Текст книги "365 рассказов на 2007 год"

21 января

В эти дни в утренних электричках от Мюллюпельто, Отрадного, Суходолья и других станций приозерского направления можно видеть сизых, дрожащих от сентябрьского резкого холодка бомжей. В ногах у них мешки с ворованной картошкой, морковкой, свёклой. Ночью они трудились в чужой земле. Что их гонит за ничтожной добычей? Собирая бутылки, хотя бы не испытываешь мук утреннего помертвения.

В посёлке С. нынешним летом созрели даже баклажаны. Жители посёлка С. не стали дожидаться нашествия саранчи и вышли на ночные дежурства по охране дальних огородов.

Тётя Галя, семидесятилетняя любительница гладиолусов и владелица коровы с тёлкой, рассказала в два приёма поучительную историю засады. В первый приём, в конце августа, её голос был крепок, глаза блестели от собственной удали:

– Дежурил в этую ночь Шашкин с одной женщиной. Ходили по дороге туда-назад. Огородов-то гектар пять. Ну ходили без света, уж темно в августе. Хотели расходиться во втором часу по домам, а глянь, женщина и говорит: «Вижу, что-то чернеется». Пролезли они под жердь и тихо-тихо идут по междурядьям-то. А там мужик с бабой. Мужик-то бежать, а баба упала, значит, и ползком. Думала в темноте уползти. Шашкин её фонарем и высветил. Два ряда выкопали. Женщина глазастая побежала по домам, мы тут повскакали. Бабу тую вывели на мою горку, и Шашкин говорит: звони в милицию Приозерск. Так я звоню им и объясняю: поймали воровку, приезжайте. А они мне: каков ущерб?.. Каков ущерб? Да два рядка картошки! Не имеем, говорят, состава преступления, нам бензин дороже обойдётся. Ах так, говорю, тогда мы её убьём. Как, говорят, убьёте? А вот так, говорю. Мы всё лето не разогнумшись работали не для саранчи. Нам пенсию сызнова не дадут – самим помирать? Так и знайте, говорю, если не приедете, мы её палками забьём, как бешеную собаку. Ну тут они мигом примчались и тую саранчу увезли к себе.

Через два дня тётя Галя вторым приёмом была уже невесёлая.

– Пропащее дело совсем. В одиннадцатом часу это и не ночь ещё. Ещё они только вышли на дежурство, Фокин с одной женщиной, а она уже бежит по домам. Бежит, кричит: копают! Мы-то, все старухи и ребята, все к огородам. А на съезде там с Выборгского шоссе стоит машина фарами прямо в картошку, и двое, значит, снова мужик и баба, таскают ботву и набивают мешки. Я кричу, ещё не вижу всей картины: сейчас позвоню в Приозерск, милицию на вас! А тот, кто в машине, тихо так говорит: «Беги, старуха, только пуля быстрей бегает». Я тут присела. У того в руке ружьё! Стоим мы, значит, вокруг, а нашу картошку рядами, рядами! Вот какое дело. Докопали, значит, они свои кули, погрузили, а бандит и говорит: это чтоб вы в следующий раз знали. И уехали. Вот дела. Такого не было.

Здесь подошло небольшое поселковое стадо. Тетя Галя встретила корову с тёлкой и повела своих кормилиц.

В шесть часов вечера солнце уже над Вуоксой, но ещё стоят жаркие дни. Жена тут же наметила на завтра снять помидоры со стволами на чердак и копать голландскую фиолетовую картошку.

Чем дольше живёшь, тем жизнь забавней и страшней.

22 января

Когда я вижу из иллюминатора самолёта горящие леса Сибири, я понимаю это как стихийное бедствие, как извержение вулкана, например.

Но когда я еду в Выборг и по сторонам дороги одна только щёточка тонких сосен, а дальше, до самого горизонта пеньки, меня душит бессильная злоба.

Или когда я иду в лес под Приозерском и вместо грибных мест нахожу поваленные и искорёженные деревья-малолетки, мне хочется выть.

Это леса моей Родины, которые несколько человек во главе с губернатором Сердюковым вырезают из моего сердца. Потому что леса, в отличие от нефти, газа и золота, формируют мои чувства: грусть, веселье, покой.

Я не могу называть их природными ресурсами. Это сама природа. Я не привыкну никогда к пейзажу пустыни, потому что я не мавританец, а русский. Без леса я жить не могу.

В последние годы вырубка лесов на Карельском перешейке потеряла всякое подобие хозяйственной деятельности. Она преступна, подла и беспощадна. А так как прокуратура не хочет этого видеть, то и прокуратура достойна такого же определения.

Миллионы жителей Петербурга видят, как их леса вокруг дачных посёлков сводят на нет. И никто из них не выходит на шоссе, чтобы прекратить грабежи.

Леса моей Родины… Бывшие леса бывшей Родины. Вот она, новая страна – Мавророссия.

23 января

Шекспир искал сюжеты в хрониках королей. Вот вам рядовая история, которая показывает, что по этому показателю мы достигли шекспировского уровня.

Под Приозерском есть посёлок С. Семь лет назад здесь получил землю и технику в аренду от государства Владимир Кротов. Ему очень повезло, когда Гайдар провёл либерализацию цен. Технику он выкупил за смешные деньги. Вернулся из армии сын. Второй сын окончил школу. Тридцать гектаров земли должны были кормить небольшое стадо.

Кротов два года работал, не выползая из кабины трактора. Хотя местные его не любили: не возвращал долги. Но и побаивались: застрелил двух овец на своём поле и сделал из них шашлыки.

На третий год Кротов начал пить. Вместе с женой. Трудно сказать, почему. Может быть, хотел сразу разбогатеть, но не получилось. Может быть, не знал, что делать со свалившимся с неба имуществом. А может быть, понравилось.

Старший сын, видя отцовские заморочки, сам решил стать предпринимателем. Он взял в Приозерске кредит под проценты у одного из новых русских и принялся торговать. Торговать у него не получилось. Деньги ушли.

Пришёл срок расплаты. Кредитор давал деньги под ферму отца, а теперь вдруг выяснилось, что отец квасит, техника разбита и не имеет товарных достоинств, а земля даёт один укос случайных трав.

Однако новый русский не стал брать своего должника за горло, а предложил ему отработать свой долг в его фирме. К обоюдному удовлетворению. Начал старший сын Кротова работать. Однако что там заработаешь на подхвате? Что заработаешь, то и проешь. Парень оказался ни то ни сё.

Тогда новый русский предоставил ему очередной шанс расплатиться с долгами. У него в хозяйстве стояла цистерна с подсолнечным маслом. Сыну Кротова разрешалось отлить из этой цистерны в канистру двадцать литров и идти на рынок. Новый русский продавал ему масло по тридцать рублей за литр, а Кротов мог реализововывать по любой другой цене. Скажем, по сорок.

Через несколько дней торговли случилось неизбежное. Тот, кто имел дело с маслами, наливаемыми слабой струйкой из большой цистерны в маленькую канистру, понимает, что устоять у канистры невозможно. Так и Кротов: решил отойти, потом отошёл подальше, а потом и совсем ушёл обедать. После обеда пять тонн подсолнечного масла растеклись по всему двору фирмы.

Даже разбитая техника отца могла компенсировать утерю масла. К тому же в Приозерске у старшего Кротова стояла трёхкомнатная квартира. И, если уж говорить трезво, то долговые обязательства, переписанные на отца, вполне устроили бы приозерского маслоторговца.

Но Владимир Кротов платить за сына категорически отказался. Он предложил в оплату долга свинью. Маслоторговец и его приятели, приехавшие в посёлок С. для решительных переговоров, были оскорблены.

Я сам видел, как они в бешенстве рассаживались в две перламутровые машины – синюю и бордовую. Было сумрачно, низкие тёмносизые волны туч несло с Ладоги. Дом арендатора Кротова, построенный временно из горбыля, торчал на северном небе неровными уступами, так же торчали в разные стороны стропила недостроенного сарая, какие-то палки, балки, столбы. Ледяными лунками стёкол оскорбляла весь этот беспорядок взлётная полоса теплицы в полсотки – ни разу не использованная.

Через две недели мы с женой жгли костёрчик в уютной ложбинке перед домом. Всё это время тучи с Ладоги неслись без передышки, но никак не могли наморозить раннего снега. Есть в эти дни предснежья что-то исступлённое и мрачное, как будто природа никак не может разродиться. Люди как аппендициты либо миндалины природы – это кому как нравится – тоже ощущают её мучения. Нормальный человек в такие дни пьёт горькую, а русские интеллигенты потерянно ходят по комнатам, ломая руки.

Мы с женой сидели у костра. Трещали прошлогодние сучья ольхи. Выла собака у Горюновых. Из-за горки, от арендатора раздались резкие удары молотка.

– Гроб колотит, – сказала жена. Мы посмотрели друг на друга расширенными глазами. Мы знали окончание этой истории. Оно не поддаётся описанию художественным способом.

Старший сын Кротова вдруг пропал. Пропал и пропал. Несколько дней его не было. Потом в лесу его нашли повешенным на дереве. Милиция, конечно же, квалифицировала это как самоубийство. Общественное мнение было на стороне маслоторговца, иначе оно проявилось бы.

Жуть какая.

24 января

В половине пятого утра 19 августа жители посёлка С. Ларионовской волости проснулись от пальбы. В ночное небо взвивались куски раскалённого шифера. Горела школа, самое большое и старинное здание С. Она служила системе народного образования ещё при Маннергейме.

Две пожарные машины из Приозерска вовсю поливали белое жадное пламя, дорвавшееся до финского довоенного бруса. Пламя отражалось в глазах молчаливой толпы жителей С. и дачников. Наверняка в толпе же были и поджигатели, малолетние любители «кислоты». Они зажгли с вечера костерок в пустующем здании, на чердаке.

Через два дня я встретился с кузнецом одного из петербургских таксопарков Виктором Омельяненко. Он тридцать пять лет назад бегал через дорогу в эту школу.

– Японский бог! – сказал Виктор. – Даже уголовного дела не завели! Мать-то их перемать! А завтра они пойдут по дворам! Присудили бы родителям по пять тысяч да вывели бы корову со двора с судебным исполнителем – тогда бы не лезли по чужим чердакам! Хотя, – Виктор успокоился и загрустил, – школу не вернуть. Уже года три-четыре рушится жизнь в посёлке. Закрыли магазин. И тут же его начали штурмовать по ночам – стёкла бьют, рвут двери, крышу ломают. Потом продали вокзал на вывоз. Не успели продать, как ночами начали растаскивать: кто рамы вырвет, кто доски оторвёт. Хозяин еле успел разобрать и увезти купленное. Так. Вокзал исчез – начали ломать туалет с буквами «эм» и «жо». Два раза раскатывали по бревнышку. Это ведь представить только – ночами, без света, бесшумно провели такую работу! – Виктор снова заволновался. – А на производстве еле ходят! За тележку навоза две тысячи требуют! И не выгрузят без бутылки! А потом клуб продали Петру Горюнову. А я в этот клуб на танцы уже после армии ходил. Стадион травой зарос. Моховики растут во вратарской площадке. А мужики ведь собирались, ещё в семидесятые, и в волейбол до ночи колотились! Куда всё ушло? – Виктор вздохнул и ушёл к амбару. Амбар построили ещё при Маннергейме, и пришла пора менять шифер.

Я огляделся. На горках и в лесу, у высоковольтной линии на последние три-четыре года построили столько новых домов. Причём те, первые стандартные дачи в два этажа, казавшиеся когда-то верхом роскоши и беспутства, теперь уже кажутся по сравнению с новыми свободными проектами чем-то вымученным и советским. Архитектурная самодеятельность так и рвётся в мир из каждого сарая.

Какая уж тут, Витя, лапта. Времени нет для лапты или рыбалки. Уже и жёны бьют вагонку, и дочери раскатывают рубероид.

Я ещё подумал.

В двадцатые годы тоже рушили. Но рушили по указанию. Сидящая в каждом из нас любовь к пожару и землетрясению бешено поощрялась и доводилась до страсти, до патологии. Чем мы до сих пор и наслаждаемся в своих городах и посёлках.

С другой стороны, разрушения в посёлке С. можно отнести уже к другим, стихийным проявлениям. Уже как бы сама природа руками поджигателей и хулиганов, как самых чутких и юных членов нового общества, мечтает вымести весь старый хлам, все прежние символы.

Но при чём здесь школа?

А при том. При том, что школа уже лет пятнадцать стояла заколоченная и числилась на балансе совхоза, который продал её неведомым пчеловодам. Пчеловоды разорились или сели.

При том, что магазин торговал два месяца в году спичками и мылом и не приносил ничего, кроме убытков.

При том, что билеты на электричку мало кто купляет.

При том, что даже в «Паризиане» в центре Петербурга зрителей не собрать на стереоскопический показ женских гениталий. Что уж тут говорить о клубе посёлка С, где живёт с семьёй временами пьющий Пётр Горюнов?

При том, что стадион моего детства в день 300-летия воссоединения Украины с Россией торговал «крем-содой» и «дюшесом», на женщинах были крепдешиновые платья, летали биты на городошных площадках, деревянные трибуны проседали от единодушного восторга зрителей, когда лысый маленький Чита-Софронов забивал команде рудника Кирова свой обязательный гол…

Где теперь та Украина?

Пусть уж тогда растут моховики во вратарской площадке.

25 января

Я не понимаю, как муравьи делают свою работу без неусыпного контроля высших сил. Будучи за грибами (которые также прячутся не сами по себе), я тупо оглядываю муравейник, поднимаю голову, но Бога в сосновых ветках не различаю. Хотя он есть.

Он диктует мне мои (свои) пьесы, но палец о палец не ударяет для их реализации.

Тем самым подвигая меня к безбожию.

Однако я снова смотрю на муравьев и моё мировоззрение проясняется. Скорбный Бодлер всё по тому же поводу сказал:

 
Наверно, у продажных женщин
Пресыщен счастьем каждый друг.
А я ломаю плети рук,
С бесплотным ангелом повенчан.
 

Действия театра в отношении меня и остальных живых русских драматургов так же лишены смысла.

В самом деле, театр терпит громадные убытки, ставя современников. Он перерабатывает горы шлака. Иногда несколько поколений драматургов не дают ему ничего вечного. Однако театр снова и снова, с небольшими перерывами, ставит заведомую чушь.

Здесь нет противоречия. Да, Бог диктует свои пьесы. Да, он ничего не делает для их реализации. А театр, тем не менее, их ставит! Что же это за самонадеянность?

Но в то же самое время театр отрицает пьесы современников. Он их топчет. Он над ними смеётся. О какой реализации тут речь?

Ведь муравьи несут в муравейник свою добычу, и никто там над ними не потешается. Если бы это так было, то муравейники попросту закисли бы под дождём, без вентиляции и внутреннего климата.

Таким образом, театр дважды богоотступник. Вначале он берёт то, что не надо брать. Затем он отметает свою работу. Нет, так нам не построить даже традиционный муравейник.

Нам всем надо собраться и посидеть в тишине. Когда мы немного успокоимся, Бог нам расскажет свой замысел. Мы разбежимся в разные стороны. У нас возникнет трудовой муравьиный запой. Нам некогда будет пить кофе, водку, орать на кухнях, обманывать жён и бросать детей. Так-то будет лучше.

И мы построим громадный муравейник театра по всей Земле. Все будут ходить туда плакать или смеяться. Не будет ни кухонь, ни жён, ни сигарет. Сбудется мечта Шекспира.

Начал я недавно одну пьесу…

Ых!

26 января

Мой участок расположен в живописной местности. Слева от меня восходит солнце, справа заходит. Ветры дуют с севера и востока. Я стою посередине, вокруг меня растёт камыш.

Несколько пчёл прилетело. Но у меня им пока нечем поживиться. Кыш, родимые!

Взял топор. Вырубил два столбика. Вбил в землю. Прибил доску. Сижу. Теперь солнце восходит справа, а заходит слева. Ветры дуют в спину.

Привезли доски. Пилю.

Выкопал яму. Оббил её досками. Сижу там, когда холодно. Ветры уже не так мучают.

Вскопал полоску между камышом и рябиной. Всунул туда луксеянец. Расти, любезный, я тебя съем.

Пришёл сосед. Попросил ведро. Не вернул.

Построил пол.

Корова вытоптала лук.

Принёс из лесу на горбу восемьдесят четыре брёвнышка сухой сосны. Бью изгородь от коров и баранов. Калитку сделаю в стороне, противоположной от соседа, взявшего ведро.

Наслаждался закатом солнца. Пил водку. Появились комары.

Построил крышу. Покрыл её рубероидом. Швы заварил раскалённым на костре утюгом.

Тепло.

Спал под крышей. Тепло.

Тепло как, Господи! Калитка готова.

Посадил редис. Пришёл сосед, принёс ведро. Угостил его водкой. Он попросил десять долларов. Не дал. Он ушёл, ругаясь.

Жена копает. Сын спит. Я смотрю на север. Там тучи.

Град побил редис и рубероид. Туалет устоял.

Читаю Тацита. Римляне, оказывается, совсем не глупые люди. Они знали земледелие, но не знали сапог. Это помешало им завоевать наш Север. Боялись Юга, а получили с Севера. Так и я: сосед со стороны калитки украл два куба досок.

Поставил капкан.

Так как нет редиски, ем щи из крапивы. Невкусно.

Идёт дождь с утра. Пью водку. Читаю Плутарха. Греки – первые расисты западной цивилизации. Платон, как ты мог, будучи неглупым человеком, так относиться к правам человека?.. Жена не разговаривает. Сын спит. Где солнце? Зачем ты позволило себя спрятать?

Идя в туалет, заблудился во тьме и попал в капкан. Придя в дом с капканом на ноге Жена уехала в город. Дождь не прекращается. Сын спит. Вырезаю из чурки славянского идола, Перуна.

27 января

К сожалению, думаешь, что сам с усам. Сопишь, трёшь доску отцовской ножовкой. Колотишь кривые гвозди. Ставишь стенку без отвеса, на глазок. Копаешь землю тупой лопатой. Перед сном топаешь босыми ногами к выключателю. Ешь макароны и борщ, борщ и макароны. Бреешься в понедельник утром.

Одновременно изготавливаешь межконтинентальную ракету. Соображаешь, как лечить рак. Тепло думаешь о Гоголе. Полемизируешь с Кришнамурти. Открываешь новую хронологию для человечества.

Снова: тащишь с дачи рюкзак с картошкой, с тремя пересадками. Прыгаешь через канаву, оказываешься там. В тёмной парадной попадаешь рукой… ясно, куда. В прихожей туфли, тапки и сапоги горой и россыпью. Ванна жёлтая и оббитая. Обои в углу приколочены гвоздиками.

Одновременно посылаешь по электронной почте заявку на грант в Массачусетс. Листаешь с пренебрежением «Новый мир». Рисуешь эскизы крыла для истребителя пятого поколения. На досуге с удовольствием щёлкаешь задачки на взвешивание по теории кодирования.

Снова: прёшь из лесу на горбу трухлявый ствол ольхи. Под присмотром жены с ненавистью обираешь мелкую чернику. Слушаешь рассуждения пьяного соседа о бабах. Лезешь на шиферную крышу бани закрепить проводку и проваливаешься вовнутрь. Безобразно ругаешься матом.

Одновременно получаешь Нобелевскую премию по физике и попадаешь в Президентский совет, чтобы снова: две трёхлитровые банки с огурцами взлетели на воздух. Чёрный соседский пёс повадился на компостную кучу и ломает штакетник по периметру. Дети не звонят. Пародонтоз, давление, остеохондроз…

«Так она же просто решается, мать её так! Эта чёртова теорема Ферма!»

28 января

Финский дом на горке подсел, почернел, крыша из толи пошла клочьями, но фундамент на громадных валунах переживёт и этот век, и следующий.

Вечерами, когда Ванька почему-то не пьян, он гонит по горке Маньку в коровник, и они обязательно замрут на фоне алого неба, как моментальный снимок – чёрные силуэты человека и коровы.

Три года назад Ванька работал в ремонтной бригаде на железной дороге. От той работы у него остался оранжевый жилет.

Ванька пьёт, а корова кормится.

Она начинает кормиться в начале апреля, как северный олень. На солнечной стороне оттаивают прошлогодние пучки травы в алмазной короне – Манька тянется к ним широкими гуттаперчевыми губами и выедает.

Она свободно перемахивает ограды из колючей проволоки, рассчитанные на сторожевых псов.

Однажды она попала в яму, вырытую экскаватором, и её вытаскивали «Беларусью».

Потом Ванька умер.

И Манька покончила с собой, бросившись на трансформаторную будку.

29 января

Когда к литературе начинают относиться без шутливости, скрытого пренебрежения, досады, – она, как всякая женщина, вступает с вами в законные отношения и абсолютно охладевает.

Поэзия, вертихвостка, предпочитает юных блондинов, рыжих не любит, брюнетов долго и мучительно водит на поводке. Иногда присаживается на ручку кресла какого-то серьёзного человека и рассеянно, часто – смертельно, целует его в лоб.

Проза ворчлива, с утра гремит сковородками, стирает, бежит по магазинам. Иногда, один раз в неделю – конкретно в пятницу вечером, – примет контрастный душ, подовьётся, подмажется, и тогда с нею можно хоть куда: хоть в филармонию, хоть на край света.

Драматургия – это иностранка. Видно, что женщина красивая и сложная, но разобрать, чем она интересна, так же невозможно, как умом понять Россию.

Критика аморальна, по ночам скачет и развлекается, спит до четырёх, после чего перекусывает ворованными бутербродами и с тоской вспоминает своих деревенских родителей: оба они престарелые алкоголики с железным здоровьем.

Театр – мужчина, часто принимаемый за даму. Соответственно и привычки его в закатывании глаз, в частых поцелуйчиках, в сплетнях как бы располагают к лёгкой победе, а – нет, вдруг пожатье становится стальным, взгляд безжалостным, а приговор – окончательным.

Вишня – женщина двадцати восьми лет, вкусная до чрезвычайности.

Слива – шатенка, чуть горчит, при поцелуе тает во рту.

Арбуз – чиновник с Юга, полный дурак.