Текст книги "При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900–1916"

Совсем по-другому проходили приемы короля и королевы Англии в Ревеле. Как легко было всем в их обществе!

Прекрасным июньским утром, солнечным и свежим, в открытом море, за рейдом, появилась яхта «Виктория и Альберт».

Наша эскадра, с императорской яхтой во главе, пошла ей навстречу. После обычных церемоний король Эдуард, королева Александра и их дочь принцесса Виктория поднялись на борт «Полярной звезды», где их встретила вдовствующая императрица. Сразу же начался завтрак. Царь принимал короля Англии в форме шотландского гвардейца, в знаменитой шапке из медвежьего меха. Король возвел Николая II в звание адмирала английского флота, и он тут же появился в новой форме.

Посетив «Минотавр», один из крейсеров британского эскорта, царь спросил меня, нет ли у меня подходящего подарка для офицерской кают-компании. У меня с собой случайно оказался жбан из чеканного серебра в русском стиле. Его тут же послали на «Минотавр» в качестве первого подарка нового адмирала Британского флота. Этот жбан я возил с собой многие годы, не зная, кому его преподнести.

Во время этого визита все делалось спокойно и с большим достоинством. Этикет английского двора сильно отличался от нашего. Наши великие князья с раннего детства приучались часами стоять в так называемом «кругу», что было чрезвычайно утомительно. На борту же «Виктории и Альберта» все было совсем по-другому. После обеда король и его августейшие гости удобно расселись по креслам; подали сигары и ликеры. Возле каждого монарха стояло кресло, и офицеры, с которыми король хотел поговорить, приглашались сесть в него. После довольно долгой беседы король кивал, и его собеседник удалялся, уступая место другому.

Обе свиты находились в одной комнате, но никто не обязан был стоять – желающие могли садиться. Поскольку служебных докладов не было, все вопросы ранга и социального положения не имели никакого значения.

Я вспоминаю, как Джон Фишер (если это был он) ходил взад-вперед по комнате и, приближаясь ко мне, всякий раз задавал какой-нибудь вопрос. Я отвечал ему, каждый раз вставая. Наконец он сказал:

– Я не могу сидеть – пятнадцать лет провел на палубе корабля, но это не повод для того, чтобы вы следовали моим привычкам. Мы не на службе, так что не надо вскакивать.

Подали чай, и заиграл оркестр, к великому удовольствию наших дам, молодых и старых. Сэр Джон первым пошел танцевать с одной из великих княжон.

Вся императорская семья сохранила приятные воспоминания об этом визите, во время которого любая принужденность или нервозность устранялась благодаря такту и добросердечию наших гостей.

Визиты наших союзников тоже оставляли приятное впечатление. Никогда не забуду успешную встречу президента Фальера, сына которого, не без задней мысли, все называли дофином.

Только я, как историк пустяков, случавшихся в повседневной жизни, могу рассказать о незначительных случаях, запавших мне в память. Смешные истории бывают и с друзьями. Поверят ли мне читатели, если я скажу, что сильнее всего запечатлелся в моей памяти самый дурацкий случай.

Когда в Петербург приехали французские моряки, в их честь в огромном Народном доме, который, вероятно, специально соорудили для таких грандиозных празднеств, был дан большой концерт.

Мне по должности полагалось сообщить иностранным корреспондентам об этом событии. Один из журналистов слушал меня, наверное, не очень внимательно, поскольку в его газете появился огромный заголовок: «Прием в публичном доме Санкт-Петербурга», а французский публичный дом отнюдь не такое невинное учреждение, как в Англии. Этот предприимчивый господин не имел, конечно, ни малейшего понятия о том, какие насмешки мне пришлось выслушать из-за его описки, которая, полагаю, была все-таки случайной.

Во всех клубах Санкт-Петербурга только об этом и говорили! Графиня Фредерикс устроила мне суровый выговор за то, что я не подверг цензуре иностранные газеты.

Вот еще один случай, совсем не пустячный, который веселил нас многие недели.

По пути назад из Компьена экипаж императрицы (рядом с которой сидела ее гофмейстерина Нарышкина) окружила огромная толпа, проехать было почти невозможно. Крики «Да здравствует император!» и «Да здравствует императрица!» вздымались вокруг кортежа, словно волны штормового моря. Неожиданно какой-то маленького роста господин, оказавшийся прямо перед Нарышкиной и решивший, по-видимому, быть любезным со всеми, закричал, перекрывая шум толпы:

– Да здравствует дама налево!

Раздались аплодисменты, и с тех пор мадам Нарышкину стали звать не иначе как «дама налево».

Приезд иностранного двора часто ставит перед церемониймейстерами неразрешимые трудности. Привести пример?

В Витри, во время маневров французской армии, царь, как обычно, ездил на своем собственном коне (такого же обычая придерживался и Вильгельм II). Членам же свиты приходилось довольствоваться теми лошадьми, которых им давали хозяева. Когда я садился в седло, ко мне подошел офицер из свиты президента и предупредил:

– Ваше превосходительство, мы знаем, что вы прекрасный наездник, и потому приготовили для вас чистокровного коня.

Пока мы ехали шагом, все шло хорошо. Но когда вдалеке показались французские батальоны, царь послал коня в галоп. Тут-то и начались мои мучения. Я не мог сдержать коня – он несся с такой скоростью, как будто стремился выиграть скачки. Я понимал, что сейчас обгоню царя, а хуже этого ничего нельзя было придумать, и вынужден был отвернуть в сторону. Но не успел я описать один круг, как пришлось идти на второй, поскольку мой скакун относился к своим обязанностям с исключительной серьезностью. Должен признаться, что вся эта скачка превратилась для меня в сплошное выписывание кругов, которые с каждым разом становились все больше и больше. Спешившись, я спросил офицера из президентской свиты:

– Эта лошадь – из скаковых конюшен?

– Да, ваше превосходительство. Она только что получила несколько призов в Лоншане.

– Охотно верю. Я чуть было не обогнал царя на несколько корпусов.

Во время этого визита произошел случай с крещением внука маршала Монтебелло, французского посла в России. Незадолго до отъезда царя маркиз попросил его стать крестным отцом младенца. Государь не видел причины отказать послу в этой милости. Но случилось так, что, когда мы приехали, в Компьене разгорелась борьба между кабинетом Вальдек-Руссо и партией клерикалов. Наша церемониальная часть вела долгие переговоры, но французский министр ни за что не хотел допустить, чтобы царь появился в церкви, где должны были состояться крестины. Николай настаивал – царь всея Руси должен держать свое слово. Я полагаю, что вся эта история стоила маркизу Монтебелло его поста – вскоре после этого он был отозван из Петербурга.

Каждая сторона считала себя правой.

Во время нашего визита в Компьен происходили небольшие инциденты, причиной которых, я полагаю, было похвальное желание хозяев сделать так, чтобы нам всем надолго запомнилось пребывание в этом прекрасном старом замке.

Вот пример. В Компьен мы ехали в поезде Наполеона III. Вагоны были обставлены золоченой мебелью и украшены в стиле Второй империи. Это выглядело очень красиво, но какими же неудобными были эти вагоны! В них было ужасно тесно. В довершение ко всему французы забыли поменять рессоры, а рессоры времен Второй империи вовсе не были предназначены для скоростей XX века. Императрицу укачало, да и самые крепкие из нас покинули эти клетки совершенно разбитыми – все у нас болело.

Замок сам по себе очень удобен – для пикника. Когда я вошел в отведенную мне комнату, то обнаружил, что в ней нет воды, что бритвы и флаконы с одеколоном надо размещать на маленьких столиках, разбросанных по всей комнате, а «удобства» располагались за версту от спальни! Короче, в этом замке стиль империи был выдержан до конца!

Для торжественного обеда французские дамы, желавшие продемонстрировать свое внимание к русским государям, оделись, все как одна, в платья стиля ампир (которые были изображены на картинках, висевших в замке в качестве иллюстрации для эпох Наполеона I и Наполеона III) и напудрились какой-то лиловой пудрой. Выглядели они весьма странно, однако наши дамы вовсе не были смущены отсутствием платьев с высокой талией и пудры пурпурно-голубого оттенка.

Нельзя отрицать, что, когда сталкиваются два различных способа мышления, возникает непонимание.

Какой проблемой, к примеру, стал вопрос о награждении французов нашими орденами! Список, переданный мне во Франции, оказался в три раза длиннее того, который мы утвердили в Петербурге, согласовав его с послом и военным атташе. Когда я спрашивал, какую роль тот или иной человек из нового списка играл во время визита царя, мне неизменно отвечали:

– Он здесь не присутствовал, но это очень влиятельный человек.

После этого мы долго обсуждали, какой орден дать этому влиятельному гражданину. По непонятным причинам французы ни за что не хотели получать орден Святого Станислава. Они отказывались даже от звезды Святого Станислава.

– Нет-нет, только не Станислава, пусть лучше будет орден Святой Анны, хоть он и ниже по рангу.

Но нельзя же было награждать всех одним и тем же орденом!

Закончу повествование об этих небольших неприятностях – значение которых не следует преувеличивать – рассказом о происшествии, случившемся во время нашего отъезда из Компьена. Сразу хочу признать, что обе стороны со своей точки зрения были правы.

Все отправились на смотр, но я решил проверить, как идет подготовка к нашему отъезду, и остался в замке. И правильно сделал, ибо выяснилось, что все – и комендант, и слуги, и чиновники, и офицеры – ушли смотреть маневры, бросив царский багаж прямо на полу.

Мне пришлось идти разыскивать начальника городской жандармерии. Но он заявил, что царский багаж его совсем не касается.

– Но, – воскликнул я, – это же будет неслыханный скандал! Подумайте только, что произойдет, если царский поезд вернется в Компьен, чтобы забрать багаж!

Наконец начальник передал в мое распоряжение отделение солдат и офицера.

Но вскоре выяснилось, что представления французских рядовых о своем долге сильно отличались от наших.

– Простите, – сказали они, – но мы не царские носильщики.

И снова обе стороны были правы.

Я из кожи вон вылез, чтобы уговорить солдат, и к тому времени, когда царь направлялся к поезду, мы грузили уже последнее место багажа.

Наш визит в Вену и Мюрцстег живо сохранился в моей памяти благодаря разговору, который я имел с императором Францем-Иосифом.

Мы охотились высоко в Альпах, недалеко от Карлсграбена. Меня поместили в засаду на вершине огромной моренной гряды. Мне повезло подстрелить трех горных коз; в одну я попал в тот самый момент, когда она, распластавшись в воздухе, перепрыгивала с одной скалы на другую. Спустившись с морены, чтобы забрать добычу, я с удивлением обнаружил, что моя коза лежит прямо у ног императора Франца-Иосифа.

– Прекрасный выстрел, – сказал он мне с улыбкой.

Я стал извиняться, объясняя свой выстрел тем, что не знал, что эта коза предназначалась ему.

Но Франц-Иосиф успокоил меня, заявив, что в любом случае не мог убить в тот день больше трех коз. Иначе общее число этих животных, павших от его ружья, сравнялось бы с тремя тысячами, а это привело бы к таким торжествам со стороны местных охотников, которых следовало бы избежать в присутствии русского царя.

Император усадил меня на складной стул. Его помощники отправились за лошадью, и мы на несколько минут остались одни.

Несмотря на свой преклонный возраст, император сохранил великолепную память.

– Я помню вас, – неожиданно сказал он. – Ведь это вас представили мне во время визита Сандро Баттенберга в Вену, правда?

Я подтвердил, что это был я.

– Я думаю, – продолжал император, – что вы были одним из тех своих соотечественников, кто сохранил верность Сандро. Я слышал, что по возвращении в Россию вам пришлось давать объяснения своему начальству. Расскажите мне об этом. Я очень люблю Сандро.

Я вкратце рассказал императору, как было дело, упомянув, что от грозившей опалы меня спас царь Александр III – он вспомнил, что его отец, Александр II, велел мне «служить Сандро, как будто служишь мне».

Франц-Иосиф ответил:

– Пришло время, когда царь пожалел о том, что сделал с Сандро. Вынужденный отъезд Сандро из Болгарии шел вразрез с интересами России в этом княжестве. Плохо подбирались у вас генералы и дипломаты, отправляемые в Софию.

Он добавил, что, с его точки зрения, Сандро был очень способным человеком; может быть, ему лучше удавалось водить в атаку солдат, чем управлять таким молодым государством, каким была в ту пору Болгария.

Через много лет я снова оказался в Вене, сопровождая великого князя Андрея Владимировича в его поездке в Болгарию. После обеда в честь его высочества император подошел ко мне и сказал:

– Теперь, когда вы в Вене, не забудьте навестить вдову Сандро. Я ее очень люблю.

Я мог бы исписать много страниц, рассказывая о своих встречах с болгарами.

Как человек, сражавшийся за независимость Болгарии, я присутствовал на многих русско-болгарских празднествах, некоторые из них были очень торжественными. Может быть, в будущем я напишу специальную книгу, посвященную этим прекрасным страницам истории наших стран. Здесь же я дам лишь наброски, лишенные какой-либо политической окраски, и буду очень краток.

Как бывший адъютант князя Александра Баттенбергского, я полагал, что буду неприятен его преемнику, князю Фердинанду. Именно по этой причине я отклонил честь сопровождать его во время первого визита князя в Санкт-Петербург. Последующие события, однако, показали, что я ошибался, – князь относился ко мне очень тепло и после шипкинских торжеств пригласил в Софию в качестве личного гостя.

Во время этого визита он показал мне зоологический сад, созданный им в Софии, которым он очень гордился. Он сообщил мне, что здесь находится самая полная коллекция змей, обитающих в Болгарии.

– Хотите посмотреть на них?

Я всегда испытывал инстинктивное отвращение ко всякого рода пресмыкающимся, но вежливость заставила меня согласиться.

Он подвел меня к стеклянным ящикам, наполненным этими отвратительными созданиями. Неожиданно, к моему ужасу, я увидел, как он надел на руки какие-то зеленые перчатки и стал вытаскивать одну змею за другой; они обвивались вокруг его рук. Наконец он поднес одно из этих ужасных существ ко мне и сказал, что я могу ее погладить. Собрав все свое мужество, я прикоснулся к змее. Следует ли говорить, что, когда мы покинули это ужасное место, я испытал огромное облегчение. Мы отправились осматривать теплицы, в которых князь останавливался у самых интересных растений и называл их по-латыни. Все ученые немножко маньяки, даже если они правят государством.

Осмотр зоосада и дворца продолжался так долго, что, по приказу князя, пришлось даже отложить отправление Восточного экспресса, которым я должен был уехать, больше чем на час.

От визитов персидского шаха в моей памяти осталось лишь несколько смешных случаев. Думаю, о них стоит рассказать.

Первый произошел во время дворцового приема. Перед восточным государем прошла длинная процессия. После того как одна из дам поклонилась шаху, он громко спросил по-французски:

– Зачем старые? безобразные? полуголые?

Очевидно, этикет при его дворе сильно отличался от этикета других стран.

Во время маневров в Курске перед павильоном, где находился шах, в парадном строю прошло огромное число русских солдат. Ему сообщили, что в параде приняло участие более ста тысяч человек. В известный момент шах подозвал к себе одного из своих адъютантов и что-то прошептал ему на ухо. Мой товарищ Бельгард, служивший в свое время инструктором персидской кавалерии, заметил, что это офицер с озабоченным лицом остановился у входа в павильон. Бельгард подошел к нему. Оказалось, что шах велел адъютанту лично убедиться, что не одни и те же батальоны проходят мимо него, поворачивая где-то сзади. Бедный персидский офицер не знал, как выполнить столь деликатное поручение.

Бельгард отвел его туда, где солдатам из батальонов разрешали разойтись. Только так удалось доказать, что наши генералы не обманывают шаха.

Повседневная жизнь

Переходим теперь к повседневной жизни их величеств. Сначала я расскажу о том, как они питались.

Всем, что касалось стола и церемониала обедов и завтраков, заведовал гофмаршал граф Бенкендорф. Ему помогали полковник князь Путятин и фон Боде, два «полковника от котлет», как их называли.

Граф Бенкендорф считал себя полновластным владыкой в сфере своей деятельности, он очень ревниво относился к своим обязанностям и никому не позволял вмешиваться в свои дела. Ему, конечно, приходилось вести дело так, чтобы укладываться в отведенные средства, но тратил их он исключительно по своему усмотрению.

Ему была дарована высшая честь лично отчитываться перед государем в устной и письменной форме; это, говоря по-простому, означало, что он получал приказы от самого царя. Бенкендорф обращался к министру двора только в самых крайних случаях.

Стол русского царя разделялся на три категории, или класса: стол их величеств и ближайшей свиты, известный под названием государев стол, стол гофмаршала для остальных членов свиты и сановников, приглашаемых ко двору, стол прислуги, разделенный на два разряда, в зависимости от ранга.

Первый стол предназначался для людей, специально приглашенных их величествами к завтраку или обеду. Если же гость, представленный царской чете, не получал их личного приглашения, то он обедал за столом гофмаршала.

Первый завтрак подавался в личные покои. Он состоял из чая, кофе или шоколада – по выбору, приносились также масло и хлеб – домашней выпечки, булочки или сладкий хлеб. Можно было заказать ветчину, яйца и бекон.

Потом подавались калачи. Это была давняя традиция, и императрица соблюдала ее особенно строго, потому что очень любила калачи. Трудно объяснить иностранцу, что это такое. Грубо говоря, это маленькая белая булочка из теста, практически не содержавшего дрожжей, похожая на овальную дамскую сумочку с ушками, загнутыми вверх. В верхней части ее располагалась полукруглая каемка; сто лет назад калачи вешались за эту каемку на палку и так переносились. Первоначально калачи выпекались в Москве, и булочники создали легенду, что будто бы для них подходит только вода из Москвы-реки. Была создана специальная служба доставки этой воды. Цистерны с ней посылались ко двору, где бы он ни находился. Калачи подавались с особыми церемониями. Поскольку есть их полагалось горячими, то их приносили завернутыми в горячую салфетку.

Таков был первый завтрак. Интересно было бы узнать, сколько он стоил бюджету двора. Впрочем, это был очень деликатный вопрос, который полагалось задавать с осторожностью. Ограничусь одним случаем, чтобы продемонстрировать то, что было выше моего понимания.

Царь Александр III назначил гофмаршалом одного из своих адъютантов.

– На еду тратится слишком много денег, – сказал он ему, – Попытайтесь упорядочить закупки продуктов.

Молодой гофмаршал, исполненный служебного рвения, взялся за работу. От первого же открытия он чуть было не подскочил. Каждый день для личного стола его величества покупалось пять фунтов груерского сыра. Он решил узнать, сколько же сыра съедает царь за завтраком. Несколько дней он осторожно наблюдал за государем и выяснил – два или три маленьких кусочка. Гофмаршал послал за буфетчиком.

– Больше не покупайте пять фунтов груерского сыра.

– Как прикажете, ваше превосходительство.

Через несколько дней царь спросил его:

– Это ты отдал приказ подавать мне три крошечных кусочка сыра? И почему они такие жирные, закручиваются по краям и совершенно несъедобны?

Гофмаршал велел приказчику в течение нескольких дней подавать на стол большой кусок груерского сыра.

– Как прикажете, ваше превосходительство.

На третий день сыр имел такой вид, что царь с негодованием отослал его назад.

В конце концов гофмаршал сдался и подал в отставку.

Я хочу рассказать о случае, происшедшем в Гофбурге, в Вене, во время одного из наших визитов к Францу-Иосифу. Случай был не особо важный, но показательный.

Во время обеда я заметил, что некоторые конфеты были искусно завернуты в бумажки с фотографиями членов императорской семьи. Мне захотелось взять с собой несколько конфет, чтобы показать их нашему гофмаршалу, но я не успел договориться об этом. Каково же было мое изумление, когда после обеда мне передали коробку этих конфет.

Я предложил графу Бенкендорфу сделать то же самое у себя, но он ответил, что это совершенно невозможно.

По традициям нашего двора все конфеты, не съеденные гостями и оставшиеся на столе, отдавались слугам.

– Эту традицию будет очень трудно отменить. Очень многие будут недовольны, а гости все равно не получат того, что для них приготовят.

Таково было признание одного из самых строгих гофмаршалов, которому царь всецело доверял.

Завтрак подавали в полдень. В Ливадии и в охотничьих домах вся свита завтракала за одним столом с государем. Все должны были являться в столовую за пять минут до начала завтрака. Император входил, приветствовал собравшихся и направлялся к столу с закусками, где каждый накладывал себе то, что хотел. На закуску подавали красную икру, копченую рыбу, селедку и маленькие сэндвичи. В закуску включались два или три горячих блюда: сосиски в томатном соусе, горячая ветчина, драгомировская каша и т. д. Император выпивал две рюмки водки и брал себе маленькие порции закусок. Императрица считала вредным начинать завтрак с закусок и не подходила к ним. Все это продолжалось пятнадцать минут; тем временем фрейлины по очереди подходили к государыне, которая обменивалась с каждой из них несколькими словами.

После закуски мы усаживались на отведенные нам места. Искать их в присутствии царя и царицы не полагалось, поэтому каждый заранее находил свое место.

Во время обычных завтраков государыня сидела справа от царя, напротив них министр двора. Если к обеду были приглашены гости, то их усаживали рядом с государями или Фредериксом, члены же свиты располагались в соответствии со своим чином и старшинством. Было только одно исключение – место справа от императрицы по очереди занимали все члены свиты без исключения, даже самые младшие.

Прежде чем покончить с вопросом о закусках, расскажу о красочной церемонии «презента». В русском языке есть несколько слов для обозначения «презента»; церемония, которую я собираюсь описать, была традицией русского двора, возникшей в XVIII веке, и подарок, подносимый царю, получил французское название.

«Презент» был даром, который каждую весну преподносили своему государю уральские казаки. Это была великолепная рыба самого первого и самого важного улова в году. Вместе с ней царь получал несколько бочек свежей икры.

Изначально «презент» подносился как проявление верноподданнических чувств, но позже был закреплен специальным законом. В грамоте царя, даровавшей уральским казакам исключительное право рыбной ловли в реке Урал и его притоках, указывалось, что весь первый улов, называемый царским уловом, должен был поступать царю.

Царский улов был важным событием. Он начинался еще тогда, когда река была скована толстым слоем льда, и требовал большой сноровки. Во льду прорубались проруби, через которые протаскивались сети.

На царский лов приезжал сам губернатор, а с ним и все власти в полном составе. Духовенство служило молебен, после чего священники кропили проруби святой водой.

Икра и пойманная рыба солились на месте и в тот же день в специальных вагонах отправлялись в столицу. Одновременно в Петербург выезжала депутация бородачей казаков, выбранных казачьим кругом и высоко ценивших эту честь. Хочу подчеркнуть тот факт, что казаков для поездки к царю избирали. У казаков всегда было демократическое управление – каждый полк имел свой круг (нечто вроде Агоры в Афинах). Он выбирал самых заслуженных казаков, имевших Георгиевский крест, который можно было получить только на поле боя.

Царь принимал казаков в большой столовой Зимнего дворца. Казаки входили, неся лучшие образцы своей рыбы и икры «жемчужно-серого цвета с янтарным отливом». «Презент» клали около стола с закусками, и царь с царицей пробовали «цвет» уральского улова. Затем выпивалась рюмка водки за процветание уральских казаков, а члены делегации получали часы с царской монограммой.

После этого казаки отправлялись к министру двора, автору этих строк, великим князьям и высшим сановникам царя. Царский улов был обилен. Моя доля равнялась почти сорока фунтам превосходной икры и пяти или шести рыбинам длиною в метр.

С течением времени Урал стал менее обилен (или казаки уже не так сильно старались), но, как бы то ни было, к концу царствования презент уменьшился почти наполовину.

И все-таки икры хватало даже на подарок некоторым иностранным дворам.

За завтраком подавали две перемены – одну из яиц и рыбы и другую – из белого или красного мяса. Тот, кто имел хороший аппетит, мог попробовать четыре различных блюда. Вторая перемена включала в себя овощи, которые, чтобы не загромождать стол, клались на маленькие полукруглые тарелки. Завтрак заканчивался компотом из фруктов и сыром.

Слуга, приносивший кушанье, накладывал его на тарелку гостя, так что мужчинам не надо было ухаживать за дамами. Император сам накладывал себе еду. В конце концов все стали следовать его примеру, и старый обычай забылся.

Когда не было гостей, кофе пили за обеденным столом. Царь зажигал сигарету, говоря, что императрица разрешает. Если за завтраком присутствовали гости, то все после десерта вставали из-за стола; их величества отвечали на поклоны гостей и выходили в другую комнату или в сад. Кофе пили стоя, и государь беседовал с гостями. Как только закуривал царь, это означало, что можно курить всем.

Пятичасовой чай подавался в комнаты. Иногда мы пили чай в комнате какой-нибудь из фрейлин, той, что поближе. К их величествам на чай приходили только по их личному приглашению.

Обедали в восемь часов. Их величества приветствовали тех, кого не видели в течение дня. Я всегда удивлялся, как им удавалось ни разу не ошибиться. В Ливадии к обеду закусок не подавали, зато во время охоты их приносили дважды.

Обед начинался с супа с валованами, пирожками или небольшими гренками с сыром. Балованы подавались к супу, а не после него, как за границей. Потом шла рыба, мясо (птица или дичь), овощи и десерт, за которым приносили фрукты. Кофе пили в столовой. На торжественных обедах количество блюд, конечно, увеличивалось, как и везде на континенте и в Америке.

Вина были: мадера и белое и красное за завтраком, а также пиво для тех, кто его заказывал. За обедом, в соответствии с обычаем, подавались вина разных сортов, а с кофе – ликеры.

Каждый прием пищи должен был продолжаться пятьдесят минут, не больше и не меньше. Гофмаршал строго следил за соблюдением этой традиции. Почему? Не могу сказать. Но я хорошо знаю, что упрямство графа Бенкендорфа обходилось нам очень дорого, да и гости царя не могли оценить искусство поваров царской кухни.

Эта традиция восходит ко времени правления Александра II. Царь любил время от времени менять место столовой и иногда обедал в комнате, расположенной очень далеко от кухни. В то же время он требовал, чтобы блюда подавались одно за другим, без перерыва; закончив есть рыбу, он ждал, чтобы ему тут же подали мясо. Гофмаршалу пришлось ради быстроты подачи пожертвовать вкусом блюд. Были изобретены огромные грелки, в которые заливалась горячая вода; кушанье приносилось за двадцать минут до подачи его на стол в серебряном блюде. Оно накрывалось серебряной крышкой и ставилось на грелку в ожидании момента, когда его потребуют на стол. Благодаря этому изобретению граф Бенкендорф смог обеспечить пятидесятиминутную продолжительность завтраков и обедов. Но истинные гурманы, конечно, согласятся со мной, что ни один соус в таких условиях не сохранит своего настоящего вкуса.

Фредерикс всю свою жизнь боролся против подобной порчи кушаний, но даже его власти не хватило, чтобы прекратить этот гастрономический скандал, как мы его называли. Он сделал героическую попытку покончить с ним в Ливадии, попросив инженеров соорудить специальные рельсы и лифт – по рельсам блюда доставлялись в буфетную, а лифт поднимал их в столовую; кушанье прибывало на стол во всем своем соку. Но министр не посоветовался с поварами, он даже ничего не сказал им о своей задумке, и после установки этого приспособления они преисполнились негодования, поскольку оно лишало работы новичков, относивших кушанья в столовую. Повара заявляли, что электрическое устройство движется недостаточно равномерно для соусов и куриных крокетов, только кошачья походка поварят может спасти их от сотрясения. Фредерикс настаивал, повара устроили нечто вроде забастовки – они пускали поезд с кушаньями так медленно, что все окончательно остывало и поступало на стол в совершенно несъедобном виде. Наконец, Фредерикс сдался, и поезд больше не использовали. В буфетной, торжествуя, достали грелки с водой, которые просуществовали до самой революции.

Что касается государыни, то она всегда соблюдала диету, предписываемую ей докторами, и пища для нее готовилась прямо в буфетной на масляных плитах, которые так хорошо умеют делать шведы.

Единственным местом, где мы питались по-настоящему хорошо, был императорский поезд. Кухня в нем располагалась рядом с вагоном-рестораном, в котором помещалось всего шестнадцать человек. Блюда приносились к столу сразу же с огня. Я заметил, что только в поезде царь регулярно посылал за шеф-поваром, чтобы поздравить его с особо удавшимся кушаньем.

Стол гофмаршала мало отличался от стола императора. На нем было, пожалуй, меньше свежих овощей и не так много фруктов. Блюда здесь подавались самому гофмаршалу, министру двора, когда он бывал в Петербурге, гофмейстерине и фрейлинам свиты. Генерал-адъютант и офицеры, командовавшие гвардейскими отделениями, которые несли службу во дворце, тоже питались за столом гофмаршала. Я уже говорил о том, что особы, представлявшиеся их величествам и не получившие приглашения к царскому столу, тоже завтракали здесь. Гофмаршал сам сидел во главе своего стола.

Стол слуг был, наверное, достаточно обильным, насколько я могу судить по своему слуге, которому приходилось постоянно прокалывать новую дырочку в ремне, который становился ему мал.

Когда царь стал главнокомандующим русской армией, он полностью порвал со всеми обычаями двора и велел подавать ему самые простые блюда. Однажды он сказал мне: