Текст книги "11 встреч. Интервью с современниками"

– Тогда традиционный российский вопрос: «Кто виноват, и что делать?»

– Не думаю, что в этом вопросе остались какие-то белые пятна для специалистов. К тому же очень много публицистики и художественных произведений, позволяющих каждому желающему составить представление о причинах и условиях, в которых стала возможна эта трагедия. Попробую кратко изложить пять ключевых моментов, внесших самый существенный вклад в те печальные события.

Это нормативная база, конструкция реактора, эксплуатационные процедуры, подготовка персонала, закрытость общества.

Сразу же оговорюсь, что наши знания о нейтронно-физических и теплогидравлических процессах, протекающих в активной зоне реактора, сегодня не намного отличаются от тех, которые были двадцать лет назад. Но инженерные представления о ядерной безопасности реакторных установок, подходы и отношение к ее обеспечению коренным образом поменялись. И это естественно, ведь все время накапливается опыт эксплуатации, извлекаются уроки из аварий и нарушений в работе АЭС, совершенствуются знания и технологии. Безусловно, нормы, правила и стандарты по ядерной и радиационной безопасности, действовавшие на момент времени, когда проектировались энергоблоки Чернобыльской АЭС, были не такими жесткими и совершенными, как сегодняшние.

Но даже действовавшие в то время правила ядерной безопасности, общие положения по безопасности и многие другие нормативные документы были проигнорированы разработчиками реактора РБМК. Конструкция его была крайне несовершенна, сколько бы ни пытались себя обелить конструкторы.

– Ну что ж им остается делать?

– Сказать правду, которую все равно не утаить. Но тогда, в 1986-м, они постарались себя выгородить, обвинив во всем эксплуатационный персонал. О его вкладе в аварию – чуть дальше. Но коренной причиной аварии все же стали положительные коэффициенты реактивности активной зоны реактора, что не соответствовало даже действовавшим тогда правилам ядерной безопасности. Что это значит? Представим, что вследствие каких-то воздействий мощность реактора несколько возрастает. Если коэффициенты реактивности имеют отрицательный знак, то при этом реактивность уменьшается, и реактор «останавливается» на новом уровне мощности. Такое состояние реактора является саморегулируемым, и он хорошо управляется операторами и автоматикой. Если же коэффициенты реактивности положительные, то любое, даже незначительное увеличение мощности приводит к возрастанию реактивности, которое в свою очередь увеличивает мощность, и так далее. Реактор сам себя разгоняет, и «тормозить» его приходится, используя стержни управления и защиты. Такая работа реактора очень неустойчива и плохо регулируется. К сожалению, этот реактор обладал еще и очень несовершенной системой аварийной защиты, которая, вместо того чтобы гасить реактор, в первый момент движения стержней вниз из крайнего верхнего положения какое-то время его разгоняла. Представьте себе автомобиль, у которого педаль тормоза имеет такое конструктивное исполнение, что при ее нажатии в первый момент времени автомобиль разгоняется и лишь потом, спустя какое-то время, начинает тормозить. А у реактора РБМК стержни аварийной защиты имели внизу графитовые вытеснители воды, которые при движении стержней в активную зону сначала вносили положительную реактивность, то есть разгоняли реактор, и лишь потом начинали его гасить. Все это в совокупности, помноженное на ошибки персонала, привело тогда к катастрофе.

– То есть это сложноуправляемый реактор.

– Да. Это очень сложноуправляемый реактор. Конструкция его была далека от совершенства. Но здесь уже вступает в силу следующий фактор. Все имевшиеся конструктивные недостатки можно было скомпенсировать адекватно составленными эксплуатационными процедурами – регламентом безопасной эксплуатации, инструкциями, руководствами.

Поясню для простоты на очень утрированном примере. Можно ли ехать на велосипеде, у которого осталось всего по три спицы на каждом колесе? Наверное, можно, если доказано, что спицы будут отрываться не раньше, чем через каждые сто метров езды. Но при этом нужно в обязательном порядке через каждые семьдесят метров менять спицы. И в принципе можно продолжать езду с учетом названных «эксплуатационных ограничений», которые составляют семьдесят метров.

Так и в случае с Чернобыльской АЭС. Эксплуатационные руководства должны были учитывать конструктивные недостатки реактора в виде соответствующих ограничений и четких предписаний персоналу, как действовать в том или ином случае. К сожалению, эксплуатационная документация, которой пользовался персонал ЧАЭС, была, мягко говоря, очень слабенькой. Ее потом пытались править задним числом, например, в отношении минимального запаса стержней, которые должны оставаться в активной зоне.

Хотел бы обратить внимание на еще одну очень существенную для понимания той ситуации деталь. Принято считать, что персонал нарушил эксплуатационные инструкции. Это не так. Персонал наделал много ошибок, но весь парадокс в том, что он ничего не нарушал! Он руководствовался несовершенными эксплуатационными документами и загнал реактор в неконтролируемое состояние. И произошло то, что произошло. Это не его вина, это его трагедия. Он жил и работал в условиях тотального пренебрежения к соблюдению технологии производства. К слову сказать, такое понятие, как «культура безопасности» появилось только после Чернобыльской аварии и вошло в нашу практику лишь с начала 1990-х годов.

Что касается подготовки персонала, так это сейчас у нас все энергоблоки имеют полномасштабные тренажеры, на которых персонал может обучаться, отрабатывая любые режимы нормальной эксплуатации, аварийных ситуаций и аварий. А в то время подготовка осуществлялась, по сути, на действующем оборудовании, что существенно ограничивало ее возможности.

И наконец, если бы не закрытость общества, если бы был доступ к правдивой информации, наверное, не было бы задержек с эвакуацией населения из загрязненных территорий, не проводились бы такие совершенное неуместные мероприятия, как первомайская демонстрация в Киеве в период максимальных выбросов, не перепалили бы столько людей во время ликвидации… Хотя с высоты сегодняшнего положения об этом легче рассуждать. Тогда время было очень сложное.

– Что было после катастрофы Чернобыля?

– Колоссальная депрессия. В конце восьмидесятых никто еще не собирался сворачивать программу развития атомной энергетики. Но как только у нас пошли первые ростки независимости, представители национального движения провели через парламент решение о моратории на строительство новых блоков. Я работал в то время начальником смены первого энергоблока Хмельницкой АЭС. Мы тогда не могли свободно проехать даже на станцию. Люди пикетировали дорогу, и приходилось иногда с кулаками прорываться, а иногда даже уговаривать: «Ребята, вы хоть понимаете, что делаете? Вот это оперативный персонал, станция работает, и предыдущую смену на ней надо поменять, они же там каждые восемь часов должны меняться. Вы нас не пустите, мы их не сменим, они останутся, а им надо отдохнуть, поспать. Они же от усталости начнут делать ошибки. Вы хотите второй взрыв спровоцировать?»

– Срабатывало?

– Срабатывало. И тогда они принимались вычислять, где смена, а где строители. Покажите, говорят, ага, вот это смена, ее мы пропускаем, а вот этих строителей – нет.

– А потом ввели мораторий?

– Верховная Рада в 1990 году приняла мораторий и остановила строительство на Хмельницкой АЭС. Там остались недостроенными три блока. Второй был готов на девяносто процентов. На сорок был готов третий и на двадцать – двадцать пять процентов – четвертый блок. Остановилось строительство четвертого блока Ровенской АЭС, четвертого блока Южно-Украинской АЭС, прекратилось строительство шестого блока на Запорожской АЭС, первого на Крымской АЭС. Тогда же прекратили подготовительные работы к строительству на многих площадках: Чигиринской, Одесской, Харьковской, Донбасской. Но запорожцам надо отдать должное. Они молодцы, потихоньку продолжали строительство своего шестого блока во время действия моратория, и, как только мораторий в девяносто третьем году отменили, в девяносто пятом они его запустили. Это был первый пущенный за годы независимости ядерный энергоблок. Всего же с девяностого года мы достроили три энергоблока: на Запорожской – в 1995 году, а в 2004-м пустили второй Хмельницкий и четвертый Ровенский энергоблоки.

– И как дела обстоят сейчас?

– Люди сейчас смирились с тем, что работают атомные станции, и воспринимают это нормально, тем более что с момента Чернобыльской аварии в Украине не было ни одного серьезного инцидента, если, опять же, не учитывать ту же Чернобыльскую АЭС. Долгое время шла (и сейчас еще иногда возобновляется) дискуссия о том, правильно или неправильно было принято решение о ее досрочном выводе из эксплуатации. И политики, от того, насколько это было выгодно им в тот или иной момент, принимали противоречивые решения в широком диапазоне – от требования досрочной остановки до требования продолжить ее эксплуатацию. Но, видимо, у Чернобыльской АЭС такая судьба, что она сама себя закрыла. Ведь когда героически запустили три блока после аварии, затратив колоссальнейшие человеческие и материальные ресурсы, – с этим ведь никто тогда не считался, – а в девяностом году на втором блоке ЧАЭС произошел пожар, тяжелейшая авария (которая, правда, не имела радиационных последствий) – этот пожар окончательно перечеркнул судьбу Чернобыльской станции. Тогда же было принято поспешное решение Верховного Совета о необходимости принять все меры для досрочного закрытия Чернобыльской атомной электростанции. Сегодня, оглядываясь назад, думаю, что эти три блока, после того как их пустили в восемьдесят шестом году, имели шансы доработать свой проектный срок, приносить прибыль, зарабатывать на свое содержание и поддержку в безопасном состоянии Объекта «Укрытие».

Безусловно, для этого необходимо было выполнить очень большой объем мероприятий по реконструкции и модернизации. Но судьба распорядилась иначе – станцию остановили досрочно, и сейчас ее содержание осуществляется из государственного бюджета – ежегодно около триста миллионов гривен.

– Россия не участвует?

– В содержании остановленных блоков не участвует, здесь все на плечах Украины. Создание инфраструктуры для снятия с эксплуатации, как я уже говорил, частично финансируется ЕБРР. Что касается четвертого, разрушенного блока, то работы на нем ведутся в соответствии с так называемым планом SIP (Shelter Implementation Plan) – Планом мероприятий по «Укрытию», который финансируется из Чернобыльского Фонда «Укрытие», управляемого международной Ассамблеей доноров. Украина также вошла туда как донор со своим вкладом в пятьдесят миллионов долларов. Всего на момент образования этот фонд составлял семьсот восемьдесят миллионов долларов, а сейчас принято решение увеличить его еще на триста миллионов. В результате реализации проекта SIP будет сооружено новое безопасное укрытие, поскольку старый «саркофаг» имеет нестабильные конструкции, и существует угроза их обрушения. Ведь тогда, в 1986 году, укрытие сооружалось в жестких радиационных полях, в условиях, когда нужно было очень быстро принимать и выполнять решения, направленные на локализацию радиоактивных продуктов в разрушенном реакторе. Сейчас ведется работа по стабилизации конструкций, часть неустойчивых конструкций демонтируется, часть укрепляется, и параллельно разворачивается проект, по которому будет сооружаться новое безопасное укрытие в виде арки, которая будет собираться вдали и затем наезжать на существующий саркофаг.

– Вы считаете этот проект удачным?

– Я считаю, что решение принято правильное. Возможно, оно будет уточняться с учетом необходимости и возможности извлечения в будущем топливосодержащих масс и демонтажа конструкций разрушенного реактора.

В 2000 году рассматривались три проекта. Их условно называли «Рама», «Консоль» и «Арка», названия в какой-то мере отражали конструкцию предполагаемого сооружения. Не вдаваясь в технические подробности, скажу, что у каждого были свои преимущества и недостатки. Дискуссии были очень тяжелыми, взвешивались все «за» и «против». Сначала – на корпоративном уровне, потом – на министерском. Окончательное решение принимала межведомственная комиссия, которую возглавлял премьер. По совокупности параметров выбрали проект «Арка» как наименее дозозатратный.

– Радиоактивные отходы будете перерабатывать?

– Безусловно. Строится завод «Вектор» для переработки и захоронения радиоактивных отходов. Но все эти объекты пока предназначены только для решения проблем собственно Чернобыльской АЭС и разрушенного четвертого энергоблока. Проблема обращения со всеми радиоактивными отходами, производимыми в стране, еще требует своего решения.

– А рекультивация почв вокруг Чернобыля?

– Это большая проблема Чернобыльской зоны. Ее надо постепенно сужать, превратить в своего рода «шагреневую кожу», очень критично подходить при зонировании по категориям. Люди, проживающие в зоне, надуманно отнесенной к «загрязненной», получают совершенно неадекватную компенсацию, какие-то «гробовые» по несколько гривен, которые ничего не решают. А ведь все это препятствует приходу туда инвестиций, развитию. Конечно же, зону нужно постепенно, но очень решительно возвращать в хозяйственный оборот, в том числе с учетом ее специфики. У нас есть много различных чернобыльских движений, политических партий, общественных чернобыльских организаций. И самые продвинутые из них уже поняли, что, чем давать эти унизительные доплаты людям из госбюджета, лучше там создавать рабочие места, с тем чтобы человек за свой труд мог получить достойную зарплату.

– Кроме дезактивации и периода полураспада есть же еще и период полувыведения. Территория сама очищается.

– Совершенно верно. Очищается. Ей надо только помочь. Никто, к сожалению, не задумывался все двадцать лет с момента аварии, что делать с этой зоной, только посыпали голову пеплом ежегодно 26 апреля да спекулировали на этой теме раз в четыре года во время очередных выборов.

– В какой части рекультивации земель Чернобыля участвует Россия, или она вообще не участвует?

– Россия практически не участвует, хотя у нее есть огромный опыт. Я уверен, что она могла бы участвовать. Тем более что это трагедия трех наиболее пострадавших народов – Украины, Белоруссии и России. Это наша общая боль.

– И там можно проводить уникальные исследования.

– Да, уникальные биологические исследования. Наша главная беда – это депрессия, именно это основное последствие, а даже не радиоактивность. Если взять число человек, которые пострадали, и сравнить с числом реально получивших облучение или вынужденных переселиться, то пострадавших гораздо больше. Конечно, со временем общество вылечится, прежде всего от психической травмы, и там действительно будет уникальная зона для специфичных видов деятельности и специальных исследований. Понятно, что ее надо сузить, ее надо сжать. Нужно вернуть к обычной жизни необоснованно отчужденные территории, отдавая себе отчет в том, что действительно имеются и очень загрязненные земли, где еще длительное время не сможет осуществляться нормальная деятельность человека. Но там уже начала складываться своя жизнь, отличная от других участков нашей планеты. Земля, как оказалось, гораздо быстрее очищается, чем предполагали.

– А как сейчас люди относятся к атомной энергетике?

– У нас имеются предварительные социологические исследования. Как ни парадоксально, наиболее настороженное и наиболее негативное отношение у самого старого и самого молодого поколения. Почему это так, мне сейчас сложно сказать. Но ответ на этот и многие другие вопросы, связанные с отношением общества к мирному использованию ядерной энергии, мы обязаны найти. Правительством утверждена Стратегия развития топливно-энергетического комплекса Украины до 2030 года, в которой доминирующая роль отводится именно ядерной энергетике. Это предполагает масштабное строительство новых ядерных мощностей, но при этом мы должны заручиться серьезной поддержкой общественности. В соответствии с национальным ядерным законодательством решение о строительстве ядерного объекта общегосударственного значения принимается парламентом в виде специального закона. А этому должна предшествовать длительная процедура общественных слушаний, консультационных местных референдумов, получения согласия местных органов власти и местного самоуправления. Поэтому, если намерены развивать атомную энергетику, нужно серьезно работать с общественным мнением.

– То есть реакторов боятся или очень старые люди или очень молодые?

– Мне кажется, что старые люди просто помнят ту ситуацию и шок, в котором они пребывали. Среднее поколение – более прагматичное. Оно понимает, что надо не только оглядываться назад, но и смотреть вперед, нужно жить, то есть здесь присутствует более взвешенная оценка. Молодежь по своей природе категорична. Но это пока только поверхностные срезы. Мы уже в этом году будем проводить очень серьезные социологические исследования и разворачивать массированную работу с общественностью, поскольку без этого не сможем построить ни одного нового ядерного объекта.

– То есть альтернативы атомным электростанциям пока нет?

– Пока нет. И думаю, в обозримой перспективе не будет. Сейчас практически во всем мире наступает ядерный ренессанс. Такая же ситуация и в Украине, где, казалось бы, после чернобыльской аварии атомная энергетика постепенно должна была бы прекратить свое существование. Но этого не случилось. Вот уже прошло двадцать лет после тех печальных событий, и все это время атомная энергетика только укрепляла свои позиции на отечественном энергетическом рынке. Для примера, если в 1986 году доля производства электроэнергии на АЭС составляла только шестнадцать процентов от общего производства в Украине, то в 2005 году – уже около пятидесяти процентов. Можно ли было в этот период отказаться от производства электроэнергии на АЭС путем замещения, скажем, тепловой генерацией, суммарная мощность которой в 1990 году составляла тридцать шесть и девять десятых гигаватта? Безусловно. Даже сегодня, когда экономика на подъеме и начался рост потребления электроэнергии, в самый холодный зимний день запас по свободным мощностям на тепловых электростанциях составляет около шестнадцати гигаватт (суммарная мощность АЭС – тринадцать и восемь десятых гигаватта). А к концу 90-х годов в период наибольшего спада потребления и, соответственно, производства электроэнергии (по сравнению с 1990 годом – на сорок пять процентов), теоретически можно было вообще обойтись без АЭС. Но этого как раз и не произошло! Напротив, весь спад девяностых годов происходил исключительно за счет снижения производства электроэнергии на тепловых электростанциях. А атомные и гидроэлектростанции только наращивали свое производство.

– Устаревает оборудование теплоэлектростанций?

– Конечно устаревает, нужна замена. Но вопрос не только в этом. У нас, если можно так выразиться, оказался гораздо больший запас прочности, унаследованный еще от Советского Союза. Мы имели почти трехлетний запас ядерного топлива, запчастей и материалов на складах. И в период экономического спада мы сумели не только сохранить производственный, профессиональный и интеллектуальный потенциал, но и заложить хорошие основы для сегодняшнего уверенного развития. Безусловно, такой сценарий не имел бы никаких шансов, если бы все это время мы не демонстрировали надежную, безопасную и экономически эффективную работу атомных электростанций. Мы выполняли и продолжаем выполнять колоссальные объемы работ по модернизации наших энергоблоков, направленные на повышение их безопасности и надежности. Помогло также то, что Украина провозгласила безъядерный статус и последовательно присоединилась ко всем международным соглашениям в области использования ядерной энергии. Это открыло широкую дорогу для международного сотрудничества и технической помощи – финансовой, материальной и методической. В результате даже в тяжелых девяностых годах, когда в экономике Украины шел спад, атомная энергетика крепчала и шла на подъем. Были существенно пересмотрены нормативы и стандарты по ядерной безопасности, за очень короткое время Украина создала очень хорошее (думаю, даже одно из лучших в мире) ядерное законодательство. На сегодня оно практически полностью сформировано, требуется лишь его кодификация. Мы сейчас ведем работу по кодификации с депутатским корпусом нового состава парламента.

– Что это такое?

– Я уже говорил, что наше ядерное законодательство создавалось в весьма короткие сроки.

Оно базируется на международно-правовых договоренностях, специальных законах, регулирующих правоотношения в сфере использования ядерной энергии и связанных областях, а также на многочисленных нормах, правилах и других нормативно-правовых актах, регулирующих деятельность эксплуатирующей организации. Вместе с тем весь этот пакет документов требует систематизированного и унифицированного подхода, устранения дублирования, отдельных имеющихся коллизий и несогласованностей. А также приведения в соответствие отдельных положений ядерного и (с другой стороны) гражданского, хозяйственного, налогового, банковского, административного законодательства. Кроме того, отдельные вопросы еще требуют своего законодательного урегулирования, а некоторые – усовершенствования. Все это и включает в себя кодификация.

– Понятно. Вернемся к тепловым станциям. Они были угольные?

– Большинство из них пылеугольные, но есть и газо-мазутные. Электроэнергия, выработанная на газо-мазутных блоках, сейчас очень дорогая.

– Ну, угля-то на Украине много.

– Очень много. По расчетам, его хватит на многие сотни лет. Но он добывается в сложных условиях. Средняя глубина разработки около семисот метров. Средняя мощность пласта не превышает одного метра. К тому же цена добычи угля – на каждый миллион тонн четыре человеческие жизни. Поэтому угольная отрасль требует колоссальных инвестиций для модернизации шахтного фонда с целью увеличения добычи угля и обеспечения безопасных условий труда горняков.

– Но она будет развиваться?

– Да. В Стратегии развития отечественного топливно-энергетического комплекса до 2030 года, о которой я уже говорил, упор сделан на два первичных энергоресурса. Это – уголь и уран, которыми в достаточном количестве располагает Украина. По разведанным запасам урана Украина входит в десятку мировых урановых провинций. Кроме того, в Украине богатейшее месторождение циркония, одно из первых мест в мире. Поэтому Стратегия предполагает увеличение выработки электроэнергии на отечественном угле и сохранение доли производства электроэнергии на атомных электростанциях до 2030 года на сегодняшнем уровне пятьдесят – пятьдесят пять процентов. Для этого с учетом прогнозируемого возрастания потребления электроэнергии нужно будет довести количество установленных мощностей на атомных блоках с сегодняшних 13 800 МВт до 29 500 МВт в 2030 году. При этом кроме строительства новых энергоблоков нужно продлить срок эксплуатации ныне действующих блоков не менее чем на пятнадцать лет – так предусмотрено базовым сценарием Стратегии.

– Но простым продлением проблему не решить.

– Совершенно верно. Для этого необходимо выполнить в полном объеме мероприятия по продлению срока эксплуатации оборудования и элементов энергоблока, которые являются невосстанавливаемыми, незаменяемыми или замена которых требует значительных финансовых затрат. И ключевой вопрос здесь – это подтверждение ресурса работоспособности корпусов реакторов. Особенно тех корпусов, в сварных швах которых имеется повышенное содержание никеля, что порождает проблему их ускоренного радиационного охрупчивания. Я уже говорил, что сейчас идет работа с «Гидропрессом» по первому энергоблоку Ровенской АЭС, у которого срок эксплуатации истекает в 2010 году, осталось пять неполных лет его проектной жизнедеятельности. А в 2011 году исчерпывает проектный срок эксплуатации второй блок РАЭС. В 2112-м – первый блок Южно-Украинской. Поэтому первоочередная задача нашей компании сейчас – продление сроков эксплуатации этих блоков.

– Но продлевать небезопасно.

– Это заблуждение. Продление сроков эксплуатации – общемировая практика. Здесь очень важно выполнить два ключевых требования. Первое – располагать адекватной программой управления старением оборудования, которая гарантирует возможность в любой момент очень точно определить остаточный ресурс работоспособности каждой единицы оборудования или элементов АЭС и поддерживать его в надлежащем состоянии путем технического обслуживания либо своевременной замены. И второе – выполнять периодическую переоценку безопасности (по объему такую же, как и для нового строительства), с тем чтобы удостовериться, что уровень безопасности при этом будет не ниже проектного. Согласитесь, что бессмысленно прекращать эксплуатацию весьма дорогостоящего объекта на тридцатом году его службы, если доказано, что он в состоянии еще двадцать лет работать безопасно, надежно и экономично, принося выгоды своему хозяину.

– Как это будет выглядеть практически?

– Распоряжением правительства одобрена комплексная программа работ по продлению эксплуатации действующих энергоблоков АЭС.

Соответствующий план действий по реализации этой программы принят и в Энергоатоме. Этим планом предусмотрено оценить техническое состояние оборудования, выполнить технико-экономический анализ, разработать отчет по переоценке безопасности и направить его в Государственный комитет по ядерному регулированию Украины (ГКЯРУ), произвести работы по замене и модернизации оборудования и, наконец, получить от ГКЯРУ изменение условий лицензии, разрешающее эксплуатацию ядерной установки сверх проектного срока.

– А как же поступает Россия?

– Россия уже продлила сроки эксплуатации многих своих блоков по несколько другой, более упрощенной схеме.

– Простым росчерком пера?

– Ну конечно же нет! Разрабатывалась соответствующая нормативная база, выполнялись необходимые анализы и обоснования, производился большой объем модернизационных и реконструкционных работ. Для нас в этом смысле опыт российских коллег очень интересен и полезен.

– Вы говорили о новом строительстве.

– Оно неизбежно, если мы хотим иметь в 2030 году двадцать девять и пять десятых гигаватта установленных атомных мощностей. Из действующих сегодня пятнадцати энергоблоков в 2030 году будут работать только девять, из них семь – с продленным сверх проектного сроком службы, да и тот к тому времени практически исчерпается. Шесть блоков уже будут на этапе снятия с эксплуатации. Таким образом, необходимо к этому моменту ввести в строй двадцать – двадцать один гигаватт замещающих или дополнительных мощностей на АЭС. А это значит упреждающее начиная с 2011 года строительство новых ядерных энергоблоков единичной мощностью тысяча – тысяча пятьсот мегаватт. Количество введенных в эксплуатацию и находящихся в стадии строительства к 2030 году может составить около двадцати – двадцати двух единиц.

– Уже определились, чей это будет проект? Российский или западный?

– Наше законодательство требует выбирать поставщика на конкурсной основе, в данном случае – путем проведения международных тендеров. Мне кажется, для ядерных проектов это не самый оптимальный путь. Такой специфичный инструмент, как тендерные процедуры, вряд ли уместен в ситуации, где большой удельный вес имеют политические составляющие и вопросы национальной безопасности страны. Думаю, со временем жизнь внесет коррективы. Особенно после того, как пройдем «обкатку» всех этих процедур на подготовительных мероприятиях по возобновлению строительства третьего и четвертого энергоблоков Хмельницкой АЭС. В прошлом году правительством было принято решение, позволяющее нам развернуть эти работы. В этом году завершаем обследование имеющихся строительных конструкций и уже смонтированного оборудования, готовим тендерную документацию и объявляем открытые двухступенчатые торги на разработку технико-экономического обоснования сооружения энергоблоков номер три и номер четыре ХАЭС, а также – на проект и поставку основного оборудования «ядерного острова» и «турбинного острова». В следующем – по результатам проведенных тендеров определяемся с типом реакторной и турбинной установок, затем проходим все процедуры по экспертизе и утверждению этого выбора, после чего проводим общественные слушания и консультативные референдумы. И только к концу 2008 года рассчитываем получить решение парламента в виде принятия специального закона, разрешающего это строительство. Такой вот длинный и непростой путь. Поэтому сегодня вряд ли получится дать однозначный ответ на ваш вопрос. Конечно, с точки зрения возможности использования имеющихся строительных заделов более предпочтительным может выглядеть российский проект с реактором типа ВВЭР. Но этот фактор не обязательно будет решающим. Критериев, по которым будет определяться выбор проекта, очень много (кстати, сегодня они еще в окончательном виде не определены), так что пока не берусь прогнозировать.

– Полная неясность?

– Ну почему же! Понятно, что выбор будет сделан в пользу корпусного реактора с легкой водой под давлением (прообраз российского ВВЭР или западного PWR) единичной мощностью тысяча – тысяча пятьсот мегаватт третьего поколения, с повышенной безопасностью, отвечающего всем современным требованиям. Предпочтение будет отдаваться апробированным технологиям. Будут учитываться возможности максимального привлечения отечественных предприятий-изготовителей и поставщиков услуг, а также минимизации сроков ввода в эксплуатацию этих энергоблоков. Всем этим критериям вполне может отвечать и усовершенствованный российский проект реакторной установки, разработанный на базе реактора ВВЭР. Но здесь мы опять-таки можем упереться в проблему изготовления реакторных корпусов.

– И все дело в качестве российских корпусов?

– В количестве.

– Это шутка?

– Увы, вполне серьезно. Если действительно начнется масштабное строительство энергоблоков АЭС – например, Украина заявляет о строительстве двадцать блоков к 2030 году, Россия – о сорока блоках к 2025 году, Китай – о сорока блоках к 2020 году и так далее, то дефицит машиностроительных мощностей для изготовления такого количества корпусов реакторов может стать реальным тормозом на этом пути. Сегодня «Ижорские заводы» способны изготавливать один, максимум два корпуса в год. Еще один корпус в год можно изготавливать на чешском заводе «Шкода». Этого явно недостаточно. Впрочем, это не единственная проблема. Парадокс ситуации заключается в том, что для нынешнего состояния атомной энергетики как в Украине, так и в России существующий машино– и приборостроительный комплекс, строительно-монтажная и проектно-конструкторская база являются избыточными. Но как только развернется строительство, о котором мы говорим, этих мощностей будет явно не хватать.