Текст книги "11 встреч. Интервью с современниками"

10

Геннадий Иванович Локотков всю свою жизнь делал автоматику. И еще он все время выживал в непростых условиях рынка. Во время перестройки сплошь и рядом закрывались заводы, а он открывал новые производства. Открывал, налаживал, пускал, а потом его просили уйти. Он уходил и снова все начинал на ровном месте. Вот этим он мне и интересен – тем, что способен заново все построить.

– Как вам это удавалось? – спросил я его.

– Вся моя сознательная жизнь, а это означает для меня – когда приобретаются основные качества характера – была связана с Судпромом. Оттуда все и начиналось.

Я же заканчивал Макаровское училище, потом плавал и работал в Куликовском пароходстве три года, затем была работа на одном закрытом Калининградском предприятии, где строили уникальные корабли.

– Вам повезло в жизни?

– Уверен, что да. В жизни мне повезло. Ведь я застал период с 1975 по 1990 год, когда судостроение в России, да и все мировое судостроение было на пике развития. Были в моей судьбе и «Балтийские верфи», первый гражданский проект, за ним последовало промысловое судно, затем подводные лодки типа РТМ. Была еще и система «Байкал», управление энергетикой подводной лодки.

Потом меня позвали на «Северную верфь». Там шли новые уникальные проекты. Удивительное время было, конечно. Ведь я возглавил группу, когда мне было лишь двадцать пять лет. Шли военные корабли, серия 11–35. Так что с этого возраста я хорошо знаю, что такое авторитетный человек. Подружился со всеми сегодняшними руководителями, это в свое время позволило быстро решать многие вопросы.

Позднее я перешел на Балтийский завод, там пошли крейсера, пароходы, и я стал главным строителем атомных проектов – всех кораблей, ледоколов.

– Серьезное дело.

– Очень серьезное. Сильно закаляет характер. Он ведь только ответственностью закаляется, а больше-то ничем. По-моему, такие испытания вообще лучшая школа для личности. Мне было чуть больше тридцати, а тогда сроки для производства ставились жесточайшие.

– Но потом наступила перестройка. Сильно она по вам ударила?

– Еще до перестройки, в самом начале восьмидесятых, стало понятно, что система выдыхается. Я уже тогда почувствовал, что время меняется, что командные методы перестают действовать. Многие старые механизмы тогда просто перестали срабатывать. Словно что-то стало проскальзывать в этой «системе советской», стопор какой-то. Людей на работу не поднять. Ведь многое тогда держалось только на мобилизационных принципах.

– И на энтузиазме.

– Конечно, на энтузиазме. Надо было сконцентрироваться на пределе возможного. И с каждым шагом требовались какие-то сверхусилия.

– А шел 1985 год.

– Да. Шел 1985 год. Так что с великим трудом удавалось людей на дело поднимать. Ведь надо было работать по шестнадцать часов в день. А чем их заинтересовать? Мне уже тогда было ясно, что надо, необходимо искать какие-то новые мотивации, потому что просто так дисциплинарно: равняйсь-смирно – управлять становилось невозможно.

Вот сами смотрите: тысяча четыреста пятнадцать помещений – это ледокол, а тысяча четыреста восемьдесят семь помещений – это уже крейсер. А я только пришел тогда на верфи. Знаете, надо четыре месяца по-настоящему изучать корабль, в каждое помещение надо зайти, посмотреть.

– Пробовали всякое?

– Пробовал всякое. Сначала, как уже говорилось, всякие варианты жесткого управления. Но потом я быстро понял, что это уже невозможно. Тогда-то и стал искать что-то новое. Новые формы деятельности. Создал комплексную бригаду (это вообще-то была такая скрытая форма финансовой заинтересованности). Сосчитал все деньги, выложил им на стол: сделаете все в срок – получаете.

– Как же вы все это тогда пробили?

– А никак. Все было нельзя. Ничего нельзя. Для людей – нельзя. А как дело делать? Вспоминаю, как я все это пробивал, с дрожью. До сих пор. Очевидные вроде вещи, а сделать нельзя. И не то что просто нельзя, а невозможно. Что мы только не пережили, но в конечном итоге получилось. Время-то уже было предперестроечное. И была уже возможность почувствовать, что такое экономика. Мы начали считать каждый метр кабеля, мы считали нормо-часы, мы отсекали лишних людей.

И вот так постепенно, не сразу, пошла работа. Сдавали корабли, тренировались.

Мы тогда только начинали основы рыночной экономики нащупывать.

– А потом наступили девяностые годы.

– Да. Потом наступили девяностые. Кораблей не стало. Последний, который мы строили, стоял потом сиротливо больше двенадцати лет. Надо было что-то делать. Пошла приватизация. В 1993 году, поскольку я тогда уже считался не простым человеком, а очень даже авторитетным, позволили кусочек приватизировать. И назвался этот кусочек «Эра». Был такой судостроительный комплекс, он теперь всеми признан, да и тогда признавался. И вот мы начали. Начали с того, что получили небольшое производство, обычный цех забытый, заброшенный, с полупьяным персоналом. И мы из него за семь лет сделали предприятие европейского уровня.

– Интересно было?

– Конечно. Это был интересный этап, полный риска. Нам тогда удалось найти правильный банк – Европейский банк реконструкции и развития. Удалось в нем получить на три года кредит в три миллиона долларов. А время тогда было мутное, очень мутное, но мы вернули за два с половиной года целых пять миллионов, с процентами. Помните, какой был хаос в финансовой сфере? Часто кредиты не возвращали, деньги крутились, деньги – на сторону, банки лопались. Но мы вернули все! Все вернули! Это праздник был. Пили шампанское! Это был один из первых прибыльных проектов в банковской сфере в России. В Россию тогда поверили. И я рад, что к этому имею отношение.

– И вы сразу перешли на новые технологии?

– Да. Мне уже тогда было понятно, что надо решительно обновлять технологии, что без европейского опыта строить производство невозможно, что необходимо ездить и смотреть, что происходит в мировом судостроении. Моя первая поездка была в 1993 году. Поехали, посмотрели и поняли: все надо менять. Абсолютно все. И мы первые в Питере стали кардинально менять производство, не только станки менять, а новых специалистов выращивать. Кстати сказать, мы и теперь делаем это весьма успешно. И делаем это еще и потому, что теперь на производство приходят заинтересованные люди с большим образовательным багажом. Способные. Очень способные люди.

– А что сегодня?

– А к сегодняшнему дню в Питере создан благодаря нашим усилиям своеобразный электротехнический клуб, ведь в Питере высочайший потенциал подобных производств.

И я прекрасно понимаю, что для производства необходим научный подход. Вот, к примеру, проблема роботизации. Проблема роботизации в производстве во всем мире стоит очень остро. И эта проблематика для нас тоже является наиважнейшей. А вы знаете, что мы выиграли Чемпионат мира по футболу? Нет– нет, не по обычному, а по роботизированному футболу. Там помимо механизмов сражается и компьютерное обеспечение. Но там азарт не меньший, чем на обычном «людском» мачте.

В этом виде промышленного спорта японцы выставляют восемь команд, немцы выставляют десять команд. В этих высокоинтеллектуальных и технологичных состязаниях участвует не так много стран. Всего-то, наверное, десять – пятнадцать. И тогда от России мы были только одни, тем не менее кубок мы выиграли, и это было очень серьезным достижением. Попутно с этим мы сразу две новые роботизированные модели запустили. Что наши роботы должны делать? Ходить, видеть, различать предметы и ряд команд выполнять. Вот такая стояла очень амбициозная задача.

– С чего вы начинали?

– С людей, конечно. Надо набрать людей. Набираем мы группу для этих высокомудрых дел. Надо с кого-то начинать, так что людей пробуешь. Приняли одного человека, вроде для этого дела он вполне подходит. Тогда же трудно было с настоящими инженерами. Вернее, с ними всегда было трудно, а тогда и подавно. Ну приняли его – он ходил-ходил. Ну пришла пора, давай, показывай, что там у тебя за мысли, с чего начнем, как составим программу и так далее. А он приносит счет на пять кубометров досок. Зачем тебе доски, спрашиваем? Это же строительство роботов! Ну потом подобрали, конечно, целую команду. С «Ленинца» ребята пришли. И начали мы того робота создавать. Создали ручки, ножки, ведь на человека робот должен быть похож. В университете американском сделали. Тело робота моделировали на основе специального порошка. Порошок засыпают по определенному контуру, проходит спекание, снова засыпают, снова спекают. И таким образом наращивают кисть, палец. Все это из пластмассы, конечно. Много электроники. Ну и в конечном итоге на салоне новый объект показываем: вот он, первый наш робот. Он у нас здоровается, приветствует, передвигается. Любопытных – толпы, детей – море. И все вокруг этого нашего стенда – а робот наш бодро так ходит, даже головой качает и крутит. Это было здорово! Но получилось так, что потом эта эпопея с роботами закончилась.

Ведь предприятие-то у нас акционерное, и акционеры посчитали, что нельзя замахиваться на такое святое, Богом созданное. А потом и вовсе мне сказали: спасибо. И я ушел.

– И создали новую «Эру»?

– И создал новую «Эру».

– Не жалко было уходить?

– Жалко. Предприятие мы же сделали как надо. С иголочки, да и замечательный у нас был коллектив. А сюда я пришел пару лет назад. Здесь было обычное запущенное производство, которое хорошо работало в семидесятые, потом оно полностью потеряло управление, и все на нем стали жить самостоятельной жизнью, чтобы только выжить. Все само по себе горит и вертится, персонал каждый на своем месте что-то зарабатывает, кто на чем сидит, тот то и имеет. И вот из этого надо было сделать что-то путное. И народу было 1200 человек. Завод-то когда-то был прекрасный, заслуженный, два ордена. Практически вся атомная энергетика снабжалась этим заводом, и наши стратегические войска тоже. И вот ничего этого нет. Последние десять лет уж точно. И атомщикам ничего этого не поставляем. И атомщиков нет. Вообще ничего нет. Пустыня.

И опять набирали мальчишек, девчонок. Опять все надо было начинать с самого начала, а сейчас это уже мощнейший работоспособный коллектив. Но теперь, после тех «боевых лет» в начале девяностых, многое можно сделать гораздо быстрее. На этом заводе нам реконструкцию удалось провести всего за полгода, а за год отстроить пять новых корпусов.

– Сказался опыт.

– Конечно, опыт. Но главное дело, конечно, в самом производстве, в инновационных проблемах, которые разрешаем. Вот вам характерный пример нашей деятельности. Мы решили разработать процессор и топливный элемент, для того чтобы создать надежный источник питания для датчиков, которыми снабжают теперь газопроводные системы. Потому что если тащить обычный кабель вдоль трубы, то возникает множество непреодолимых проблем. Так вот, нам удалось создать совсем новый источник для этой конкретной технологической задачи. И вот вам мини-электростанция, ее хватает для пяти киловатт, хватает для того, чтобы запитать катодную защиту, запитать телекоммуникационный комплекс, дать сигнал на спутник, и теперь мы все время знаем, что там происходит в трубе, какое там давление и каковы иные параметры. Вот такая ведется сложнейшая работа, и она еще не закончена. Кстати, когда мы только начали всем этим заниматься, то военные проявили серьезную заинтересованность в ней. Представьте себе, отсек подводной лодки, который имеет электрохимический генератор. Если просто брать в поход обычные батареи, то можно под водой продержаться до семи суток, иначе надо всплывать, осуществлять всякие технологические действия, а вот в нашем случае – тридцать дней под водой можно находиться без всяких проблем. Кислородный запас берешь с собой в баллонах. Весь кислород в баллонах под давлением.

– Но он не в отсеке?

– Нет. Не в отсеке, он в легком корпусе. Ситуация ведь какая? Для нового двигателя нужен водород. А где взять водород на подводной лодке? Хранить его в криогенном состоянии или еще в каком-то невозможно. Водород слишком опасен. Мир давно бьется над этим. Идея-то не нова, над ней многие фирмы работают ой как давно. Как получить, а потом как сохранить этот водород? Хранить сам элемент топливный – это не проблема.

Мы предложили иной, совершенно новый подход. Сделали процессор для метана на основе реактора, где при температуре в тысячу градусов и соответствующем давлении метан проходит через специальные устройства, и получается водород. Установка маленькая, компактная, работает в удивительно управляемом режиме, нужное дозирование дает, безопасна. Так что топливо есть. Экологически чистое.

– Теперь будем возить метан?

– Ну зачем нам возить метан? Есть же дизельное топливо. Небольшое приспособление – и из него получим метан. То есть дизельное топливо есть, и теперь – хочешь, дизель запускай, хочешь, сделаем реформеры для дизеля. Это пока еще ноу-хау, никто еще пока до этого не дошел. Одним словом, сейчас идет работа, которая требует финансирования.

– Денег дают?

– Дают. Но никто ничего не финансирует даром. Промышленников мало. У нас и так сегодня, куда не посмотришь, всюду одни продавцы. Нужно, чтобы о России думали как о стране промышленников, а не торговцев. Вот я знаю, что происходит, что делается в Союзе промышленников, чем там дышат и какие там есть серьезные проблемы. У нас теснейшее сотрудничество между промышленниками. У нас добросердечная обстановка в Союзе, любая помощь, если она по силам Союзу, обязательно оказывается. Мы можем лоббировать через губернатора, правительство различные проекты внутригородские. Надо сказать, что сейчас губернатор уделяет большое внимание промышленности. Пришел заинтересованный человек, и он четко отслеживает все развитие, работу, лоббирует заказы для города. Так что ситуация сегодня изменилась по сути.

Мы не против того, чтобы торговля развивалась, она тоже дает в бюджет города серьезные деньги, мы не против того, чтобы сфера услуг развивалась. Но промышленность – это не только налоги и бюджет, не только возможность самореализации. Промышленность – это составляющая государства, и ничего без нее у нас не выйдет. Без поддержки промышленности бесполезно даже ставить задачу о поддержке людей в государстве. Эта самая важная задача. Это первая, так сказать, проблема. Вторая проблема – постановка задачи.

Какая на сегодня перед нами задача? Эффективное хозяйство? Если так, то тогда давайте иметь хотя бы минимальный набор производственных мощностей, способных в короткие сроки сделать оборонку, корабли ракетные, базовую составляющую.

А если мы только сырье производим, то это совсем другая задача.

Надо заметить, что никто пока не сформулировал задачу, стоящую перед страной. Куда идем, куда движемся, какие цели, какие средства?

– Во всем нужна стратегия.

– Во всем нужна стратегия. Сначала определите цели, а потом – пути достижения этих целей.

А сейчас у нас что? Вам удается выжить? Очень хорошо! Вот так и выживайте.

– Все брошены?

– Брошены. Рынок. Да, конечно, мы на своем производстве зарабатываем деньги, хотим, чтобы наши люди получали серьезную зарплату, стремимся с наибольшей эффективностью произвести продукт, ищем какие-то новые идеи, ищем то, что требуется на рынке, производим и так далее. В то же время мы должны соответствовать всем мировым стандартам, если мы ставим задачу быстрого и точного производства, хороших разработок.

– И все это зависит от человека.

– Все зависит от человека. Только от него. Это внутренняя составляющая. Содержательная составляющая, суть человека. Надо найти человека, вырастить, воспитать. Я сам был так воспитан, вся жизнь состояла из ответственности, и не только за себя. Сами прекрасно помните – когда выходишь в море, тебя сопровождают корабли НАТО, и ты чувствуешь себя хозяином судьбы, чувствуешь себя ответственным перед страной и так далее. Это чувство невозможно вытравить. Пока еще много людей, думающих и чувствующих так же, как я, работающих точно так же.

– То есть дизельные лодки на водороде – это будущее?

– Да. Это будущее. Я бы даже сказал – это блестящая перспектива. В объединении «Рубин» это понимают. «Рубин» и строит эти лодки, и сейчас у них там есть совершенно новые проекты.

– «Лада» и «Амур»?

– И «Лада», и «Амур», других пока нет. Но их надо довести до идеального состояния. Никто из наших конкурентов, назовем их так, сегодня не владеет на дизельных лодках ракетным оружием. Мы тут самые первые. Лодка же, как собственно лодка, никого не интересует. Всех интересует лодка – носитель оружия! А дизельная лодка – она же малошумная. Если ей дать такую автономность – один месяц, она может пойти выполнить боевую задачу и спокойно уйти подводным путем.

Вы ведь знаете, что атомные лодки современными средствами обнаружения сейчас очень легко прослушиваются. До девяноста процентов лодок ловится еще на выходе, и засечь такую огромную махину легко, и быть ей скрытной практически невозможно. Ставится задача постоянного дежурства, что дорого. Да и вообще, большие лодки очень дороги и их слишком долго строить. А маленькие мы могли бы клепать по две штуки в год. Стоимость на порядок ниже. А возможности выше. Оружие становится точечным. Это раньше стреляли по площадям. Теперь – только высокоточное оружие. Под него носитель – ракета, а под нее – маленькая лодка. И экипаж там маленький. Это уже новое поколение лодок, и оно флоту совершенно необходимо. Но пока идут испытания, первый образец имеет серьезные проблемы. Первые образцы всегда имеют проблемы. Вот и «Амур», который тоже очень интересен, по размерам еще меньше.

– А Автопрому вы не предлагали этот двигатель на водороде?

– Автопромом сейчас многие серьезные фирмы занимаются, но пока это все получаются дорогостоящие вещи. Ведь для оборонки делаются штучные экземпляры, и вот массовое производство – это всегда очень дорого. Но это не значит, что изыскания нами для Автопрома не ведутся. Вот в нашем случае есть попытки сделать реальный, пригодный для массового производства водородный двигатель. Уже и японцы, и американцы вплотную подбираются к этой проблематике.

– Там тот же принцип?

– Конечно. Все давно известно. Неизвестно только, как это все сделать. Энергетические водородные технологии – это наиглавнейший вопрос XXI столетия. Дожить бы до таких счастливых минут, когда эту затею удалось бы реализовать по-настоящему. Вот пробуем по этой проблематике сотрудничать с «Сименсом».

– Правительство помогает?

– Правительство? Самая интересная проблема экономики, а вернее, проблема управления ею – это создание среды существования, что ли. Правительство должно создать среду существования, обитания для промышленности. Вот когда мы еще занимались роботами и ездили по всему миру, то в Японии мы приехали к мэру Осаки. С первых же минут беседы стало ясно, что он все понимает. Он был весьма сведущ в этих делах. В делах предоставления режима наибольшего благоприятствования для промышленности. Он был крайне заинтересован во всем новом в этой сфере. Вот тогда, во время этого разговора с японским мэром, я и понял, что создание среды обитания – это забота правительства. Как создать среду, в которой работают кооперационные связи? Я у него спрашиваю: что такое коммерческая политика? Как вы уделяете внимание развитию промышленности? Он тогда сказал, что есть, например, очень успешные компании, есть неуспешные, есть средние. И задача правительства – поддержка именно среднего слоя. Он рассказал о десятках мероприятий, направленных на эту поддержку. Происходит мониторинг, отслеживается состояние каждого предприятия. В японском случае каждое предприятие подвергается четкому мониторингу. И мне тогда стало очевидно, что базовый мониторинг должен быть в поле зрения правительства. Почему-то считается, что в Министерстве экономики должны работать экономисты, которые ни на заводе, ни на производстве вообще никогда не бывали. Ну что с них потом спрашивать? Это же смешно.

– На Западе интересуются мнением промышленников при выработке экономической стратегии?

– Да. В западных традициях учитывать мнение промышленников. Собираются и решают.

– А у нас?

– А у нас это пока только фантастика. Вы пойдете мои цеха смотреть?

И мы пошли смотреть цеха.

11

Юрий Александрович Недашковский – президент Энергоатома Украины.

Энергоатом Украины – это, по сути, Министерство атомной промышленности, и у Юрия Александровича статус министра.

Меня познакомил с ним Владимир Степанович Губарев. Владимир Степанович пишет книги о людях науки, и на этом простом основании знаком и с министрами тоже. Когда он предложил мне взять интервью у украинского министра, я сразу согласился – не часто министры бывают так доступны.

Дирекция украинского Энергоатома помещается в современном здании в центре Киева, и его президент совсем еще не стар. Он называет себя производственником. И сразу же поправляет меня, что Энергоатом – это не министерство, а хозяйствующий субъект. И что по украинскому ядерному законодательству функции государственного управления и непосредственной хозяйственной деятельности четко разграничены. Энергоатом – это энергогенерирующая компания, объединяющая все действующие в Украине атомные электростанции. А функции государственного управления в области использования ядерной энергии возложены на Министерство топлива и энергетики, к сфере управления которого относится и Энергоатом.

– Вы государственная компания? – спросил его я.

С некоторых пор я стал привыкать к тому, что те компании, которые, по моему глубокому убеждению, должны быть только государственными, в России оказываются частными. Интересно, как с этим в Украине.

– Да, мы государственная компания, – говорит Юрий Александрович, – и более того, если говорить на российский манер, государственное унитарное предприятие. У нас, как и в России, есть унитарные предприятия, а есть созданные в форме хозяйственных обществ.

– То есть, можно сказать, что все, что связано с производством атомной энергии в Украине, находится под жестким контролем государства?

– Да. Под очень жестким контролем. Но наше законодательство допускает и другие формы собственности в области использования ядерной энергии. Что касается атомной генерации, то, возможно, в будущем компания будет корпоратизирована, то есть станет акционерным обществом со стопроцентным владением акций государством.

– Так легче выжить?

– Акционерным обществам легче создавать различные организационные формы, в частности, для привлечения внешних инвестиций. Они могут объединять капиталы, учреждая, например, совместные предприятия. Минимизировать или разделять риски, создавая отдельные юридические лица и сохраняя контроль над ними через участие в капитале. И многое еще. Но этих же целей можно достичь и в рамках унитарного предприятия, только другими путями. Не думаю, что сейчас это самый актуальный вопрос. К нему целесообразнее будет вернуться на стадии активного строительства новых ядерных энергоблоков. А пока в состав компании входят четыре атомные электростанции: Хмельницкая, Запорожская, Ровенская и Южно-Украинская.

– А где же Чернобыльская АЭС?

– На момент образования компании (в 1996 году) была еще и Чернобыльская. Но в 2001 году мы выделили все активы Чернобыльской АЭС из Энергоатома. На их базе было создано специализированное государственное предприятие по снятию с эксплуатации энергоблоков АЭС. Это решение принималось в условиях реформирования украинского энергетического рынка и диктовалось необходимостью формирования прозрачных механизмов ценообразования, исключающих по возможности перекрестное субсидирование. Ведь досрочно остановленные первый – третий энергоблоки Чернобыльской АЭС содержались за счет государственного бюджета страны, а работы на разрушенном четвертом блоке финансировались за счет Международного Чернобыльского фонда «Укрытие». Кроме того, работы по созданию инфраструктуры на площадке ЧАЭС, необходимой для снятия ее с эксплуатации, финансировались Европейским банком реконструкции и развития. Требования разделить активы выдвигались также и со стороны международных финансовых организаций, предоставляющих займы и оказывающих техническую поддержку Энергоатому.

– Много у вас действующих блоков?

– Всего у нас сейчас пятнадцать блоков, тринадцать ВВЭР-1000 и два блока ВВЭР-440. Все проекты российского ОКБ «Гидропресс».

– Насколько сегодня у вас тесные связи с Россией и с российскими предприятиями?

– Пока очень тесные, ведь все проекты используемых сегодня в Украине реакторных установок разрабатывались в России. В ней же находится очень много проектно-конструкторских и научно-исследовательских организаций, чьими услугами мы пользуемся в области научно-технического сопровождения эксплуатации АЭС. Много различного оборудования, прежде всего – элементы первого контура, нержавеющие теплообменные аппараты, детали трубопроводов высокого давления, электродвигатели традиционно поставлялись и поставляются из России. И конечно же, все ядерное топливо для украинских АЭС сегодня поставляется российским производителем ОАО «ТВЭЛ». У нас активно реализуется двусторонняя программа сотрудничества с Росэнергоатомом, хорошо налажено взаимодействие в рамках Московского центра ВАО АЭС.

Но, говоря о сотрудничестве, нужно четко понимать, что за последние годы очень серьезно поменялись подходы и нормативная база.

Научное сопровождение, как и материально-техническое обеспечение, не закрепляются в пожизненный статус. Сегодня поставщики услуг, работ, оборудования или материалов выбираются по результатам международных тендеров на основании лучшего предложения в системе координат: цена – качество – гарантии. Кстати, «Гидропресс» в прошлом году выиграл у нас тендер на обоснование продления ресурса корпуса реактора Ровенской станции.

– То есть связи с российскими предприятиями не теряете?

– Не теряем, но должен честно сказать, что в последнее время мы вынуждены все больше и больше отказываться от российских поставок в пользу западных, и вовсе не потому, что это какая-то целенаправленная политика. Вопрос не только в том, что российские поставки, выигрывая в цене, зачастую во многом проигрывают в качестве. К сожалению, к этому нас подталкивают некоторые традиционные российские предприятия– поставщики, которые «обросли» всевозможными посредниками (как с российской, так и с украинской стороны) и категорически не желают устанавливать цивилизованные прямые и прозрачные отношения. Безусловно, это ни в коей мере не относится к нашим стратегическим партнерам, таким как «ТВЭЛ», «Силовые машины», Росэнергоатом, «Гидропресс» и многим-многим другим предприятиям и организациям, с которыми у нас заключены прямые двусторонние договоры и очень тесное взаимовыгодное сотрудничество.

Есть и другая составляющая проблемы – необходимо диверсифицировать источники поставок. И здесь уже вопрос не столько в цене или качестве, сколько в уходе от политических рисков, поскольку при одном монопольном поставщике любое ухудшение политической ситуации между нашими странами может поставить под угрозу всю энергосистему Украины. Ведь сегодня около пятидесяти процентов электроэнергии в Украине вырабатывается именно атомными станциями.

– Автоматика у вас российская или западная?

– Вся автоматика у нас украинского производства. Мне кажется, сегодня в России нет автоматики, равной нашей.

– Не забываете свое инженерное прошлое в кресле топ-менеджера?

– Нет, не забываю. До сих пор много читаю специальной литературы. Вот даже вашу «Науку и жизнь» прочитываю от корки до корки. Я же инженер. Мне все интересно.

– Как же инженер – и вдруг во главе одной из самых крупных государственных монополий? Это же больше экономика, наверное?

– В том числе. Но я убежден, что экономика – это лишь маленький придаток к инженерным знаниям. Несопоставимо маленький!

Уверен, что любой инженер гораздо быстрее разберется с экономикой и финансами, чем финансист напитается инженерными знаниями. Отчасти это связано с более широким кругозором инженеров. Техническое образование предполагает знания в разных областях наук и технологий. И потом, все эти знания должны быть упорядочены с помощью математического аппарата. К тому же необходимо не только уметь делать теоретические расчеты, но и сопоставлять их с практикой жизни. Не всегда возможно достигнуть высокой точности инженерных расчетов. А вот точность принятых решений должна обеспечивать «кучу девяток после запятой». Поэтому у инженеров, кроме всего прочего, должны быть очень хорошо развиты навыки и интуиция. Станислав Лем говорил, что миром со временем будут править эксперты.

– Считаете, что это правильно?

– Да. Я считаю это правильным, по крайней мере, для современного мира. Сложно сказать, каким будет мир через тысячу лет, но наша цивилизация пошла по техногенному пути развития.

– А президент тоже должен быть инженером?

– А вот насчет президента страны и других политиков высокого уровня я бы не был столь категоричен. Не думаю, что они должны быть инженерами. Мне кажется, что политики должны быть прежде всего людьми, очень хорошо ощущающими общественные ожидания, понимающими их природу. Им отведена миссия своеобразных медиумов между народом и теми, кто умеет трансформировать эти ожидания в практические плоды цивилизации. И приходя к власти, политики вынуждены нанимать профессиональных менеджеров, тех же самых инженеров, которые смогут достичь необходимых для общества результатов.

– Получается, что на сегодня, что бы мы ни говорили, наука и техника обслуживают политиков, а должно быть наоборот?

– Нет, не думаю. Наука и техника обслуживают общественные потребности. Это скорее, если обратиться к аналогии, вопрос отношения между собственниками и управляющими. Менеджерами акционерного общества должны быть технари, а акционеров должны представлять политики. В наблюдательный совет должны идти политики, которые понимают ожидания акционеров.

– Вот вы пришли в атомную энергетику на самом ее взлете. Престижнее по тем временам не было специальности. И через три года после этого случается Чернобыль. Ваша оценка и отношение к тому, что произошло.

– Это был очень сильный удар по престижу, по профессии и по развитию отрасли. Какое-то непродолжительное время по инерции того советского уклада мы еще не до конца воспринимали весь трагизм происшедшего. Согласитесь, общество было тогда достаточно закрытым. Потом пришло время оценить весь масштаб катастрофы. А затем, как водится, начались перегибы в другую сторону, необъективность, фобии, категорическое неприятие любой аргументации. В результате – тотальная общественная депрессия и утрата доверия к возможности безопасного использования ядерных технологий в мирных целях. И техногенные, и общественно-политические последствия аварии мы будем еще очень долго преодолевать. Но самым важным, наряду с их преодолением, мне представляется извлечение уроков, позволяющих в принципе исключить подобное впредь.