ее общества мужа. Она обладала типично немецким чувством ответственности и понимала, насколько многочисленны были обязанности мужа как главы государства.

Она с готовностью признавала, что Николаю II нужны длительные одинокие прогулки, которые он совершал, чтобы тщательно обдумать свои решения. Но понятия о «работе» у нее были довольно узкими.

Любые разговоры с людьми «не на государственной службе», любые приемы, не связанные с государственными делами, были в ее глазах пустой тратой времени. Она делала все, что в ее силах, чтобы до минимума сократить эти траты. Она не допускала никаких исключительных обстоятельств или проявлений энтузиазма, не важно, по какому поводу: все должно было быть спланировано в соответствии со сложившейся практикой.

Были еще священные часы чтения вслух по вечерам. Трудно представить себе какое-либо важное государственное дело, которое могло бы заставить императрицу отменить хотя бы один из этих интимных вечеров у камина.

Царь великолепно читал вслух. Он мог читать по-русски, по-английски (язык, на котором их величества говорили между собой и на котором писали), по-французски, по-датски и даже по-немецки (этим языком он владел хуже всего). Заведующий личной библиотекой царя господин Щеглов обязан был предоставлять императору двадцать лучших книг месяца. В Царском Селе эти книги складывались в комнате в царских апартаментах. Однажды, когда я вошел в эту комнату, слуга увидел, как я подхожу к столу, на котором лежали книги. Он попросил меня ничего не трогать. «Его величество, – объяснил он, – сам раскладывает книги в определенном порядке и раз и навсегда запретил мне что-либо переставлять». Из этой пачки царь выбирал книгу для вечернего чтения императрице. Обычно его выбор падал на русский роман, описывающий жизнь одного из социальных слоев его империи.

– Уверяю вас, – сказал он мне однажды, – я боюсь входить в эту комнату. У меня так мало времени, а здесь так много интересных книг! Зачастую приходилось возвращать Щеглову половину книг, даже не разрезав их страницы. – Он добавил, почти извиняясь: – Иногда историческая повесть или мемуары ждут меня здесь целый год. Я так хочу их прочитать, но в конце концов приходится с ними расставаться.

Чтения вслух всегда были любимым времяпрепровождением царской семьи, которая с нетерпением ожидала этих по-домашнему тихих вечеров.

Императрица Александра Федоровна

Александра Федоровна никогда не понимала, почему дела ее семьи должны интересовать всю страну. «Это мое личное дело, – частенько повторяла она во время болезни царя. – Я бы не хотела, чтобы в мою жизнь вмешивались посторонние люди». Она говорила то же самое всякий раз, когда у цесаревича случался рецидив болезни.

Эта позиция должна была вызвать важные политические последствия.

Находясь в Ливадии, царь слег с довольно серьезной формой тифа. До того как был поставлен точный диагноз, Фредерикс попросил императрицу о встрече через одну из ее фрейлин. Императрица спустилась в сад, но, когда узнала, что министр хочет видеть царя, категорически отказала. Ему пришлось долго объяснять, что по законам империи личное общение императора с членами правительства не должно прерываться ни на минуту. Если царь не может принять министров, необходимо немедленно назначить регента.

Императрица с негодованием отвергла последнее предложение, но обещала, что разрешит Фредериксу завтра утром посетить больного царя, но только ему одному. Фредерикс ушел в полном смущении и недоумевал, что предпринять. Он попросил придворного врача доктора Гирша во время следующей консультации передать царю, чтобы ему разрешили ежедневные посещения, хотя бы на несколько минут. Таким образом буква закона будет соблюдена.

Так и сделали. Косвенным образом выяснили мнение царя по поводу регентства – Фредерикс спросил, не вызвать ли к царю брата Михаила. Но царь присоединился к мнению жены:

– Нет, нет! Миша все приведет в беспорядок. Ему так легко навязать чужое мнение.

В конце концов было решено, что Фредерикс будет ежедневно посещать царя, а все доклады других министров будут доставляться через него.

Однако это оказалось совсем не легко, а фактически невозможно выполнить.

Императрица охраняла комнату больного, словно цербер. Она не пропускала даже тех лиц, за которыми посылал сам царь. Что касается Фредерикса, то время его визитов было ограничено несколькими минутами, причем он должен был сидеть за ширмой, отделяющей его от царя, так что разговаривать с ним было невозможно. Следствием этого стало накопление срочных дел.

Именно на этом этапе императрица взяла за практику отдавать «приказы», касающиеся государственных дел. До этого она имела дело только с фрейлинами и женской обслугой, занимавшейся детьми. Неожиданно, в течение дня, мы увидели, как она прибрала к рукам управление государством.

В то время у императрицы было три фрейлины: княжны Е. Оболенская и С. Орбелиани и А. Оленина – демонстративно малое число.

Императрица вызвала из Рима княгиню Марию Викторовну Барятинскую, бывшую свою фрейлину, с которой она не поддерживала отношений около трех лет. Эта дама, обладавшая энергией и здравым смыслом, сразу же стала чем-то вроде начальника штаба при императрице. Она обсуждала со мной и с министрами проблемы, которые императрица желала уладить, и «подготавливала» решения, угодные ее госпоже. Мы сразу поняли, что «приказы» ее величества выходят за рамки мелких распоряжений, отдаваемых «полковникам от котлет» (так прозвали младших офицеров, занимавших второстепенные должности при дворе, чей круг ответственности во дворце был весьма ограничен), и посягают на сферу деятельности министров. Это привело к тому, что Фредерикс иногда оказывался в неловком положении, особенно когда фрейлины, передавая «приказы» императрицы непосредственно его подчиненным, просили их не разглашать эти приказы и не сообщать о них министру двора.

Мы начали осознавать непригодность императрицы к выполнению задач, которые она перед собой ставила.

Немка по рождению, Александра Федоровна была принцессой из мелкого германского княжества и на всю жизнь осталась провинциалкой. Прекрасная мать, экономная и домовитая хозяйка, она так и не приобрела качеств, присущих настоящей императрице. Ей не удалось стать русской ни в мыслях, ни в поведении. До самого своего трагического конца она не научилась свободно говорить по-русски; этот язык она употребляла, только отдавая приказания слугам или беседуя с православными священниками. Это было тем более странно, что ее собственная сестра, великая княгиня Елизавета Федоровна, полностью и быстро обрусела. Елизавета внушала всем своим знакомым любовь и восхищение. Императрица даже не пыталась следовать примеру сестры.

Припоминаю случай, происшедший во время визита их величеств в Крым. Императрица ждала ребенка. По выезде из Санкт-Петербурга она сказала министру двора, что по пути не хочет никаких приемов и толп в городах, через которые они будут проезжать. Фредерикс проинформировал об этом министра внутренних дел.

Несмотря на все предосторожности полиции, когда мы прибыли на одну из маленьких станций, увидели толпу нарядно одетых людей. При виде их императрица тут же задернула все занавески на окнах.

Местный губернатор стоял на платформе и просил, чтобы его величество подошел к окну; он понимал, что было бы преступлением разогнать толпу, которая прождала на станции большую часть вечера, чтобы хоть мельком увидеть своего государя. Он говорил, что народ, собравшийся на станции, обожает императора и нельзя, чтобы жандармы вытолкали людей отсюда.

Фредерикс прошел в купе их величеств и передал им обоснованные слова губернатора. Царь сделал было шаг к окну, но императрица тут же произнесла, что он не имеет права даже косвенно поощрять «лиц, ослушавшихся его приказов». Фредерикс сделал еще одну попытку убедить их величества. Царь уступил и подошел к одному из окон. Энтузиазм толпы был неописуем. Но императрица ни на сантиметр не отодвинула свою занавеску. Дети приникли лицами к щелям между занавесками и оконными рамами. Им тоже было строго-настрого приказано не показываться.

Мария Федоровна, вдовствующая императрица, каким-то образом прознала про это вмешательство Фредерикса и прокомментировала:

– Если бы ее не было, Николай был бы вдвое популярней. Она типичная немка. Она считает, что царская семья должна быть «выше всего этого». Что она хочет этим сказать? Выше преданности народа? Нет нужды прибегать к вульгарным способам завоевания популярности. Ники и так обладает всем тем, что необходимо для народной любви. Все, что ему нужно, – это показывать себя тем, кто хочет его лицезреть. Сколько раз я пыталась ей это разъяснить. Она не понимает; возможно, и не способна это понять. А между тем как часто она жалуется, что народ к ней равнодушен.

Фредерикс сам рассказал мне об этой беседе, сразу же после аудиенции у Марии Федоровны.

Это был не единственный случай; узость взглядов императрицы – узость, воспитанная в маленьком гессенском княжестве на Рейне, – порождала множество проблем.

Во время визита в Компьен Александра Федоровна создала неразрешимую проблему из вопроса об экипажах.

Этикет требовал, чтобы царь ехал вместе с президентом Лубе в первом экипаже. Императрица должна была следовать во втором экипаже с госпожой Нарышкиной, своей гофмейстериной.

Все шло хорошо до тех пор, пока царю не пришлось отправиться верхом на маневры. По существующим процедурным правилам президент Французской республики должен выезжать к войскам не иначе как в экипаже. Таким образом, он не мог последовать примеру царя. Он должен появиться в карете – но в какой?

– Ну конечно же, – объяснил нам месье Крозье, начальник протокольного отдела, – в карете императрицы, рядом с ней.

Однако императрица и слышать об этом не хотела. Царь всея Руси у всех на виду «сопровождает» президента верхом на лошади! Неслыханно! Президент должен ехать в отдельной карете, хотя это будет выглядеть так, будто он член царской свиты.

Наконец мы нашли компромиссное решение, позволявшее пощадить чувства французов. Мы прибегли к уловке. Месье Крозье было отправлено следующее послание:

«Царь отправится в карете президента Лубе. По прибытии на место маневров он пересядет на коня. Возможно ли будет к этому моменту подать второй экипаж, чтобы туда пересела мадам Нарышкина, а президент занял место подле императрицы?»

– Президент Лубе, – утверждали наши церемониймейстеры, – никогда не подвергнет даму в возрасте, одну из самых высокопоставленных особ при дворе, подобному унижению.

Французы, галантные как всегда, уступили нашим доводам, и президент Лубе остался в своей карете.

Для пересмотра протокола пришлось возобновить обсуждение. До самого последнего момента французы настаивали на том, чтобы президент сопровождал императрицу в ее экипаже. Но она настояла на своем и осталась в карете вместе с мадам Нарышкиной. Президенту Лубе пришлось довольствоваться вторым экипажем, в котором он ехал с премьер-министром Вальдеком-Руссо.

На следующий год, когда президент Лубе нанес ответный визит в Россию, возникла та же проблема. Не могло быть и речи о том, чтобы главе дружественного государства не нашлось места в карете императрицы.

На этот раз императрица придумала другую хитрость. Царь поедет верхом; президент – в карете императрицы, но ее переделают в подобие семейного шарабана: сзади установят два кресла для императрицы и президента, а два спереди, обращенные к лошадям, – для вдовствующей императрицы и великой княгини Елизаветы Федоровны.

Такой экипаж был построен.

Но теперь протесты посыпались со стороны Марии Федоровны. На государственных экипажах не было кучеров – ими управляли форейторы, следовательно, передняя часть, где должна была сидеть вдовствующая императрица, выглядела как сиденье кучера; она походила на ящик, да еще, к ее неудовольствию, приподнятый.

Но последнее слово осталось за молодой императрицей. Вся церемония прошла так, как и была задумана.

У императрицы было весьма своеобразное представление о могуществе русского царя. Я вспоминаю инцидент с «Готским альманахом». Ее величество вообразила, что я, как руководитель дворцовой цензуры, мог навязать ее волю редакции справочного издания, выпускаемого за границей.

Однажды по возвращении из Царского Села Фредерикс сказал мне, что императрица крайне недовольна каким-то заголовком в «Альманахе». Она пожелала, чтобы редакция изменила заголовок, посвященный династии российских царей. В «Альманахе» ее называли «Династия Гольштейн-Готторп-Романовых».

Редакция «Альманаха» должна была изъять две первые фамилии; если она этого не сделает, то это издание на территории России будет запрещено.

Я уже имел множество проблем с этим вопросом Ежегодно редакция «Альманаха» присылала мне гранки страниц, относящихся к России. И ежегодно я вписывал имена вновь назначенных сановников и вычеркивал слова «Гольштейн-Готторп». И ежегодно редакция вносила в текст все сделанные мной поправки, за исключением последней; она оставляла название «Гольштейн-Готторп» неизменным. В конце концов я написал им письмо и получил ответ, что, по их мнению, название династии нельзя изменить, поскольку император Павел являлся сыном герцога Гольштейн-Готторпского.

Запретить ежегодник, известный во всем мире, на мой взгляд, значило сделаться всеобщим посмешищем, и я умолял Фредерикса подать от моего имени прошение царю отменить приказ императрицы. Фредерикс предпочел отправить мое прошение прямо к императрице. Она немедленно послала за мной.

– Вы действительно не можете сделать так, чтобы этих двух слов не было?

– Я уже писал редактору, – ответил я, – и получил отказ.

– Ну а если я уполномочу вас заявить, что это мое желание, чтобы этих двух слов не было?

– Тогда нам могут привести выдержки из исторических документов, которые доказывают, что династия должна носить имя Гольштейн-Готторп-Романовых. Они могут также выступить в прессе с какой-нибудь неприятной статьей.

– Тогда не остается ничего другого, – заключила императрица, – как запретить распространение этой книги в России.

– Но, мадам, это еще хуже. Эта мера вызовет мировой скандал. Во всем мире будут говорить, что совершенно легальное издание, да к тому же аристократический альманах, запрещено в России! Сразу же отыщут спорные слова и начнут их обсуждать. Судя по всему, в русском обществе никто не обращает никакого внимания на название династии. А если закон, запрещающий альманах, будет принят, то единственным предметом разговоров в дипломатических кулуарах станет именно эта деликатная проблема.

В конце концов я предложил, чтобы великая княгиня Виктория Федоровна, урожденная княжна Саксен-Кобург-Готская, попыталась найти способ убедить главного редактора альманаха прислушаться к нашим доводам.

Императрица показала, что аудиенция закончена, и больше никогда не возвращалась к этой теме.

У Александры Федоровны была привычка экономить буквально на всем. Я припоминаю случай, связанный с денежным содержанием Анны Вырубовой.

Вырубова занимала при дворе императрицы исключительное положение. Строго говоря, она не выполняла никакой официальной функции, да и не претендовала на нее. Каждый день императрица посылала за ней; обе проводили вместе несколько часов, музицируя, беседуя или вышивая. Императрица открыто называла ее «своей личной подругой». Именно Вырубова была главной сторонницей Распутина при дворе императрицы, и Александра Федоровна чувствовала, что власть, которой старец обладал над ней, распространялась также и на приверженцев этого исключительного человека.

Фредерикс знал, что семья Танеевых, к которой по рождению принадлежала Вырубова, не была богата, а ее ежедневные визиты во дворец, покупка платьев и подготовка к многочисленным поездкам, которые она совершала с императрицей, сопровождая ее почти повсюду, тяжело отражались на финансовом положении Вырубовой.

Поэтому однажды Фредерикс предложил императрице создать для Вырубовой должность при дворе и испросил разрешения назначить ей достаточное денежное содержание, чтобы она могла держаться на уровне богатых придворных.

Императрица не проявила никакого интереса к созданию новой должности.

– Разве я не вольна выбирать себе друзей, где хочу?

Что же касается содержания, она не возражала, но назначила сумму 2 тысячи рублей в год! Когда же Фредерикс указал на недостаточность этой суммы, она настояла на своем решении.

Она экономила даже на содержании своих детей. Личному кабинету императора было дано указание на каждый день рождения покупать царским дочерям по три жемчужины, с тем чтобы, когда они вырастут, у каждой было по красивому ожерелью. Князь Оболенский, управляющий личным кабинетом царя, вновь и вновь предлагал купить четыре отборных ожерелья для всех дочерей и вручить им в день рождения, мотивируя это тем, что из отдельных жемчужин хорошего ожерелья все равно не получится, да и обойдется оно в конце концов дороже. Но императрица утверждала, что готовые будут стоить слишком дорого. Оболенский, однако, посоветовавшись с Фредериксом, купил с его одобрения четыре ожерелья.

Еще более типичный случай произошел во время официального визита английского короля Эдуарда в Ревель в 1908 году.

Количество наград, розданных по этому случаю, было относительно небольшим. Все важные персоны царской свиты получили вместо наград подарки, которые король вручал лично.

Мы должны были сделать то же самое и для членов свиты английского короля. Вскоре после прибытия «Виктории и Альберта» я разговорился с Понсонби, который был одним из главных адъютантов нашего гостя. Мы договорились вместе отобрать подарки, приличествующие ситуации и вкусам предполагаемых получателей.

Понсонби проявил замечательный такт. Задание было весьма деликатным, но мы чувствовали, что с честью с ним справились.

Я попросил у царя аудиенции, чтобы показать ему подарки, и предложил ему вручить их сановникам короля Эдуарда лично. Но в этот момент императрица тоже изъявила желание взглянуть на выбранные нами подарки.

Она тут же, к моему огорчению, решила поменять адресатов нескольких портсигаров. Все мои наметки оказались под угрозой.

– Кроме того, – добила меня императрица, – все эти подарки слишком дорогие. В следующий раз сделайте, пожалуйста, так, чтобы я могла взглянуть на них заранее.

Все, что я мог сделать, – это вытащить из кармана массивный золотой портсигар, подаренный мне королем Англии. Он был покрыт черной эмалью с выложенной бриллиантами королевской монограммой.

Этот портсигар был гораздо дороже любого предмета, находившегося тогда в руках царя. Императрице пришлось с этим смириться. Я воспользовался минутным замешательством и побудил царя продолжить распределение подарков.

Александре Федоровне не удалось завоевать популярность в принявшей ее стране. Этому способствовал и ряд неприятных событий, от которых ее болезненная застенчивость только усугубилась.

Она впервые приехала в Санкт-Петербург в семнадцатилетнем возрасте, чтобы повидать свою старшую сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну. Тогда она и познакомилась с наследником престола, которому позже суждено было стать ее мужем. Николаю Александровичу было в ту пору двадцать три года, и молодая принцесса произвела на него такое впечатление, что среди придворных сразу пошли разговоры о браке по любви.

После отъезда принцессы Николай объявил своему отцу, что хочет на ней жениться, но Александр III и слышать не хотел о помолвке. Он считал, что Николаю жениться еще рано. Что же касается императрицы Марии Федоровны, то она ни в какую не желала видеть своей невесткой «немецкую девушку». Аннексия Бисмарком Шлезвиг-Гольштейна вызвала глубокое отчуждение между Копенгагеном и Берлином.

При дворе все знают друг про друга все. Петербургское «общество» бурлило националистическими идеями, которыми был полон и сам царь, и вот выпал случай проявить германофобию, такую модную в то время. К гессенской принцессе относились с откровенным пренебрежением; над ней смеялись за ее спиной. Она сделалась героиней усердно раздуваемых грязных слухов.

Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса Гессен-Дармштадтская была уже достаточно взрослой, чтобы понять, что творится вокруг нее, и ее это сильно возмущало.

Ее замужество в 1894 году произошло в трагической обстановке, что произвело неблагоприятное впечатление на большинство россиян. Александр III серьезно заболел. Великий князь Михаил Николаевич, старший в царской семье, посетил царя и рассказал ему, насколько опасна его болезнь (острый нефрит). Необходимо было срочно женить наследника, Николая Александровича. Царь дал согласие на брак сына. Великий князь узнал от цесаревича, что тот не женится ни на ком, кроме принцессы, которую любит с 1889 года. Много времени заняли необходимые формальности, и только через четыре недели после смерти отца Николай II прошел освященную церковью церемонию бракосочетания.

Узнав об этом, народ только пожимал плечами.

Следующей весной в Москве на празднестве в честь коронации Николая произошло событие, давшее всей России, где каждый был суеверен, повод предвидеть, что Александру Федоровну будут преследовать несчастья.

Предполагалось организовать большой праздник для народа под открытым небом на Ходынском поле. Слухи, что каждый получит подарок с монограммой царской четы, распространялись подобно лесному пожару. Полиции явно не хватало, чтобы сдерживать толпу; заграждения были сметены тысячами мужчин, женщин и детей, еще с вечера собравшихся на Ходынском поле. Сотни были затоптаны насмерть, многие несчастные были задавлены толпой и задохнулись, не сумев выбраться из людской массы.

– Дурной знак. Она принесла нам несчастье. – Так говорили о принцессе Александре Гессенской в русском народе.

Став царицей, она не сумела завоевать любви ни двора, ни петербургского общества.

Будучи болезненно застенчивой, она не любила светских бесед и не владела этим тонким искусством. Отсюда пошли слухи о ее высокомерии.

Великая княгиня Мария Павловна, тетушка Николая II, взялась было опекать ее и провести через светский лабиринт мелких соперничеств и интриг; но получила от императрицы отпор, который с каждым разом становился все сильнее, поскольку императрица пыталась скрыть свою робость за внешней уверенностью, энергичностью и показной силой воли. Впоследствии Александра Федоровна столкнулась с враждебностью не только двора вдовствующей императрицы, который с ростом значимости двора молодой царицы все больше уходил в тень, но и более влиятельного со светской точки зрения двора великой княгини Марии Павловны.

Опытные и респектабельные дамы пытались проникнуть в окружение Александры Федоровны, желая дать ей благоразумный совет, но встречали противодействие. Дамы уходили, бормоча слова, которые не осмелились бы произнести вслух; известно, что остроумные ответы всегда приходят с опозданием. То, что потом высказывали эти дамы, достоинство и самолюбие которых было оскорблено, просачивалось в дворцовые круги в искаженном, вырванном из контекста виде и с намеренно подчеркнутой злобой. За этим следовало прекращение отношений. Вскоре Александра Федоровна оказалась почти совсем без друзей, и каждое личное унижение императрицы вызывало ликование светского общества.