Текст книги "Свой – чужой"

Александр Зиновьев: «Я НИКОГДА НЕ РОНЯЛ ЧЕСТИ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА»

Александр Проханов: Александр Александрович, совсем недавно мы опубликовали вашу беседу. Она вызвала грохот, шок среди противников, аплодисменты, восторги среди соратников. Враг нам грозит уголовным преследованием, тюрьмой, закрытием газеты, друзья же адвокаты собирают деньги для штрафов… Одним словом, каждая ваша публикация, особенно эта последняя, – событие несмотря на то, что мир, в который, как вы говорите, окунулись, – это мир катастрофы, распада, мир врагов. Считаю: одно из малых, позитивных, положительных следствий этой страшной катастрофы – то, что люди, в прежние времена друг друга не знавшие или друг другу не доверявшие, относившиеся друг к другу скептически, враждебно, вдруг стали сходиться. Начало складываться какое-то новое интеллектуальное, духовное сообщество.

Это пестрый конгломерат, и каждый день нашего полку все прибывает. Здесь и коммунисты-ортодоксы, которых наша коммунистическая эра последних лет вообще не знала, здесь и коммунисты чуть иные, которые вынырнули из-под горбачевского предательства, осторожные, либерал-коммунисты, здесь и националисты всех мастей – от реликтовых орденских проправославных братств, которых мы тоже не знали, до откровенных монархистов-государственников, готовых посадить на престол монарха.

В этой очень пестрой когорте интеллектуалов, духовидцев, политиков вы – яркий, оригинальный, по-видимому, одинокий человек. Интересно было бы узнать, как вы чувствуете себя в этом контексте, как вы сами себя определяете в этом патриотическом движении сопротивления? Ваше внутреннее духовное самочувствие?

Александр Зиновьев: Мне трудно определить свое место – думаю, что даже и не сумею этого сделать. Дело в том, что я был одиночкой с самой ранней юности. В 17 лет я был арестован за выступление против Сталина и против колхозной политики. Был доставлен на Лубянку. Если бы наша группа была обнаружена, нас бы, конечно, всех расстреляли. Потом всю дорогу, всю жизнь до этого дня я все время был одиночкой. Не потому, что сторонился людей – наоборот, я по натуре коллективист.

Я родился в 1922 году и воспитан в советской школе. Думаю, что лучшей школы в истории человечества никогда не было. Я коммунист не в бюрократическом смысле, а в психологическом. Так я выработал для себя формулу жизни: я есть суверенное государство. Иногда начинаю понимать, почему люди так от меня отталкиваются и почему я оказываюсь в одиночестве. Это, конечно, связано во многом с моими качествами непримиримости ко всякого рода отклонениям от идеалов, взглядами на жизнь, с направленностью моей творческой деятельности.

Возьмем мою научную работу. В логике я разработал свою собственную концепцию, и мои коллеги предали меня анафеме. Во всем мире есть очень много талантливых логиков, но, когда их коллега делает что-то из ряда вон выходящее, он оказывается их врагом. Так и в литературе. Я ведь не собирался быть писателем. Меня изолировали в моей научной деятельности, и я написал «Зияющие высоты».

Без ведома диссидентов, без ведома Союза писателей книга моя вышла, и я, как писали в западной печати, «сразу вырвался на вершину мировой литературы». Опять ко мне ледяное отношение. И в понимании коммунизма мне очень трудно найти единомышленников. И другим людям трудно меня сделать своим единомышленником.

Вот так и получилось: я одинокий человек, одинокий по многим параметрам. И потом я профессионал в понимании исследования общества, советского общества. А научный профессиональный уровень – тут много лет надо работать, учиться, чтобы понимать, почему человек так говорит, почему не соответствует уровню журналиста. А вся наша жизнь, то, что у нас происходит, вся интеллектуальная деятельность опустилась до уровня журналистики.

Когда человек, работающий на уровне науки, говорит что-то, он имеет в виду одно, когда его мысль становится достоянием журналистов, они интерпретируют ее совсем по-другому.

Вы знаете мои высказывания. Я утверждаю, что Россия превращается и уже почти превратилась в третьесортную колониальную державу в мировом сообществе. Я в это вкладываю вполне определенный социологический смысл. А на уровне прессы это сразу интерпретируют таким образом: «А вот видите, за кого он держит нас, русских, мы третьесортные люди»… И т. д. и т. п.

Или, допустим, я как исследователь говорю, что Россия никогда не будет страной западной, как Франция, Англия и прочие. По многим причинам. Среди этих причин, скажем, такая: Запад никогда этого не допустит. Во-первых, просто не пустит – место занято. Зачем им иметь еще одного дополнительного конкурента? Во-вторых, природные, географические условия, исторические традиции и человеческий материал. И мне сразу говорят: «Ну что же, неужели мы все такие дураки?»

Да не в этом дело! Люди различны, народы различны, я не расист. Но это факт! Я уже 20 лет живу в Германии, объездил весь мир. Я прожил в России 56 лет, прежде чем меня выбросили. Народы различны! Мы – ДРУГИЕ. Чтобы держать уровень цивилизации, имеющийся в развитых странах, нужно быть человеком западного типа. Я их называю западоидами – это полуроботы. Еще Герцен писал, что западным людям не нужно правительство, не нужна полиция, они все имеют в себе – это высокий уровень самоорганизации. А мы другие, у нас низкий уровень самоорганизации, нас чуть подраспустили – и мы все кто во что пошел. Мы от природы такие, это не плохо и не хорошо, это исторически сложившаяся натура.

Или, скажем, я считаю русский народ чрезвычайно талантливым. Талант этот не укладывается в потребности той цивилизации, которая стала развиваться. Чтобы держать этот западный уровень, нужно совершать миллиарды всяких операций, тонких расчетов, все должно быть надежно. Это механически-бюрократическая цивилизация.

Наш человеческий материал на это не способен. И вот сразу ко мне идут претензии… Нет, это не второй и не третий сорт, это ДРУГОЙ тип. Человечество повернуло свое развитие так, что наши российские таланты оказались без употребления. Более того, они оказались угрозой.

На Западе больше всего боятся не советских вооруженных сил, не коммунистических идей, а русскости, то есть вторжения того, что русские способны в мировую культуру выбросить: гениальных писателей, гениальных художников, гениальных музыкантов, гениальных математиков…

А.П. На самом деле русскость включает в себя качество человеческого материала, впрыскиваемого через форсунки в культуру и цивилизацию. Русскость связана еще с предложениями, с которыми Россия выходит в мир, с предложениями КОСМОГОНИЧЕСКИМИ. Россия важна не качеством Толстого, Бунина или Вернадского, а качеством этих огромных моделей…

А.З. Значит, Россия – первая в истории человечества страна, единственная, предложившая свой путь эволюции человечества, а теперь, как мне кажется, ее убили.

А.П. Позволю себе высказать вам признание другого одинокого человека, потому что я себя тоже отчасти причисляю к абсолютно одиноким людям, и поделюсь своим состоянием, которое все время просачивается сквозь ужас сегодняшней политической борьбы, агонии, драмы. Этот ужас, тоска связаны с тем, что одна из самых для меня лично тяжких печалей, жестоких следствий нашей катастрофы – распад, в котором, конечно, распад государства, территории, обнищание нации, деградация духа.

Исчезла великая идеология, великая сверхзадача. Мы сегодня потеряли огромную, завоеванную в тысячелетиях концепцию управления историей. Россия – Советская Россия, была той страной, которая, по-видимому, первой, но не последней, конечно, попыталась взвалить на себя груз управления историческим процессом, временем, пространством, типом общества, типом цивилизации, футурологией. И мы захлебнулись в этом, не справились с этой задачей.

Сегодня, после того как мы захотели родить суперцивилизацию грядущего, мы видим, что из этих родов на Россию вылилась вся гниль, мерзость квазидемократического периода, кишащая червями, гнилью, трухой. Сейчас в нашем обществе бытует огромное количество микроидеологий: реакционная, потребления, корпоративной этики, омерзительные формы сатанизма и материализма. Но мы израсходовали весь свой исторический, этнический материал на эту грандиозную, может быть, даже вавилонскую идею управления историей. И как бы ни относились к этой затее мои друзья-единомышленники, православные, люди архаических представлений, революционных пристрастий, я ощущаю потерю вот этой авангардной идеологии развития как величайшую трагедию России.

В чем вы видите образ будущего нашей России? Ведь оно связано с идеологией. Реставрируем мы эту суперпопытку в себе, на которой по существу подорвались и которая была прекрасна, но неадекватна нашим возможностям, или наш удел – культивировать в себе реакционные, скучные и пошлые идеологии?

А.З. То, что вы говорите, чрезвычайно интересно, и я в целом со всем согласен. Вы имеете в виду не марксизм. Марксизм – это для России явление иностранное, без него мы вполне могли обойтись, хотя я неплохо отношусь к нему, не отвергаю его. Он сыграл свою роль и принял участие в этой грандиозной затее, о которой мы здесь говорили.

Действительно, перед нами вдруг волею истории, случайно или нет, это другой вопрос, открылась какая-то грандиозная космическая перспектива: построить что-то такое – это, конечно, явление идеологии, утопию построить, реализовать какую-то утопию. Это была какая-то уникальная историческая возможность. Как мне кажется, просто волею случая произошел прорыв во всей мировой цивилизации, ориентированной совсем иначе. И вот в результате этого прорыва появилась на свет наша великая держава. Как бы мы ни оценивали советский период, коммунистов и т. д., – это был великий период. Хотя бы отчасти это наша потребность – она формировалась в течение многих столетий. Особенно это ощущение было остро выражено в XIX столетии.

Что произошло сейчас? В чем состоит наша русская трагедия, я бы даже сказал – не просто русская, национальная трагедия, а РУССКО-КОСМИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ. Дело в том, что нас просто разгромили общими усилиями всего мира, и конечно, Запада, которому этот наш прорыв был абсолютно чужд и глубоко враждебен. Я западную цивилизацию, Запад достаточно хорошо изучил: это машинообразная, роботообразная цивилизация, а наша – антироботообразная…

Затем к западным силам присоединились другие, даже Китай… Общими мировыми усилиями нас и раздавили. И внутри страны у нас созревало, прорастало из десятилетия в десятилетие быдло мещанства, захватившее сейчас власть и по существу определяющее физиономию общества. И я называю это фактором предательства. Без него нас не разгромили бы. Эти люди открыли ворота крепости.

Советская крепость была неприступна для Запада. Россия могла уцелеть, преодолеть все эти трудности и двигаться дальше. Те коммунистические завоевания – я считаю их огромными – не надо было рассматривать как конечный результат, а только как условия для дальнейшего. А наши внутренние предатели открыли ворота крепости – и все, Россию раздавили.

Может быть, вы думаете иначе, вы здесь русскую жизнь лучше меня знаете. Я же наблюдаю ситуацию извне, и в этом тоже есть некоторые преимущества. Вижу, как сложилось мировое общество, как в нем России уже определена роль – роль третьесортного региона. Я его называю колониальной демократией. Россию превращают в колониальную страну со всеми вытекающими отсюда последствиями: деградация образования, системы ценностей, творческого потенциала, американизация… Убийство русской культуры и русского национального духа.

Все время ищу что-то такое, что меня хоть немножко обнадежило бы, чтобы самого себя опровергнуть. И не нахожу никаких аргументов.

А.П. Да, Россия хотела как бы в XX веке родить русского Христа, а после Горбачева при Ельцине она родила какую-то скользкую черную омерзительную жабу, но тем не менее та пора, о которой вы говорили с таким энтузиазмом и романтизмом, не прошла бесследно. Мне кажется, после того, как нас разгромили, Россия за XX век нанесла по этому броненосцу западной цивилизации такой страшный удар, запустила такую торпеду, что эта дыра никогда не зарастет.

Сейчас они занимаются латанием этой дыры, обрабатывают ее кромки, а дыра зияет. Все равно концепция будущего пуста, она не заполнена западными философскими моделями и школами, западными приемами. Будущее ставит гигантский вопрос перед человечеством, и он не более чем знак, заполняющий пробитую в России дыру.

Я смотрю на мир несколько иными глазами. Трагическая миссия в России была в том, что она ответила на этот страшный удар торпедой, пробила эту броненосную жуткую оболочку западной концепции мироздания и пока что ушла в никуда. Но дыра остается, и у Запада не хватит сил ее залатать.

У нас доминируют по крайней мере два типа патриотов и футурологов. Один ведет свою родословную как бы от мистического начала русской души: это богопознание, стремление к познанию мировой тайны, ощущение присутствия в мире огромной задачи или огромной загадки, к которой устремляется познание. Это какой-то религиозный, мистический, светоносный, очень русский вариант сознания или духовного внутреннего состояния.

Второй вариант ведет свое начало от наших древних геополитиков, создававших территорию, пространство, манипулируя этим пространством, оборонявших его, создававших царство, технологии политические, наконец советскую цивилизацию. Они накопили огромный организационный опыт. Думаю, советский период – это кладезь организационных открытий. Это огромный организационный прорыв.

И сегодня остатки этих двух тенденций бытуют в нашей практике, в нашей философии и стремятся сейчас соединиться для выработки интегрального поведенческого модуса. Интереснее всего, что Коммунистическая партия России сама не осознает своей роли и миссии. Партия Зюганова – тот удивительный плацдарм, на который я и мои многие друзья смотрим с мистической надеждой. Это политическая платформа, пускай униженная, разгромленная, лишенная политической культуры, но, с одной стороны, сохранившая в себе организационный ген, пафос вот этого авангардного конструирования мира, а с другой – будучи очень русской, несущей в себе русское мессианство, даже русский мистицизм. В недрах этой русской компартии складывается некоторая реторта, где возможен интеллектуальный синтез.

Интересно узнать у вас, человека достаточно противоречивого, потому что все, что вы сказали, – это как бы целая анфилада противоречий: вы антисталинист, но обожаете сталинскую школу, вы антидиктатор, но такое насилие над историей можно сделать только через дыбу, – как вы смотрите на возможность синтеза этих двух начал?

А.З. Вы воспринимаете все происходящее с точки зрения эмоционально-человеческой. Это совершенно другой подход к происходящему. Я на своем опыте убедился в том, что мой подход иной. Я откликался на национальные проблемы как человек, родившийся в 1922 году, когда для нас не было проблемы национальности, когда в стране создавалось человеческое общество, в котором национальность не играла никакой роли.

Когда началась «холодная война», стали искусственно раздувать национальные различия. Этот элемент искусственности я никогда не принимал во внимание. И в рамках социологических войн его нельзя принимать во внимание, его не учтешь никогда. И с тем, о чем вы говорили, я тоже никогда не считался. Это тоже научно учитываемый элемент. Его можно отнести к мистике истории: Сталин поставил людей в тупик, и когда кажется, что все рассчитали, бах! – в действительности получается вроде все по-другому.

Эти различные тенденции и направления, о которых вы говорили, – серьезные факторы, и они будут работать, они уже сейчас работают и, может быть, когда-нибудь скажут свое решающее слово. Но есть такая вещь – ФАКТОР ВРЕМЕНИ. Это то, что не принимает во внимание никто. Я об этом говорю, но меня никто не хочет слушать, потому что если принять его во внимание, то надо просто пойти на кладбище и закопаться.

Я бы хотел эту мысль пояснить – не как элемент моей идеологии, а как элемент научной концепции или на научную концепцию претендующий. Если допустить на минуту, что то, что мы сейчас имеем в мире, сохраняется как угодно долго и Россия имеет возможность эволюционировать столетиями, я бы отказался от того, что говорю. Но дело все в том, что такое обличение не имеет реальных оснований. У нас нет этого времени, у нас реально существует мировое общество. «Холодная война» – это реальность. Это аксиома, основа основ. Нужно понять, что это была война, в которой нас просто разгромили.

Нас разгромили идейно. Тот идейный разброд, который имеет место, был запланирован еще в 40-е годы. Я изучаю все материалы «холодной войны»: это же сотни учреждений и десятки, сотни тысяч людей. На наше разрушение были потрачены триллионы долларов. Педантично велась работа, и я сам стал объектом этой «холодной войны».

Когда я еще студентом был, меня выделили. Почему? Потому, что я делал необычные вещи, поэтому меня здесь преследовали, не выпускали… Когда, переехав на Запад, я опомнился, меня сразу лишили всякой поддержки, как потом писали на Западе: «Зиновьев проскочил по ошибке: его приняли за диссидента, а он не был таковым». И все-таки меня использовали: работники ЦРУ показывали мне «Зияющие высоты», подчеркнутые красным, зеленым, синим карандашами. Они вычитали все и сказали: «Вы знаете, нашим учебником по Советскому Союзу был не «Архипелаг ГУЛаг», а «Зияющие высоты». Там, хотя и в литературной форме, вся анатомия Советского Союза была сделана».

Нас разгромили и экономически, и политически, и в идейном, и в культурном плане. Вот в чем состоит фактор. Всякие попытки начать сейчас эволюцию вот в этом направлении подавляются и будут подавляться превосходящими сегодня силами противника. Это не значит, что я полностью призываю к капитуляции.

Вспоминаю начало войны, когда мы были окружены. Все сказали: «Да, мы окружены, сопротивление бесполезно, мы не в состоянии бороться с превосходящими силами противника…» Затем наступает момент решения. Половина из нас сказали: «Сопротивление бесполезно, капитулируем», – и пошли к немцам. Немцы перебили их всех. Другие сказали: «Мы обречены и поэтому будем прорываться». Да, какая-то часть прорвалась, хотя большинство было убито, и продолжила эту линию жизни.

Поэтому моя позиция такая: мы раздавлены, надо признать как факт, нечего финтить, нас раздавили превосходящие силы противника и внутренние предатели. И именно потому, что нас разгромили, надо прорываться. Вот это моя позиция. Как прорываться – честно скажу, я не настолько хорошо знаю ситуацию в России с этой точки зрения, чтобы высказывать какие-то соображения. Знаю, что должен делать я как рядовой русский человек, как солдат.

В свое время я говорил: «Если начнется гражданская война, я попрошусь и рядовым солдатом буду, я знаю свое место в этой борьбе». Но дойдет до этого дело или нет – неизвестно. Как рядовой русский человек я сделаю то, что в моих силах.

Я негодяев называю негодяями, предателей – предателями. Не считаясь ни с чем, пишу мои книги, мои статьи. Меня поливают грязью не только в России, но и во всем мире, мне сейчас заработать на жизнь практически невозможно: там критика Горбачева, Ельцина и всего прочего еще больше запрещена, чем здесь. Здесь еще как-то можно покритиковать, а там это практически невозможно. А эти люди здесь осуществляют диктатуру Запада в отношении России.

А.П. Вы говорили на протяжении нашей беседы о себе как о социологе, человеке логических представлений, человеке, оперирующем только политологическими, социологическими рядами. Но, глядя на ваши рисунки, когда вы их воспроизводили, абсолютно убежден, что вы мистик, у вас мистическое ощущение мира. За пределами ваших моделей существует колоссальный мир интуитивных представлений о мире. Вы мыслите метафорами, а не логическими тезами, антитезами, и поэтому ваши рисунки – это мир кошмаров. Он созвучен нашим представлениям о сегодняшней России. И когда мы хотим проиллюстрировать сегодняшнюю ситуацию в России какой-нибудь живописной метафорой, мы берем либо Босха, либо ваши рисунки.

Нас сбили не зениткой, а новым типом оружия: мы называем его организационное оружие, оргоружие, новая методология. Фактор времени – это, конечно, категория: она связана с тем, что чем быстрее враг нас победит, тем быстрее ему готовится в дальнейшем поражение. Все, что сейчас присутствует в мире, – не более чем оккупация. Все, на что тратятся сегодняшние средства и ресурсы западной цивилизации, – это оккупация России. И западный мир не предложил будущему человечеству ничего, кроме оккупационного режима; значит, мир заканчивает свое развитие на идее мировой жандармерии. И, может быть, русским, которые сегодня так проиграли, надо воспользоваться этой оккупацией? Это удивительный момент, когда надо аккумулироваться в катакомбах, аккумулировать свою энергию, свои представления, своих лидеров…

А.З. Эта оккупация хуже, чем кровавая. Даже в человеческом материале вследствие этой оккупации потери неизмеримо больше, чем в кровавую войну. И основная установка – низведение русского населения до уровня второстепенного народа – реализуется.

Называя себя социологом, я имею в виду сочинения определенного рода, как, например, книги «Коммунизм как реальность». Когда меня спрашивают: «Кто вы – писатель, ученый?», я отвечаю: «Никто! Ни то, ни другое, ни третье. Я просто русский человек, волею обстоятельств выброшенный на вершины мировой культуры и каким-то образом это все усвоивший, не думая о том, соответствует это моей натуре или нет. Просто случай». Должен сказать, что в моей жизни ничего не было преднамеренного, я все время был игрушкой каких-то обстоятельств.

Даже мое бегство с Лубянки было случайное. Меня должны были перевезти на квартиру КГБ, чтобы поискать моих сообщников. Вышли мы на улицу из здания на Лубянке – я и мои конвоиры, два молодых офицера. Их позвали зачем-то. Они говорят: «Подожди, мы сейчас придем». А я ушел…

Я стал логиком. Почему? Когда я поступил на философский факультет, меня вытолкнули. Из социологии – в диамат, из диамата вытолкнули: я был аполитичен.

Литература… Как я стал писателем? Правда, я сделал попытку стать писателем в 1946 году. Кстати, я написал тогда повесть о предательстве, она потом вошла в книгу «Нашей юности полет». Тогда это была большая повесть, я показал ее Симонову и еще одному писателю, не буду его называть. Симонов прочитал и сказал: «Вот что, парень, хочешь сохранить голову – уничтожь это. Ты давал ее кому-нибудь читать?» Я сказал: «Я дал такому-то». «Беги немедленно и забери рукопись». Я побежал к этому старому издателю, рукопись лежала на его столе, он только прочитал страниц пятнадцать. Я схватил рукопись, но он уже успел донести. Когда я зашел домой, меня уже ждали… Как появились мои «Зияющие высоты»? В изоляции делал какие-то заметки, выступал с публичными лекциями…

Вся моя жизнь складывалась помимо моей воли. На Запад я не просился – меня выбросили. В аспирантуру не хотел – мне предложили как фронтовику. Докторскую не хотел защищать, кстати сказать, допустил на защиту человек – он был сталинист, марксист заядлый, но старые коммунисты с уважением относились к способностям. Он сказал: «Вот кто должен быть в нашей Российской академии!»

Действительно, от своей натуры никуда не уйти. Но дело вот в чем. Мне уже 72 года, и как ни крути, на многое рассчитывать не приходится. Я русский человек, деятель русской культуры. Возьмите то, что я сделал, и используйте, чтобы это даром не пропало. Есть точки роста.

Как накапливался Запад? Запад нам кажется грандиозным явлением, но все его богатства накапливались много столетий, они берегли точки роста.

Я с первых шагов своей жизни ощущал это: растоптать, не пустить, почему? Я – точка роста, я пробиваю асфальт. Мой пессимизм – социологического, интеллектуального порядка. Я как исследователь не вижу добра, я вижу зло. Будь я помоложе, я бы все отодвинул в сторону и пошел бы другим путем. Как я сказал: «Да, мы разгромлены, поэтому будем пробиваться, пробиваться во что бы то ни стало».

В 38-м, 39-м я пошел против течения. Вот сейчас я очень жалею, что мне 72 года. Если бы мне сегодня было 16–17 лет, я бы сказал себе: «Так как наша страна поругана, изнасилована, убита, именно поэтому я один должен сражаться со всем миром».

А.П. Если бы вам было сегодня 16 лет, вы были бы главным редактором газеты «Завтра», потому что пассионарность нашей газеты абсолютно адекватна вашим представлениям о чести, этике и судьбе. И, конечно же, то, о чем вы сейчас говорили, и то, что на вас, сегодняшнего, возведены новые гонения – секира преследования, эту точку роста хотят вычерпать, высечь, как в былые времена, – все это говорит о том, что русская история продолжается в своих прежних алгоритмах. С другой стороны, то, что сегодня целые пласты реальной культуры, публицисты и политики, для которых вы знамя, эмблема, абсолютно интеллектуальный русский взрыв, – это должно приносить вам внутреннее удовлетворение.

А.З. То, что вы говорите, мне очень приятно. Но опять возвращаюсь к проблеме психологии. Если бы я был 3–4 октября в «Белом доме», я бы хотел быть убитым вместе с теми, кто там погиб.

Когда я приехал сюда, очень многие мне говорили: как мог допустить, что ты в одной компании с такими людьми, как Баркашов, Макашов и др. Что я мог на это сказать? Я горжусь тем, что мое имя поставили рядом с именем Баркашова. Если бы я в это время находился в Москве и если бы меня пустили туда, несмотря на некоторые расхождения, я был бы с ними, а не с теми, кто стрелял.

Я не баркашовец, я – Зиновьев и пришел бы туда не как человек, принадлежащий к какой-то группе или к какому-то течению, а лично как я – человек государства, как русский человек, проживший 72 года и никогда не уронивший чести русского человека.

1996