Текст книги "Школа. Остаться в живых (сборник)"

Вот только неудобно и тесно на этом диване. Особенно если не вполне знаешь, как все должно быть.

– Тихо ты, – шепчет он, – Тихо.

Он зажимает ей рот рукой. Все-таки соседи могут пропалить. Хотя ей уже не больно. Да, в общем, все уже и кончилось.

Глаза у Витюши – блестящие, выпуклые.

На нем футболка с «Арией».

На потном носке – дырка.

Маша прячет лицо в подушку.

– Застирай покрывало, – говорит она оттуда, – В холодной воде.

И еще, чуть помолчав:

– Я тебя ненавижу.

* * *

И следующий день тоже наступает, как и все остальные перед ним. Этим следующим утром Маша входит в класс, чуть заметно улыбаясь. Захлопывает за собой дверь. Но не замедляет шаг. И не смотрит ни на кого.

Она смотрит на Светку.

– Я пошутила, – успевает сообщить Светка, и вслед за этим ее сердце обмирает и проваливается куда-то вниз. А сама она вылетает из-за стола в проход, несколько неуклюже и не вполне самостоятельно. Потому что рука у Машки совсем не слабая.

– С-с-сволочь, – Машка сжимает пальцы, – Ты умрешь.

Слыша это, Дан Лозинский поднимается во весь рост – там, у окна – и делает шаг к Машке. Витюша вскакивает тоже и что-то кричит, но его никто не слышит, потому что все говорят одновременно. И все бросаются в одну сторону. А кто-то, кажется, лезет за мобильником – подснять на видео.

Все это было бы похоже на скверный фильм, если бы не происходило прямо сейчас.

– Ты не будешь жить, – твердит Машка.

– Дура сумасшедшая!

С этими словами Светка вырывается и отскакивает прочь. Даник крепко обнимает Машку сзади. Это выглядело бы довольно эротично, если бы фильм начался именно с этого момента. Да на нем же и кончился.

– Ма-ша, – шепчет Даник ей на ухо.

Она могла бы его ударить. Но она просто закрывает глаза.

– Я все знаю, – говорит он. – Я уже все знаю.

Если бы это и вправду был фильм, оператор показывал бы только их двоих. Остальных как бы и нет здесь. Остальные не нужны.

Кому нужен Витюша, герой-любовник в потных носках? Кому нужна старая ворона Лариса Васильевна, которая мгновение назад отворила дверь и застыла, щелкая клювом от возмущения? Кому нужен жирный задрот-охранник, который что-то услышал и уже поднимается по лестнице, чтобы успеть столкнуться в дверях с убегающей Светкой? Да кому нужна и эта Светка, ревнивая дура, из-за которой вся эта история закончилась, как сказали бы раньше, идиотским фарсом?

– Я не понял сразу, прости, – говорит Даник Маше на ухо.

Очень нежно.

Девчонки подходят тоже. Кто-то по-дружески берет Машку за руку. Пальцы у Машки длинные, красивые. Только ноготь она успела сломать.

– Что здесь происходит? – вопрошает Лариса Васильевна.

Да как бы и ничего.

Все чудесно.

Можно начинать урок истории. Про которую еще Уинстон Черчилль говорил, что она никого и ничему не учит.

Он врал, этот Уинстон.

Все видят, как Даник собирает вещи и садится рядом с Машкой. Рисует для нее в тетрадке какие-то загадочные круги. Все видят, как она улыбается сквозь слезы.

– Кстати, я с папашей поговорил, – шепчет он ей. – Он же у себя в банке в кредитном комитете заседает. Он денег даст, вообще без проблем. Понимаешь?

В глазах Машки не видно радости. Что-то новое появилось в ее взгляде. Особенно когда она смотрит на него.

– Ты будешь скучать? – спрашивает она тихонько.

– Не буду.

Он улыбается своей удивительной улыбкой (как Элвис, сказала бы Лариса Васильевна). И продолжает:

– Если я соскучусь, я просто к тебе приеду. Поедем на колесе кататься. Поедем?

Никто не слышит, что отвечает Маша.

* * *

Витюша сидит с гитарой на подоконнике. За окном совсем стемнело, но лампу из «икеи» на длинном гибком кронштейне он почему-то не включает.

Дома – никого, только телевизор бормочет в родительской комнате. Ноутбук валяется на диване – закрытый.

Было довольно забавно посмотреть порнушку, где он сам – главный герой… Хорошо, догадался в тот раз включить веб-камеру.

«Теперь вообще все будет как надо», – думает Витюша.

Они все уедут в свой Лондон, а он останется. Вот уж скучать по ним он точно не будет.

Кстати, Светка тоже ничего себе телка. Он к ней давно приглядывался. Только теперь-то он знает, что нужно делать. Подпоить немножко коньяком, и вперед.

Но клевую песню он еще напишет. Закачает на «трубу» и проснется знаменитым. Сегодня немножко лень, и горло болит.

А вот за подбитый глаз этот Лозинский еще ответит.

Зря он думает, что история кончилась.

Жанар Кусаинова. Две полоски

Пустырь, темный и сырой, на самом краю городка. Такие городки похожи на постаревших мальчиков, которые никогда не станут мужчинами. И в них обязательно есть пустыри. Ржавые качели, сухая земля, и только иногда мелькнет спутник в темной глубине небес. Там они и встретились. Две девчонки, Таня и Аня, старшеклассницы, они дружат с детства, всегда ходят парой. Два испуганных зверька в бесконечной вечной мерзлоте. Прижавшись друг к другу, они держатся за руки, чтобы, не дай бог, не сгинуть поодиночке.

Поздний вечер. Унылый захламленный пустырь.

Таня достает из кармана тест на беременность.

Аня тревожно затягивается, густо выпускает дым:

– Ну, и?

Таня тяжело вздыхает:

– Капец. Две полоски.

Аня берет в руки тест, приглядывается:

– Смотри, вторая вроде как слабенькая совсем, может, и вовсе…

Таня качает головой:

– Нет, тут по фигу, слабенькая или нет. Главное, что две. По ходу я круто попала на тиви. Только не говори никому!

– Ты что? Кому я скажу, мы же подруги. – Аня затягивается еще раз, так же жадно. – А он знает?

– Нет, – отвечает Таня.

– Ну, он же тоже в этом участвовал. Ну, пусть он теперь вот… И вообще, в каком веке живете? Вам что, про презервативы никто не рассказывал? Твой МЧ надевать их не умеет или просто не любит с резинкой? Мне сестра говорила, они теперь все такие, не заставишь надеть, о себе только и думают. Мол, а ты таблетки попьешь. Ничего с тобой не станется, – на одном дыхании выпаливает Аня.

Таня бросает на нее злой взгляд, настолько злой, что Аня даже пугается. И затихает. Повисает пауза.

– Ничего, сами обойдемся, правда? – торопливо говорит Аня, – Давай сестре моей позвоним, – она достает мобильник, – сестра на первом курсе учится, взрослая! Она, конечно, знает, что делать! И маме не скажет! Ну так как, звонить?

Таня кивает, мол, давай, и Аня набирает номер:

– Алё, Викуся? Это я, чмоки-чмоки! У меня вопрос…

Таня мотает головой – мол, не надо, я передумала. Аня прикрывает телефон ладошкой.

– Что, уже не надо? Окей, не буду, – и Аня убирает ладошку. – Да нет, ничего, Викуся, я просто так. Нет, все в порядке, точно! Нормальный у меня голос! Нет, у меня все хорошо, я с Таней. Да, уже иду домой. Ладно, потом поговорим, чмоки-чмоки!

Таня облегченно вздыхает:

– И слава богу!

– Ну, подруга, ты даешь! – нервно смеется Аня. – Ты что, застеснялась, да? Она же моя сестра, никогда не сдаст! А ты? Развела ромашку, то надо, то не надо! Ну, так чего делать будем? Кому бы сказать? Сами-то мы вряд ли что придумаем… Хотя слушай, говорят, если что-нибудь тяжелое поднять, то поможет. Или, например, если много прыгать или там бегать, то есть физически напрягаться…

– Точно? – с сомнением спрашивает Таня.

Аня пожимает плечами.

– Ну, наверное… Я точно не знаю.

Таня машет рукой:

– А, все равно других вариантов нет. Давай!

Пустырь. Девочки бегают по кругу.

– Ой, я больше не могу, – запыхавшись, говорит Таня. – Боже мой, какой ужас. Меня сейчас вырвет. Мама!

– Вот, действует! – радуется Аня. – Что я говорила?

– А может, хватит бегать? Меня ведь уже тошнит!

Таня останавливается, но Аня подбадривает подругу:

– Ты что! Нет, только-только действовать начало. Надо еще добавить кружок! Вот видишь, чуть-чуть осталось, ты только потерпи.

Но Таня, охнув, садится на землю.

– Ой, я не смогу. Ань, ты только не оставляй меня!

Аня садится рядом, девочки обнимаются.

– Ты что? Мы же свои люди! Ты давай, беги!

Таня пытается встать, но не может. Слишком устала. Она еще крепче обнимает Аню. Мимо них куда-то бредет грязная бездомная собака. Она смотрит на девочек с немым ожиданием, вдруг дадут поесть… Потом псина понимает, что ждать нечего, еще ниже опускает голову и бежит дальше.

– Ань, знаешь, – шепчет Таня.

– Что?

– Я никогда никого не полюблю!

Они продолжают бег. Темнеет.

Вечером другого дня Аня и Таня сидят в Таниной квартире. Прячась за неплотно сдвинутыми шторами, они тайком смотрят в щелочку.

– Ну, что там? – с нетерпением спрашивает Таня, и Аня радостно отвечает:

– Я его вижу. Идет к твоему подъезду… Хорошо, что твоих дома нет. А то мало ли, вдруг пришел бы, разговоры завел бы, и твоя мама узнала бы все. Ты ведь точно не беременна?

Таня глубоко вздыхает:

– Нет, слава богу, у меня месячные вчера пошли. Я уже думала, если не пойдут, все маме расскажу, пусть делает со мной, что хочет…

Танин рассказ прерывает звонок ее мобильника. Помедлив, она берет трубку:

– Алло!

– Это он? Да? – шепотом спрашивает Аня.

Кивнув, Таня говорит в телефон:

– Нет, я не дома. А вот я не знаю, хочу ли я тебя видеть. Да! Ты то вдруг исчезаешь, то появляешься, как будто так и надо. Мне вот так не надо. Все, я не хочу с тобой говорить! – выкрикивает она и нажимает кнопку отбоя.

– Ага, конечно, он тебя не стоит, – говорит Аня и с любопытством добавляет: – А что он говорил-то?

– Да ничего особенного, – пожав плечами, отвечает Таня.

Мобильник опять звонит.

– Достал! – в сердцах выкрикивает Таня, но вдруг задумывается, – О! А что, если я ему скажу, что была от него беременна и сделала аборт? Пусть он чувствует себя виноватым, пусть ему будет стыдно. Ты знаешь, как делают аборты?

– Ну, – морщит лоб Аня, – ложатся на кушетку, ну, наркоз там колют, ну тошнит после этого. Мне сестра рассказывала. Она делала.

– А больно? – спрашивает Таня.

– Не помню, – говорит Аня, – она давно рассказывала. Хочешь, позвоню, спрошу?

– Позвони! – решительно отвечает Таня, – И пусть он мне часы купит или там еще что, потому что виноват.

– Ну, так я звоню? – спрашивает Аня, доставая свой мобильник.

Таня еще раз смотрит вниз, на сутулую, озябшую фигуру у подъезда. Ей вдруг становится жаль Тему. «Все-таки он неплохой парень», – думает она.

– Нет, не звони. Я передумала.

Пока они испуганно шепчутся, Танин мобильник продолжает звонить.

– Настырный, – тянет Аня, а Таня говорит:

– Ну и пусть.

– Слушай, а скажи, тебе с ним было хорошо? – спрашивает Аня, – Ну, ты понимаешь, про что я… Мне сестра толком и не говорила. И мама никогда. Ну скажи, а?

– Честно? Ничего особенного, – говорит Таня, – Ну это как на физре упражнения делать, только вместе.

Аня теряется:

– Что, совсем никак?.. А в кино как-то даже очень… ну просто да!

– Размечталась, – Таня прищуривается, вдруг хватает трубку и кричит в нее: – Никогда! НИКОГДА, ты меня понял, НИКОГДА! – А потом, отшвырнув мобильник, садится на пол, обхватывает колени руками и плачет.

Аня бросается к ней, обнимает:

– Ну что ты! Ну не плачь…

Снова раздается телефонный звонок.

– Знаешь что, Аня, – всхлипнув, говорит Таня, – ты вот спрашивала, ну как это, когда с парнем… Хочешь, расскажу?

Боясь, что Таня передумает, Аня торопливо, испуганно кивает.

– Я когда к Теме пришла, – начинает Таня, – его мамы не было. Мы с ним пиво пили. Целовались. А его бабушка глухая совсем, она такая родилась, в соседней комнате спала. А он меня за грудь рукой, мне даже горячо стало. Все внутри как перевернулось. А потом он меня в койку потащил, говорит, давай, ну, это самое… а потом будем математику делать, завтра на контрольную.

– И что ты? – сглотнув, спрашивает Аня.

– А что, ну какая ты наивная, ну, Аня! Ну, вот лежим мы в койке. И это самое… А тут у меня в сумке на мобильнике игра. Котенок, ну помнишь, я еще за платную СМС-ку его купила. Котенок пикает, значит, кушать хочет. Мой котик, мой Васечка. Если не покормить вовремя, умрет же. Я Теме по-человечески – ну подожди, ну постой! Он же умирает! Мой Васечка. Котик. А Тема мне: «Ты что, больная! Из-за какой-то игрушки так паришься», – и не стал с меня слезать. И умер мой Васечка! И ничего не поделать. Я так плакала, я так любила его, а Тема, козел, ржал. Поссорились, короче. Ну и пусть, не очень-то и хотелось. Я взяла и убежала. А бабушка его так ничего и не узнала, она совсем глухая и спит крепко. У меня всегда так, вот хомяк был – помер, котенок был – помер, попугай был – помер. Я даже боюсь, не к добру все это.

– А у меня тоже было, – говорит вдруг Аня. – У моего отца есть друг, взрослый дядька, папин ровесник, даже старше, наверное, не знаю точно. Дядя Саша. Он мой крестный. И знает меня вот с каких лет, он мою маму вместе с папой из роддома встречал. Всегда меня баловал. А когда я в больницу попала, он кровь сдавал, не спал ночами, сидел и ждал, что будет.

Он сам сирота, так мама говорит. Никого у него нет, мама сказала, что он к нам прирос, а я знаю, что она его любит, безответно. Она смотрит на него так! Она на папу так не смотрит давно уже. А он, он знаешь, какой! У него, правда, шрам на лице, небольшой. На щеке, ожог. Это у него еще от брака осталось, он потом развелся и никогда больше не встречался с женщинами, не мог, у него в душе что-то сломалось. Он однажды ночью спал, а жена его взяла и ему в лицо брызнула кислоту. Она психически больная была, недавно умерла в психушке. Дядя Саша ездил, хоронил, плакал. Но шрам ничего, даже украшает.

– Боже мой, – перебивает вдруг Таня, – а я вспомнила. Это тот мужик, который тебя из школы привозил на машине? Шикарная тачка.

– Ну да, он самый, – кивает Аня, – Так вот, мы как-то едем, молчим, друг на друга не смотрим. И вдруг я заметила, что он глядит на меня украдкой, глазами раздевает, будто я больше не ребенок. А что: грудь у меня уже вон какая выросла, лифчик ношу, и ноги длинные, бедра узкие. Жарко стало ему. Он даже окошко открыл, и снег в машину летел. Зима. Вот зуб даю, я перчатку сняла, к его руке прикоснулась, и он задрожал, его как током…

– Ух ты! А потом? – Таня подается вперед.

– Потом я к нему приехала однажды, захожу в квартиру. А у него все белое, все чистое, как в больнице. Я ему говорю, знаешь, меня тут машина облила, можно, я у тебя одежду почищу? И голову помою. Я мобильник уронила; стала поднимать, а меня машина – грязью, всю. Сволочи! Дело было ближе к весне, все тает, лужи. И пальто, и брюки, и волосы – все в грязюке. Дядя Саша пальто с меня снял. Стал чистить. Молчит, а напряжение такое, что вот-вот искры полетят. Я из ванной выходила, в халате его, он большой, сползает с меня. Ничем не привязать. А дядя Саша уже все мое постирал. Стоит и смотрит на меня, в руке мой сапог, чистит его. А глазами ест, вот правду говорю, ест меня.

Я тогда, не сводя с него глаз, просто снимаю халат, и все. Стою перед ним без халата. Он подходит ко мне, в руке мой сапог, и руки дрожат. Сказать ничего не может, отвести глаза тоже не может. Я счастливая была, представляешь, вот! Я, как женщина, разделась, а ему на меня хочется смотреть и вообще, он меня хочет, я же чувствую. Это женская власть называется, да? Я вот в журналах читала. Я все время их читаю.

– Ух ты! – выдыхает Таня.

– Да. Дядя Саша тогда отвернулся от меня и сказал: «Девочка моя, я ведь тебя столько лет знаю, ты оденься. Я тебя из соски кормил, учил ходить, ты как котенок в моей ладони вся помещалась. Я же отец крестный тебе. Не надо так со мной, не дразни. Я и так еле-еле держусь… Я ведь мужчина, господи, столько лет никого у меня не было, я ведь оледенел после той истории… Неужели я еще могу что-то чувствовать, я думал, что все умерло внутри, как пожар прошел. Как огнем… А вот теперь ты выросла и…»

– А ты что? – спрашивает Таня.

– Я оделась, как он просил, – говорит Аня, – и ушла. А он уехал сразу же, через пару дней после этого, куда-то в Сибирь. Сказал нам, что какие-то дела. По работе. Ну ясно же, врет. Пишет письма нашей семье, мне тоже. Он ведь наш друг, ну, друг семьи. Крестный отец. Да говорю тебе, он меня захотел. Он меня полюбил. Меня настоящий мужчина полюбил, не то что наши из класса. Мне так интересно, а как это с настоящими, ну со взрослыми?

– Ух ты! – в третий раз говорит Таня, а Аня задумчиво произносит:

– Ну и как это? Мне так интересно!

Тема и его друг Сеня стоят на ночной улице у Таниного дома.

– Не понял, – говорит Сеня, – она что, кинула тебя, да?

– Ну типа да, по ходу, – отвечает Тема.

– А ты чего? Паришься по этому поводу?

– Ну да, есть децл.

– Много кэша на нее потратил?

– Да нет, не так чтобы, – помедлив, говорит Тема.

– Тогда о чем спич? – спрашивает Сеня. Наступает молчание, а потом Тема наконец неуверенно начинает:

– Ну понимаешь… я…

– Ты что, влюбился? Блин! Скажи нет! Скажи, будь пацаном!

– Ну, понимаешь, дело в том, что, короче… да!

– Нет! – вскидывается Сеня, – Да ты чо! Ты чо! Ты чо, чмо, что ли? Отряд не заметил потери бойца!

– Ну и чего теперь? – спрашивает Тема. – Теперь я что, не человек разве?

– Ну не знаю я, какой ты человек, но то, что не пацан, это точняк! Ты сбился с пути, брат. Втрескался в нее, а она видеть тебя не хочет. Что ж ты так, надо, блин, аккуратнее. Круто ты попал на тиви.

– Ну да! А что делать? Понимаешь, мне без нее ну совсем никак. Совершенно.

– Ты плохо читал форум пикаперский, как я погляжу, – говорит Сеня, – а скорее всего, вообще не читал! Блин, учишь дурака, учишь! Ты что, забыл, что такое – «некст»?! «Следующая» по-английски! Если с этой не прокатило, все, плюнь и забудь! Смотри, сколько их вокруг крутится.

– А я не хочу следующую, – говорит Тема, – я хочу ее. Понимаешь?

– Похоже, ты крепко влип, парень! – Сеня хлопает Тему по плечу. – Короче, тебя вылечит только одно! Т10Д!

– Это что еще за дурь?

– Ну как? Это же… Трахни других десять девушек! Все четко, как в аптеке!

– Ты что, серьезно? – спрашивает Тема.

– Ну да! А что? Пойми, друган, ты на крючке, пора слезать! На этом катке рыба не водится!

– Ты когда-нибудь так сильно… – начинает Тема, но Сеня перебивает его:

– Я что, дурак? Ты точно не читал форум пикаперов… А надо бы как «Отче наш» его усвоить. Новые времена, новые молитвы. Короче, трахни еще десять девочек, и как-то срастется у тебя все. Тебе ясно? Ю андестенд ми?

– Сеня! А пошел бы ты! – говорит Тема, закипая.

– Я-то пойду, – бросает Сеня, – а хреново-то не мне, хреново-то тебе… Я как друг, ептыть!

– Хорош друг! Катись отсюда! – Темины кулаки сами собой сжимаются.

– Не думаю, что имеет смысл! – парирует Сеня, а Тема уже почти кричит:

– Это все твои штучки-дрючки! Главное вставить, остальное чепуха… Так?

– Ты лузер, Тема!

– Зато ты гондон рваный!

– Хватит! – цедит сквозь зубы Сеня. – Похоже, дружба кончилась. А жаль… И это из-за какой-то там…

Сеня не успевает закончить, потому что Тема бьет его под дых. Сеня падает, поднимается, завязывается драка.

Девочки, Таня и Аня, выглядывают в окно.

– Смотри! – кричит Аня, и Таня вторит ей:

– Ой, да!

– Видишь! Ну, что делать-то будем?

– Я к нему не пойду! – говорит Таня.

– И правильно, – подхватывает Аня, – пусть получит по башке! Нечего было тебя так…

– Ага, пусть получит! – соглашается Таня.

Тем временем Сеня бьет Тему в лицо. Похоже, нос сломан.

– Смотри, кровь! – кричит Аня.

– Все, пошли! – Таня вскакивает, – Где моя куртка?

– Ты что! – Аня хватает подругу за руку. – Ты забыла, что Тема тебе сделал?! Пусть ему еще Сеня врежет! Ну!

– А черт, обойдусь и без куртки! – говорит Таня и босиком выбегает из квартиры. Аня бросается за ней, крича:

– Таня! А как же женская гордость! Ты что, так к нему и побежишь? Хоть обуйся, дура!

Таня не отвечает. Стремительно спустившись по лестнице, она вылетает из подъезда и бежит к пацанам:

– Эй, вы!

Те, заметив ее, замирают от неожиданности. Они даже перестают драться.

– Таня! Таня, ты пришла, – радостно выдыхает Тема.

– Блин, – презрительно кривится Сеня, – сопли потекли ручьями.

– Ты пришла! – не обращая на него внимания, повторяет Тема. – Ты все-таки!..

– Да! – просто отвечает Таня.

– Таня! – снова говорит Тема.

– Я сто лет Таня!

– О, еще одна! – вдруг кричит Сеня, указывая на Аню, которая идет к ним, протягивая Тане ее тапочки:

– Ты забыла, Таня.

Таня берет тапочки из рук подруги, но забывает обуться. Она не сводит глаз с Темы, а он смотрит на нее. Они улыбаются друг другу, как могут улыбаться только те, кто впервые влюбился.

Тема счастлив. И Таня тоже.

Презрительно окинув эту парочку взглядом, Сеня сплевывает и уходит.

– Светает, – говорит Аня, – скоро утро…

Но ей никто не отвечает.

Наташа Апрелева. Брекеты, брекеты

Ангелина Сергеевна щелчком закрыла авторской работы зонт на деревянной ручке, несколько раз встряхнула его и открыла тяжелую дверь. Чуть левее и выше двери размещалась официального вида табличка «МОУ школа № 132 с углубленным изучением ряда предметов»; Ангелина Сергеевна поморщилась даже с какой-то внутренней мукой, но шагнула вперед, высокий каблук звучно стукнул по серому бетону. Нечистые потоки воды ринулись было внутрь с оформленного в терракотовых тонах крыльца, но Ангелина Сергеевна оказалась проворнее: дверь быстро захлопнулась, чуть прихватив ее пальто цвета мятой зелени.

Высвободив пальто, она последовательно преодолела несколько ступеней, отделанных чем-то скользким под мрамор, а может быть, и мраморных, судя по размеру благотворительного взноса, запрошенного с нее в начале года.

По вечернему времени просторный вестибюль был совершенно пуст: никакая уборщица не возила грязь по серым и черным линолеумным квадратам, никакой толстеющий охранник в пятнистой униформе не пялился бессмысленно в стену перед собой. Пахло неожиданно для школы: парфюмированной водой и немного – кофе.

Ангелина Сергеевна в некоторой растерянности остановилась перед большим зеркалом, в середине которого был дефект амальгамы или что-то такое, не отражающее, в форме почти идеального круга диаметром около трех сантиметров. Ангелина Сергеевна поправила черную шляпку на голове; для правильного надевания этой шляпки требовалось изрядно времени. Глаза, профессионально оттененные в новой осенней палитре «Шанель», выглядели тонко нарисованными эмалью, это было действительно красиво. Светлые прямые волосы чуть приподнимались мягким воротником пальто и были влажными. Казалось бы, каких-то десять метров прошла от автомобиля…

– Что вы хотели, женщина? – неожиданно и пугающе прозвучало откуда-то справа, Ангелина Сергеевна вздрогнула и осторожно повернулась. Вот и он, толстеющий охранник, приближается, активно что-то пережевывая. Выбросил в ажурную мусорную корзину желто-красную этикетку. «Батончик НАТС – заряди мозги, если они есть», – вспомнила Ангелина Сергеевна и невольно улыбнулась.

– Мне бы директора, – ответила она раздумчиво, – или завуча.

– Они в кабинете все, – толстеющий охранник неопределенно махнул рукой, обессиленно рухнул на мягкий стул, дополнительно оборудованный голубым байковым одеялом в стилизованные ромашки, и надолго сомкнул веки.

Ангелина Сергеевна не двигалась с места около минуты, надеясь на более толковое объяснение маршрута, но его не последовало. Входная дверь стукнула раз, и другой, и почему-то третий, наверное, рикошетом. Друг за другом вошли двое. Девочка в узких голубых джинсах, высоких сапогах и короткой белой куртке с разноцветным мехом на воротнике. За ней грузно ступала женщина в темно-красной куртке и синей юбке немыслимого покроя годе. Ангелина Сергеевна округлила от удивления глаза: такой одежды она не видела лет примерно двадцать. Юбка-годе, надо же, и не в музее моды.

У женщины стандартным нокиевским рингтоном зазвонил телефон. Не сразу выцарапав его из внутреннего курткиного кармана, она прокричала в трубку что-то невообразимое, под стать ее юбке:

– Так, парики не меняем, болванки не трогаем, если старуха начнет выступать, ткни ей в рожу приказом Главного от какого-то там октября, и мне не звонить! Не звонить! Все вопросы порешаем завтра, вы поняли? Нет, вы поняли? А мне плевать, что не совсем!..

Девочка усмехнулась; за тонкими бледно-розовыми губами размещались немного кривоватые, но чистые зубы. Ей явно необходима консультация хорошего специалиста-ортодонта и временные брекеты, ничего страшного, своим сыновьям Ангелина Сергеевна установила такие уже более полугода назад.

Юбка-годе яростно нажала на отбой и недовольно посмотрела на Ангелину Сергеевну. Сморщила лоб под беретом из коричневого фетра, угрожающе колючего на вид, и спросила мрачно:

– Это вы, надо думать, мать братьев Тимофеевых?

Ангелина Сергеевна шевельнула плечом, безусловно соглашаясь. Девочка остро глянула на нее из-под пестрого меха и сняла капюшон; ее волосы оказались заплетены в две недлинные косы цвета меда.

– Пойдемте, что толку стоять, – бросила женщина глухо, проходя мимо Ангелины Сергеевны, – там и поговорим… при свидетелях чтобы…

Девочка быстро-быстро задвигала тонкими джинсовыми ножками, Ангелина Сергеевна вздохнула и пошла следом, немного отставая. Игнорировать требования учителей явиться в школу стало невозможно – мальчишек сегодня уже не допустили к урокам, а учиться надо. По-любому, как сейчас принято говорить. Ангелина Сергеевна чуть склонила голову в изысканной шляпке и тихо вздохнула. Вульгаризмов она не признавала. Юбка-годе впереди уже вламывалась в хорошую дверь, шпонированную деревом, и Ангелина Сергеевна разглядела часть обстановки – как бы офисной, но бедноватой.

В просторном, скудно обставленном кабинете находятся две женщины и мужчина. Какое-то вполне продолжительное время они молча созерцают давно выученные наизусть дипломы на стенах и печатный орган школы, газету с названием заштампованным, как паспорт многоженца: «Через тернии к звездам». Одна женщина опускает глаза и смотрит на наручные часы, прикидывая, что у нее есть максимум час, ну полтора от силы, учитывая дорогу до дома, и быстрее бы все это началось. Мужчина решительно встает, звонко кашляет несколько раз, доходит до дверей, чеканя шаг, и объявляет, что он уходит, никакого желания участвовать в этом лживом фарсе у него нет. Две женщины в два прыжка оказываются рядом и хватают его за два рукава, лишая возможности двигаться. В большое окно заливает дождь, и никогда темнота не бывает столь насыщенной, как в первый день новолуния.

– Да что это такое вы делаете, Жанна Альбертовна, Наталья Евгеньевна! – стонет мужчина. – Отпустите немедленно, вы мне сейчас пиджак изорвете вконец!

Он пытается осторожно стряхнуть дам, но «осторожно» не получается, а по-настоящему он не смеет, начальство все-таки.

– А куда это вы собрались, Олег Юрьевич? – шипит Жанна Альбертовна, завуч старших классов, худая, болезненно бледная дама в брючном темно-синем костюме, похожем на старинную школьную форму для мальчиков. На тощей шее – цветная косынка с видом Риги, куплена тридцать лет назад в означенном городе.

– Нам ваша мужская поддержка необходима, Олег Юрьевич, голубчик, – шепчет вкрадчиво Наталья Евгеньевна, директор, опасно прижимаясь к его локтю тяжелой грудью; опыт показывает, что с мужчинами выгоднее обходиться ласково.

Ангелина Сергеевна внимательно рассматривала из-за девочкиного белого плеча подтянутого мужчину в темном костюме со следами мела на воротнике и двух женщин, нежно обнимающих его с обеих сторон. Директор и завуч, подумала она иронически.

– Во-первых, здравствуйте, – обвиняюще поприветствовала присутствующих юбка-годе и устроилась на ближайшем ученическом деревянном стуле; стул тонко пискнул. Девочка осталась стоять, даже не расстегнув короткой куртки, наоборот, вновь накинув капюшон, густо отороченный мехом.

Группа педагогов смущенно распалась, мужчина снова значительно кашлянул, обреченно сполз на крутящийся стул с надломленной спинкой. Слово взяла директриса, оправляя свой черный костюм, струящиеся кружева блузки и узкую юбку ниже колен.

– Здравствуйте, здравствуйте, очень приятно, – раскланялась она на обе стороны, – а что же мальчики не пришли?

– Болеют оба, – коротко пояснила Ангелина Сергеевна, – вирус, вероятно. Температура тридцать девять с лишним и держится. Колола тройчатку.

– Какие такие тройчатки, – всполошился мужчина Олег Юрьевич. Он даже вскочил, и его стул совершил поворот вокруг своей стуловой оси, – какие такие тройчатки, когда ото всех простуд есть два вернейших средства, точнее, три: лук, чеснок, мед и прогревание ног!

Завуч по старшим классам Жанна Альбертовна хмыкнула, пересчитав про себя вернейшие средства: получилось четыре. Олег Юрьевич немного сник под ее насмешливым взглядом и уселся на крутящееся место. Юбка-годе энергично рылась в своей объемной сумке из искусственной коричневой кожи, Ангелина Сергеевна опустилась на свободный стул, положила ногу на ногу и посмотрела на часы. Пальто она тоже решила не снимать, ни к чему. Шляпку все же положила на стол перед собой, придавив ворох листов, мелко исписанных от руки.

– Давайте не будем терять времени, товарищи, – торопливо произнесла директриса, – конец трудного рабочего дня, все устали. Я надеялась, что будут ребята, но раз заболели, ничего не поделаешь. Думаю, все присутствующие уже как-то в курсе происходящего, и мы просто выработаем какое-то единое решение, приемлемое для всех…

Директриса прикусила нижнюю губу в атласной помаде темно-телесного цвета и посмотрела на часы.

В кабинет без стука вбежала крупная девочка лет четырнадцати с темными волосами, заправленными за уши, которые и без того были довольно оттопыренные. В руках у нее шумно хлопал и вольно парусил большой белый лист ватмана.

– Горбунова, только не говори мне, что вы все до сих пор здесь, – выдохнула худосочная Жанна Альбертовна, Горбунова радостно закивала в ответ и быстро затарахтела:

– Мы уже уходим, уже уходим, вот я только макет утвердить, девочки послали, и там такая ссора, такая ссора! Жанна Альбертовна! У девочек! Маша Бобрик пришла и сказала, что ее папа точно-преточно обещал вопрос с конкурсом положительно решить через неделю максимум, а Настя Суркова расхохоталась, типа пусть Маша ничего лучше не болтает, пока окончательно не решено, а то получится как в прошлый раз, и тогда Маша расплакалась и дернула Настю за волосы…

– Так-так, – завуч потерла высокий лоб тонкими бледными пальцами и взяла Горбунову за плечо, – пошли разберемся… Прошу прощения, – склонила она гладко причесанную светлую голову, – я на минуточку. Маша, понимаете ли, плачет. Настю за волосы дергает.

Несколько минут все молчали. Заговорила, бурно забирая с высокой ноты, юбка-годе:

– Давайте уже разбираться, у меня дома горох замочен с утра, хотела сделать супу, чего сидеть-то молчать попусту, пусть вон отвечают кому положено…

– Да-да, – как-то всполошилась Наталья Евгеньевна, обирая невидимые пушинки с черного пиджака, – разумеется, разбираться, да. Нет необходимости копать куда-то глубоко, все уже произошло, и мы просто должны как-то наиболее щадяще выбраться из ситуации. Да, Олег Юрьевич? – кинула она горящий взгляд на мужчину, требуя поддержки.