Текст книги "365 рассказов на 2007 год"

Александр Образцов
365 рассказов на 2017 год

© Образцов А. А., 2006

© ООО «Умная планета», 2006

Предисловие автора

Я не считаю предисловие необходимым. Книга сама должна говорить обо всём. Однако в данном случае без предисловия не обойтись.

На протяжении многих лет я писал совершенно разные тексты в разных жанрах. Одно время мне нравилось говорить себе самому, что я пишу русскую литературу в миниатюре: от стихов до фельетонов и пособий по переработке горбыля. И действительно, мною написаны даже сказки, причём две из них – арабские. Но только в конце 2005 года у меня появилось устойчивое и всё более укрепляющееся убеждение в том, что написанные мною тексты не существуют по отдельности. Они ещё и объединяются в некие блоки, которые можно называть романами. Один из таких блоков я даже назвал эпосом под заголовком «Амурская область до последней капли крови».

Отношений с издательствами (в отличие от театров) у меня не было лет пятнадцать. И слава Богу. Мне противно убеждать незнакомых людей в достоинствах своих текстов. Вся издательская деятельность в мире сегодня так же преступна, как продажа нефти, оружия и наркотиков. Поэтому изготовление собственных книг без участия дизайнеров и редакторов в условиях новых технологий должно стать радостным хобби любого автора.

Разные тексты, если их 365, даже автору трудно выстроить в логически объяснимую армаду. Мне моя попытка показалась удавшейся.

Я не люблю двадцатый век. Но я жил в нём бо́льшую его часть – 56 лет. И имею право изображения его гримас и улыбок.

Считайте, что это роман, написанный 365 авторами. Или 365 365 авторами. Или одним. Но без мысли написать роман: так уж получилось.

Январь

1 января

Человек один, а животных полтора миллиона видов. И он их всех победил. Зачем? Они объявляли ему войну? Нет.

Человек не терпит даже соседства какого-то таракана или мыши. Почему? Он подписывал где-то документы о владении Землёй? Никто этого не знает.

Так вот – нечего говорить о правах человека. Надо вначале сказать о правах постельного клопа и виноградной улитки. И тогда у нас не будет времени для хандры. Потому что права полутора миллионов видов животных (не считая растений, скал, рек и воздуха) требуют внимания и сосредоточенности.

Все животные равны в своих правах. Это выражается даже в том, что продолжительность их жизни не зависит от размера и строения.

Например, жемчужница пресноводная живёт 100 лет, дождевой червь – 10 лет, а комнатная муха – 76 дней. Как их расставишь по их уму или пользе для общества (в данном случае это планета Земля)? Никак.

Нельзя же пиявку, достигающую 27 лет жизни, отрывать от её известного летнего собрата – рабочей пчелы, которой отмерено полтора месяца? Кто не знает пчелу, кто её не видел и не восхищался её умением находить пищу, летать строго по азимуту и кормить человечество мёдом?

Или, например, осётр. Он живёт 152 года, а сёмга всего 13. Но мы их любим почти неразличимо одинаково.

Или, скажем, карп. Он живёт 100 лет, а почему-то кажется нам дураком, в отличие от китовой акулы, которая всего 7 лет пиратствует, и так хитро́!

А жаба? Кому известно, что жаба носит свои бородавки целых 40 лет? Для чего? Чтобы глотать комаров и пугать изнеженных женщин?

А осьминог, спрут, этот вечный дракон океана за 2 года жизни умудряется так вырасти и так о себе нашуметь.

И кто сможет мне объяснить, почему синица живёт 9 лет, воробей – 23 года, а курица – 30 лет?

Почему крыса живёт всего 3 года, мышь 10 месяцев, а кошка, живущая до 35 лет, не блещет в охоте на них?

Но больше всего ввергают меня в задумчивость по поводу полезности и бесполезности различных добродетелей 100 лет осла по сравнению с 25 годами лани.

Итак, нами быстренько доказано, что возраст нисколько не влияет на сообразительность. Может быть, размеры дают какие-то преимущества одного вида перед другим? Давайте посмотрим.

Головоногие. К ним относится наш акселерат осьминог – длина туловища достигает почти 7 метров, а вместе со щупальцами он не влезет ни в одну городскую квартиру – 18 метров от макушки до кончиков когтей. И это нам продают в банках по цене осетровых рыб, которые растут целых 150 лет! Ловко со стороны владельцев рыбного флота! Но что с них возьмёшь, если они даже морскую капусту, растущую наподобие крапивы, умудряются втюхивать нам, как персики или шербет.

Однако вернёмся к нашим членистоногим. Я не стану вспоминать о червях, достигающих 3 метров длины, а обращусь сразу к настоящему пауку-птицееду длиной 9 сантиметров. И прикину, какими из птичек этот паук может питаться… Что ж, не густо. Разве что колибри с её полутора граммами веса может вляпаться в пищу насекомому. Но очень обидно, я думаю, если тебя ест заведомо мелкий тип. Колибри, кстати, живёт 8 лет, а паук все 15.

Отдельно, не связывая с другими, выделю госпожу под названием гигантская сколопендра. Так вот, гигантская сколопендра, о которой так много слышно и всё в гиперболическом многостепенном соотношении, достигает 26 сантиметров длины. Видимо, это впечатляет людей, напрямую общающихся со сколопендрами. Иначе не было бы такого уточнения.

Да и то: представить на своей кухне таракана в четверть метра… Или клопа сантиметров в пять! Вряд ли Чичиков стал бы тогда так носиться на перекладных по различным постоялым дворам за мёртвыми душами. Подумать только – если бы клопы достигали 5 сантиметров длины, поэма «Мёртвые души» не была бы написана вовсе! И пришлось бы для Гоголя срочно навешивать другую вывеску. И тогда, видимо, он прославился бы больше пьесой «Ревизор». Впрочем, Хлестаков там останавливается в таком трактире… И если в этом трактире водятся тараканы в четверть метра длиной!..

Нет, так нельзя. Если продолжать в том же направлении, то вскоре от Гоголя не останется ровным счётом ничего, кроме повестей «Вий» и «Страшная месть», потому что все черти вместе взятые, все колдуны и Вии всё же не так страшны для цивилизованного человека, как гигантская сколопендра.

За то время, пока рассматривалась эта особа, «мы прошли отряды насекомых с наливными рюмочками глаз», как сказал Осип Эмильевич Мандельштам, первый и единственный до сих пор истинный эколог и буддист. Вот вам, пожалуйста, человек, который даже поговоркам возвращает их первоначальную достоверность. Например: «мухи не обидит». И правильно, обижать можно и нужно тех, кто всех обижает и кого боятся: «Его пальцы, как толстые черви, жирны». Если представить себе трёхметровых червей, о чём Осип Эмильевич наверняка был осведомлён, то образ вождя приобретал пугающую монументальность. Так и видишь первомайское шествие, над которым реет головоногий вождь двадцати метров длиной с трубкой в клубке червей.

А ниже, на Красной площади, – море общественных насекомых в количестве полумиллиона. Опять же, если сравнивать их с сообществами собственно насекомых, то тропические термиты живут коллективами по 3 миллиона душ, а красные лесные муравьи как раз по полмиллиона. Можно так и назвать те шествия – красные лесные муравьиные.

Потому что жёлтые луговые муравьи больше напоминают уже меньшевиков – они кучкуются по 20 тысяч бойцов.

Шершни – те пока ещё не вышли из ранней формации: по тысяче шершней и шмелей гудит в одной республике июля.

Полевые осы – хуторяне, их рой состоит из 140 особей.

Но наиболее симпатичны мне из коллективистов муравьи вида Promyrmecia aberrans. Эти ребята живут строго по 12 человек. Ходят такие апостолы по лесу и никого не боятся. Плевать они хотели на большие города.

Единственно для рыболовов сообщу предельные размеры рыб и круглоротых. Потому что мыслительные качества рыб имеют для меня единственный аспект: мне представляется, что рыбы самые глупые из живых существ и их озабоченность дальше поисков пищи не идёт. Плавают и глотают, глотают и плавают. Приходит время, и они тупо лезут куда-то по камням метать икру и переворачиваться вверх брюхом. Поэтому рыбу есть можно, она ничего в жизни не понимает. Даже огурец разумнее рыбы, его можно приручить, он становится урожайным. Да…

Но акула-людоед длиной в 12 метров и весом в 3 тонны сплошных мускулов как раз убеждает меня в том, что слепая власть неразумного на Земле иногда выпускает против разумного самые совершенные орудия убийства. В самом деле – что ей, этой акуле, палтуса не хватает? Нет. Подавай ей человечинки! И ведь редко удаётся полакомиться, а всё-таки не забывает при случае перекусить пополам!

Или такое название – манта, гигантский морской дьявол! А?.. Семь метров размах плавников.

Или марлин чёрный весом в тонну и длиной в 5 метров.

А вот самая маленькая из рыб и вообще самое маленькое позвоночное в мире – это, конечно, пескарь Handaka pygmea, ростиком в 11 миллиметров и весом в 0,2 грамма.

Переходя же от мистики к чистой гастрономии и спорту, сообщу, как и обещал, что белуга бывает до 9 метров и 1600 килограммов, карп до 120 сантиметров и 30 килограммов, линь до 70 сантиметров и 2 килограммов, окунь до полуметра и 2,5 килограммов, сом до 5 метров и 300 килограммов, треска до 2 метров и 100 килограммов и, наконец, русская народная рыба щука бывает ростом в полтора метра и весом в 70 килограммов. То есть, довольно толстая тётенька в платочке. Подойдёшь к ней семечек купить, а она ка-ак полоснет тебя из-под платочка, уголовница, Сонька Золотая ручка!

Довольно о рыбах. Поговорим немного о жабах: просто перечисляя, наигрывая, так сказать, музыку жаб.

Итак: жаба-ara, жаба Бломберга, жаба зелёная, жаба камышовая, жаба обыкновенная, жаба-повитуха и жерлянка желтобрюхая, уже не по принадлежности, а исключительно для благозвучия. Замечу кстати, что лягушка-голиаф значительно крупнее, чем все эти многочисленные жабы. Она длиной до полуметра! Это такое на тебя прыгает из кустов! И ты ещё жив? Ещё дышишь после того, как шершавое и клейкое осквернило твою кожу?..

Нет! Дальше, перепрыгивая через черепах, крокодилов, варанов, игуан и прочих змей по фамилии мамба чёрная и даже самая маленькая в мире узкоротая змея двухлинейчатая длиною в 11 сантиметров. Всё.

Птицы.

Эти обитатели неба и воздуха умны. Головки маленькие, а сколько там извилин! Но бывают вкусные. Те, что глупее, – те всегда вкусные. Умные специально доводят своё мясо до жесткости и специфического отвратительного запаха. Возьмём воронов, альбатросов и орлов. Они, я думаю, смогли бы постоять за себя и так, в честном поединке или наборе высоты. Но предпочли путь несъедобности.

Ворона, правда, перемудрила – ещё и лохматость себе накрутила и угрюмый взор. Пришлось к этой добавке организовывать необъяснимую для человека наблюдательность и смекалку. Наш последний царь, как человек прямой и открытый, терпеть не мог такого криводушия – шлёпал ворон нещадно!

Кажется, они это всё и организовали в отместку. Не случайно ворон с размахом крыльев в 1 метр было так много в России в те годы. Все слетелись, со всего мира, закрыли от нас солнце и добились осатанения.

Как драматург не могу не прояснить вопрос с чайкой. Так вот, морская чайка весит два с половиной килограмма и имеет размах крыльев до двух метров. Как и филин.

2 января

Улыбка женщины – это, прежде всего, приглашение.

«Можешь подойти, – говорит она при помощи улыбки, – я не кусаюсь».

Но почему же тогда полный рот зубов?

Впрочем, они совсем не острые.

Хотя укусить можно и такими.

Это даже и волнует – вдруг действительно укусит?

Ну так, не сильно.

Оттиск этих замечательных женских зубов можно носить на груди как орден. Слева. А справа как медаль. Потому что слева ближе к сердцу, а значит – опаснее.

Но укус женщины может состояться только при тесном общении. А до этого ещё столько всего!

Попытка узнать её имя после такой вот улыбки будет, скорее всего, удачной.

Затем следует довольно длительный период ухаживания. Этот период – самое странное, что придумало человечество в области лицемерия. И она, и ты сам прекрасно знаете цели и задачи ухаживания. В частности, ты хочешь побыстрее получить этот самый укус ниже левого плеча. И она мечтает о том же.

Но вместо немедленного расстегивания рубашки и её мгновенной реакции на это вы зачем-то ходите в кино, гуляете по парку, путаясь в мотивах возникающих пауз, долго прощаетесь в парадном, непрерывно созваниваетесь, мучительно переходите на ты, смотрите фотографии родственников, наконец, на каком-то чужом дне рождения нечаянно целуетесь на кухне, ещё через месяц удаётся остаться с ней ночью, и негде больше лечь, кроме как вместе, и только через пару месяцев, когда вы оба окончательно распоясаетесь, она с урчанием припадёт к твоей груди и исполнит то, что можно было исполнить в следующую же минуту после знакомства.

А потом разбежаться.

Потому что настоящий мужчина должен иметь ордена и медали разного достоинства и по полному списку членов ООН.

А настоящая женщина должна успеть перекусать как можно большее число настоящих мужчин, чтобы в дальнейшем, когда у неё уже не станет таких вот замечательных зубов и таких чарующих улыбок, она могла, довязывая свитерок своему младшему правнучку, скупо усмехнуться своим воспоминаниям и удовлетворенно прошептать:

– Ах, сколько я их перекусала за свою жизнь, этих шалопаев!..

3 января

По командировкам чего только не случается. В городе Семикачалинске, например, мне пришлось изображать мавра. Не в спектакле «Отелло», а в жизни.

Дело было зимой, а командированному что остаётся зимой? Искать какой-то угол потеплей да хозяев постеснительней, чтобы терпели незнакомого человека. Я вообще, знаете, в командировках предпочитаю снимать комнату, а в гостиницах пусть тот живёт, кто там не жил.

А комнаты я предпочитаю снимать недалеко от места работы и желательно у одиноких женщин, которым под сорок. Когда женщине под сорок, пора самых различных иллюзий у неё закончилась. Она ещё не старуха, и не молодая. Она в такой поре существования, когда не думает, как выгадать, а ищет, как бы не упустить.

Надо сказать, все мои квартирные хозяйки найдены были мною в транспорте – трамваях преимущественно.

Так и в том же Семикачалинске, в трамвае номер восемь сел я рядом с женщиной строгой, в рыжей шубе, в очках, закутанной в шаль и с портфелем на коленях. Учительницей по виду.

– Вы меня простите, Бога ради… – начал я. Я всегда так начинаю, сокрушённым голосом, безысходным, чтобы дать женщине возможность сразу же тебя начать спасать. – Я в вашем городе второй час, сам я из Питера…

Здесь я делаю обычно паузу. В глазах всех практически женщин начинают сражаться недоверие и восторг. У семикачалинской учительницы я не обнаружил особого интереса в её желтоватого цвета глазах. Вообще, скажу я откровенно, как-то меняться начало моё отношение к ней. Уже не казалась она учительницей, а скорее напоминала ответственного работника из администрации, что ли, помощника депутата областной Думы.

– Впервые я, потомок мавра, забрался так далеко от невских берегов, – продолжал я.

Что меня дёрнуло про мавра сказать? Неизвестно. Сам я смугл и курчав, но до того дня у меня и мысли никакой не возникало о возможности африканской родословной.

– Мавр? – высоким, мелодичным голосом переспросила она.

– Да. Потомок, – смиренно подал я себя, как какое-то редкое кушанье.

– Мавр… из Ленинграда, – попробовала она на зуб. Мне была дана возможность со стороны оценить свой уровень. Однако не успел я напитаться самоуничижением, как она подпрыгнула от неожиданного поворота своей недоумённой мысли:

– Потомок… Пушкина? – шёпотом спросила она. Была она учительницей литературы, я правильно определил.

– Нет, – хватило у меня ума отказаться от столь близкого родства. – Но ветвь одна.

В Семикачалинске, как и во всяком городе, новые кварталы, состоящие из панельных домов средней этажности, толпятся вдали от реки, от удобств рельефа, на бывших пустырях и болотах, и ближе к вечеру, тёмные и ободранные, напоминают толпы погорельцев, пришедших за подаянием. Старый город коренаст и много не подаст. Прошу прощения за рифмочку. Это я в стиле новой квартирной хозяйки. Старый город не рассчитывал на эти толпы, он веками сам себя подстраивал, подсыпал, сам к себе примеривался. Поэтому он стонет от густых потоков транспорта и весь, извините за выражение, засран организациями и промышленностью. Мне предстояло усугубить этот процесс – я помогал в реконструкции одного пакостного заводика. Заводик этот как-то притёрся в старом городе, даже трубы его не очень досаждали горожанам: внутри них толстый слой копоти играл роль фильтра. Но явился я – и заводик начал пакостить по-крупному. Теперь ему оказалось мало территории, и он оттяпал кусок берега, вплотную прорвавшись к городскому пляжу. Старые трубы коптили умеренно, а новые, рассчитанные на перспективную чистоту технологии, скоро заставят местных патриотов бить во все колокола. Волнообразный рельеф старого города по каким-то сложным законам распространения дымов будет напоминать клубящиеся реки…

Примерно так я описывал будущее города Людмиле Вольтовне, сидя на кухне как раз на дне одной из предсказываемых мною клубящихся рек. Людмила Вольтовна располагалась на диванчике рядом с мужем, недоверчивым семикачалинцем в анодированной оправе, слушала так вдумчиво, что я представлял уже письма в защиту окружающей среды от моего пакостного заводика, возмущение общественности… Что я могу ещё сделать, кроме как тайно подтолкнуть на дорогу, по которой скрежещет научно-технический прогресс, некоторых любителей старины? Сам я кормлюсь от этого прогресса… А Людмила Вольтовна после нарисованных мною апокалипсических картин вдруг спросила:

– Значит, Пушкин всё же является вашим, скажем так – прапрапра– и так далее троюродным дедом?

Напрасно я думал, что экологические проблемы способны отвлечь женщину, если она чем-то увлеклась.

– Если так рассуждать, то многие… – начал я.

– Не скромничайте, – прервала она меня, начав какую-то свою работу с потомком Пушкина. – Это не столько факт вашей биографии, сколько общее достояние нашей культуры…

Так началась моя просветительская деятельность. Днём я способствовал загрязнению реки и воздушного бассейна, повышал уровень шумов в городе, а по вечерам воспитывал умы и смягчал нравы.

Салоны Семикачалинска размещались в малогабаритных квартирах, теснейшие прихожие которых по необходимости способствовали близким взаимным улыбкам, взволнованному смеху, восклицаниям. Хозяин растерянно топтался со скрещёнными на груди руками, хозяйка перебегала из крохотной кухоньки в комнату и подавала оттуда советы, куда что повесить и какие тапочки где найти. И я скажу – это было прекрасно. Не затухающая никогда культурная жизнь, общественное неофициальное брожение подавали надежды на то, что семикачалинцы когда-то соберутся все вместе, войдут в соприкосновение с властями, и им выделят для контактов какой-то зал.

Надо сказать, что я вскоре привык к роли мавра. Почему-то Людмила Вольтовна ни разу не употребила общепризнанное «арап». Она оперативно освежила свои знания о предках Пушкина. Она порядочно понатаскала по этому вопросу и меня, странным образом застрявшего в своём самозванстве. Хотя, откровенно, много ли я выгод имел от этого? Конечно, мои вечера были насыщены разнообразными встречами…

Конечно. Но что побуждает меня выдумывать какой-то несуществующий город Семикачалинск, учительницу Людмилу Вольтовну в рыжей шубе, с которой у моего героя должен состояться роман на почве недопонимания, затем они начнут страдать оттого, что муж в анодированной оправе предвидел всё это, но пустил на самотёк; и заводик останется дымить вопреки здравому смыслу и протестам всех без исключения горожан, и жизнь всех людей, которые попадут в рассказ, будет безрадостна и заранее неинтересна (предопределена).

Нет. Я не смугл, это не так. И не курчав. Но я мавр. Вступая в эту жизнь, я вступаю в другую воду. Меня пугают прикосновения медуз, подозрительных предметов на дне, вид мусорной волны. Но я вступаю. И плыву. Я заплываю далеко, за буи, за ленивых бронзовокожих кобелей в белой лодке, ложусь на воду вверх лицом и смотрю в небо. Ничего я там, естественно, не различаю, кроме голубизны. Знаю я, что там должна быть именно голубизна. Я человек внушаемый.

Что на берегу? Ничего хорошего. Людмила Вольтовна ревниво следит сквозь тёмные очки (снова в моде вульгарный мефистофельский тип оправы) за мной. Мы выехали по договорённости в одно время, я – из Петербурга, она – из Семикачалинска… Впрочем, Семикачалинска не существует, и откуда выехала Людмила Вольтовна… Можно, конечно, путем логических приёмов заключить, что и Людмила Вольтовна не существует, но кто в таком случае ревниво смотрит сквозь вульгарные очки?

Она. Рыжая шуба осталась в Семикачалинске. Сейчас она в купальном костюме. Она не хуже и не лучше окружающей пляжной массы. Мелкий песок, высыхая, тихо осыпается с её загоревших плеч. Как хорошо на юге! Как будто в Чёрное море можно выпустить всю неутолённость…

Впрочем, я не могу плавать. Как это я заплыл? И если я не могу плавать, никакая Людмила Вольтовна меня не пасёт, вообще некому меня пасти, я этого не люблю и никому не позволю. Скорее умру от остановки дыхания, чем позволю кому-то себя пасти. И сам я никого не пасу. Видимо, я далеко ушёл от обязательных по эволюции скотоводов. А может быть, их и не было, как и Людмилы Вольтовны. Но у кого в таком случае была рыжая шуба (собачья) и холодные губы с наглым языком?

Да что же это меня в одну сторону заносит? Подумаем лучше об экологии. Надо двигаться. Остановился – закис. Чем энергичней мы будем трясти планету, ноосферу, ионосферу, стратосферу, тем правильней они перетряхнутся.

Это ведь и я, пишущий эти строки, понимаю по своему делу. Пока выдумывал какие-то сюжеты, шарахался, чего-то кому-то доказывал, что всё могу, – всё как-то торчало углами. А стоило соврать в трамвае номер восемь о том, что я потомок мавра, как закружились вихревые события. Живёшь-живёшь, окончательно решаешь для себя, что событий – никаких! – быть не может, как – бац! – Людмила Вольтовна ревниво смотрит, чтобы ты не уплыл в Турцию.

А что в Турции? Почему эта страна как-то молчит? Как они там? Что за белое пятно у лакомого моря? Это ведь только представить себе – котёл народов! И всего лишь – турки…

Но – уже совсем близко от себя – мне хочется сказать: как мне хочется сказать! Конечно – о грусти… Идёт командированный по привокзальной площади, позади – закрытая на два месяца пустая комната, впереди – гостиница, и, перешагивая очередную снежную рытвину он поднимает голову и видит: на него несётся раздолбанное такси, летит на тормозах по припорошенному снегом ледку. И шофёр откинулся на сиденье, впаявшись ногой в педаль, и Людмила Вольтовна с ужасом наблюдает с заднего сиденья… И когда ты умудряешься пропустить такси перед собой, как матадор, тогда-то тебе и становится хорошо. Шофёр тебя материт, а Людмила Вольтовна рада:

– Здравствуй, мавр!