Текст книги "Искатели счастья"

Да не нужно мне туда!

Среди студентов бытовала поговорка: «Лучше иметь синий диплом и красное лицо, чем наоборот». Как-то, листая зачетку, я подсчитал, что если на защите диплома получу «отлично», то у меня будет ровно 75 % отличных и 25 % хороших отметок – а это красный диплом и будущая надбавка к зарплате. Я уже представлял, как открою внукам рубиновый диплом, разверну вкладыш и скажу: «Вот, детки, как надо учиться!»

Но на самой защите, во время представления декан сказал, что у меня столько-то отличных, столько-то хороших и, скривившись от презрения, проскрипел: «И одна тройка!» Я сказал, что это ошибка и ни одной тройки у меня нет! Декан смутился и пролепетал, чтобы я после защиты зашел в деканат и разобрался. Защитился я на «отлично». Это не стало неожиданностью: в дипломной работе мы с научным руководителем использовали его открытие, которое он еще не опубликовал, таким образом сделав ему рекламу, а мне – лучший диплом на курсе. Зайдя в секретариат деканата, я не обнаружил там Ниночки, и понял, почему в моем перечне экзаменационных отметок появилась злополучная тройка – по ошибке новенькой секретарши. Но синий диплом был у меня на руках! И поменять его на красный декан так и не захотел. Уж не знаю почему, но этот ученый муж невзлюбил меня с первого курса. И если бы не покровительство Ниночки, вряд ли закончил бы я институт… Ну и ладно! В конце концов, «синий диплом и красное от румянца лицо» предпочтительней.

Но и этим не завершились мои злоключения. Случился еще один казус, который только спустя несколько лет я расценю, как большую удачу.

Заранее изучив список заявок на выпускников, выбрал я себе теплое местечко старшего инженера в Горьковском НИИ. По списку был я десятым, мест в Горьком было сорок семь. Так что я не волновался. Я уже стоял перед дубовой дверью и ждал вызова, когда ко мне подошел мрачный и решительный Олег. Услышав свою фамилию, я вошел в зал. Следом за мной тяжелой походкой топал закадычный друг.

– Вы куда, молодой человек? – спросила его какая-то женщина «из покупателей». – Здесь принимают по одному.

– Мы будем работать вместе, – решительно заявил Олег, набычившись.

К женщине наклонилась соседка и, видимо, объяснила ей, кто такой Олег и почему у него особый социальный статус. Я присел на стул в торце длинного стола, Олег навис надо мной, стоя у меня за спиной, вцепившись пальцами в спинку. В ближайшем списке с бланком того самого НИИ я увидел свою фамилию, протянул руку и молча ткнул пальцем в неё. Женщина внимательно посмотрела на меня, потом на мрачного Олега и презрительно отвернулась.

В этот момент декан брезгливо закончил представление моей сомнительной персоны. Наступила гнетущая тишина. Наконец, с места встал лысоватый мужчина в бесформенном сером костюме.

– А не желают ли молодые люди поработать в Москве?

– Да не нужно мне туда! – вспылил я, все еще надеясь поймать ускользающий взор соседки со списком вожделенного НИИ. Но женщина отстраненно смотрела на лысого «покупателя», а на меня внимания упорно не обращала. Тут меня в бок ткнул Олег и прошептал: «Юрка, нужно брать». Ладно, думаю, будь что будет, и спросил: – А что там, в Москве?

– Ну, не совсем в столице… Скорей, в зеленой зоне, в сорока километрах. Но это всего полчаса на электричке. А я представляю весьма уважаемое Общество Слепых. По сути, это всемирная организация с возможностью роста и заграничных командировок.

– Всё! Берем, – решительно сказал Олег, хлопнув меня по плечу. – Пишите нас обоих. – Потом наклонился и прошептал мне на ухо: – Нижний от нас никуда не денется. Если не понравится, вернемся и устроимся здесь.

Когда мы вышли из актового зала, следом за нами выскочил лысый «покупатель». Он влез между нами, обнял за плечи и под завистливые вздохи пока еще безработных выпускников, повел по лестнице вниз.

– А почему молодые люди не радуются выпавшей удаче? – спросил он вкрадчиво.

– Мы еще до конца не оценили свалившееся на нас счастье, – проворчал Олег.

– Тогда пойдем ко мне, я вам кое-что объясню. Я остановился в гостинице «Москва». Как вам это место?

– Не фонтан, но сойдет, – кивнул Олег, и мы выйдя из института, сели в первое же такси, которое притормозило под рукой «покупателя».

А через несколько недель мы уже сидели за обшарпанными столами энерго-механического отдела учебно-производственного предприятия Общества Слепых. Напротив сидел бывший «покупатель» – главный инженер УПП Павел Михайлович и, помешивая ложкой в пол-литровой чашке с чаем, доходчиво объяснял нам с Олегом наши обязанности.

– Энерго-механический – это такой отдел, который несет ответственность за все производство. Нет такой области, которую вам не пришлось бы освоить. Технология, ремонт техники и помещений, снабжение даже и, конечно, психология трудового коллектива – вот ваше поле деятельности. При этом нужно иметь в виду, что вы работаете с инвалидами по зрению, – а это люди с чувствительной психикой. Есть у нас тут несколько ветеранов, которые могут и тростью по спине огреть, ежели разозлить. Так что – вежливость и терпение, молодые люди. Представьте себе, что и культурной жизнью вам тоже придется заниматься. У нас по традиции очень активные ребята в красном уголке. Таких замечательных людей к нам приглашают – закачаетесь! На десерт имею честь объявить, что я выбил для вас персональные надбавки к зарплате. А еще вы, как молодые специалисты, уже поставлены в очередь на получение жилья в первой десятке. Так что работайте, ребята, с огоньком, и все у вас будет в наилучшем виде.

Первые полгода мы работали с таким удовольствием, будто не на работу ходили, а на затянувшийся карнавал. Трудящиеся во главе с руководством относились к нам удивительно доброжелательно. Никогда не отказывали в помощи, подсказывали что нужно, предостерегали от ошибок, зазывали на чай. Олег занимался ремонтом станков и конвейера, а на меня взвалили ответственность за развитие производства. Мне приходилось ездить в Москву, на Старую площадь – там располагалось Центральное Правление ВОС. Составлял заявки на оборудование, на капремонт и выбивал деньги, оборудование и материалы.

Жили мы с Олегом – каждый в отдельной комнате общежития. Здание общежития с колоннами, балконами, роскошным залом столовой строили пленные немцы весьма добротно. Там обнаружилась хорошая библиотека с книгами конца девятнадцатого и начала двадцатого века. На нашем «начальственном» этаже проживали инженерно-технические работники, по большей части молодые и неженатые. Они сразу приняли нас в свой коллектив и помогли устроиться с бытом.

Тогда-то, видимо от сильных напряжений на работе, я оказался в больнице по поводу язвы желудка. В моей душе перемешались страх, понимание необходимости круто изменить жизнь, чтобы не умереть во цвете лет, – и при том осознание невозможности этого. Куда бы я ни смотрел, видел только одно: крохотную язву, истекающую кровью, грозящую прожечь стенку моего желудка насквозь и заразить кровь кислотой с желчью, хлынувшими в полость живота – а это, как мне объяснили, минут пять и – смерть. Мне выписали столько лекарств, что я принимал их горстями и уже через несколько дней покрылся розовыми пупырьями, верхняя губа и нос раздулись. Живот, ноги, руки – всё чесалось. В больничных кулуарах медсестры наряду с моей фамилией стали поминать пугающие слова «анафилактический шок» и «возможность летального исхода». На утреннем обходе врач отменил таблетки, заменив их облепиховым маслом, а в качестве моральной компенсации и в санитарных целях отпустил домой помыться.

В общежитии при моем появлении весело загалдели баритоны соседей, зазвенело стекло, зашкворчала яичница с колбасой. Вернулся в больницу поздно вечером, обошел палаты, заглянул к сестрам – чтобы непременно всем объявить о том, что жизнь прекрасна и удивительна. Наутро меня разбудила старшая сестра и предложила два варианта развития дальнейших событий:

1. Она докладывает главврачу о нарушении мной больничного режима, после чего следует выдворение меня вон, и:

2. Я обещаю, что «больше не буду» и становлюсь паинькой.

Смотрел я на эту пожилую женщину, высохшую от переживаний за больных, и мне столько хотелось её сказать:

1. Что живу я общаге и вынужден подчиняться тамошним законам, главный из которых – пить по каждому поводу,

2. У меня страшно болит голова,

3. Во рту пересохло, меня тошнит,

4. На душе тоска и малодушие, поэтому сейчас я соглашусь на всё, что угодно.

5. Конечно, я согласен, что шляться ночью по женскому отделению и приставать к больным – это нехорошо, но вчера мне так не казалось ввиду пульсации счастья и жизнелюбия в душе,

6. Я согласен на всё, только бы от меня отстали и дали выспаться.

Но, увы, все перечисленные переживания бродили у меня где-то глубоко внутри, а наружу из пересохшей гортани вышли только вот эти слова: «Ребята, давайте жить дружно».

Старшая сестра глубоко и с видимым отвращением вдохнула тяжелый воздух нашей маленькой палаты на двоих, выдохнула с хрипловатым шумом и, грохнув дверью, вышла. И тут мне ум взошла мысль, которая меня пронзила: а ведь эта рано постаревшая женщина носила в сердце любовь ко мне отнюдь не материнскую. И тут уже пришла моя очередь вздыхать, выдыхать и хлопать дверью. В тот раз меня из больницы не выгнали. Зато в качестве наказания мне устроили промывание желудка пятью литрами воды через резиновый зонд. Самое страшное, что это проделывала со мной самая красивая медсестра в белых колготках, с дивными карими очами. И еще меня заставили написать плакат социалистических обязательств, план эвакуации при пожаре и разрисовать печатными буквами больничные ёмкости: «Кухня», «Гастро-отделение», «Морг».

К чему, спрашивается, такое длинное и глубокое погружение в недра гастроэнтерологии? Может для того, чтобы вернуть в наш обиход эти прекрасные слова и обратиться с их помощью ко всему прогрессивному человечеству: «Ребята, давайте жить дружно!» Ведь нас так мало, и нам так нелегко! Так «давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться. Давайте говорить друг другу комплименты – ведь это всё любви счастливые моменты». И мы учились этому. Непрестанно.

Городок наш был на удивление уютным и зеленым. Рядом с нашим домом имелись озеро, сосновый лесопарк, магазины и два ресторана. До электрички доходили за десять минут. Но особенно хорошо стало тут летом. После работы мы гуляли в парке, купались в озере, ездили развеяться в Москву. Начиная с первого посещения танцплощадки в парке у нас с Олегом появились подружки. С ними проводили мы вечера, ходили в кино, ездили на природу.

Честно говоря, мне с моей подружкой Светой повезло. Она была весьма стройной и симпатичной, к тому же безобидной и жизнерадостной. Работала маляром, зарабатывала раза в два больше меня, поэтому часто выручала деньгами, никогда не спрашивая о возврате. Я с помощью своих связей приодел её в приличную одежду, в парикмахерском салоне на Новом Арбате мы ей подобрали такую стрижку, что девушка стала «стильной штучкой».

Ко всему прочему, она училась в техникуме, тянулась к знаниям и буквально впитывала все, что я ей рассказывал. Вот, например, как-то прогуливаясь по арбатским книжным развалам, открыл я Боленовский список книг, которых мне не удалось прочесть, и спросил у старого «книжного червя», есть ли в продаже Гайто Газданов? Тот сказал, что недавно вышла его серия, но разошлась буквально за пару часов. Но если нужно… И если будет хороший стимул – он пошуршал щепотью, будто пересчитывая купюры – то, завтра же всё будет! Я дал старику задаток, а назавтра стал обладателем двух покетбуков загадочного антисоветчика. Уже в метро, а потом в электричке я самозабвенно читал «Призрак Александра Вольфа» и вслух зачитывал Светику:

– «Из всех моих воспоминаний, из всего бесконечного количества ощущений моей жизни самым тягостным было воспоминание о единственном убийстве, которое я совершил. С той минуты, что оно произошло, я не помню дня, когда бы я не испытывал сожаления об этом.»

– Дашь почитать-то? – жалобно просила «стильная штучка», ерзая рядом в приступе ревности.

– Слушай, Света! «Это было летом, на юге России; шли четвертые сутки непрерывного и беспорядочного движения войск, сопровождавшегося стрельбой и перемещающимися боями. Я совершенно потерял представление о времени, не спал перед этим две с половиной ночи. Стоял сильный зной, в воздухе колебался слабеющий запах дыма. Мне смертельно хотелось спать, мне казалось тогда, что самое большое счастье, какое только может быть, это остановиться, лечь на выжженную траву и мгновенно заснуть, забыв обо всем решительно. Но именно этого нельзя было делать, и я продолжал идти сквозь горячую и сонную муть, изредка глотая слюну и протирая время от времени воспаленные бессонницей и зноем глаза.»

– Дальше, дальше-то что было?

– «И вот на одном из поворотов дороги, моя лошадь тяжело и мгновенно упала на всем скаку. Я упал вместе с ней в мягкое и темное – потому что мои глаза были закрыты – пространство, но успел высвободить ногу из стремени и почти не пострадал при падении. Пуля попала ей в правое ухо и пробила голову. Поднявшись на ноги, я обернулся и увидел, что не очень далеко за мной тяжелым и медленным, как мне показалось, карьером ехал всадник на огромном белом коне.»

– Как он красиво пишет о страшном! – горячо шептала девушка.

– «Потом я увидел, как всадник бросил поводья и вскинул к плечу винтовку, которую до тех пор держал наперевес. В эту секунду я выстрелил. Он дернулся в седле, сполз с него и медленно упал на землю. Наконец я приблизился к нему вплотную. Это был человек лет двадцати двух – двадцати трех; шапка его отлетела в сторону, белокурая его голова, склоненная набок, лежала на пыльной дороге. Он был довольно красив. Я наклонился над ним и увидел, что он умирает; пузыри розовой пены вскакивали и лопались на его губах. Он открыл свои мутные глаза, ничего не произнес и опять закрыл их. Я стоял над ним и смотрел в его лицо, продолжая держать немеющими пальцами ненужный мне теперь револьвер.»

– Убил все-таки!

– Вряд ли. Тогда бы и книги не было. Отстань. Не мешай читать.

Света надулась, посопела с минуту, а потом достала вязанье и стала тихонько напевать песенку Юрия Антонова. Я читал взахлеб. Давненько не получал такого удовольствия.

«В те времена, когда это происходило, мне было шестнадцать лет – и, таким образом, это убийство было началом моей самостоятельной жизни, и я даже не уверен в том, что оно не наложило невольного отпечатка на все, что мне было суждено узнать и увидеть потом. Во всяком случае, обстоятельства, сопровождавшие его и все, что было с ним связано, – все возникло передо мной с особенной отчетливостью через много лет в Париже. Это случилось потому, что мне попал в руки сборник рассказов одного английского автора, имени которого я до сих пор никогда не слышал. Сборник назывался „Я приду завтра“ – „I'll Come To-morrow“, – по первому рассказу. Их всего было три: „Я приду завтра“, „Золотые рыбки“ и „Приключение в степи“, „The Adventure in the Steppe“.

…«Но меня поразил третий рассказ: „Приключение в степи“. Эпиграфом к нему стояла строка из Эдгара По: „Beneath me lay my corpse with the arrow in my temple“ <"Подо мною лежит мой труп со стрелой в виске"(анг.)>. Этого одного было достаточно, чтобы привлечь мое внимание. Я сделал нечеловеческое усилие, чтобы открыть глаза и увидеть, наконец, мою смерть. Мне столько раз снилось ее страшное, железное лицо, что я не мог бы ошибиться, я узнал бы всегда эти черты, знакомые мне до мельчайших подробностей. Но теперь я с удивлением увидел над собой юношеское и бледное, совершенно мне неизвестное лицо с далекими и сонными, как мне показалось, глазами. Это был мальчик, наверное, четырнадцати или пятнадцати лет, с обыкновенной и некрасивой физиономией, которая не выражала ничего, кроме явной усталости. Он простоял так несколько секунд, потом положил свой револьвер в кобуру и отошел. Когда я снова открыл глаза и в последнем усилии повернул голову, я увидел его верхом на моем жеребце. Потом я опять лишился чувств и пришел в себя только много дней спустя, в госпитале. Револьверная пуля пробила мне грудь на полсантиметра выше сердца. Мой апокалиптический конь не успел довезти меня до самой смерти.»

И вот они встречаются в Париже: невольный убийца и жертва – чудом выживший человек по имени Александр Вольф. Но для чего! Оказывается, чтобы замкнулся круг и личный апокалипсис человека был доведен до логического конца:

«…я увидел Елену Николаевну, стоявшую у окна, и вполоборота к ней силуэт мужчины, который так же, как и я, держал револьвер. Не поднимая руки, почти не целясь, на таком расстоянии нельзя было промахнуться, – я выстрелил в него два раза подряд. Он повернулся на месте, потом выпрямился и тяжело рухнул на пол. …

Он лежал теперь во всю длину своего тела, разбросав руки; голова его была почти у ее ног. Я сделал шаг вперед, наклонился над ним, и вдруг мне показалось, что время заклубилось и исчезло, унося в этом непостижимо стремительном движении долгие годы моей жизни.

С серого ковра, покрывавшего пол этой комнаты, на меня смотрели мертвые глаза Александра Вольфа.»

Я закончил читать за минуту до нашей остановки и погрузился в размышления. Молчал я, когда мы шли по асфальтовой дорожке среди сосен к нашему общежитию. Света шла рядом и не пыталась разговаривать. Я испытывал к ней благодарность и высоко ценил умение женщин молчать. На прощанье протянул ей книгу, она её схватила и, счастливая, побежала домой. Следующим вечером она призналась, что читала всю ночь и опоздала на работу. Мы обсуждали эту книгу неделю. Потом были другие…

Как-то мы со Светой зашли в гости к её напарнице маляру Вале. Нам открыл дверь её жених Сергей, в голубой майке и синих трусах с соленым огурцом на вилке: они ужинали. Сама Валя, толстая, с потухшими глазами, выглядевшая лет на сорок, встретила нас в тоскливом байковом коричневом халате и в бигудях. Она грызла капустную кочерыжку, чавкала и чесалась. Сергей обрадовался нам и затащил за стол. Он часто наливал водку и сам её в одиночестве пил, мы пригубили для приличия, потому что собирались в театр. Дамы говорили о своём, решая кто в какую смену выходит. Сергей плотоядно поглядывал на Свету в бежевых вельветовых брючках и французском батнике и нудно объяснял мне:

– Есть девушки для гулянки, а есть для жизни. Твоя Светка – она для флирта, а моя Валька – она для жизни, понимаешь!

– А о чем вы перед нашим приходом разговаривали? – спросил я небрежно.

– Так это… – смутился Сергей. – Ни о чём. Так, телевизор смотрели.

– А о чем обычно разговариваете? Какие темы обсуждаете?

– Ну ты даешь, – почесал тот затылок. – Ну там, что завтра в гастрономе купить. Или еще к кому в гости…

Наконец, Света закончила переговоры с «девушкой для жизни» и мы вышли на улицу и поспешили на электричку до Москвы. Мы торопились в Театр Сатиры на спектакль с участием Миронова и Папанова. В электричке я еще раз посмотрел на свою подружку и серьезно сказал:

– Светик, если ты хоть в чем-то станешь похожей на эту Валю, я тебя самолично аннигилирую, чтобы и микрочастиц не осталось. Поняла?

В ответ раздался заливистый смех. Света была жизнерадостной девочкой и очень доброй. А еще она очень хотела замуж, за меня.

– Жалко мне Серегу. Сопьется он с этой двадцатилетней старухой.

– Да брось ты, Юрочка, знаешь какой он донжуанщик? Это он так, поужинать к ней бесплатно ходит. У него для души есть такая подружка – закачаешься! А ты мне второго «газданчика» дашь почитать? Ну этого, который «Ночные дороги»? Что там вкусненького?

Я открывал книгу и смачно зачитывал подчеркнутые места:

«…в силу нелепой случайности мне пришлось стать шофером такси. Все или почти все, что было прекрасного в мире, стало для меня точно наглухо закрыто – и я остался один, с упорным желанием не быть все же захлестнутым той бесконечной и безотрадной человеческой мерзостью, в ежедневном соприкосновении с которой состояла моя работа. Она была почти сплошной, в ней редко было место чему-нибудь положительному, и никакая гражданская война не могла сравниться по своей отвратительности и отсутствию чего-нибудь хорошего с этим мирным, в конце концов, существованием.» …

… «У нее на глазах стояли слезы, она дрожала от холода. Потом она обратилась ко мне с предложением последовать за ней, мне стало ее жаль, я отрицательно покачал головой.

– У меня не было ни одного клиента сегодня, – сказала она, – я замерзла, я не могла даже выпить кофе.

На углу светилось одинокое кафе. Я предложил ей заплатить за то, что она выпьет и съест.

– И ты ничего от меня не потребуешь?

Я поспешил сказать, что нет, я решительно ничего не потребую от нее.

– Я начинаю верить, что ты действительно русский, – сказала она.»

– Понимаешь теперь, почему наши эмигранты говорили: «Франция была бы прекрасна, если бы там не было французов»? Им непонятно, как это можно за свои деньги накормить голодного!.. Это для французов – нонсенс.

– Дай, дай, дай, пожалуйста! – вспыхивала Света и получала замечательную книгу. Так мы сосуществовали: я ей книги, она мне – жизнерадостность и доброту.

Позже мне стали докладывать друзья-завистники, что Света делится жизнелюбием не только со мной, но и с бригадиром, звеньевым, мастером и прорабом, с которыми по несколько раз в смену уединяется в бытовке. На вопрос почему такая неразборчивость, девушка округляла выразительные глаза, хихикала и махала ручкой: что меня убудет, что ли. Пришлось мне с ней расстаться.

Но в Москву мы с Олегом всегда ездили без девушек, в чисто мужской компании.

Однажды после спектакля в «Ленкоме», мы ужинали в новоарбатском «Лабиринте». Олег познакомился с девушкой Аллой из УпДК – Управления по обслуживанию дипломатического корпуса при МИДе. После первого танца он сообщил, что девушка работает в Американском посольстве, владеет двумя языками и наверняка имеет звание офицера спецслужб. А еще он сказал, что Алла напоминает ему Анжелику, она из того же типа «нежных турчанок», которые всегда уносили его во светлые дали. Мне же ничего не оставалось, как пригласить на танец подругу Аллы по имени Женя. В отличие от хорошо воспитанной и кроткой Аллы, роковая красавица Женя была себе на уме и с первой минуты стала заявлять о своем превосходстве. Я терпел ради друга.

Потом Олег поехал провожать Аллу в Медведки, а мы с Евгенией оказались на вокзале. Женя сказала, что ей проехать всего пару остановок до Измайлова, и она выйдет прямо рядом со своим домом. Девушка хоть и держалась, хоть изо всех сил пыталась выглядеть трезвой, но вместо своей электрички села во Владимирскую. Я не стал ей препятствовать. Во-первых, бесполезно – она слышала только себя, любимую, а во-вторых, почему бы девушке и не посетить одну из жемчужин Золотого Кольца России, подумал я. Сам я с максимальным попаданием в цель сел в свой электропоезд и без особых приключений добрался до дома.

Только спустя несколько месяцев мне довелось узнать, что в лице Евгении я приобрел врага. Это случилось на свадьбе Олега и Аллы. В одном из ресторанов гостиницы «Россия» был накрыт длинный стол. Мы с Олегом, невестой Аллой и свидетельницей Евгенией только что сошли с бронированного лимузина «ЗИЛ-114» и расселись за столом. Кроме нас там оказалась компания работников УпДК. Произнес свой свидетельский тост, в котором я выразил соболезнование по поводу лишения друга холостяцкого статуса. Почувствовал себя свободным и пригласил на танец американку цвета кофе с молоком с прической Анжелы Дэвис.

Вдруг передо мной выросла роковая красотка Женя. Она зашипела, чтобы я немедленно прекратил безобразие, и в качестве аргумента откуда-то из-за спины выудила начальника в сером костюме с протокольной физиономией штатного стукача. Ну а тот мне объяснил, что если я «не прекращу приставать к этой американской шпионке», они вынуждены будут в полном составе удалиться со свадьбы. Скатертью дорожка, сказал я. В тот миг чаяния афроамериканского пролетариата были для меня гораздо важней, чем реноме наших стукачей. Но тут на выручку дипломатическому корпусу подоспел Олег и попросил меня угомониться. Пришлось подчиниться, чтобы не испортить свадьбу другу. Так Женя отомстила мне за свою познавательную поездку в жемчужину Золотого Кольца.