Текст книги "Кризисы в истории цивилизации. Вчера, сегодня и всегда"

Глава 6
Песо, мучачо, эста пердидо

Да, я встречался с Гайдаром. И не раз. Но та наша встреча запомнилась мне особо, поскольку была посвящена судьбе Аргентины. Не то чтобы я любил Аргентину, просто интересно мне стало. Дело в том, что в начале XXI века случился в Аргентине неприятный кризис. Такой, каким у нас в России любят пугать население красно-коричневые патриоты.

В Аргентине случился дефолт. Безработица подскочила до 24 %. По городам и весям прокатилась волна зверств и беспорядков. Погромщики крушили магазины, витрины, банки, ломали и грабили банкоматы, убивали, поджигали…

Руководил экономикой страны в тот момент монетарист и либерал Доминго Кавальо. Которого по простоте душевной простонародье и назначило ответственным за катастрофу. Этого самого Кавальо в конце 1990-х годов приглашали в Россию и хотели слушать его советов. Потому что ранее, в начале 1990-х он буквально сотворил в Аргентине экономическое чудо. А теперь вы без труда найдете в старых газетах и в Интернете тонны помоев, вылитых на его голову. Вот некоторые цитаты:

«В Аргентине потерпела сокрушительный крах та самая экономическая концепция, тот самый вариант экономических реформ в виде шоковой терапии, который власти России навязывали стране с января 1992 года».

«Чили и Аргентина не раз и не два ставились нам в пример нашими либеральными реформаторами как страны, в которых дала эффект шоковая терапия. Дело дошло до того, что совсем недавно в Москву официально пригласили министра экономики Аргентины. Его принимали как победоносного “шоковика”. Общались с ним на высшем уровне. Ждали от него советов и рекомендаций… Дождались – событий в Аргентине! А могли бы “дождаться” и событий в России, если бы решились “довести до конца” шоковые реформы…»

«Последние события в Аргентине звучат похоронным маршем для адептов монетаристского курса… Уличные беспорядки, 28 погибших, чрезвычайное положение, отставка президента, провожаемого улюлюканьем толпы, отставка правительства и, как неизбежное следствие, – объявление дефолта… Слишком громко министр экономики Доминго Кавальо назывался автором “аргентинского экономического чуда”, а его план вывода страны из политического и экономического кризиса, включавший привязку песо к доллару в соотношении 1:1, был провозглашен МВФ образцовым».

«Сегодня Кавальо предан анафеме, ему запрещен выезд из страны. А россияне крестятся, вспоминая, как в 1998 году аргентинского ученого прочили в экономические советники российского президента, а его модель “currency board” пиарили на самом высоком уровне».

«В 2001 году реформы министра Кавальо и президента Менема привели страну к техническому дефолту. Основные причины: беспрецедентное открытие экономики, слишком резкая либерализация режима иностранных инвестиций, дерегулирование рынков».

«Либеральный эксперимент в Аргентине провалился!..»

И так далее. Целую книгу этой газетно-обывательской чушью можно исписать. После того как в Аргентине случился кризис, газеты быстро все поняли: вот он, ваш монетаризм поганый, до чего доводит, господа либералы! Слава богу, у нас теперь Гайдара нет в руководстве, вовремя раскусили вредителя, а то бы и с Россией такая оказия могла приключиться! А Кавальо-то каков! Ведь и нам хотел советы давать после кризиса 1998 года, хорошо вовремя отказались, дотумкали. Гайдар – это русский Кавальо. Кавальо – это аргентинский Гайдар. Тьфу на них…

И никто почему-то не дал слово самому Гайдару. Ну разве не интересно его мнение? А я вот ему слово дам. Но предупрежу сразу: Гайдар – товарищ сложный. Человек, знающий слово «отнюдь», и не может быть простым. Если устную речь других интервьюируемых нужно приближать к параметрам письменной, то с Гайдаром все наоборот – говорит, как пишет. И для удобства читательского восприятия это «письмо» приходится стилизовать под устную речь. Иначе читатель уснет и не проснется до самой конечной остановки.

Короче, я пришел к Гайдару за другой картиной мира, потому что шариковская картина мира, нарисованная погромщиками и им сочувствующими, меня не устраивала по эстетическим соображениям. И я получил иную картину – по полной программе…

– Понял вопрос, – улыбнулся Гайдар. – Есть, конечно, некие параллели в развитии ситуации в Аргентине и России за последние 10 лет. Но лишь некоторые…

В 1989–90 годах аргентинская экономика столкнулась с проблемой инфляции. Она и раньше была высокой, а тут совсем вышла из-под контроля. Инфляция была 20 000 %! Тогда ситуация ничем принципиально не отличалась от того, что вы могли видеть на экранах телевизоров в 2001 году – разъяренные толпы и полный паралич власти. И то, что начал делать в Аргентине Кавальо в начале девяностых, было очень горьким и достаточно опасным лекарством – он жестко привязал песо к доллару.

Но когда сетуешь на горечь лекарства, всегда нужно учитывать опасность болезни. И аргентинская экономика начала девяностых, и российская того же периода были в таком состоянии, что массаж, притирки и гомеопатия помочь уже не могли, могли помочь только радикальные меры.

Такие же меры принимало правительство Болгарии – после того как социалисты полностью развалили болгарскую денежную систему в 1995–96 годах и страна столкнулась с гиперинфляцией. Меры эти называются «режим валютного управления». Страна полностью отказывается от возможности проводить самостоятельную денежную политику. Зато взамен получает денежную систему. Которой раньше практически не было, потому что была гиперинфляция, и народ национальным деньгам уже не доверял и бежал от них.

Страну «поймали» в самый последний момент, за которым распад, – вот что такое режим валютного управления. Это реанимация. Знаете, в медицинской практике в критических ситуациях врачам приходится иногда запускать сердце сильным ударом кулака по грудине. При этом часто ломаются ребра, что, впрочем, уже никого не интересует – нужно спасать весь организм. Вот что случилось в Болгарии, в Аргентине и в России.

Короче говоря, Кавальо привязал песо к доллару в соотношении 1:1 и ввел полную конвертируемость. Решение в краткосрочном плане оказалось крайне эффективным. Вообще, валютное регулирование – один из самых быстрых из известных экономистам способов остановки гиперинфляции и повышения спроса населения на деньги.

После того как в стране появились деньги вместо бумаги и возник спрос на них, все стали стараться эти деньги как-то получить, заработать. Начался бурный рост экономики. Причем темпы его были совершенно рекордными за весь век развития Аргентины.

– Это было в начале 90-х. И в России тогда была схожая ситуация, – перебил я Гайдара. И он ответил…

– В России проблемы носили неизмеримо более сложный характер… Аргентина, по крайней мере, никогда не была социалистической страной. Там была какая-то экономика, которая сразу завелась после вливания в ее жилы свежей денежной крови. У нас же не было ничего. Некуда было вливать. Вместо экономики были Госплан, Госснаб, отраслевые министерства, были наряды-заказы с красной полосой, плановые заказы по номенклатуре… все это замещало рынки. И все это управлялось райкомами, обкомами – жесткой системой авторитарной власти. Председатель колхоза знал, что если не отвезет зерно, куда партия велела, будет сидеть.

Машина эта была в состоянии глубокого кризиса уже к концу 1980-х годов. К 1989 году она стала разваливаться на куски, а в 1991 году развалилась совсем. Поэтому для нас главной проблемой тогда была не проблема остановки высокой инфляции, а крах системы, которая работала из рук вон плохо, но при которой хотя бы хлеб был в магазинах… и отсутствие какой-либо другой системы, при которой хотя бы хлеб мог появиться в магазинах.

– Костлявая рука голода…

– Вы шутите, а на самом деле…

– Я не шучу, Егор Тимурыч. Я помню это время – время пустых полок. Голяк! И я помню, когда с Нового года отпустили цены, мы все шутили, что вот 2 января начнется изобилие. Второго января в магазинах ничего не появилось, и третьего тоже, и пятого… Мы ходили, смеялись, и я как-то даже не задумывался, что системы-то больше нет, нет уже социалистических машин, которые привезут крупу, и некому давать им приказание привезти крупу, потому что нет больше обкомов и райкомов, да и просто неоткуда ее взять, крупу-то.

– В этой ситуации мы, размораживая цены, сознательно пошли на перевод подавленной инфляции в режим инфляции открытой, пытаясь при этом не довести страну до гиперинфляции, при которой цены формально свободны, но товара нет, потому что за деньги все равно никто ничего не покупает. И вся борьба моего правительства шла вокруг этого – структурных реформ, связанных с созданием частного сектора, создания рыночных институтов, которые бы наполнили прилавки…

Поэтому то, что мы тогда делали, принципиально отличалось от того, что делал Кавальо. Мы не вводили никакого валютного регулирования, да и не могли вводить: у Аргентины были маленькие валютные резервы, а у нас не было никаких, поэтому вводить валютное регулирование «не было оснований». И валютный курс у нас был плавающим весь 1992 год, регулировать его мы не могли, просто потому что нечем было. Не было для этого никаких инструментов. Тогда еще ничего не было…

Кавальо удалось быстро остановить инфляцию, либерализовать до определенной степени внешнюю торговлю. Но режим валютного регулирования – режим достаточно рисковый. Его прописывают только тяжелобольным. После него должны быть строжайшие диета и режим. Валютное регулирование предъявляет очень высокие требования к качеству экономической политики. Если государство отказывается от такого инструмента гибкости, как возможность девальвации собственной валюты, оно начинает зависеть от той валюты, к которой привязаны ее деньги. А вдруг эта валюта начнет резко расти? Тогда возникнут проблемы с конкурентоспособностью твоих товаров. Поэтому если ты уж вынужденно пошел на такой риск, у тебя всегда должен быть сбалансированный бюджет, финансовые резервы, очень осторожные заимствования на финансовых рынках, ясная ситуация в региональных финансах, гибкий рынок труда…

Трудовое законодательство Аргентины – оно же на самом деле муссолиниевское, социалистическое. Потому что когда-то Аргентина была тесно связана с державами «оси». В Аргентине практически невозможно уволить работника при ухудшении конъюнктуры. Это делает предприятие менее адаптивным, создает дополнительные нагрузки на экономику, банковскую систему. Рынок труда нужно было либерализовать, а это непопулярное решение…

Развилка в Аргентине случилась как раз в середине 1990-х годов, когда Кавальо сказал: именно потому, что мы были вынуждены привязать песо к доллару, нам надо продолжать радикальные реформы – либерализовать трудовое законодательство, чтобы рынок труда стал гибким, мы не можем позволить себе бюджетные дефициты, большие социальные расходы и масштабные заимствования на внешнем рынке… Иначе будет очень плохо. Но поскольку правящий класс в Аргентине весьма «дирижистский», то есть склонный к избыточным государственным интервенциям в экономике, ему отвечали: ой, не надо паниковать, все же нормально, все идет чудесно, экономика растет, давайте не будем повышать напряжение в обществе, зачем нам лишние конфликты?.. Тем более что радикальные реформы не дают эффекта сразу, они дают эффект в течение лет, а не месяцев. Поэтому в 1996 году Кавальо ушел в отставку. А дальше случилось то, что случилось. Дефицит бюджета в Аргентине составил 4 % и оказался критическим…

– Но 4 % – это же немного!

– Немного. Если бы не было валютного регулирования. Если бы был более мощный экспортный сектор. Если бы… Но выздоравливающей стране, сидящей на валютном регулировании, прописаны строгие диеты… У нас тоже в 1997–98 годах бюджетные дефициты были вроде бы отнюдь не запредельные! Совсем не запредельные… для страны с устойчивой рыночной экономикой, гибким курсом и длинной историей денежной стабильности. Но для России с Аргентиной эти дефициты оказались роковыми.

Дефицит очень быстро нарастал и приводил к такому же быстрому нарастанию задолженности, которая была вроде бы и не очень велика по отношению к ВВП, но слишком велика по отношению к объему экспорта. В условиях благоприятной конъюнктуры все это еще как-то проходило, а потом пришли те самые «плохие времена»: ухудшилась мировая конъюнктура, доллар резко укрепился, потоки капиталов на развивающиеся рынки резко сократились, и сразу же всплыло все то дерьмо, о котором предупреждал Кавальо – неупорядоченные финансовые отношения между федеральным бюджетом и бюджетами штатов, плохая налоговая система, бюджетный дефицит…

Обращу внимание: Кавальо ушел в отставку в 1996 году, а проблемы у аргентинской экономики начались в 1998 году. Об этом, правда, никто уже не помнит, как не помнят о предупреждениях Кавальо. Поймите, лечение страны методом валютного регулирования – это лечение запойного алкоголизма с помощью вшитой ампулы. Пока ты находишь в себе силы держаться – живешь. Сорвался – труп. И никакие уговоры «ну по чуть-чуть, ну по маленькой-то можно…» – не проходят. Так вот, Аргентина после ухода Кавальо стала «выпивать». Если бы не «ампула Кавальо», кризис разрешился бы опять высокой инфляцией, может быть, гиперинфляцией, и это было бы неприятно, но привычно. Теперь такого простого решения не было. Экономика привязана к доллару, песо не девальвируется! Займы в долларах, депозиты в долларах… Банковская система, привязанная к доллару, имеет огромные риски и может рухнуть. Так и произошло – когда доллар укрепился, все встроенные мины сработали.

В марте 2001 года всем разумным экономистам было уже ясно, что «больной неоперабелен» и что без той катастрофы, которую мы видели на телеэкранах, ничего сделать нельзя… Нельзя, потому что произошла политико-экономическая блокировка: не было уже решений политически возможных и при этом экономически спасающих. И пока не вспыхнет и не пройдет этап хаоса, битья витрин, после которого выйдет пар, пока не прольется кровь, не возникнет усталость от насилия, не появится и элемент национального согласия: ладно, давайте уже начинать строить жизнь заново…

Но, понимая все это, Кавальо тем не менее согласился в марте 2001 года возглавить экономику. Он пришел, пытаясь спасти то, что начал в 1991 году. Это был мужественный, но абсолютно самоубийственный поступок. Если бы он не согласился, если бы он сказал: друзья, это вовсе не та политика, которую я проводил, я из-за этого и ушел в отставку, а теперь, когда случился кризис, о котором я предупреждал, вы опять ко мне прибежали, чтобы я снова спасал… Нет, расхлебывайте сами… Это было бы политически правильно, и сейчас на Кавальо никто бы не валил вину за погромы на улицах. Но он пришел. Пришел доигрывать абсолютно проигрышную партию. И, естественно, оказался главным виноватым в глазах публики.

– А что он пытался сделать за эти несколько месяцев до катастрофы?

– Он пытался выправить положение в аргентинском бюджете – устранить потребность Аргентины во внешних займах, которая росла как снежный ком. Но это упиралось в огромные политические проблемы на федеральном уровне. Упиралось в проблемы, связанные с провинцией, потому что нужно было резко сократить расходы штатов. Упиралось в аргентинскую Конституцию…

Он пытался урезать высокие зарплаты и социальные привилегии бюджетного сектора, который в Аргентине очень коррумпирован и завязан на политическое лоббирование. В бюджетной сфере Аргентины очень много синекур – хорошо оплачиваемых, но малообязывающих должностей…

Он пытался найти выход из положения с формальной привязкой песо к доллару, не разрушая саму эту привязку. Вводя режим разных курсов для разных типов операций, пытаясь отвязать песо от доллара и привязать его к евро… Решения с экономической точки зрения спорные и показывающие, что он просто находился в безвыходном положении и хватался за любую соломинку.

Когда выяснилось, что все эти меры не приводят к результату, что капитал не верит в будущее аргентинской экономики и продолжает уходить, что это все скоро кончится полным коллапсом банковской системы, он пошел на замораживание вкладов и введение верхних пределов снятия. Это уже было жестом отчаяния и подписанием собственной капитуляции.

– Вы описываете Аргентину, а мне это отчасти напоминает Россию.

– В России все было по-другому, но параллели прослеживаются. Как в Аргентине в 1996 году, так и у нас в конце 1993 – начале 1994 года случилась политическая развилка. После трагических событий 3–4 октября, принятия новой Конституции, резкого усиления президентской власти внутри российской политической элиты обсуждался ключевой вопрос: а что теперь со всем этим делать? Ну да, мы создали рынки, ввели конвертируемую валюту, начали приватизацию. Дальше маячит колоссальный блок реформ, которые надо проводить, – сокращать бюджетные расходы и обязательства, начинать военную реформу, налоговую. Я считал, что все это надо делать немедленно, чтобы через несколько лет проявился эффект. А мне отвечали: ну и так уже общество устало, ну сколько можно всяких реформ, ну давайте отдохнем, дадим обществу успокоиться… Тогда Виктор Степанович сказал свои знаменитые слова о преодолении рыночного романтизма. И после того как стало ясно, что у политической элиты нет готовности к реформам, ваш покорный слуга в начале 1994 года ушел в отставку.

А к 1998 году с некоторым набором отличий российская ситуация оказалась близкой к аргентинской в 2001 году. У нас тоже была проведена денежная стабилизация. Правда, без введения фиксированного курса, но был валютный коридор. Россия прекратила финансировать бюджет путем допечатки денег, но при этом сохраняла довольно мягкую бюджетную политику – у нас был высокий дефицит бюджета и в 1996, и в 1997, и в 1998 годах.

– Я помню, коммунисты не пропускали тогда через Думу реалистичные бюджеты. Они же большие гуманисты за чужой счет. Хотели заработать на рубль, а потратить на два. Накормить пятью хлебами всех сирых и голодных. А чрезмерный гуманизм всегда рано или поздно оборачивается своей противоположностью…

– И тогда для финансирования этого «коммунистического» бюджетного дефицита стали использовать короткие долговые инструменты – ГКО. А для того, чтобы продавать ГКО, нужно привлекать иностранных резидентов. А иностранцам нужна уверенность в стабильности курса. Ведь валютный коридор возник не из каких-то там идеологических соображений, а как раз для того, чтобы вселить в иностранцев уверенность в том, что они получат свою прибыль на рынке ГКО, что государство гарантирует: проценты по ГКО будут выше роста курса доллара, вот смотрите – допустимый валютный коридор. А снежный ком процентов нарастал, нарастал…

– Надо было еще раньше, как предлагал Кириенко, девальвировать рубль, а не поддерживать его искусственно.

– Поддержка валютного коридора, валютные интервенции Центробанка на бирже – это не вопрос чьей-то доброй воли, а просто уже нет выбора. Если начинать потихоньку девальвировать рубль, иностранные инвесторы побегут с рынка. И не будут покупать ГКО. А если не будут покупать ГКО, из каких денег платить проценты по ранее купленным ГКО? Пирамида рухнет еще раньше. Нет, девальвировать нельзя, нужно гнать дальше. Тебя уже несет. Пока мчишься, ты жив. Пока все хорошо, проносит. А как только ухудшается ситуация в мире, происходит что-то, что спускает лавину.

У нас спусковым крючком были азиатский кризис, который привел к общему оттоку капитала с развивающихся рынков, и падение цен на нефть. В Аргентине спусковым крючком стало укрепление реального курса доллара и бразильская девальвация. И как в Аргентине к 2001 году выяснилось, что нет некатастрофического выхода из этого набора проблем, так и в России это стало ясно к 1997 году.

Вот на последнюю фразу о некатастрофичности я прошу вас обратить самое пристальное внимание. «Произошла политико-экономическая блокировка: не было уже решений политически возможных и при этом экономически спасающих», – сказал ранее Гайдар. И это совершенно типичный, я бы даже сказал, стандартный тип развития событий в кризисной социальной системе. Она ведет себя, как металлический образец в разрывной установке. Сопротивляется, сопротивляется, а потом – дынц! – лопнул. А был бы он резиновым, еще долго мог бы тянуться.

Если бы царизм мог внутренним решением и серией социальных мероприятий ослабить нарастающие внутренние напряжения в системе, глядишь, не было бы революции 1917 года. Если бы французский король мог серией реформаторских ударов «стравить» внутренние напряжения во Франции, не было бы Великой Французской революции. И это касается всех революций.

Почему же они случились? В верхах не было понимания нарастающей катастрофы? Было. Среди миллионов людей некоторая толика умных экспертов всегда найдется. И они могут понять происходящее и даже предложить главе государства серию решений. Беда только в том, что выполнить эти решения в старой системе не удается. Она – как инструмент – предназначена совсем для других операций. Это словно газовым ключом шуруп выкручивать. Для того чтобы провести серию реформ, нужно ущемить интересы того правящего класса, той группы людей, которая находится возле трона. Их может быть относительно немного. Но они близки к трону и их голос слышен, а влияние на управляющую персону огромно. Собственно говоря, сидящий на троне и есть часть этой системы, ее верхушка. И ломать систему для него – значит ломать основание трона.

А вокруг трона и этой относительно небольшой группки прежних руководителей давно уже бушует огромный океан иной общественной силы, которой старая система только мешает. Поэтому, как правило, старая система, до последнего цепляясь за рычаги управления, доводит котел до взрыва.

Горбачев был одним из немногих руководителей в истории, который начал демонтаж той системы, которая его вознесла и была под ним. Система партноменклатуры, сидящая на финансовых потоках, яростно сопротивлялась – вплоть до государственного переворота. Который бы, конечно, удался, если бы вокруг не бушевал ювенальный океан общественного недовольства, в котором уже зарождались новые элиты. Эти новые силы спасли генсека – но спасли только от пожирания старой партноменклатурой, старой системой. Однако, сломав эту старую систему, Горбачев повис в воздухе и рухнул вниз. А начни СССР реформы лет на тридцать раньше, начинателей просто сожрала бы система управления.

Поэтому обычно коренные социальные реформы проводятся только после бури, только после того как обломки старой конструкции оказываются окончательно сметенными взрывом. Но ликвидация какой ни на есть, а все ж таки системы управления повергает общество в хаос. Как правило, кровавый. В СССР кровавого хаоса не случилось только благодаря горбачевскому демонтажу, его политическое самоубийство позволило «спарашютировать» систему. И распад страны не привел к большой крови. А вот Югославия, например, сорвалась в серию гражданских войн…

Еще одно исключение, которое я вижу, – Китай. Там, в отличие от СССР, удалось демонтировать социализм не только без большой крови, но и без распада страны, хотя буря уже подымалась. Помните Тяньаньмэнь? Долго колебались, но потом ввели в Пекин армию, ввели танки. И предотвратили хаос…

В Аргентине и в других странах не было политической воли для проведения жестких реформ. Но политическая воля всегда появляется после периода хаоса, когда люди устают от пролитой крови и слез и внутренне соглашаются на авторитарную власть. Впрочем, о социальных распадах мы еще поговорим, а сейчас необходимо продолжить то, с чего мы начали, – разговор о деньгах.