Текст книги "Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии"

Задачи исследования

Итак, задача настоящего исследования – проследить, как в языке, литературе, археологических остатках, искусстве, космологических и географических картах – во всем многообразии проявлений той или иной культуры древности – запечатлелись и отразились ориентационные навыки и воззрения, характерные для человека данной культуры.

Как мы видели из обзора историографии, до сих пор большинство работ имело дело или с отдельными культурами, или с отдельными сферами жизни, в которых проявлялась ориентация, или с отдельными видами источников (например, лингвистических или археологических). Собрать воедино весь доступный материал по всем культурам Евразии и во всех сферах жизни – задача, которая до меня не ставилась, и которую я надеюсь хоть в какой-то мере решить. На мой взгляд, только комплексный анализ всех видов ориентации в данном обществе может пролить свет на закономерности этого явления.

Вторая задача, стоящая перед нами, – это обобщение и концептуальное осмысление явлений ориентации во всех архаических обществах Евразии. Этот анализ позволит понять, что роднит все культуры между собой, что является специфичным для данной культуры, что заимствовалось из одной культуры в другую, а что составляет архетипические, общие для всех людей представления о пространстве. Ведь мы помним, что пространственная ориентация составляет один из важнейших элементов модели мира архаической культуры (см.: Топоров, Модель мира, 161–163).

Бóльшую часть исследования занимает анализ литературных свидетельств об ориентации, а также археологических источников, из которых видна ориентация городов, храмов, дворцов, жилищ и т. д.

Исследуя проблему ориентации по странам света, мы неизбежно сталкиваемся с вопросом о правом и левом (а также переднем и заднем) в языковой и ориентационной практике человека. Была ли правая сторона исконно «благоприятной», а левая – «зловещей», от какой страны света отсчитывали правую и левую стороны при ориентации в космическом и географическом пространстве, какой сакральный или политический смысл имело в иконографии расположение фигур и т. д. – все эти вопросы также напрямую связаны с проблемами пространственной ориентации и рассматриваются в этой книге.

В языках многих народов мира страны света часто имели символические обозначения, присваиваемые им по аналогии с иными сферами космического и природного характера: страны света могли отождествляться с временами года, животными, физическими элементами, цветами, деревьями, частями человеческого тела, металлами, драгоценными камнями, богами, числами и т. д. (см.: Röck, Bedeutung, 257). Эта так называемая символическая классификация (особенно ярко проявившаяся в китайской культуре) показывает включенность, а на мой взгляд, и главенство стран света в картине мира древнего человека (ср.: Мелетинский, Поэтика, 233).

Таким образом, перед нами стоит широкий спектр культурологических проблем, составляющих собственно объект исследования исторической антропологии (ср.: Флоренский, Иконостас, 321: «вся культура может быть истолкована как деятельность организации пространства»). Особенно близко теме данной работы определение культуры в семиотических исследованиях как «структурной организации окружающего человека мира» (Лотман/Успенский, О семиотическом механизме, 146–147). Изучение мифопоэтических (донаучных, дологических) представлений о пространстве и времени дает возможность в какой-то мере восстановить структуру архаического сознания (ср.: Топорова, Семантическая структура, 16).

Говоря об «архаических (или традиционалистских) обществах», «архаическом сознании», «мифологическом мышлении», «мифопоэтическом мировоззрении», я отталкиваюсь от понимания, развитого в трудах Э. Кассирера, Е. М. Мелетинского, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, Вяч. Вс. Иванова, В. Н. Топорова и других представителей семиотического и мифолого-структуралистского подхода к проблемам истории культуры. «Архаическое» или «мифопоэтическое» сознание архаических обществ отличается от позднейших тем, что в первых «мифологизм в той или иной форме тотально господствует или решительно доминирует, является душой единой, однородно семиотизированной культуры» (Мелетинский, Поэтика, 159; подробное описание «архаического мышления» см.: Там же, 163–169; ср.: Топоров, О ритуале, 9: «…основное содержание текстов (в семиотическом смысле) этой эпохи состоит в борьбе упорядочивающего космического начала с деструктивной хаотической стихией… а основной способ понимания (конкретно-образного постижения-переживания) мира и разрешения его противоречий (в частности, и парадоксов) обеспечивается мифом, мифологией, понимаемой не только как набор (или даже система) мифов, но и – главное – как особый тип “мышления”, хронологически и по существу противостоящий историческому и естественнонаучному типам мышления»). К архаическим обществам обычно причисляют большое количество обществ вплоть до высокого средневековья; при этом историческое время их существования не играет большой роли; многие элементы архаического сознания дожили и до наших дней (см.: Мелетинский, Поэтика, 21, 73, 153, 159, 163; Гуревич, Категории, 87–89; Раевский, Модель, 211).

Хронологические и территориальные рамки

При нашей постановке вопроса идеально было бы вообще не ставить никаких ограничений: ориентация таксиста в современном городе, как показывают результаты социологических исследований, может содержать типологически поразительно близкие параллели архаическим представлениям о пространстве; космологическая картина мира древних ацтеков оказывается типологически сходной с таковой у тюрков или древних вавилонян; ориентация австралийских аборигенов, зафиксированная этнографами в XIX в., дает возможность восстановить утраченные древними цивилизациями (или недошедшие до нас) элементы архаических систем ориентации и т. д.

Поэтому чем шире будет материал, привлекаемый для сопоставления, тем более весомыми и убедительными могут стать выводы об универсальной способности человека ориентироваться в пространстве, тем более глубоко сможем мы заглянуть в сущность homo sapiens. Этим объясняется, в частности, включение в книгу этнографических материалов из культур, которые не могут быть названы древними.

Конечно, в своем исследовании я ограничен чисто человеческими возможностями: поднять такой труд одному человеку едва ли по плечу. Не являясь специалистом по истории многих изучаемых в этой книге культур, я вынужден был ограничиваться тем кругом источников, который был уже обнаружен и исследован моими предшественниками, или (если речь идет о письменных памятниках) был доступен в переводе на русский или другой европейский язык. Поскольку работа в предлагаемом мной аспекте в основном не была проделана для большинства культур, я считал полезным собрать и обсудить весь доступный комплекс материалов из максимально широкого круга древних культур Евразии с древнейших времен до середины II тысячелетия н. э. (история Египта, формально географически выпадающего из культур Евразии, тем не менее является неотъемлемой частью истории Ближнего и Переднего Востока и средиземноморского региона, поэтому египетский материал также рассматривается в этой книге).

Но начав с древнейших времен, следует остановиться, по-видимому, в середине II тыс. 1500 г. во многих отношениях является не только символическим, но и действительным рубежом в переходе к современности, к Новому времени (по крайней мере в Европе). Открытие Америки, впервые и навсегда замкнувшее для человека пространство земной поверхности, появление в Западной Европе первых латинских переводов Птолемея, перевернувших представления о возможностях пространственного изображения Земли, бурное развитие практической картографии (расцвет португальской картографии датируется как раз XV в.), изобретение книгопечатания и многие другие «новшества» начали постепенно разрушать картину мира, сложившуюся в западноевропейском средневековье, а в сознание человека все глубже проникало ощущение самого себя как обитателя Земли. Это время маркировано как переходное и во многих других областях человеческой культуры.

Вот как, например, оценивает эту эпоху европейской культуры Освальд Шпенглер: «В начале XIV столетия почти одновременно – притом одновременно с изобретением масляной живописи и контрапункта – произошло изобретение пороха и компаса, т. е. дальнобойного оружия и далекого плавания… «(Шпенглер, 436); Шпенглер считает, что плавание на парусных судах в открытом море способствовало преодолению эвклидова понятия материка, свойственного предыдущим эпохам. «Со дня открытия Америки Запад сделался только одной из провинций исполинского целого. С этих пор история северной культуры принимает планетарный характер» (Там же, 438). На это же время приходится, по мнению Дж.-Ф. Туана, изменение образа космоса в сознании человека (Tuan, Topophilia, 129; ср. также: Ibid., 247: «Primitive and traditional peoples lived in a vertical, rotary, and richly symbolical world, whereas modern man’s world tends to be broad of surface, low of ceiling, nonrotary, aesthetic, and profane. In Europe the change took place gradually from 1500 onward…»).

* * *

Свое исследование я начинал с изучения ориентационных принципов в греко-латинской античности. Со временем ареал работы все расширялся, и когда в своем «Drang nach Osten» я достиг Китая, мне стала совершенно очевидна ущербность европоцентризма в историческом исследовании такого рода. Если теорема Пифагора была известна в Вавилоне, Индии и Китае за несколько столетий до рождения Пифагора, то и начинать историю геометрии следует не с этого уважаемого грека, а с восточной науки. Вообще говоря, история Старого Света (Евразии) оказывается единой и нерасчленимой.

Один из ярчайших представителей «евразийства» П. М. Бицилли в своей знаменитой статье «“Восток” и “Запад” в истории Старого Света» (1922 г.) особенно резко поставил вопрос о «единстве истории духовного развития Старого Света» примерно с 1000 г. до н. э. до 1500 г. н. э. Отмечая синхронизм в религиозно-философском развитии великих культурных миров Евразии, он писал: «Вслед за тем как в северо-западном углу Ирана кладется начало монотеистической реформы Заратуштры, в Элладе в VI веке происходит религиозная реформа Пифагора, а в Индии развертывается деятельность Будды. К этому же времени относится возникновение рационалистического теизма Анаксагора и мистического учения Гераклита о логосе; их современниками были в Китае Конфу-цзе и Лао-цзе…» (цит. по: Метаморфозы Европы. М., 1993. С. 69).

Четверть века спустя после работы Бицилли (в 1949 г.) Карл Ясперс развил сходный тезис об «осевом времени», которое он относит к середине I тыс. до н. э. (между 800 и 200 гг.) – эпохе китайских, индийских, иранских, ветхозаветных и греческих мыслителей (Ясперс, 32–33). Ясперс полемизирует с представлением о Явлении Сына Божьего (Христа) как «оси мировой истории» и, удревняя эту ось, показывает независимость, равномерность и одновременность разноэтнических проявлений того перелома в истории, который произошел в середине I тыс. до н. э. «Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение нескольких столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга… В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершился переход к универсальности» (Там же, 33).

Таким образом, отмечаемая исследователями синхронность развития духовной культуры разных цивилизаций Евразии дает возможность равномерного освещения наших проблем, без колебаний в сторону европо– или азиоцентризма. Я буду рад, если читатель сочтет, что мне – европейцу – это удалось сделать.

Источниковая база

В соответствии с широким пониманием проблемы ориентации в пространстве весьма широким оказывается и круг источников, необходимых для изучения этой темы.

Это прежде всего письменные (литературные и эпиграфические) источники, описывающие, как правило, в имплицитной, а иногда и в эксплицитной форме различные проявления ориентационных навыков и представлений, распространенных в данной культурной среде. Из письменных источников мы узнаем не только то, как ориентировался в пространстве тот или иной человек, но и получаем сведения о различных космологических, религиозных и философских воззрениях, часто влиявших на те или иные формы ориентации. Этот вид источников является наиболее ценным и информативным, так как здесь описывается расположение географических объектов относительно стран света, даются инструкции или ведется дискуссия по вопросам ориентации храмов или молитвы, приводятся тексты молитв и т. д.

Таковы, например, древнекитайские книги обрядов и церемоний, сохранившие описания ориентации по странам света в связи с символической классификацией, пронизывавшей все мироздание; таковы клинописные тексты, которые закладывались в основание месопотамских храмов; таковы географические описания греков; таковы Тексты Пирамид, запечатлевшие на стенах пирамид процедуру их ориентирования; таковы инструкции римских агрименсоров (землемеров) и трактаты об этрусских древностях; таковы египетская и буддистская «Книги мертвых», в которых затрагиваются проблемы ориентации в земном и потустороннем пространстве; таковы, наконец, полемические и учительные сочинения отцов церкви в период, когда обряды и литургия христианства находились еще in statu nascendi, и многие другие. Свидетельства об ориентации сохранились в эпических произведениях – в «Махабхарате» и «Рамаяне», «Илиаде» и «Одиссее», «Старшей» и «Младшей Эдде», в памятниках фольклора и религии – в «Авесте», «Библии», «Коране», «Калевале» и др.

Весьма важным представляется анализ языковых явлений, нередко прямо указывающих на присутствие в языке определенной системы ориентации и на ее генезис. Так, например, названия востока и запада в русском языке и многих других языках свидетельствуют о солярном происхождении этих обозначений; часто названия стран света происходят из наименований, связанных с понятиями «правое», «левое», «переднее», «заднее», что дает возможность устанавливать реликты древних систем ориентирования (ср.: Шемякин, 40–47).

Большой материал для нашей постановки вопроса предоставляют памятники материальной культуры, в частности, данные археологических исследований: из них мы узнаем о реальной ориентации реальных городов, храмов, жилищ, земельных наделов, погребений и т. д. К этому же виду источников мы можем отнести произведения древнего искусства (картины, росписи, рельефы, скульптуры и т. д.), запечатлевшие некоторые ориентационные навыки.

Как всегда, когда мы изучаем духовную культуру древних народов, весьма полезным оказывается сопоставление результатов этого исследования с наблюдениями, сделанными этнографической наукой среди народов, сохранивших черты архаической идеологии и психологии (так называемые «примитивные культуры»). Не забудем, что многие стороны и особенности жизни народов в древности (например, языческих славян) были выявлены и исследованы именно этнографами, находящими в современной жизни пережитки весьма древних обрядов и ритуалов, в том числе и связанных с ориентацией. Особенно живучи и доступны непосредственным этнографическим наблюдениям черты архаического сознания и поведения в обществах с высоким коэффициентом традиционализма, например, в Китае, где еще в начале XX в. при императорском дворе можно было наблюдать обряды и церемонии, восходящие к весьма древним временам. Некоторые из таких наблюдений дают дополнительный материал для типологического сопоставления разных культур, оказываются ключом к пониманию менталитета древнего человека и являются объектом собственно этнологических исследований.

Вместе с тем, использование этнографического (в том числе фольклорного) материала имеет и свои сложности. Это прежде всего неопределенность датировки тех или иных мотивов и представлений, зафиксированных в обычаях и фольклоре современных народов (см. об этом подробнее: Анфертьев, 245–252). Вторая сложность заключается в многослойности наблюдаемого сегодня материала, сложившейся в результате наложения и взаимовлияния различных этнических и культурных традиций. Так, изучая фольклор удмуртов и пытаясь выявить в нем черты, восходящие к мировоззрению древних финно-угров, не следует забывать о том, что начиная со второй половины XVI в. казанские татары в очень большой степени ассимилировали и исламизировали большое число удмуртов (о тюркизации удмуртов см.: Владыкин, 199–203).

Картография древних народов, представленная, как правило, небольшим количеством сохранившихся артефактов, в основном археологического свойства, также дает повод для размышлений о том, почему картограф предпочел ту или иную страну света в качестве верхней для своей карты и как это связано с господствующими в данном обществе ориентационными представлениями (недаром христиане предпочитали ориентировать свои карты на восток, а древнекитайские карты имели наверху юг). Вследствие этого карты часто служат важным источником для определения ориентационных предпочтений той или иной культуры (см.: Gordon, Sacred Directions Orientation, 211–227; Подосинов, Картографический принцип, 22–45; Он же, Ориентация древних карт, 64–74; Podossinov, Oben und unten, 5–23).

Методология исследования

Следует также остановиться на тех методологических принципах, которые были использованы в работе над материалом и его осмыслением.

В связи с тем, что исследование велось на стыке наук, в нем анализировались источники самых разных видов, являющиеся объектом изучения разных наук (лингвистики, археологии, истории религии, истории архитектуры, истории искусства, истории астрономии и астрологии, истории географии и картографии, этнографии, психологии, социологии и др.). Это означает, что в работе с необходимостью использовались методики всех этих наук, что создавало значительные сложности (см.: Подосинов, Вопросы источниковедения, 54–56).

Определяя научное направление, к которому принадлежит данная работа, я бы назвал его исторической антропологией. Методы и результаты этнографии, этнологии и социальной (или культурной) антропологии (см. подробнее о предмете этих дисциплин: Леви-Стросс, Структурная антропология, 313–318) по мере необходимости используются и здесь, расширяя наши возможности постичь природу архаического сознания, тем не менее основной упор делается на изучение ориентационной практики древних культур, а это неизбежно придает работе характер исторического исследования. Поскольку же объектом изучения является, как и в антропологии, человек с его представлениями об окружающем его пространстве, то «созвездие» дисциплин, тесно связанных с антропологией, как они видятся К. Леви-Строссу (Там же, 318):

остается и для нас необходимым элементом и полем исследования.

Весьма важными с методологической точки зрения для понимания проблем пространственной ориентации оказываются методики, приемы и результаты исследований, характерные для многих наук «антропологического» цикла. В первую очередь, это работы общефилософского содержания, рассматривающие историю и теорию восприятия пространства в человеческой истории (см., например, работы: Reichenbach, Grünbaum, Ströker, Nerlich, Gosztonyi, Heelan, Ахундов). Весьма важными для нашей темы представляются исследования в области «географии окружающей среды» (environmental geography), «человеческой географии» (human geography), теории ментальных карт, когнитивной и перцепционной теории в изучении пространственной среды человека и т. д. (см. работы: The Concept of Space and Time; Downs/Stea; Eliade, Images; Gold/White; Hallowell; Piaget/Inhelder; Trowbridge; Tuan, Images; Idem, Topophilia и др.; на русском языке добротное представление об этих проблемах дает работа Дж. Голда; см. также сборник статей: Категоризация мира).

Одно из важнейших достижений этих наук состоит в том, что в центре их изучения стоит не земля и природа сами по себе, а человек, его жизнь на земле, его восприятие окружающей его среды, его идейно-психологический мир (см., например: Tuan, Humanistic Geography, 266). Пространство рассматривается не в его физическом объективном понимании, а в субъективном антропоцентрическом восприятии; вводится также понятие мифологического пространства. Надо заметить, что различение физического и «воспринимаемого» (или «феноменологического») пространства стало следствием развития многих научных дисциплин и, в частности, неэвклидовой геометрии (Gosztonyi, Der Raum, 2, 723–727). Выработанные этими направлениями методы оказываются весьма плодотворными при изучении того же круга проблем, но уже на материале древних культур.

Важным подспорьем для нашей темы являются работы по психологии ребенка, проходящего в своем онтогенезе во многом те же стадии осознания и восприятия пространственных отношений, что и древние народы в филогенезе (работы Ж. Пиаже, А. В. Ярмоленко и др.)

Историко-этнологические исследования, ведущиеся в Европе уже два столетия, породили большое количество школ и направлений (см. подробный анализ их: Мелетинский, Поэтика, 12–162), в которых этнологи, плодотворно соединяя материал полевых исследований мифологии и мировоззрения «примитивных» народов с данными древних культур, а также используя новейшие философские, социологические и психологические теории, добились выдающихся результатов в понимании природы «мифопоэтического» или «архаического» мышления («мифологическая» школа – Я. Гримм, В. Шварц, М. Мюллер; «антропологическая» школа – Э. Тэйлор, В. Вундт, Э. Лонг; «ритуалистская» школа – Д. Д. Фрейзер, С. X. Хук, Э. О. Джеймс; «функциональная» школа – Б. Малиновский, К. Т. Прейс, М. Элиаде; «социологическая» школа – Э. Дюркгейм, М. Мосс, Л. Леви-Брюль; американская школа «культурной антропологии» – Ф. Боас, Р. Лоуи, А. Крэбер; «символическая» школа – Э. Кассирер, У. М. Урбан, С. Лангер; «психоаналитическая» школа – 3. Фрейд, К. Г. Юнг, Ш. Бодуэн; «ритуально-мифологическая» школа – М. Бодкин, Ф. Уилрайт, Н. Фрай; «структуралистская» школа – К. Леви-Стросс, М. Фуко, Р. Барт). Большой вклад в разработку этих сюжетов внесли работы русских ученых Ф. И. Буслаева, А. Н. Афанасьева, А. А. Потебни, А. Н. Веселовского, А. Ф. Лосева, Г. Г. Шпета, И. Г. Франк-Каменецкого, О. М. Фрейденберг, Л. Я. Штернберга, В. Г. Богораза, В. Я. Проппа, М. М. Бахтина, А. М. Золотарева, С. А. Токарева, Вяч. Вс. Иванова, В. Н. Топорова, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, Е. М. Мелетинского, С. Ю. Неклюдова и др.). Огромный фактический сравнительно-исторический материал, сосредоточенный в работах указанных исследователей, а также философский категориальный аппарат, выработанный этими школами, помогает уяснить сущность описываемых в нашей работе явлений.

Таким образом, новые антропологические и культурологические подходы, развитые мировой наукой в XX столетии, позволяют подойти к исследованию проблем ориентации таким образом, что чисто технические, казалось бы, вопросы – к какой стране света был обращен вавилонский жрец, или египетский храм, или могила афинянина, или алтарь христианского храма, или как была ориентирована древнеримская карта мира, или почему восток у древних тюрков находился «спереди», – становятся средоточием глубинных проблем самосознания общества, в котором отражаются представления человека о себе, о космосе, о богах, об окружающей среде, об обществе и культуре. Хорошо о названиях стран света в различных языках сказал В. А. Никонов: «Без терминов пространственной ориентировки человечество было бы слепо. В этом прямом назначении они незаменимы. Но они драгоценны для многих отраслей науки. Их показания позволяют раскрыть: формирование представлений о планете, древние верования, развитие мышления от хаоса разрозненных наблюдений к целостной глобальной системе, историю народов (их расселение, связи, миграции), историю языков (различия межъязыковых общностей – генетических, контактных, типологических), семантическое словообразование… Эти названия – красноречивые свидетели истории мировой культуры» (Никонов, 166–167).