Текст книги "При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900–1916"

– Благодаря войне я узнал, что простые кушанья гораздо вкуснее и полезнее для здоровья, чем все эти пряные блюда, которыми потчевал нас гофмаршал.

Что касается вин, то во время завтрака император пил только мадеру – большой стакан специально выбранной марки. У его стола всегда ставили бутылку этого вина. Он терпеть не мог, когда вино наливалось слугой, ему казалось, что слуга делал из этого слишком важное событие, и всегда наливал себе сам. Гостям вино наливали лакеи; они пили мадеру или белое или красное вино, как и в других странах. За обедом выбор вин был более разнообразен.

Все они были превосходны, но подавались вовсе не из заветного повала, где хранились настоящие жемчужины. Этот подвал – мы все вздыхали по его содержимому – бдительно охранялся графом Бенкендорфом.

Чтобы получить оттуда какую-нибудь бутылку, нужно было изобрести подходящий предлог. Только министр двора мог обратиться к графу Бенкендорфу с просьбой подать к столу вино из повалов Зимнего дворца. Но для этого нужен был достаточно серьезный повод. Мы изучали церковный календарь, выискивая святых-покровителей, и, как только находилось подходящее имя, отправлялись за министром двора и просили его послать за Бенкендорфом. Когда он приходил, Фредерикс говорил ему:

– У нас сегодня семейный праздник, и нам хотелось бы пропустить по этому поводу стаканчик старого вина.

– Но вы же прекрасно знаете, что эти вина хранятся для самых важных случаев, торжественных обедов…

Но Фредерикс настаивал, и в конце концов Бенкендорф сдавался – на стол ставили бокалы для выбранного вина. Император, увидев их, спрашивал с улыбкой:

– Что, опять чья-то племянница достигла совершеннолетия? Интересно, кто об этом вспомнил? Не иначе как Нилов или Трубецкой…

Фредерикс больше всего любил вино «Шато д'Икем», которое называл нектаром. Если к обеду ожидали императрицу, то нечего было и надеяться на рюмочку этого нектара.

Жемчужины винных подвалов Зимнего были уничтожены во время Октябрьской революции. Они попали в руки восставших; вино, которое они не смогли выпить, было вылито на Дворцовую площадь. Говорят, что площадь была похожа на поле битвы – вся она была усыпана телами упившихся людей. Это составило бы прекрасную сцену для фотографа, который захотел бы продемонстрировать презрение к смерти восставшего народа.

Но при дворе Николая вино не играло той роли, как при дворах его предшественников. Неизменным остался только один обычай – по поводу его остряки изощрялись в шутках.

Это была традиция золотого коронационного кубка. Во время коронационного пира наступал момент, когда обер-шенк протягивал царю золотой кубок с вином и громко провозглашал:

– Его величество изволит пить!

При этих словах иностранные гости (включая и дипломатов) должны были покинуть Грановитую палату. Во время последней коронации этот странный тост был отменен, но церемониймейстеры все равно пригласили иноземцев перейти в соседний зал, где для них были накрыты столы. Только истинные подданные царя могли пировать с ним в Грановитой палате.

Пусть читатель сам догадывается, какие предосторожности заставили московитов XVI века придумать этот странный обычай.

Во время царствования Александра II к столу подавались только иностранные вина. Александр III принял решение, которое стало поворотным пунктом в истории российского виноделия, – иностранные вина отныне должны были подаваться только в том случае, если за обедом присутствовали иноземные государи или дипломаты. В остальное время следовало пить русские вина. Это правило распространялось и на все гвардейские полки. Я помню, что многие офицеры, которым пришелся не по вкусу этот указ, вообще перестали посещать офицерские собрания и ходили обедать в крупные рестораны, где могли пить свои любимые вина. Да и то сказать, что в ту пору нужно было иметь много мужества, чтобы довольствоваться винами крымского производства.

Но это продолжалось недолго. Под умелым руководством князя Кочубея Уделы довели качество крымских вин до удивительной степени совершенства. Вскоре те люди, которые предпочитали пить иностранные вина, делали это только из чистого снобизма. Совершенно невозможно было отличить «Реймское» шампанское от шампанского «Абрау». Специальностью Массандры стали десертные вина, к сожалению, выпуск их был весьма ограничен. Специалисты утверждали, что по качеству они ничуть не уступают лучшим иностранным образцам.

Основателем русского виноделия был князь Лев Голицын. Его считали одним из лучших дегустаторов в мире. На международной выставке 1900 года он был избран председателем жюри.

Он заявлял, что никогда не примет никакого официального поста – его вполне удовлетворяло звание русского винодела.

Виноградники князя Голицына располагались в тридцати километрах от Ялты, в Крыму. Они назывались «Новый свет». Александр III заинтересовался этим предприятием и предложил Голицыну пост директора Массандры. Но князь поставил свои условия: никогда не носить формы, не получать никаких наград и не занимать официальных постов, иметь возможность делать в Массандре все, что заблагорассудится.

Царь удивился, но согласие свое дал.

Какое-то время князь управлял Массандрой с огромным успехом. Потом он поссорился с начальником Уделов; царь послал за ним, но он отказался уступить и подал в отставку.

Князь вернулся к себе в «Новый свет» и полностью посвятил себя ему. К концу царствования Николая II Голицын решил подарить винодельческое предприятие царю. Зная об эксцентричности князя, царь попросил его в письменном виде изложить условия, на которых преподносился подарок. Условия были таковы: государство должно создать в «Новом свете» Академию виноделия с Голицыным в качестве неизменного президента; он должен иметь право провести остаток жизни здесь. Были сделаны расчеты, которые показали, что академия будет стоить Уделам гораздо больше, чем принесет доходов весь «Новый свет». Но князь был очень настойчивым человеком. Он покорил царя своим красноречием, и Николай II приказал не считаться с расходами.

Я вспоминаю, как однажды их величества посетили «Новый свет».

Длина подвалов этого завода составляла почти три километра. На пересечениях проходов князь оборудовал круглые площадки для дегустации вин. Одна из них называлась Винная библиотека. Помимо бесчисленных образцов вин, она содержала огромную коллекцию старинных бокалов для всех мыслимых сортов вин. Пока мы дегустировали вина самых знаменитых годов, князь говорил не умолкая.

– Хотелось бы мне знать, – сказала мне императрица, когда мы возвращались в Ливадию, – сколько часов он смог бы говорить безостановочно?

О том, как их величества проводили свои дни, я могу судить только по Ливадии, где мог наблюдать за ними ежедневно.

Царь посвящал утро работе, приступая к ней сразу же после короткой прогулки. Его величество принимал посетителей стоя перед своим столом. Усевшись, он указывал гостю на кресло, и тот мог разложить свои бумаги на столе. Во время беседы царь курил и часто приглашал собеседника присоединиться к нему.

Государь высоко ценил тех людей, которые могли понятно изложить даже очень сложные вещи. Перед тем как выслушать министра, он брал в руки его отчет, просматривал несколько первых строк, чтобы понять, о чем идет речь, а затем внимательно читал последние абзацы, в которых министр излагал свои выводы и предложения. Если они были ему не совсем ясны, то царь читал весь отчет. Государь очень быстро схватывал общую идею документа, но его раздражало, если в нем было слишком много аргументов в защиту точки зрения министра. Генерал Сухомлинов, военный министр, обладал особым даром удерживать интерес царя до самой последней минуты аудиенции, даже если она продолжалась два часа.

Закончив обсуждение отчета, царь подходил к окну и произносил фразу, не относящуюся к делу, – это означало, что аудиенция окончена.

Отчеты чаще всего предоставлялись царю вечером, с четырех до половины седьмого.

Государь никогда не пропускал церковной службы, как бы ни сложились обстоятельства. Служба начиналась сразу же после его прихода и продолжалась около часа.

Царь встречался с семьей только за едой, во время чая и в те вечера, когда срочные дела не призывали его в рабочий кабинет.

Незадолго до окончания завтрака императрица делала знак детям, и они бежали в сад. За ними шел барон Мейендорф, командир царской охраны. Для него это было особой милостью, и он знал, как ею воспользоваться, – из сада сразу слышались смех и крики радости. Мейендорф прекрасно умел забавлять царских детей.

Будучи распорядителем дворцовых балов, барон был любим двумя императрицами за свой веселый нрав и обаяние. Становясь старше, он не потерял своей веселости и завоевал любовь царских детей.

Он был очень смешным, этот бедный барон Мейендорф, которого все любили, но никто не воспринимал всерьез. А в присутствии своей жены он совсем стушевывался. Тетя Вера, как все звали ее, была очень тщеславной и властной особой не без странностей.

Она была президентом Общества защиты животных; энергия, с которой выполняла свои обязанности, служила источником многих неприятностей для правителей Крыма.

Однажды она потребовала, чтобы власти запретили крестьянам носить кур на рынок вниз головой, поскольку бедные куры могут задохнуться. Губернатору Крыма пришлось издать специальный указ на этот счет. Через несколько дней она явилась к нему с жалобой.

– Вы хотите сказать, – произнес губернатор, – что мой указ не выполняется?

– Нет, выполняется, но до тех пор, пока эти подлецы крестьяне не пройдут мимо моей виллы. Я проследила за ними и выяснила, что, как только они заворачивают за угол, бедных кур снова опускают вниз головой.

Но особенно тетя Вера прославилась после истории с красным пуделем. Однажды, выходя из ворот своей виллы, она увидела собаку, выкрашенную в ярко-красный цвет!

Баронесса кинулась ее ловить; сбежалась огромная свора собак самых разнообразных мастей и бросилась вдогонку за пуделем. Тетя Вера бежала за ними, крича:

– Ловите его! Ловите красного пуделя!

Наконец, жандарму удалось поймать несчастное животное в конце набережной. Баронесса велела ему немедленно отнести собаку губернатору. Пылая от гнева, она не отставала от него ни на шаг. Губернатору пришлось ее принять, бросив все свои дела.

– Что у нас за власти? Позор! Над бедным животным издевались. Я надеюсь, вы сурово накажете тех, кто истязал собаку.

– Но простите, баронесса, в чем же состоит истязание? Дамы красят волосы, и все только восхищаются ими.

– А о самолюбии собаки вы подумали?

– О боже, да все псы сбежались, чтобы посмотреть на нее!

– Да, за ней бежала целая свора дворняг. Бедняжка, она так страдала!

– Почему вы так считаете? А может быть, ей, наоборот, льстило, что удалось привлечь внимание всех городских кобелей?

Но тетя Вера настояла на расследовании. Выяснилось, что собаку покрасил один из офицеров ее мужа. Эту историю рассказали царю, и он велел губернатору сообщить баронессе, что виновных найти не удалось…

В конце завтрака царь говорил всем присутствующим со своей обычной простотой:

– Я собираюсь в таком-то часу ехать на прогулку. Кто хочет сопровождать меня, извольте приготовить своих лошадей.

Приводились маленькие лошадки, привыкшие взбираться по крутым склонам. Любителей такого рода прогулок было немного. В конце концов я остался единственным человеком, который сопровождал царя, за исключением, конечно, дежурного адъютанта, у которого выбора не было.

Однажды, недалеко от Массандры, во время сильного дождя царь, как обычно, ехал крупной рысью, не обращая внимания на непогоду. Конь его поскользнулся на мокрой глине, и государь упал и ушиб бок. Он сумел забраться в седло и вернуться в Ливадию, но здесь силы оставили его, и он с трудом поднялся на несколько ступенек и упал.

Императрица была так напугана, что умоляла его больше никогда не ездить верхом. Вскоре после этого появились автомобили, стало интереснее доехать до какого-нибудь малознакомого места на машине, а потом взбираться по крутому склону вверх. Вскоре Дрентельн, генерал-адъютант, стал единственным человеком, который не отставал от царя во время таких походов, которые он обожал. Государь был очень энергичным человеком, вне своего рабочего кабинета он почти никогда не сидел долго на одном месте, и я никогда не видел, чтобы он на что-нибудь опирался. Выносливость его была поразительной.

Прогулки царя были вечной головной болью для тех, кто отвечал за его безопасность. Вдоль дороги, по которой собирался проехать государь, особенно в отдаленных деревнях, размещались сотрудники полиции. Но царь очень сердился, когда замечал их – этих «любителей природы» или «собирателей растений», как он их называл, поскольку они делали вид, что интересуются чем угодно, но только не августейшей особой государя. Ничто не доставляло ему большей радости, как улизнуть от них.

Больно бывало видеть отчаяние начальника дворцовой полиции. Чтобы хоть немного помочь ему, я сообщал обо всех переменах маршрута, которые царь предпринимал во время прогулки. Для этого я посылал одного из ординарцев, сопровождавших нас, позвонить ему в кабинет.

Это позволяло переместить «собирателей растений» в другое место. Они бросали свой прежний пункт наблюдения и бежали, прячась за кустами, поскорее занять новый.

Однажды после такой перестановки царь заметил, как из сакли (татарского жилища) в маленькой деревушке, куда мы только что приехали, выглянула голова начальника полиции. Царь послал за ним и начал допрашивать:

– Я решил изменить маршрут уже после отъезда из дворца, как же вы сумели об этом узнать и оказаться у меня на пути?

Бедный начальник, чтобы не выдать меня, забормотал что-то о предчувствиях и интуиции. Ничего другого ему не оставалось.

После этого был издан еще один указ, впрочем столь же бесполезный, что и предыдущие, чтобы «любители природы» не маячили у дорог, по которым будет проезжать его величество.

После чая царь часто играл в теннис. Он был хорошим игроком, а его противники, офицеры свиты или фрейлины, были гораздо слабее его. Узнав, что у Юсуповых гостит племянник, граф Николай Сумароков-Эльстон, чемпион России по теннису, его величество пригласил его в Ливадию.

Мне рассказывали, что Сумароков, прекрасно игравший левой рукой, выиграл у царя все сеты. После чая царь решил отыграться. После нескольких ударов Сумароков послал мяч, который попал царю в лодыжку. Государь упал и вынужден был три или четыре дня пролежать в постели. Несчастный чемпион был в отчаянии, хотя никто и не думал его винить. Юсуповы его сильно бранили.

Как только император встал с постели, он снова пригласил к себе Сумарокова. Чемпион еще несколько раз сыграл с царем, но тот был еще совсем не в форме.

Совсем немного людей, не входивших в ближайшее окружение их величеств, пили с ними чай. Даже великие княгини могли приходить к императрице только по ее личному приглашению. Ни царь, ни государыня не имели желания расширять круг своего общения.

За все время моей службы при дворе ни один человек не удостоился чести получить приглашение посетить их величеств после обеда. Со своей стороны, царь и царица тоже никогда ни к кому не ходили, за исключением вдовствующей императрицы и великой княгини Ксении. (Было еще одно исключение – черногорские княгини – см. раздел «Спириты».)

Вечера проходили очень спокойно. Сначала императрица оставалась в гостиной, пока царь играл в домино или безик; она могла спеть пару песен. Но по мере того как здоровье ее ухудшалось, она все реже и реже спускалась даже к обеду. Она обедала одна или в обществе царя, «одни вместе», как писалось в знаменитом камер-фурьерском журнале.

Свита играла в бридж. Но игра продолжалась недолго, поскольку императрица вскоре уходила к себе. У меня всегда было очень много дел, и я потихоньку исчезал из гостиной, попросив кого-нибудь предупредить меня, когда наступит время целования руки императрицы.

Получив это известие, я осторожно проникал в комнату, поздравляя себя с тем, что никто не заметил моей хитрости. Но однажды, когда я последним целовал руку ее величества, она сказала мне:

– Вы всегда очень удачно появляетесь к самому моменту прощания.

– Мадам, у меня очень много срочной работы.

– Как и всегда, – ответила она.

– Мадам, я не мог уйти, не поцеловав вам руку.

– Я вас понимаю, – мягко ответила она.

Путешествия по железной дороге были сопряжены с огромными трудностями. Не успел я занять пост начальника дворцовой канцелярии, как нужно было заняться подготовкой к отъезду в Крым, с остановкой в Беловеже для охоты на зубров.

Сколько инструкций надо было написать! Дворцовой полиции, чтобы организовала охрану пути. Железнодорожному батальону, чтобы организовал охрану мостов и тоннелей. Военному министру – расставить часовых на линии. Министру внутренних дел – составить список лиц которые будут представлены его величеству. Гофмаршалу – подготовить места для размещения и оборудовать их всем необходимым. Инспекции императорских поездов – согласовать маршрут и график следования поезда. Личному кабинету царя – подготовить подарки. Нельзя было предугадать, кому, когда и в какой форме царь захочет сделать подарок. Поэтому я всегда брал с собой тридцать два чемодана, наполненные портретами, чашками, кубками, портсигарами и часами из драгоценных металлов любого рода и любой стоимости.

Подготовку особенно осложняла та секретность, которая окружала все перемещения царя. Государь и государыня терпеть не могли отвечать на вопросы типа: «Куда мы едем?», «Когда отъезд?», «С кем мы встретимся?».

Иногда я узнавал о том, куда мы едем, только в полдень того дня, на который был назначен отъезд, намеченный на три часа дня. Мне пришлось подружиться со всеми слугами – посыльными, лакеями, курьерами, горничными. Они ловили обрывки разговоров в коридорах или подслушивали у дверей, а потом звонили мне, чтобы сообщить, что царь или императрица говорили о предстоящем путешествии. Нечего и говорить, что их услуги имели обратную сторону – самый последний из лакеев легко мог выдать меня или поставить в очень неловкое положение.

Царь обычно ездил в двух поездах. Внешне они были совершенно неотличимы друг от друга – восемь вагонов, выкрашенных голубой краской, с гербами и вензелями их величеств. Государи ехали в одном поезде, а второй служил, как мы научились говорить во время войны, в качестве камуфляжа. Он шел пустым либо впереди, либо позади императорского поезда. Даже начальники пассажирского отдела не знали, в каком из них едет царская семья.

В первом вагоне размещалась охрана. Стоило только поезду остановиться, как часовые бежали занять свои места у дверей царского вагона. Во втором была кухня с купе для главного официанта и поваров. Третий, обшитый панелями из красного дерева, служил вагоном-рестораном; одна треть его была оборудована под столовую с тяжелыми шторами на окнах и мебелью, обитой бархатным штофом. Здесь же стояло и пианино. В столовой помещалось шестнадцать человек.

В четвертом вагоне, с коридором, смещенным к окну, ехали их величества. Первое купе, немного больше остальных, представляло собой царский кабинет; в нем стояли письменный стол, пара кресел и маленький книжный шкаф. За ним шла ванная, а потом спальня их величеств, размером в три обычных купе. Описать эту комнату я не могу, так как ни разу в ней не был. И наконец, шла гостиная императрицы, тоже размером в три купе; она была отделана в серых и лиловых тонах. Если императрица оставалась дома, эту комнату запирали.

Пятый вагон предназначался для детей. Он был обит ярким кретоном, а мебель выкрашена в белый цвет. В этом вагоне ехали и фрейлины.

Шестой был зарезервирован для царской свиты. Он был разделен на девять купе; центральное, занимаемое министром двора, было двойным. Наши купе были значительно больше, чем в вагонах Международной компании спальных вагонов. Кроме того, они были очень удобными. На двери имелось место для визитной карточки владельца. Одно купе всегда оставалось свободным для людей, представляемых их величествам по пути.

И наконец, в седьмом вагоне помещался багаж, а в восьмом – инспектор императорских поездов, комендант поезда, прислуга свиты, врач и аптека. Канцелярия двора и военный секретариат размещался в багажном вагоне.

Первый день моего путешествия на поезде навсегда остался у меня в памяти. За день до отъезда пришли слуги, чтобы забрать нашу одежду и все вещи, которые потребуются в пути, и разместить их в отведенных нам купе. Все, в чем мы в дороге не нуждались, было сложено в багажном вагоне, который был открыт днем и ночью.

Мы собрались на императорской станции за полчаса до приезда их величеств. Они появились вместе с детьми за несколько минут до того момента, когда поезд должен был отойти. Как только царская семья вошла в вагон, поезд тронулся.

В пять часов придворный скороход прошел по коридорам, извещая нас, что их величества пригашают всех на чай. Мы собрались в гостиной. Императрица подошла ко мне и сказала несколько слов, просто для того, чтобы приободрить новичка. Затем мы перешли в вагон-ресторан, где расселись за столом по старшинству. Царь и царица сидели в середине стола, лицом друг к другу. Я в ту пору был еще только полковником, и мне пришлось довольствоваться местом в самом конце стола. Две самые старшие фрейлины заняли места справа и слева от государя. Рядом с императрицей сидели граф Фредерикс и генерал-адъютант Гессе. Когда императрица отсутствовала, ее место занимал министр двора. Люди, сидевшие рядом с их величествами, тут же завели между собой непринужденный разговор. Остальные беседовали приглушенными голосами.

Я вскоре обнаружил, что присутствие императрицы создает напряженную атмосферу. Когда ее не было, мы чувствовали себя гораздо свободнее и болтали о чем угодно.

Самым колоритным из всех присутствующих был, конечно, придворный хирург доктор Гирш. В ту пору, когда я стал начальником канцелярии, ему было уже не менее восьмидесяти лет; он начал свою службу при дворе еще во время царствования Александра II и сохранял свой пост при всех последующих монархах. Его медицинские познания, несомненно, уже несколько устарели, и свита относилась к нему без особого почтения, но императрица высоко его ценила, и Гирш казался членом императорской семьи. Его совета спрашивали даже тогда, когда дело касалось образования детей. Ему прощались все его эксцентричные выходки.

Например, он никогда не расставался с сигарой; докурив одну, он тут же принимался за другую. Императрица же не терпела запаха сигар. Между ней и доктором по этому поводу происходили постоянные стычки, но победителем из них всегда выходил доктор. Однажды я слышал, как императрица сказала Гиршу:

– Отодвиньтесь от меня, я задыхаюсь.

– Но, мадам, я сегодня выкурил совсем немного сигар.

– Хотелось бы мне знать, что означает это «немного». Из-под двери вашего купе шел такой дым, как будто горел целый табачный магазин.

Иногда Гирша спрашивали:

– Разве никотин не яд?

На что он отвечал:

– Конечно, яд, но только действует он очень медленно. Я принимаю его вот уже пятьдесят лет, и он до сих пор еще не убил меня.

Слуги принесли чай. На столе стояли пирожные и фрукты. Алкоголя не было, его подавали только тогда, когда за столом присутствовал Нилов, флаг-капитан его величества, который не мог обходиться без рома или бренди и просил слуг принести их.

Чай продолжался около часа. Царь часто приносил с собой последние телеграммы, если не успевал просмотреть их до чая. Прочитав их, он передавал телеграммы своим соседям, минуя фрейлин, которые демонстрировали полнейшее безразличие к этим листкам бумаги.

После чая мы вернулись в свой вагон, где беседовали друг с другом в коридорах или читали книги.

Обед подавался в восемь и продолжался час. После обеда царь вставал, и мы ему низко кланялись.

Государь редко выходил к вечернему чаю, а императрица никогда. Мы были предоставлены самим себе; для вечернего чая, как и для завтрака, не было четко установленного времени. Кто хотел, пил чай у себя в купе.

В первое свое утро в поезде я подошел к своему месту за столом ровно в восемь. Почти тут же появился царь. Он велел мне сесть рядом с ним и спросил:

– Вы всегда так рано встаете?

– Государь, – ответил я, – если бы я встал позже, мне пришлось бы целый день работать в спешке.

– Я с вами согласен. Я тоже встаю рано. А вот ваш шеф – нет. Он заканчивает одеваться как раз к тому времени, когда подают второй завтрак.

Я сказал, что в Петербурге всегда докладываю ему в половине одиннадцатого.

– Но я не сержусь на него, – продолжал царь. – Он – прекрасный человек. Вам будет очень приятно с ним работать. – И добавил после паузы: – Вы ведь служили с ним в одном полку? Говорят, что он любит продвигать конногвардейцев… Я его понимаю – гораздо приятнее работать с теми, кого хорошо знаешь и кому доверяешь.

Поезд останавливался на крупных станциях. Министр двора заранее рассказывал царю о людях, которые допускались на платформу. Государь выходил из вагона и начинал беседовать с членами местной администрации. Губернаторов приглашали в поезд, и они ехали с нами до границ своей губернии. Эта честь оказывалась и офицерам, которые докладывали царю в поездке; они ночевали в купе для приглашенных.

Во время путешествия царь работал в своем кабинете. Иногда он пил вечерний чай в вагоне-ресторане и проводил вечер со своей свитой; он играл в домино, и если проигрывал, то посылал слугу за деньгами. У царя никогда не было карманных денег. Он не знал их настоящей цены. Я вспоминаю случай, произошедший в Скерневице. Лошади понесли, и спасти царя удалось только благодаря тому, что один казак из охраны его величества не потерял присутствия духа и, прыгнув на среднюю лошадь, с риском для жизни схватил узду. Лошади остановились, протащив его по земле на довольно большое расстояние. Царь велел мне наградить казака.

– Дайте ему золотые часы или двадцать пять рублей – по выбору.

Я выдал смельчаку золотые часы и сообщил об этом царю, заметив, что двадцать пять рублей не соответствуют стоимости часов.

– Это большой пробел в моем образовании, – улыбаясь, сказал мне царь. – Я не знаю цены вещам. Я никогда ни за что не платил сам.