Текст книги "Школа. Остаться в живых (сборник)"

Лида глубоко вздохнула.

– Вы ожидали увидеть монстра, Лидия Васильевна? – Воробьев с улыбкой вручил цветы и коробочку, – Это рассмотрите позже…

– Я ожидала увидеть вашего водителя, – внешне спокойно ответила Лида, кладя подарок на стол и ища взглядом вазу, чтобы поставить цветы.

– Водителя я присылаю к вашей сестре Яне. А вы сделали мне большое одолжение, согласившись со мной встретиться… – Он внимательно посмотрел на Лиду, – Готовы ехать?..

Видно, решив сделать в своем наступлении передышку, осень уступила место солнцу и теплу, и в Москве уже два дня стояла весенняя погода.

Евгений Александрович вышел из машины, подал Лиде руку, и они стали подниматься по ступеням к входу в Дом кино.

Алексей Ковалев был уже здесь. С шикарной орхидеей.

Увидев предмет своих домогательств в сопровождении соперника, чья «весовая категория» выглядела явно значительнее его собственной, он дернулся было в сторону, но тут же остановился. Быстро сделал вид, будто ждет кого-то еще. И все же Лида успела заметить, как по его лицу пробежала судорога.

Ей стало жаль парня. Она условилась с Воробьевым о встрече в фойе и подошла к Алексею.

Губы парня растянула улыбка.

– Это вам, Лидия Васильевна… – Он протянул ей цветок. Взял под руку, и они вместе скрылись за дверями.

Из стоявшей неподалеку новенькой «девятки» все это наблюдали Светка и Пашка.

– Ну что, Светик? Готовь белъишко!

Света загадочно улыбнулась:

– Еще не вечер, Пашенька…

После Дома кино Евгений Александрович повез Лиду в «Ностальжи», где их уже ждал прекрасно сервированный ужин. Воробьев красиво за ней ухаживал. Сказал, что она давно ему нравится и он мечтал с ней встретиться.

Что сам Евгений Александрович женат, но с женой давно не живет вместе.

Хотя и разводиться не собирается. Не хочет обидеть жену, которая была с ним рядом в самые трудные годы его становления. Боится и что дети его не поймут.

Но жена, которая большую часть года проводит за границей, дала ему полную свободу. Поэтому, если Лидия Васильевна согласна, они могут жить вместе. О чем она никогда не пожалеет. К нему домой они не поехали, так как выяснилось, что Воробьеву утром нужно вылетать по делам за рубеж. Опасения Лидочки были напрасны.

На следующий день Ковалева на уроке не оказалось, и Лиду это несколько удивило. На ее вопрос Паша Сизов ответил, что Алексей заболел и, похоже, серьезно. Лида вздохнула с облегчением.

Болел Ковалев на самом деле или нет, Лида так и не поняла. Во всяком случае, когда через неделю он появился снова, медицинская справка у него оказалась в наличии, а цвет лица был бледноват. Лида даже ощутила в душе нечто похожее на сочувствие: а вдруг парень действительно в нее влюблен?

На уроке он смотрел на нее почти неотрывно, а уже в шестом часу, когда она выходила из ворот школы, от темного ствола старой липы отделилась высокая фигура и шагнула к ней.

– Лидия Васильевна…

Она посмотрела на него молча.

– Я не мог вас не дождаться. Позвольте вас проводить.

Лида возражать не стала. Тем более что ей давно хотелось задать Ковалеву вопрос. И она его задала:

– Алексей, зачем вы все это делаете? Вы понимаете, о чем я говорю.

– Понимаю, Лидия Васильевна. Я уже взрослый, если вы заметили. – Парень говорил серьезно, не отводя взгляда. – Вы мне очень нравитесь. Нет, не так. Я люблю вас!

Лида грустно улыбнулась:

– Просто классическая ситуация. Ученик влюбляется в свою учительницу.

– У меня другая ситуация, Лидия Васильевна. Я – уже взрослый. Давно. И я люблю вас не как учительницу, а как женщину. Очень красивую и умную.

Лида вздохнула.

– Я уважаю ваши чувства, Алексей. Но не могу на них ответить. По многим причинам. Я не стану их перечислять. Но вот две из них. Первая: вы ученик, а я учительница. И вторая: вам – семнадцать. И…

– Восемнадцать через месяц, – перебил Ковалев.

– Неважно. А мне – двадцать шесть.

– Восемь лет – не разница. А учитель и ученик… Через полтора года ситуация изменится.

– Вот тогда и поговорим. Если к тому времени вы не смените «предмет любви». Что, кстати, вполне возможно. Спасибо, что проводили, Алексей. И – спокойной ночи.

Они уже стояли у подъезда Лиды.

Ковалев взял ее руку и поцеловал. И Лида вдруг снова ощутила тревогу и неприязнь.

– Вам нужно бы во ВГИК поступать, Алексей.

– Напрасно обижаете, Лидия Васильевна. Это – порыв сердца.

Лида молча повернулась и пошла к двери.

A Лexa подождал, пока она зайдет в подъезд, и поспешил к Пашке – расписать в красках, как они с Лидочкой провели вечер и как якобы пили у нее дома чай. Он знал, что Пашка точно расскажет все Светке.

Тетради Лида обычно проверяла в учительской. Во время переменок, «окон» или если последний урок у нее был пятый. Сегодня тетрадей была всего одна стопка, и она взяла их для проверки домой.

Выпив, как всегда, китайского чаю, Лида открыла сумку и достала тетради. Наверное, взяла неловко, потому что стопка выскочила из руки и рассыпалась по полу И из какой-то тетради вылетел листок – вырванный из блокнота, сложенный пополам. Лида развернула его. И прочла:

ЛИДИЯ ВАСИЛЬЕВНА. КОВАЛЕВ

ЕЩЕ МЕСЯЦ НАЗАД ПОСПОРИЛ,

ЧТО С ВАМИ ПЕРЕСПИТ

И ЗАПИШЕТ ВСЕ ЭТО НА КАМЕРУ.

Текст – одними заглавными буквами, подписи нет.

«Да, интуиция – все же великая вещь… Каков щенок! – Лида почувствовала, что в ней поднимается нешуточная злость, – Как же, я тебя проучу!»

Ждать долго не пришлось.

На следующей день после урока Ковалев подошел к ней:

– Я хочу пригласить вас на юбилейный вечер Александры Пахмутовой. Собирались идти всей семьей, но родителей позвали в другое место. Вечер будет завтра. Избранная публика. Вы не пожалеете…

Первым порывом Лиды было отказаться. «Но как настырен!» Лиду уже заводил этот поединок с богатым, разбалованным, не знающим ни в чем отказа парнем. Она согласилась.

– Спасибо, Алексей. Я куплю у вас билет.

Вечером раздался звонок. Лида сразу почувствовала, что звонит Ковалев, и не ошиблась.

– Лидия Васильевна, у вас ведь завтра нет уроков. Как я могу передать вам билет?

У Лиды все уже было продумано.

– Не знаю, насколько это удобно, но… Вы могли бы занести билет мне домой… А я угощу вас хорошим чаем с домашним пирогом.

– Конечно, Лидия Васильевна! С удовольствием! – В голосе парня явственно звучал азарт. – Я подъеду через полчаса, хорошо?

– Жду… – Лида добавила в голос легкие интимные нотки.

Алексей пришел одетый как на свидание. С букетом, коробкой конфет и бутылкой французского шампанского.

– Простите за банальность набора, – извинился он, вручая все это Лиде, – не было времени купить что-нибудь пооригинальнее.

– Ну-у, Алеша, у вас все еще впереди, – обнадежила она его.

Комната мягко освещалась настенными светильниками в виде получаш. Лида включила негромкую музыку. За окном властно вступала в свои права осень, а здесь, в комнате, было тепло и уютно. И все располагало к любви.

Учительница почти не пила. А ученик выпил два фужера шампанского, слегка опьянел и осмелел. Потом выпили на брудершафт. Алексей страстно приник к ее губам и перешел на «ты». Потом пригласил ее на танец. Танцуя, он все настойчивее прижимал ее к себе. Лида не сопротивлялась. Наконец он совсем осмелел и поцеловал ее в шею.

Лидочка отстранилась и посмотрела на него внимательно. В ней боролись два желания: рассказать парню, что она знает о его споре, и – проучить наглеца.

Алексей довольно улыбался, и второе желание победило.

– Ты очень настойчив, Лешенька. – Она легко провела рукой по его шевелюре.

Парень задрожал.

– Я не могу больше! Я полюбил тебя с первого дня!

Он хотел притянуть Лиду к себе, но она чуть отстранилась.

– Хорошо. Леша, ты обещаешь сохранить все в тайне?

– Клянусь! – с готовностью ответил он.

Лида провела его в спальню, задернула шторы и сняла с кровати покрывало:

– Готовься, мой юный фавн, я сейчас приду. – Сдержав усмешку, она ушла в ванную комнату.

Ковалев остался один.

Услышав звуки льющейся воды, он быстро прошел в прихожую. Через неплотно прикрытую дверь ванной Лида наблюдала, как Ковалев достал из сумки камеру, и поняла: сейчас он будет искать место, куда ее пристроить.

«Правильно, что не пожалела сучонка!»

Она не выходила из ванной минут десять.

Оглядев спальню, Леха быстро определился с местом. Это был такой же светильник матового стекла в виде получаши, что и в гостиной, – как раз на противоположной от кровати стене. Он не был включен, и парень быстро пристроил камеру в нем, подложив коробок спичек, чтобы глазок оказался над стеклянным краем.

Когда Лида вошла в спальню, Алексей, обнаженный, лежал поверх одеяла – улыбаясь, полный сознания своей неотразимости.

– Ты действительно красив. Как юный Геракл! – Лида, полностью одетая, стояла в дверях спальни. – А камеру ты куда пристроил?

Во взгляде парня отразилось замешательство.

Лида обвела комнату взглядом.

– Сюда? – Она указала на светильник. – Правильно выбрал ракурс!

Поняв, что влип, как первоклашка, Алексей вскочил с кровати и заметался по комнате – от неожиданности забыв, что оставил одежду на пуфике рядом с местом, где сейчас стояла Лида.

Она брезгливо подняла ее и швырнула в гостиную.

– Вон отсюда! Только полный подонок может спорить на женщину! Недаром называют вас «мажоры». Хозяева жизни…

Леха, весь красный, едва не плача, пытался попасть в штанину и не мог. Он нелепо прыгал на одной ноге и от этого бесился еще больше.

– Картина «Неудача» кисти Алексея Ковалева! – рассмеялась Лида.

Наконец одевшись, не глядя на нее, он выбежал в прихожую. Но вдруг встал как вкопанный. И тут же ринулся назад.

– Какой прыткий! – Лида показала ему ключ от только что запертой спальни. – Камера останется у меня. И я еще подумаю, что с ней делать.

Она уверенно подошла к входной двери и распахнула ее:

– Пшёл!

Парень пулей вылетел вон. Вслед Лида бросила сумку, куда пихнула цветы и коробку конфет, так и не открытую.

Алексей гнал машину, вцепившись в руль.

Кинула, как лоха! Смеялась! Морали читала! А он – заметался, как щенок! И ничего не смог сделать!

По щекам текли злые слезы.

Было уже совсем поздно. Дождь превратился в ливень. Дворники не успевали сгонять воду с лобового стекла.

Проскочил на красный свет. Какофония сигналов, визг чужих тормозов, свистки гаишника. Приехали…

К счастью, никого не задел.

Подбежавший мент грубо-вежливо предложил выйти. Посмотрел права. Принюхался.

– Да вы пьяны, молодой человек!

Алексей по опыту своего родителя знал, что с ментами лучше не спорить. А конфликты гасить – бабками. Достал сто долларов:

– Извините, сержант! Виноват! Не в себе! У меня любимая девушка умерла! Сегодня!

Он вдруг разрыдался: ему представилось, как Лидия лежит мертвая, и слезы злости разом стали слезами счастья и мести.

Сержант посмотрел на него с сочувствием:

– Понимаю! Но и ты пойми! Я не могу позволить тебе сесть в таком состоянии за руль! – Деньги он уже спрятал в карман, – Давай так. Здесь рядом стоянка. Я еду с тобой. Ставим машину, а завтра ты ее заберешь.

– Давай иначе! Я позвоню другу. Он приедет и сядет за руль.

Гаишник согласился.

Пашка приехал быстро – сразу понял: что-то случилось.

Они молчали до самого дома Лехи. Родители уехали на два дня, в доме была только прислуга. Войдя к себе, Ковалев первым делом налил по стакану коньяка. Свой выпил залпом. Но не опьянел – душила злость.

Пашка знал его и молча ждал.

Наконец Леха с силой двинул по висевшей в углу боксерской груше:

– Развела, сука! Развела, как последнего лоха! Как пацана сопливого!

– Да кто развел? – Пашка ничего не мог понять.

– Кто? Лидка!

И он рассказал обо всем, что было в квартире учительницы. Говорил зло, грязно, не выбирая слов. И вдруг замолчал, как на что-то наткнувшись:

– Паш… А как она узнала? О споре знали только мы! А? – И вдруг озверел: – Это ты, падла?! – Он схватил друга за грудки: – Позавидовал, что Светка даст мне первому! Из-за какой-то целки – сдал!

– Совсем съехал?! – Пашка с силой оттолкнул его: – Мне зачем это? Со Светкой мы просто друзья! А девок – полная школа. Сам знаешь. Трахнуться – проблем нет.

Лexa сник. И задумался.

– Тогда, получается, Светка?.. Точно! «Бомбы» захотелось, ё-моё! – Он снова налил и выпил.

– Да нет. Ревнует она тебя. Ты ей без балды нравишься. Но ей же – как принцессе – служить надо. А ты – просто так ее трахнуть. А тут еще эта училка. Вот у Светки крышу и снесло.

– Служить, блин! – У Лехи скулы свело от злости, – Я ей покажу «служить»! Иметь буду, как последнюю… – Он саданул кулаком по столу. – А в школу теперь – как?! Как Лидка будет на меня смотреть? А куда камеру денет, запись?! Это ж компромат! И не только на меня! Это – и на отца! – Ему стало уже по-настоящему плохо, – Помнишь того перца, с которым она на фестиваль намылилась? Кто он?

– Хрен знает.

– Вот именно! А если к нему попадет?! Пипец!

Леха заметался по комнате.

– Надо что-то придумать! Что делать, блин? Что делать?

– Слушай. Я думаю, с ней можно поговорить. Она ведь неплохая баба. Поговорить надо и извиниться. Ну, придумай бурду какую-нибудь. Хотел типа выпендриться перед любимой девушкой. Ну, доказать что-то. Ты – мастер на байки. Но Лиду надо развести на жалость. Может, отдаст камеру. А тогда – и доказательств нет!

Леха перестал метаться. Налил себе и Пашке еще. Выпил.

И впал в ступор. Посидел молча. И вдруг заскрипел зубами.

– Ты чего?

– А? – Леха опомнился, – Ничего. Представил себе… Слушай… Мои вернутся послезавтра утром. Если отец узнает, он мне башку снесет. У него правило: «Взялся – доведи до конца. Не можешь – не берись! Не можешь, но взялся и завалил – расплатись по полной!» Вот я и расплачусь. Он мне всю жизнь это помнить будет!.. В общем, так. Завтра я в школу не пойду А решить все надо завтра. Ты подойди к Лидке, поговори. Может, и выгорит. А нет… – Леха скрипнул зубами, – я с ней по-другому поговорю.

Весь следующий день он просидел у себя в комнате. Ничего не ел. Но пил коньяк и, когда позвонил Пашка, был уже хорошо пьян.

– Ничего не вышло, – сообщил Пашка. – Но сегодня педсовет, Лида будет в школе до вечера. Можно подловить ее по дороге домой.

Они договорились встретиться недалеко от школы ближе к вечеру.

* * *

Лида пришла домой, легла отдохнуть и подумала, что ее уход из школы оказался только к лучшему.

Действительно в последнее время на сайте ее все чаще заказывали российские мужчины. И не было гарантии, что среди них не окажутся отцы ее учеников. Что тогда?

И вообще надоело притворяться. Вести двойную жизнь. Ради чего? Ради престижа профессии? Эта профессия уже давно потеряла свой престиж. Это в элитных школах учителя еще получают приличное жалованье. А в других, «народных»? Вот и берут – чем придется, да и просто деньгами. А ученики, зная это, ни во что их не ставят.

Так что жалеть особенно не о чем. В конце концов, у нее есть работа, за которую совсем неплохо платят. И Воробьев о ее занятии знает, так что все – честно. Он предложил ей очень приличное содержание. Ну и что, что не брак? Мужиков богатых да холостых на всех не хватит. Так что если она захочет бросить свой сайт, то просто примет его предложение…

Ее даже передернуло – вспомнила, как возмущался у себя в кабинете Антон Савельевич. Какие слова говорил о растлении молодежи, о моральном облике преподавателя…

Не отдала тогда Лида мальчишкам камеру. Они сначала нахрапом полезли, но она как-то сразу уловила, что от страха и отчаяния это все. И рявкнула на них. Куда весь их кураж подевался! Особенно у Ковалева. Эта жалкость ее тогда еще больше разозлила. До полного к ним презрения. Вспомнила их в первый свой школьный день – лощеных, уверенных. А тут – медузы какие-то…

Через день ее вызвал к себе директор. У него – двое респектабельных мужиков. Они все ей подробно объяснили. С «примерами из жизни». Камеру приходилось отдавать. Старшие Ковалев и Сизов пытались получить гарантии, что Лида не оставила себе копию. Ей было противно и страшно, но она съязвила: «По себе судите…» И применила последнее «женское средство» – разрыдалась прямо в кабинете. Тогда Антон Савельевич всполошился – понимал, что в его школу неспроста ее рекомендовали, значит, есть кому и за нее заступиться. Забегал вокруг мужиков, объяснял что-то. Те отстали.

Заявление об уходе она написала на следующий же день после разговора с пацанами – как почувствовала, что кончилось здесь ее время. И, уходя от директора, выложила заяву на стол. Как гвоздь вбила.

Коллектив? А что коллектив! Она ведь едва месяц отработала! Всем – чужая. В общем, всё.

За окном тихо падал снег. Зима, похоже, приходила настоящая, не слякотная.

Лида включила компьютер.

Сегодня ее выбрали шесть человек.

Прочла заявку первого клиента и даже рассмеялась от неожиданности: «сексапильная учительница».

«Нет, это уж слишком! Последнее время просто каждый третий хочет учительницу! Это что, эпидемия такая?»

Уже привычно она надела строгий парик, строгое платье, очки. Подведенные губы придали ей еще большую сексуальность.

Оглядела себя в зеркале, подключилась к клиенту и…

Перед камерой своего компьютера, удобно устроившись в кресле, сидел… директор оставленной ею школы.

Лида едва не расхохоталась.

Потом решительно сняла парик, очки, извлекла контактные линзы. И глубоким, возбуждающим голосом произнесла:

– Good evening, Anton Savelievich!..

Александр Прокопович. Стукачок

Наша школа во дворе. Четырехэтажное кирпичное здание без намека на то, что кто-то получил деньги за ее проект. Коробка. Кубик. Перед школьным крыльцом – полоса асфальта, за ней – узкая полоска земли, в которую воткнуты четыре дерева. Это как бы школьный сад. Кажется, эти деревья не растут. Я помню, какие они были, когда я пришел в первый класс; прошло семь лет, а они – все те же палки, слегка покрытые листвой.

Так уж получилось, что в тот день мы с Галей первыми из класса спустились с крыльца и прошли мимо сада. Все просто: Гале от школы до дома – минут семь, мне – не больше трех, поэтому, несмотря на апрельскую прохладу, мы не ждали вещей в гардеробе, а пошли домой, слегка поеживаясь, в школьной форме.

Галя весил полцентнера. На самом деле его звали Борис, но фамилия его была Галинкер, и он уже пять лет как не обижался на «Галю». Ходил он медленно, и мне приходилось все время тормозить, чтобы он не отстал. Правда, выйдя на улицу, мы разошлись – ему надо было налево, мне – направо. Именно направо я и пошел бы, если бы не шнурки. Когда я буду сам покупать себе обувь, у меня все туфли и ботинки будут на липучках или на молниях. Короче, Боря пошел налево, а я опустился на корточки – навстречу шнуркам.

Я бы никогда не поступил так в школе. Потому что такого не может быть, чтобы кто-то сзади не поддал. Внутри школы нельзя подставляться – это закон. Но я-то был на улице. Я уже вставал, когда услышал сзади шум; встать мне не дали. Они стояли вокруг. Половина приходила ко мне на дни рождения, половину моя мама, медсестра, лечила от всяких ангин и гриппов. Они около минуты просто стояли вокруг, потому что им надо было отдышаться, и я точно знал, что им сейчас все равно, кто я; важно, что я сижу, а они стоят.

Стоял очкарик Герасимов, он был немного странным, с виду – ботаник, но ботаники должны нормально учиться, а этот был пришибленный настолько, что приученные к его молчанию учителя просто уже не вызывали его. Никогда.

Стоял крепыш Суржик – он ходил на борьбу и, наверное, был самым крутым в классе; он почти не запыхался.

Аня Михайлова – самая высокая и самая красивая, стояла тоже, высунув язык, непрестанно облизывала губы. Двадцать человек стояли вокруг меня, и мне было жутко.

– Ты видел, куда Галя свалил? – Это Мормолин. Он похож на обезьянку – маленький, шустрый; мне иногда кажется, что он вот-вот заберется на какое-нибудь дерево. Будет сидеть там на ветке и скалиться. У него отец – водила, ездит на здоровущей фуре, и Мормолин отца побаивается. Отец дома бывает редко и, когда приезжает, первым делом идет в школу, а потом Мормолина бьет. Мормолин хоть и боится, но привык и поэтому трусится как-то не по-настоящему.

Я не идиот. Я вроде бы даже умный. Я, может быть, даже слишком умный, ну, в том смысле, что мне проще со сложными вещами, чем с простыми. Это же просто: если двадцать человек спрашивают, где один, значит, им от этого одного что-то нужно. Короче, они отдышались и побежали за Галей. Я был дома через три минуты и вспомнил про Галю только на следующий день. Не до того мне было, по понедельникам у меня фехтование, а родители недавно купили мне рапиру с рукояткой «пистолет». Кто фехтовал, знает, «пистолет» – это реальная вещь. Не стыдно на любом турнире.

На следующий день Галя не пришел в школу, а он за все пять лет в нашем классе ни разу не болел.

А еще через день на Галю ходила смотреть вся школа. Мне Суржик рассказал – если человека сильно стукнуть в нос, у него появится по бланжу под каждым глазом. Смотрится, как будто два раза, притом очень точно, навесили по фонарю. Галя, кажется, даже начал гордиться. Особенно когда его рассматривали девчонки. Типа герой. Я так понял, что его позавчера-таки догнали, и ему досталось.

Тема была такая. Суржика на секции перевели в группу к взрослым, а там правило – каждый новенький должен проходить боевое крещение. Я так понимаю, что Суржику на крещении пришлось несладко, и он решил, что будет не так обидно, если еще кто-то прочувствует, каково это. На секции он, понятное дело, на рожон не полез, а в классе… Галя позже всех пришел к нам, всего пять лет назад, вот его и определили в новенькие. Это в гардеробе, пока одевались, додумались.

Понятно, что, когда выбирали, кого бить, никто против кандидатуры Гали не возражал. Каждый был согласен, лишь бы не его. А теперь получилось как: Галя – единственный посвященный. В следующий раз его уже бить не будут. Суржик сказал, что теперь надо выбрать самого младшего. Младший в классе – это я.

На самом деле лучше бы меня сразу побили. Каждый день жду. Мама постоянно спрашивает – все ли у меня в порядке? А что я ей скажу?

Класс у нас довольно продвинутый, мы – «А», и к нам как бы особое отношение. Я так понял, что теперь по всей школе пошли крещения, а наши уже переключились на другое. Наш химик запил, и теперь в его подсобке – Голливуд. Есть у нас такой Конечный, у него старший брат монтажером работает на кабельном, короче, Конечный кое-что умеет. Мы наскачивали порно и вставляем в ролики головы учителей. Смотрится – просто что-то с чем-то. В Сеть выложить не рискнули, но химия теперь – любимый предмет. Короче, я как-то даже успокаиваться начал, все-таки порно круче любого крещения.

Я с тренировки хожу через школу, у нас там не просто двор, а проходной, от метро удобно срезать – чтобы угол не обходить. Во дворе меня и встретили. И Галя в том числе. До меня обычно такие вещи не сразу доходят. Сначала я решил, что они в футбол играли, а тут я – домой иду кратчайшим путем через наше поле. Только когда увидел Галю, допер, Галя у нас в футбол не играет.

Суржик подошел, у него бицепсы с мою голову, и говорит: «Ну что, Сява, расслабился? Идешь, свистишь, может, еще споешь нам?» А я реально, когда иду долго, свистеть начинаю. Мне даже кажется, что я классно это делаю. Любую тему могу вывести. Короче, я разозлился; потом я ж с тренировки шел, а там все иначе. Наверное, повезло мне: там в основном пацаны года на два – на три старше, они совсем другие. Когда мой «пистолет» увидели, Миша Шуманов мне свою старую бандуру подарил. Это сумка такая, специально чтобы носить рапиры, маску, нагрудник…

Короче, я, наверное, неправильно поступил. Я так на два шага отошел, рапиру вытащил, ну и говорю: «Сейчас вы у меня споете».

Кто не фехтует, все равно не поймет: рапира, это ведь не палка. Дело не в том, что она железная; просто палку у меня бы через секунду забрали и ею же надавали. А с рапирой – иначе, она гибкая и дерется больно. Нас тренер заставлял прыгать в высоту, кто низко прыгал – рапирой по заднице, так после первого круга все прыгали с запасом, а ведь он любя нас лупил. Если со всей дури по ноге попасть, так ходить долго не захочется.

А они же вокруг меня стоят, и задние не понимают, что происходит. Думают, это я ору. Если бы расстояние было чуть побольше или народу чуть поменьше – я бы справился. Не знаю, как бы потом в школу ходил, но справился бы. А так – в конце концов Суржик меня сзади подловил, а тут уже не выкрутиться, у него захват реальный, он двоих таких, как я, удержать может и еще прикалываться будет. Я когда в себя пришел – рядом только Галя стоит, а я помню, он меня придержал, когда Суржик руку выкрутил. Чего он остался?

Когда домой вернулся, родители кипешивать стали, я им байду навесил, типа хулиганы напали. Все бы ничего, только колпачок защитный с рапиры скрутился, а без него – фехтовать нельзя, где его достанешь?

На следующий день меня к директору поволокли. Сидит тетка и мрачно на меня так смотрит. Я сразу и не узнал – мама Суржика. Я ее видел всего пару раз: первого сентября, и еще как-то приходила, справку заносила. Короче, с жалобой на меня, что я на Суржика напал с рапирой и покалечил его.

Я, если честно, думал, кто-то настучал про драку, и меня раскалывать будут, а тут – фигня какая-то. Директор на меня смотрит так печально, он в принципе на все печально смотрит. Директор наш – здоровый дядька, под два метра, руки такие жилистые, и в правой руке – постоянно связка ключей. Когда он по коридору идет, все к стенкам прижимаются. Мама рассказывала, что он в Афгане воевал, в десантуре. Похоже. Он этим своим жалобным взглядом мог любого духа обмануть.

Ну, директор смотрит на меня и своим скрипучим голосом говорит, мол, будем ставить вопрос об исключении. Я даже не сообразил сразу, чего он сказал. В класс возвращаюсь, а там Суржик – живой и здоровый – лыбится. Это, я так понял, он специально, из-за того, что я сопротивляться стал. Нет чтоб тупо дал себя побить, а так – неправильно поступил, на своих с рапирой кинулся…

Исключить меня не исключили, объявили бойкот. Я теперь худший в классе. Я так понимаю, учителя тоже в курсе: теперь меня первым вызывают по любому предмету, и с такой издевкой, типа ты сегодня в класс рапиру не притащил, а то мало ли…

Светлана Ивановна, наша классная, решила провести со мной работу. Есть у нее такая фишка – верит, что если с кем-то долго говорить, то от этого что-то меняется. Достала меня. Реально. Про дуэльные кодексы, про рыцарскую честь, Боярского с мушкетерами приплела… Я не выдержал – на втором часу выложил ей, что это не я напал, а на меня, и не один на один, а двадцать на одного… Светлана Ивановна как-то странно на меня посмотрела и отпустила, как будто вдруг заторопилась куда-то.

Лучше бы я потерпел. Прихожу на следующий день в школу, я уже и привык, что меня никто не замечает, а ко мне тут Аня Михайлова подходит в своей юбке до признаков пола и сладеньким таким голоском тянет: «Так ты у нас стукачок…» Я еще в себя не пришел, а Мормолин на ухо мне: «Суржик сегодня тебя после уроков ждать будет. И Штанга с пацанами подойдет», – и мерзко так смеется.

Штанга – пэтэушник. Он вместе с Суржиком борьбой занимался, только он старше и беспредельщик. На разборки без металла не ходит. У Штанги брат в ментовке, тот его отмазывает, а Штанга еще больше бесится от безнаказанности. Молодец Светлана Ивановна. Небось с девчонками, как обычно, шепталась. Если бы Светлана Ивановна увидела Штангу, она, наверное, впала бы в кому, да так бы в коме и сгнила от страха.

Я прикинул все и понял, что вариантов мало. То, что Штанга меня прибьет, – это точно. Что я против арматурины сделаю? С тем, что я теперь стукач, а значит, все равно замаран, тоже ничего не поделаешь. Можно было бы отцу позвонить, чтобы забрал меня, а смысл? Всю жизнь прятаться? Тем более что стукач, тут все точно. Никто за язык не тянул.

Короче, я попросился в туалет; конечно, вслед кто-то пошутил, что я со страха обделался. Иду по коридору, тишина, и никому до меня нет дела. А если я урок прогуливаю? Иду еще так медленно, вдруг кто остановит. Но нет. Никому я даром не нужен.

Поднялся на четвертый, там такая маленькая лесенка на крышу. Дверь на ключ закрыта, только у меня ключ есть. Там замок точно такой же, как у меня от второй двери в квартире. Ключ подходит не стопудово, но с третьего-четвертого раза открывает. А вот закрыть уже фиг, только мне сейчас плевать. На крыше гадко: холодно, ветер и голуби, эти свиньи летающие. Я подумал, что если буду ходить по крыше, как по коридору, то так и не решусь. Разбежался и прыгнул. По-дурацки получилось, одной ногой оттолкнулся, а там невысокий барьерчик такой, и я второй ногой уже в воздухе об него хрястнул. Больно.

У нас прямо в школе живет уборщица. Тетя Паша. В такой пристроечке с шиферной крышей. Вот на эту крышу я и грохнулся. Все равно пролетел прилично – почти три этажа, потом по шиферу съехал и шмякнулая на асфальт. Сломал ключицу и сотрясение мозга заработал. Доктор сказал, что такие прыжки надо на камеру снимать: он так и не понял, как я приземлялся, что ноги-руки остались целы. Говорит, приземлялся на череп.

В школу я пошел через месяц, только это другая школа. Я сейчас вместе с пацанами с фехтования; они, правда, уже в десятом, но все равно здорово. Теперь в школу только на троллейбусе, пешком минут сорок идти. Вчера встретил Суржика. Серьезный такой, спросил, как жизнь. Не пойму я, разговаривает со мной, типа мы старые друзья. Тут пробило меня, ведь на самом деле это Суржик стукачок. Маме своей на меня пожаловался. А все равно – сам от себя прется, и весь класс на него как на героя смотрит. На меня прям как нашло что-то, наклонился к нему и говорю: «А ты у нас, Суржик, стукачок, мамке стучишь… а Штанга знает?»

Сдулся Суржик. Я потом случайно узнал, что он через неделю в другую школу перевелся. Мне родители даже предлагали вернуться в свой старый класс. Не хочу. Мне Миша Шуманов сказал, что мне два раза повезло. Один раз, что жив остался, и не калекой. А второй – что сам в крещениях участия не принимал. Не бил никого. Миша говорит, если бы поднял руку – считай, клеймо на всю жизнь. Уже не отмыться.