Текст книги "При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900–1916"

Ко времени роспуска Второй Думы стало ясно, что выборы новой Думы ничего не дадут – она не обеспечит сотрудничества депутатов и правительства, то есть того, для чего создавалась.

Среди руководства страной наметились две тенденции. Одну представлял мой зять, Д. Трепов. Он выступал исключительно за конституционный путь. Трепов заявлял, что, раз эксперимент начат, его надо довести до логического конца – формирования однородного (парламентского) правительства, которое должно ввести необходимые поправки в избирательный закон.

Сторонником другого пути был Столыпин, мужественный и очень популярный человек, у которого, однако, политический кругозор был недостаточно широк. Он утверждал, что выборы в Первую Думу застали наши органы управления врасплох. В западных странах, говорил он, чиновники уже давно освоили нелегкое искусство влияния на массы, у нас же в России губернаторам даже не была предоставлена возможность пустить в ход свой моральный авторитет, и избиратели попали под влияние пропаганды, развернутой левыми. Следовательно, надо принять новый избирательный закон, который даст губернаторам необходимые средства для контрпропаганды.

Столыпин считал, что провести этот закон через Думу будет невозможно. Он убедил царя распустить ее – это и был предлагаемый им переворот сверху. Шаг этот таил в себе огромную опасность – он мог сильно поколебать авторитет царя. Ведь не прошло и двух лет после принятия конституции, как один из ее главных принципов подвергся пересмотру.

Царь согласился с предложением Столыпина. Я не знаю, понимал ли он в полной мере, к чему это может привести. Переворот сверху обязательно влечет за собой переворот снизу.

Третья Дума полностью оправдала надежды Столыпина – она стала послушным инструментом в его руках.

Четвертая Дума почти полностью повторяла третью. История, однако, пожелала, чтобы она превратилась в инструмент революции: два члена ее правого крыла были посланы, чтобы добиться от царя согласия на отречение.

К тому времени первоначальная цель создания Думы – стать питомником для министров и источником информации для царя – была прочно забыта.

Поскольку законно избранные депутаты даже после изменения избирательного закона не смогли стать долгожданным звеном между царем и его верноподданными, то поиски такого звена продолжались.

Было испробовано еще одно средство общения царя с народом – делегации.

Во время празднования двухсотлетия Полтавской победы руководство, по просьбе государя, устроило ему встречу с делегацией крестьян.

Хохлов (это прозвище, которым великороссы несколько пренебрежительно называют украинцев)[10]10
  Слово «хохол» означает длинный чуб, за который с поля боя уносили головы погибших казаков, оставляя тело без погребения.


[Закрыть] выстроили на площади в несколько рядов. Царь прохаживался среди них, заводя разговоры с теми, кто стоял справа или слева. Беседа с крестьянами так захватила его, что этот прием продолжался более двух часов, гораздо дольше, чем было запланировано. Мне показалось, что делегаты были совершенно очарованы обращением с ними государя.

Что касается самого царя, то он еще долго оставался под впечатлением встречи с крестьянами и постоянно в разговорах ссылался на то, что рассказывали ему эти «замечательные, искренне преданные» ему хохлы.

После принятия манифеста 1905 года, даровавшего народу политические свободы, была предпринята попытка объединить в политическую партию тех, кто считал себя приверженцем самодержавного, националистического режима. Эта партия взяла себе имя Союз русского народа. Царь и царица, без сомнения, несколько раз принимали у себя ее делегатов.

Лидером этой партии стал доктор Дубровин, издававший газету «Русское знамя». Дубровин, уж не знаю, каким способом, сумел представиться его величеству не с помощью церемониймейстера, а по личной просьбе царского камердинера. Тем же путем он добился, чтобы царь принял и делегатов Черной сотни – так прозвали эту партию либералы – из провинции.

Министр двора узнавал о прибытии этих делегаций и посещении ими царя только из записей в камер-фурьерском журнале, в котором регистрировалось все, что государь делал за день.

Фредерикс не раз указывал его величеству, что неофициальные визиты такого сорта могут вызвать серьезные политические осложнения. Но царь всякий раз отвечал:

– Но я же должен знать, что думают особо преданные мне люди!

Черносотенные газеты доставляли мне немало хлопот. Эти реакционные издания осуждали либеральные реформы, проводившиеся графом Витте, премьер-министром России, и их нападки на него становились день ото дня все яростнее. Дубровин и его сотрудники чувствовали поддержку императора. В качестве начальника дворцовой цензуры мне приходилось принимать меры, чтобы в их статьях не упоминалось имя царя или членов его семьи, если эти статьи попадали ко мне на стол до их публикации. Дубровин несколько раз пытался обойти закон и не присылал своих газет для цензуры. В конце концов я вызвал его к себе и указал на эти упущения.

Через несколько дней «Русское знамя» снова опубликовало отчет о том, что царь принял делегацию черносотенцев из провинции. Некоторые из высказываний царя цитировались в совершенно недопустимом виде, и я их вырезал.

Дубровин не хотел признавать себя побежденным. Он явился ко мне и стал доказывать, что царю понравился его отчет. Я посоветовал ему смотреть на вещи более трезво и энергично защищал свое право подвергать цензуре все, что касается императорской семьи.

После этого Черная сотня нанесла мне ответный удар: мне дали понять, что Дубровин обладает реальной силой. Поздно ночью меня разбудил телефонный звонок. Я услышал в трубке незнакомый голос.

– Мы знаем, – произнес этот голос, – о всех ваших интригах против людей, которые по-настоящему преданы царю… Мне велели передать вам, что если вы не прекратите свои нападки на них, то мы найдем возможность сообщить императрице кое-какие порочащие вас вещи.

Я повесил трубку. Уже не в первый раз я слышал анонимные угрозы.

Но эта угроза была осуществлена. Императрица неожиданно стала вести себя очень холодно и избегала встреч со мной. Фрейлины сообщили мне, что ей передали порочащие мою семейную жизнь слухи, в которых не было ни слова правды.

Черносотенцы наносили удары и по официальным каналам. Однажды, после своего доклада царю, Фредерикс сообщил мне, что Дубровин жаловался ему на то, что я отношусь к нему слишком предвзято. Тогда я собрал все статьи Дубровина, не пропущенные мною в печать по цензурным соображениям, и Фредерикс отнес их царю. Позже он сказал мне, что царь одобрил мои действия.

Однажды мне представилась возможность поговорить об этом деле лично с царем. Я сказал ему, что либеральные газеты доставляют мне гораздо меньше хлопот, чем печатные органы людей «бесконечно преданных его величеству». Я показал императору статью, от начала до конца сфабрикованную газетчиками, в которой рассказывалось о цесаревиче и даже приводились его высказывания. Его величество сказал мне:

– Да, публикация той статьи нанесла бы большой вред династии. Вы правильно сделали, что запретили ее. Пришлите мне эту статью – я покажу ее императрице.

В своих мемуарах граф Витте утверждает, что реакционная пресса получала деньги от императрицы и что именно она определяла тон материалов, публикуемых в «Русском знамени» и сходных с ним газетах («Московские новости», «Набат» и др.). Не думаю, чтобы это было правдой, хотя история с газетой, задуманной князем Андронниковым, кажется мне весьма подозрительной.

Могу с уверенностью сказать одно – из денежных средств, находившихся в распоряжении министра двора, черносотенным изданиям не было выдано ни копейки. Средств, которые царь считал своими карманными деньгами (около 20 тысяч фунтов в год), едва хватало на оплату гардероба государя и небольших подарков, которые он вручал лично. Не думаю, чтобы этих сумм было достаточно, чтобы оказывать поддержку газетам. Что касается трат императрицы, то за них отвечал ее секретарь граф Ростовцев.

Во всех ведущих клубах циркулировали слухи, что черносотенная пресса находится под личным покровительством императрицы, и, чтобы опровергнуть их, Фредерикс поручил мне лично заняться этим делом. Я послал за Ростовцевым, и часовой беседы с ним мне хватило, чтобы установить абсолютную беспочвенность этих слухов.

Осталось только рассказать о людях, с которыми царь советовался лично, причем им не надо было испрашивать на то официального разрешения, а только лишь у своей совести.

Первое место среди них принадлежит князю Владимиру Мещерскому, издателю еженедельника «Гражданин». Князь был дружен с цесаревичем Николаем Александровичем (старшим сыном Александра II)[11]11
  Николай Александрович умер в Ницце от туберкулеза.


[Закрыть], и ему удалось получить разрешение посещать Александра III в любое время; газета же его получала регулярные субсидии из секретных фондов. Князь был человеком большого ума. Он знал, что его газету читают Александр III и Николай II, и в полной мере использовал те преимущества, которые ему это давало. В его статьях часто содержались сенсационные разоблачения, правительство побаивалось его едких статей, основанных на глубоком знании всего, что происходило в правительственных учреждениях.

Я не помню, чтобы царь когда-нибудь в чем-нибудь отказал князю. Мещерский писал прямо ему, и у меня сохранилось много посланий, написанных неразборчивым почерком князя, на которых стоят инициалы императора и слово «разрешаю» на полях.

Некоторые из этих писем касаются политических вопросов. Князь получал также две или три личные аудиенции в год. Однако я не могу сказать, как он влиял на царя, поскольку его величество никогда не рассказывал о беседах с ним Фредериксу. Знаю, что этот реакционный князь всегда высказывался против любых либеральных реформ.

Надо также отметить бывших министров Победоносцева и Ванновского, которые писали царю, когда хотели с ним встретиться. Государь сразу же посылал им приглашение. Еще одно имя – генерал-адъютант Рихтер – вот и весь список крайне узкого круга лиц, с которыми царь мог советоваться лично.

И наконец, были люди, с которыми царь встречался и беседовал время от времени. Я вспоминаю смешную историю, связанную с Александром III, которую рассказал мне мистер Хит, обучавший цесаревича английскому языку.

Однажды, отдыхая в Финляндии, Александр III отправился на рыбалку. На берегу реки он увидел одинокого рыбака-финна. Царь уселся чуть поодаль и закинул удочку. Прошел час в полном молчании. Наконец, царь спросил соседа:

– Чем вы занимаетесь?

Молчание. Потом тоном полным достоинства финн ответил:

– Я – капитан корабля.

– А! Прекрасная работа.

Снова наступило молчание, длившееся не меньше получаса. Потом капитан плюнул на наживку и спросил:

– А вы чем занимаетесь?

– Я – император России.

– А! Это тоже хорошая работа.

На этом разговор и закончился.

Николай всегда расспрашивал простых людей, с которыми ему приходилось встречаться. Случай с сибирским охотником, привезшим в Петербург живого соболя, верное тому подтверждение.

Распутин в глазах царя был типичным представителем крестьянской массы. Он заполнил собой пробел, о котором царь всегда помнил. Дорогу Распутину облегчили три фактора:

1. Стремление царя получать сведения о том, что говорят «люди, особенно преданные трону».

2. Болезненный мистицизм императрицы. Ее поразило средневековое обращение к ней Распутина. Он прекрасно владел искусством смешивать тарабарщину чудотворца с отрывками из церковной службы, произносимыми с крестьянскими интонациями.

3. Отчаяние царя и царицы при мысли о том, что врачи ничем не могут помочь их сыну, и их готовность довериться любому шарлатану. Распутин имел несомненный дар целителя, но я не представляю, как ему удавалось исцелять царевича.

Взлет Распутина был поистине стремительным. Попав однажды на прием к их величествам, он сумел полностью подчинить их своей власти. У него, должно быть, была совершенно исключительная интуиция, то есть инстинктивная способность чувствовать мысли и подсознательные реакции своего собеседника. Это и помогло ему сразу же понять, как надо вести себя с царем и царицей. В их присутствии он всегда играл роль, которую, впрочем, исполнять было нетрудно. Самое удивительное заключается в том, с какой точностью этот крестьянин нащупал единственно верный способ влияния на царскую чету.

Он, несомненно, был наделен большой долей здравого смысла, этого крестьянского ума, который посеял разрушение, вторгшись в душную атмосферу дворца. Демонстрация добрых намерений при тщательно скрываемой неискренности, беспардонная фамильярность в сочетании с подобострастием, присущим этому выскочке, этому мужику с темным прошлым, несколько ничего не значащих заученных фраз, которые он подсознательно позаимствовал у сектантов – «белых голубей» (которые подвергаются кастрации во время мистических обрядов) или «светочей» (секта, представители которой проходят обряд очищения огнем в церквах, приспособленных для подобного типа жертвоприношений), – таков был арсенал его средств. Знаменитая славянская душа способна достигать таких глубин мистических извращений, о которых остальной мир не имеет никакого представления. Сочетание этих элементов создало такого чудовищного лицемера, который демонстрировал безграничное восхищение царем-батюшкой и способен был обсуждать политические вопросы, ни разу не вызвав раздражения царя. Распутин дал Николаю именно ту поддержку, которую тот искал в Сарове, в Полтаве, в думских дискуссиях…

Эта часть моего повествования затрагивает самые болезненные темы, и я скажу лишь несколько слов о чувственной стороне распутинского поведения. Широко распространена теория о том, что все виды экстаза могут переходить один в другой – так и религиозный порыв может завершиться сексуальным оргазмом. Распутин об этих теориях ничего не знал, но очень хорошо умел их применять. В православной литургии есть, к примеру, момент перед святым причастием, когда священник произносит такие слова: «Будем же любить друг друга, чтобы исповедовать нашу веру вместе». Достаточно слегка исказить эту фразу, чтобы она обрела двусмысленное звучание. Грех? Распутин легко освобождался от чувства раскаяния за содеянные им грехи, заявляя, что истинные святые погружаются в грязь, чтобы их ореол засиял еще ярче. Он напивался, чтобы показать все уродство греха. Он проповедовал беспорочную жизнь, но не пустыми фразами увещевания, а демонстрацией, в качестве пищи для раздумий, презренного состояния, в котором гибнет грешник. Женщины, окружавшие Распутина, считали, что ему дозволено все, ибо его миссия заключалась в том, чтобы выставить на всеобщее обозрение уродство греха во всех его видах. Тем, кто возражал против теории демонстрации неприглядных сторон греха, он отвечал другим высказыванием, позаимствованным из монастырской практики, которое помогало ему оправдывать свою распущенность:

– Вы погрязли в гордыне, учитесь смирению.

Это могло означать все, что угодно.

Правда, среди женщин, окружавших Распутина, были и такие, которые не нуждались в разных теориях для оправдания своей распущенности. И к сожалению, были и такие несчастные, которые знали, что отблагодарить Распутина, распределявшего множество официальных должностей, можно только одним способом.

В 1912 году в Спале, садясь в лодку, цесаревич сильно потянул ногу, и у него в паху началось сильное внутреннее кровотечение[12]12
  Цесаревич страдал гемофилией, наследственным заболеванием, передаваемым по женской линии и поражающим только мальчиков. Кровь больного плохо свертывается, и малейший порез вызывает кровотечение, которое трудно остановить. Гемофилия была наследственным заболеванием в семье герцогов Гессенских.


[Закрыть]. Несчастный мальчик ужасно страдал. Императрица почти все ночи проводила у его постели. Это было тяжелое зрелище. Беспокойство матери и отца не поддается описанию.

К больному наследнику призвали докторов – Е.С. Боткина, придворного врача, профессора Федорова, придворного хирурга, и доктора Раухфусса, придворного педиатра, за которым послали в Петербург.

Императрица запретила публиковать бюллетени о болезни наследника, но министр двора настоял, чтобы бюллетени писались в его присутствии, а потом передавались в архив. Доктора, после осмотра пациента, собирались обычно в моей комнате и при мне обсуждали ситуацию. Ни одно из предписанных ими лекарств не смогло остановить кровотечение, и положение страдающего мальчика становилось угрожающим.

Однажды профессор Федоров уходил из моей комнаты последним и сказал:

– Я не согласен с мнением моих коллег. Необходимо срочно предпринять самые решительные меры, которые, однако, довольно рискованны. Как вы думаете, надо ли мне довести это до сведения императрицы? Или лучше приступить к более радикальным мерам без ее ведома?

Я ответил, что не могу ему ничего посоветовать по такому деликатному делу. После ухода профессора я рассказал об этом разговоре министру двора.

Говорят, что именно в эту минуту пришла телеграмма от старца[13]13
  Старец – это человек, пользующийся огромным уважением окружающих. Старцами называли монахов, которым приписывали сверхъестественные способности. Существует легенда, что царь Александр I не умер в Таганроге (вместо него похоронили его двойника), а ушел в Сибирь и жил там отшельником, проводя дни в раздумьях; в этой легенде его называли старцем. Большинство старцев были монахами, но это звание мог получить любой пожилой человек, вне зависимости от того, принял ли он постриг или нет. Некоторые зарубежные авторы называют Распутина монахом или попом, но он ни тем ни другим не был.


[Закрыть] Распутина, в которой чудотворец писал, что наследник поправится, вскоре ему станет лучше, и велел не позволять врачам «мучить его».

На следующий день в два часа дня ко мне явились доктора, и первыми их словами были:

– Кровотечение прекратилось.

Когда они ушли, я задержал Федорова и спросил:

– Вы что, применили те средства, о которых говорили мне?

Он вскинул руки в протестующем жесте и, уходя, произнес:

– Если бы я это сделал, то ни за что не признался бы в этом, вы же сами видите, что происходит. – И он поспешно вышел.

Впервые со времени болезни сына императрица вышла к обеду, она сияла оттого, что все закончилось благополучно. Цесаревич, сказала она, больше не мучается, через неделю они уедут в Петербург. Присутствовавшие здесь же врачи были в полной растерянности – с ними даже не посоветовались, можно ли наследнику ехать.

После обеда императрица послала за мной и велела отремонтировать дорогу до станции, чтобы на ней не осталось ни малейшей ямы или ухаба.

Через неделю царская семья уехала. Цесаревич мирно играл в своей постели, не чувствуя никакой боли.

– Старец уже не в первый раз спасает ему жизнь, – сказала мне императрица.

Опираясь на мистицизм Александры Федоровны, Распутин без труда добился, чтобы его слово стало законом. А слова этого хитрого мужика были пророческими. Жизнь Алексея Николаевича, судьба всего дома Романовых и будущее России целиком и полностью зависели от его молитв. Если он умрет, то Россия погибнет.

Так шептались слуги при дворе, когда рядом никого не было.

Я не знаю, на каком этапе или каким способом Распутин подчинил своему влиянию императрицу. Несколько раз я слышал, что Распутин дает дамам, пришедшим к нему с просьбой пристроить на какое-нибудь место их протеже, записочки. Все они были похожи друг на друга – вверху стоял маленький крестик, а внизу были нацарапаны одна-две строчки с рекомендацией Распутина. Эти записки открывали практически все двери в Петрограде.

Вскоре пришел и мой черед получить записочку.

Однажды мне сообщили, что ко мне настойчиво просится одна дама, хотя день был неприемный. Мне она не понравилась с первого же взгляда.

На даме было платье с очень глубоким декольте, какие обычно надевают на бал. Она протянула мне конверт – внутри его лежал листок с каракулями Распутина. Записка была написана с характерными для него грамматическими ошибками.

«Милай, сделай для нее. Она хорошая Григорий».

Дама объяснила, что хотела бы стать примадонной императорской оперы в Петербурге. Я как можно терпеливей и яснее попытался объяснить ей, что назначение на этот пост ни в коей мере не зависит от меня. Вскоре я понял, что она хочет испробовать на мне действие своих чар…

Похожую записку принес мне однажды один дьякон, который тоже мечтал о сцене. Он пытался объяснить мне, что старец Григорий дал ему на это необходимое благословение, и, по мнению дьякона, этого было достаточно, чтобы его приняли в театр.

Влияние Распутина непрерывно возрастало. Он женил и разводил людей, помогал усыновить детей, добиться назначений, концессий, чинов…

Случай с Родзянко, в котором, сам того не желая, оказался замешан и я, – типичный пример того, как сильно было влияние Распутина. Вот вкратце эта история.

Тамара, дочь одного из моих сослуживцев по полку, Новосильцева, вышла замуж за М. Родзянко и через несколько лет уехала с мужем в Италию.

Здесь он упек ее в сумасшедший дом. Ей удалось бежать, и, вернувшись в Петербург, она потребовала, чтобы ей отдали детей. Однако муж категорически отказался.

Однажды в Ливадии гофмейстерина попросила меня обратиться в компетентные органы, чтобы они организовали пересмотр дела Родзянко. От их решения зависела судьба детей.

Гофмейстерина объяснила мне, что Тамара Родзянко получила личную аудиенцию у императрицы и после долгого разговора с ней Александра Федоровна объявила, что необходимо исправить несправедливость, допущенную по отношению к г-же Родзянко.

Набросав черновик письма, я отправился к Тамаре, чтобы показать ей его. Она была в таком отчаянии, что мне с трудом удалось приободрить ее. Я спросил, как ей удалось добиться приема у императрицы. Ведь еще несколько месяцев назад ее величество относилась к ней весьма враждебно.

– У Головиной я встретила Распутина. Это моя старая подруга, которая взялась устроить мне аудиенцию. Завтра, – добавила она, просияв, – я пойду к нему, чтобы отблагодарить его.

На следующий день Тамара позвонила мне и, всхлипывая, стала умолять меня прийти к ней.

Когда я явился, она пребывала в отчаянии и была неутешна.

– Знаете, что случилось вчера? Как только я вошла в комнату, где был старец, все дамы подобострастно поклонились ему и поспешно удалились. Они не скрывали, что хотят оставить меня наедине с этим человеком. Тогда Распутин буквально набросился на меня… Я дала ему пощечину и убежала.

Два дня спустя я встретился с гофмейстериной.

– Какова судьба моего письма?

– Императрица велела не посылать его – эта Родзянко обманула ее и не заслуживает помощи.

С тех пор императрица совершенно изменилась ко мне. Она никогда не разговаривала со мной, кроме тех случаев, когда этого нельзя было избежать.

Со временем я узнал, в чем заключалась причина такого поведения императрицы. Был пущен слух, что я взял мадам Родзянко под свое покровительство; мне будто бы удалось убедить императрицу помочь Тамаре, но тут вмешался Распутин и вывел нас на чистую воду. Он предупредил императрицу, чтобы она не совершала несправедливости по отношению к мужу Тамары.

Я рассказал графу Фредериксу об этих интригах, на что он ответил:

– Ну и мерзавец!