Текст книги "Реализм судьбы"

Юбилейный год

С января по август 1969 года я, что называется, «делал диплом», хотя лучше сказать, его делал мой наставник, к которому я был прикреплен. Это была сплошная ерунда, формальность, потерянное время. Но диплом архитектора я получил, и, возможно, были в моей жизни ситуации, когда он мне помогал, были такие, когда он мне сильно мешал (например, в период отъезда в Израиль, но об этом потом).

В 1969 году, 6 августа я созрел для крещения. Крестил меня у себя дома знаменитый священник Дмитрий Дудко, а крестным папашей был Валерий Мошкин.

После крещения отец Дмитрий сказал:

«Все можешь рисовать, только голых женщин не рисуй». Но так случилось, что моим духовным отцом стал замечательный священник отец Всеволод Шпиллер. Я его очень любил, он был тонкий, мудрый, интеллигентный человек.

Старушки, которые обычно окружают новообращенных, были в ужасе, когда узнали, что о. Всеволод сразу же после моего крещения дал мне почитать книжку одного немца-протестанта! (о ужас!) – Шлейермахер, «Речи о религии, обращенные к образованным людям, ее презирающим».

В общем, я на некоторое время тогда попал в цепкие лапки фанатичных старушек, старушек старых и молодых, вроде Шимановых и других, которые больно уязвляли мою душу, унижали мое искусство, высокомерно называли его демоническим, нехорошим, не от Бога и т. д.

Я был в сомнениях, но в глубине души я этим людям никогда не верил, и чувство мне говорило, что они и им подобные все врут, несмотря на то что крест на них висит не под рубашкой, а на видном месте. Марина очень сильно увлекалась этими лжеблагочестивыми старушками, уверенными, что православные спасутся, а католики – не спасутся и т. д. и т. п.

Освободился я от этого только благодаря великому Михаилу Шварцману, «гениальному и святому человеку», как о нем отозвался Ленечка Губанов, который познакомился с ним по моей просьбе, мне было интересно его мнение об этом человеке.

В 1969 году мои сомнения зашли так далеко (относительно рисования), что я даже спрашивал отца Всеволода Шпиллера о том, как мне поступить с работами. Я ему показывал многие работы и фотографии. Как поступить, может быть, все сжечь?

Он так испугался при этом, что перекрестил меня и сказал: «Наоборот, Боже вас сохрани, не упускайте дни и часы, когда вы можете рисовать». Это было сильное утешение для меня. Я знал, что однажды о. Всеволод наложил епитимью на Лену Васильеву за то, что она сожгла свои стихи.

Год не был творческим – так сказать, юбилейный, первые полгода – диплом. После крещения – борьба со старушками, а с сентября меняли Гончарова на Симонова, то есть улицу Гончарова, где жили, на Симоновский вал, дом 8, кв. 142 – жэковская квартира, где предстояло жить два с половиной года.

Обмен закончился в ноябре. А уже через месяц мне сломали ногу, благодаря чему я отдыхал, нигде не работал четыре месяца!

Первый раз в жизни!

В юбилейный же 1969-й я подвизался сторожем в магазине Военторг, в ЦНИЭП торговли, в Министерстве мелиорации и еще черт знает где.

Тракторная выставка

Выставка в НАТИ (Научно-исследовательский тракторный институт), организованная Костей Семеновым, который тогда очень хорошо ко мне относился, как, впрочем, и теперь, и очень любил мое творчество, состоялась 12—17 мая 1968 года в Большом зале института. Это была, в сущности, вторая моя персональная выставка в России.

О первой скажу несколько слов. Мы выставились с Володей Казьминым на физико-математическом факультете МГУ весной 1967 года (1—5 апреля), ее организовали Лена Васильева и ее друг Саша Рябов, будущий ее муж (теперь бывший). Они тогда были студентами этого факультета, а по совместительству дворниками в свободное от занятий время, вместе со мной на Арбате; Леночка даже пописывала стихи, которые после крещения году в 1968—1969-м сожгла как большой грех своей молодости, превратившись постепенно в сильно верующую Бабу-ягу.

Тогда же она была девочкой, вроде знаменитой здесь в Париже N. Но я дважды отвлекся.

Первая выставка прошла без особого скандала. Студенты сделали вид, что они всё поняли, а для того, чтобы не выгнали из института, благоразумно молчали – обсуждения не было.

Но вторую выставку я хочу описать более подробно, так как был большой скандал и очень сильное обсуждение…

Как я уже сказал, на дворе шел май 1968 года. В народе происходили странные брожения, как, например, такой случай: в пять часов утра один человек (журналист) говорит мне: «Хочешь, удивлю?» (не удавлю, а «удивлю»). Я говорю: «Хочу» (я, вообще-то, журналистов не люблю, но этот был хороший). Мы взяли мотор и приехали на Савеловский вокзал, а потом прошли километра полтора по рельсам. Там стояла цистерна (огромная бочка на рельсах), из люка которой выглядывала жопа, а вокруг толпилось человек пять-семь граждан с банками из-под огурцов. Жопа (цистерна тоже) принадлежала грузину, наливавшему в банки вино, стоившее что-то уж очень дешево, раза в три дешевле, чем в магазине. Выпили по банке: вино было не только хорошее, но и оснащенное каким-то увеселяющим зельем, так как я заметил, что настроение наше сильно, сильнее обычного, приподнялось. Ну, хорошо. Это я просто для антуража вспомнил нечто, что мне кажется характерным для того времени. Грузин пригнал бочку вина размером с вагон и при всем честном народе продает зелье, не опасаясь, что на него донесут. Тогда это было как бы не модно…

Так вот, я выставил в НАТИ рисунков семьдесят, часть которых относилась к антисоветской серии «Кремлевские звезды», а часть из другой, «Последние времена».

До конца выставки ничего не произошло. Только было несколько угрожающих отзывов в книге жалоб. Но в последний день выставки 17 мая страсти сильно накалились. Народ со всего завода сбежался в зал, где я выставлялся.

Меня вытащили на сцену, дали микрофон и убедительно попросили отчитаться в своем творчестве. Я сказал несколько уместных в такой ситуации предложений, но чувствовал, что назревает скандал, так как работы говорили за себя. В зале присутствовали также мои друзья, студенты-архитекторы, которые меня громко поддерживали, выкрикивая лозунги Мао Цзэдуна (культурные лозунги).

Стали выходить (некоторые выбегать) взволнованные зрители. Одна злая старуха сказала примерно такую речь: «Я вчера посмотрела выставку и ничего не поняла, а ночью мне снились кошмары. (Смех в зале.) Вы только посмотрите! Все работы подписаны одним годом. Это он всё сделал за один год! Что же дальше будет?!» Шум в зале, выкрики: «Прекратить безобразие, эта выставка – безобразие! Кто допустил такое?!» Один выскочил на сцену с газетой, потряс ею и прочитал цитаты, каким должно быть искусство. Оно должно быть понятно, гнать толпу вперед, успокаивать, как укол психиатра, не быть занозой, всех хвалить, повышать удой молока и т. д. Он визжал, как недорезанная свинья: «Я это не оставлю! Я пойду куда надо!» Другие меня защищали: «Товарищи, мы сейчас живем не в тридцать седьмом году! Успокойтесь, все правильно. Никуда звонить не надо».

В общем, для краткости, я даю перепечатку из книги отзывов о выставке в НАТИ, которую Костя Семенов когда-то для меня сделал.

КНИГА ОТЗЫВОВ К ВЫСТАВКЕ РИСУНКОВ А. С. ПУТОВА, проходившей в НАТИ 12—17 мая 1978 года (копия)

Орфография сохраняется, неразборчивые подписи опускаются.

1. Перед тем, как вывешивать свои произведения нужно провести курс объяснительных лекций или рассказать аудитории о своих мировоззрениях.

2. Побольше пешеходов.

3. Ваш «Автопортрет» ближе всего к жизни; все остальное как кошмарный сон.

4. Нам кажется, что больше совершенствоваться к рисунку плакатов.

5. Так-то оно так, но не очень чтобы уж очень, а что касается относительно то оно и надобно.

6. Осмотрел выставку по часовой стрелке: не понял лишь одну картину – «Автопортрет». Он кого-то напоминает.

7. Нас, наверное, считают идиотами?

8. Кто позволил искажать человека – этому ненормальному?

Сачков.

9. Тов. художник! Очень жалею, что свой автопортрет не нарисовали в том же духе, как «Ягве» или подобно. Тогда, вероятно, я смогла понять вас и ваши картины.

10. Понравились: «Шут короля», «Отрок», «Незнакомка», «Вакх», «Порок».

Шейнина О. Н.

Сидорова О. Н.

11. От этого нужно лечить в принудительном порядке! И немедленно.

Поспелов Д. Р.

12. Я тоже с этим согласна.

Берновская Т.

13. О своих впечатлениях я скажу лет через 150; к этому времени я начну разбираться в «искусстве».

14. Мой совет, поменьше пить.

15. Хорошо! Желаю успеха смелому человеку – С.П. – художнику.

Хорошо!

16. Эту выставку надо поместить в анатомический музей – мышцы и кровеносные сосуды; если есть на свете живое существо похожее хотя бы на одно из выставленных здесь по форме или содержанию это ужасно, куда мы катимся?

Корниенко – Тел. 5—47.

17. Нам, кажется это бред. И желание казаться оригинальным. Чтобы быть художником, нужно иметь талант, не просто карандаш и бумагу.

18. Мне понравились картины художника Путова А.С.

По-моему это абстрактное искусство, только не в том, общеизвестном идеалистическом понимании, а в понимании материалистическом.

В своем творчестве художник абстрагируется от второстепенного и главное хочет выделить, порою прибегая к гиперболизации. Гиперболизация эта в пределах нормы и хочется пожелать тов. Путову А. С. никогда не перешагивать этих пределов.

Картины понятны, с выставки ушел обогащенный.

Желаю тов. Путову А. С. дальнейших творческих успехов.

Кляузо Л. А., инженер О. Д.

16. 5. 68

19. Хорошо, но слишком трагично. Сегодня нужно больше лирики, тем более в вашем направлении.

Чувствуется влияние американских художников.

20. Думаю, что это все-таки не искусство, а какая-то профанация искусства. В отдельных картинах (если их можно так назвать) есть проблески (именно проблески, и не более) чего-то, а в целом – не хочется обижать автора, и все-таки скажу, точнее напишу: в целом, что-то явно нездоровое, ненормальное, попытка или подражать кому-то, или просто быть «оригинальным» в самом плохом смысле.

А. Филимонов.

21. Это не искусство, а плохая карикатура на искусство.

22. Давно показано (доказано), что такого рода «художники» не знают сами, что творят.

23. Когда человек хочет выразить свою душу, свое настроение и делает это – это всегда хорошо. Пусть его открыто судит каждый в меру своего понимания.

По-моему такие вещи, как «Голова старухи», «Двое», «Девочка», «Голова старика», «Вешатель», «Шут короля» – впечатляют.

Крейдлин Л.

24. Это не хорошо, когда каждый понимает по своему.

25. Искусство отражает не автора, а зрителя.

Оскар Уайльд.

26. Очень трудно разобраться в Вашей «путанице» но можно твердо и определенно сказать, что все Ваши произведения сквозят Американским образом жизни, больше того видимо Вы страдаете расстройством или же Вы в тот момент когда творили свои «произведения» были в невменяемом состоянии, принимали наркотики.

Ваши произведения не соответствуют нашему советскому-социалистическому образу жизни.

14. 5. 68

27. Я просто возмущен.

Миронов А. П.

28. Тов. Художник!

Главное назначение искусства, в том числе и живописи, развивать у человека чувство прекрасного, а не безобразного.

Советская школа живописи, как Вам, по-видимому, известно, стоит на почве реализма, а не натурализма и тем более, не на давно отживших течениях, сюрреализме, ташизме, символизме и т. д.

Рекомендую и советую в дальнейшей своей творческой работе не осквернять прекрасные порывы советских людей и, особенно, нашей молодежи.

Что Вы показываете? Сплошное безобразие!!! Да и рисунки грешат мастерством?

Через какую призму Вы смотрите на нашу действительность?

И еще! Кто Вас допустил в наш институт?

Ну, в этом мы сами разберемся.

Мирошниченко Л. Д.

14. 5. 68 Тел. 5—05

29. Начну с цитаты «Я просто возмущен» «отзывом» тов. Мирошниченко.

Собственно возмутительно не содержание (каждый может иметь свое мнение), а формой. Во-первых никто не дает Вам права выступать от имени других в том числе и от нашей молодежи. Можно спорить о целесообразности читать лекцию-нотацию о назначении нашего советского искусства человеку, посвятившего себя этому искусству, но о тоне и формулировках Вашего «отзыва» спорить не приходится. От них тянет резким и неприятным духом определенного, недоброй памяти, периода в жизни нашей родины.

Но постарайтесь понять: этот период прошел и никогда не вернется!

Вестман Д. /305/

30. Сложно, мрачно, односторонне.

Вестман Д.

31. Хорошо, а главное – непонятно.

32. Резкие отзывы в ваш адрес несправедливы, и даже неуместны, и даже больше характеризуют зрителей чем автора; пусть в ваших работах и есть намек на идеи всякие и тому подобную чепуху, но все же этого больше в самих зрителях если они воспринимают только это. Я в этих рисунках нахожу пластичность и даже красоту и даже какую-то конструкцию и построенность, а это и делает искусство искусством и отличает от всего остального. Особенно понравились рисунки: автопортрет, деревенька, девочка (красная акварель), около него набросок, старый хрен с трубкой и рядом художник и его модели, коронование терновым венцом и голова Тарона, Ягве только без таких страшных зубов, а вообще большое спасибо.

33. Я не хочу останавливаться на том, что написано в отзывах. Скажу только, что обидна за НАТИ-цев – за их бестактность.

Художник со временем получит признание, вне всякого сомнения. Некоторые картины просто великолепны, с глубокой философской тематикой, пусть немного злой, но думающей. Нельзя же до сих пор кормиться манной кашкой.

Картины серии «Двое», «Старый хрен», «Дачники», «Очередь за семечками», «Деревенька» очень доступны и подкупающе близки.

А «Варвар» и «Фашист»? Разве можно сравнить хотя бы с одним плакатом? Они по глубине гораздо значительнее. Есть вещи просто непонятные, но мне кажется, что если бы выставка продержалась дольше, то мы бы в ней открывали новизну с каждым приходом. Можно было бы исписать весь блокнот, но время – рабочее.

Удивляюсь автору, как он мог расположить свои картины – не разумно по содержанию. Возможно это и отпугивает людей, а вообще-то, еще раз прошу извенить наших «горе-знатоков».

ОД Никитин Ю.

34. Молодец, Юра, просто молодец. Все, кто пробежал выставку несутся выкладывать злобу на свое нежелание подумать, понять художника, в этот блокнот, напоминают мне «Лицо здравого смысла» и «ханжей» Путова.

Сам я не пишу отзыва, потому-что я их не раз высказывал автору лично. Жаль, что из тех кому нравится, а таких много, приходят и не пишут своей оценки.

Семенов К.К.

35. К сожалению, ЭТА форма неизлечима.

36. Молодец, Путов. Размораживай и дальше примороженных натийских карасей.

37. Пора учить людей думать и головой, а не только глазами.

38. Мне понравились не все рисунки, около половины. На мой взгляд, лучше вышли те, которые более всего соответствуют идеям и эмоциям художника, а также его умению, его уровню мастерства. В общем, по-моему, Путов – талантливый художник. Жаль, что в некоторых картинах чувствуется некоторая искуственность, но ведь никому еще не удавалось всегда блестяще сочетать форму и содержание! Я очень рад познакомиться с картинами Путова, считаю, что в некоторых из них есть безусловно свое. А тем авторам отзывов, которым с первого взгляда все ясно, я советовал бы сначала подумать.

И если это не получается, то поучиться этому, а не винить художника за свою беду.

Прудников.

39. Нравится много: графика, техника исполнения, фантазия. Но думаю, если бы картин было б не так много, они производили бы более яркое впечатление. А впрочем, может быть и не было тогда споров. Уже одно то, что вызывает разногласие людей эта выставка – здорово!

Видимо, некоторые произведения неокончены, но даже в них чувствуется определенный почерк художника, его собственная манера. Большое спасибо за то, что организовали эту выставку. Потому что любое искусство, в какой бы форме оно не выражалось – искусство. Очень много интересного, необыкновенного. Хочу сказать еще: не стоит обращать внимания на все отзывы, так как многие, кто их писал – люди не понимающие, да и мало сталкивающиеся с искусством.

Особенно мне понравились —

1) «Двое»

2) «Двое»

3) «Некто в сером»

4) «Вешатель»

5) «Деревенька»

6) «Вакх»

7) «Лакомка»

8) «Шут короля»

9) «Голова старухи»

Вихрова Н.

5-87.

СХКБ

Очень сильно пьяные после новогодней студенческой попойки, мы компанией возвращались домой. Проходя через какой-то пустырь, мы пинали ногами консервную банку. Случайно, промахнувшись, кто-то нечаянно стукнул очень сильно мне по ноге вместо банки и сломал мне малую берцовую кость. Я упал от сильной боли, но все были настолько пьяны и увлечены игрой, что не заметили, что я лежу на снегу, а погнали банку дальше, никому и не пришло в голову, что у меня сломана нога, да я и сам не знал. Все уже были далеко, когда я попытался встать. Оказалось, что ступня повернулась почти на 90° от того положения, которое она обычно занимает. Но мне удалось встать, и так, ставя сломанную ногу на ребро ботинка, я дохилял до дома – кажется, еще ехал на метро и потом, от «Павелецкой» или «Добрынинской», проделал половину расстояния между ними. Помню, что этот крестный путь я проделал один.

Наутро нога страшно опухла, или, кажется, мы сразу вызвали «скорую помощь», это вернее, хмель еще не совсем испарился, и я не помню подробности. Так начался 1970 год…

Когда мне через несколько месяцев, кажется в марте, сняли гипс, оказалось, что из-за того, что я долго шел на сломанной ноге, опираясь на ребро ботинка, кость срослась неправильно, под углом, и ступня так и осталась повернутой немного внутрь, из-за чего ботинок правой ноги у меня (каблук) всегда ужасно стоптан под углом, под тем самым, под каким срослась кость. Ну, ладно.

Так я начал обживать новую квартиру на улице Симоновский Вал, дом 8, кв. 142.

Я где-то в душе был рад, что мне удалось урвать несколько месяцев у заботливого государства. Я не был «псих», как многие художники того времени, и не получал пенсию от государства.

И я не был членом Союза художников, куда меня, конечно, не приняли.

Поэтому в начале мая явились менты с угрозой, что если я немедленно не устроюсь на работу, то они отправят меня в лагеря для тунеядцев. Они даже подыскали мне работу, оставили адресок, куда я завтра должен пойти работать: Волочаевская, 38.

11 мая я приехал на Волочаевскую. Это оказалось Специальное художественно-конструкторское бюро Министерства легкого машиностроения, сокращенно СХКБ. Великолепный особняк, принадлежавший в прошлом какому-то князю или графу, занимали теперь художники-дизайнеры. Господин (хороший) Розенблюм, создавший это бюро, уже был выкинут с работы к тому времени, а это был большой и пробивной энтузиаст технической эстетики.

Надо сказать, что в те славные годы «народ» с большим подозрением относился к людям, которые хотели сделать что-нибудь красивое: интерьер ли красивый или красивую машину. «Не наш», вешали ему соплю, «попахивает буржуазным вкусом» или «пережиток капитализма» и тому подобную бесовскую чушь. За художниками следило «всевидящее око», попридерживало лошадь.

Но сам Розенблюм, как та лошадь, с которой я упал с яйцами, когда его попридерживали, только рвал узды так, что пришлось его выгнать с той работы; он продолжал свое, но это уже другая тема…

Вместо него поставили Владимира Ивановича Прибылова. Это был человек покладистый, но немного (извиняюсь)… Нет, не скажу, не выдам! Уж слишком он хорошо ко мне относился. Владимир Иванович поставил колхоз на новые рельсы, рельсы хозрасчета, тогда еще не было семейного подряда, хотя семья уже была. Художники жили как одна семья и хранили какую-то тайну, которую я понял уже потом, когда ровно через год, 11 мая 1972 года, оставил стены Волочаевской, 38.

Я обязан был проработать ровно год, по условиям, предложенным мне ментами, иначе лагерь. Так я и сделал. Ровно год я проработал, и хорошо проработал, в СХКБ. Сильного напряжения не было. Все целыми днями болтали, а в перерыве гоняли в пинг-понг, горел только я.

Поясняю. Через несколько дней я заметил, что никого не интересует, работаю я или нет. Особенно это не интересовало моего непосредственного начальника Борьку Васькова, а также его подружку, секретаршу его секретов Веронику. Они прекрасно ко мне относились, ценили мой талант, потому что сами были талантливые ребята, с секретом. Заметив, что никто на меня не обращает внимания, я начал понемногу рисовать и разошелся до того, что приходил утром, восемь часов рисовал свое, а вечером уходил… и никто меня ни разу не упрекнул, более того, я рисовал материалами фирмы, использовал темперу, бумагу, тушь, и все равно это их устраивало. Тогда я, обнаглев, начал делать там в большой комнате, где мы работали, одну выставку за другой – и это проходило.

Что-то здесь не то, думал я. Так прошел год, я выставлял там все, что делал, один только раз возникла маленькая проблема, летом 1970-го, когда я работал бензольными красками, которые были необыкновенно вонючие. Это был «плакар каштан», туши для фломастеров, которые были в продаже… Только я начал ими красить, как моя соседка мне тихо сказала: «Знаешь, Саша, работай этими красками дома», и я не стал с ней спорить. Второй напряг был более серьезным. На меня обиделся один раз мой партнер по теннисному столу Виктор Карзов. Не за выигранную партию, а за рисунок.

Об этом расскажу подробнее. Я рисовал тогда портреты персонажей, которых видел перед собой, так я добрался и до Виктора Карзова, портрет которого меня удивил, хотя я сам его и сделал. На меня смотрел с листа странный субъект в черной, с прорезями для глаз, маске… крупно, через весь рисунок, была надпись, острота, не помню чья эпиграмма на Виктора Ардова. Только Ардова я заменил на Карзова: «Искусству нужен Коля Карзов, как жопе – пара бакенбардов». Рифма не получилась, но было смешно почему-то. Но оказалось, что я рассекретил секретный отдел! Рисунок висел на стене среди прочих, и все смеялись, когда в комнату влетел Виктор Карзов и в гневе, с красной мордой, сорвал рисунок со стены и порвал его на две части. Все вступились за меня. Я хотел спросить, в чем дело, но кто-то, отозвав меня в сторону, сказал тихо: «Оставь его, он работает в секретном отделе и может испортить тебе жизнь, если захочет».

Все встало на свои места, но мы уже больше не играли с Колей в теннис.

В чем же был секрет такого хорошего отношения ко мне? Я сказал уже, что после того, как выгнали, выкинули с работы розовый цветок, Розенблюма, создавшего фирму и сколотившего кадры – семью симпатичных людей, новое начальство пустило поезд по рельсам хозрасчета. Что это значит? То, что художники сами находили работу, делали что-то для разных заказчиков и, как могли, сами вытряхивали из заказчика деньги. И так как это были большие доки, которые делали все быстро, то я и понадобился.

Даю пример. Скажем, научный институт тракторостроения изобрел новый трактор. Они сделали все, кроме… цвета. В какой цвет его нужно красить? Э! Это не так просто. На то и существует техническая эстетика! И вот, получив заказ от тракторного института, наша фирма, засучив рукава, бралась за дело. Прежде всего надо было заморочить голову заказчику, какая, мол, это огромная работа – подобрать цвет трактору, чтоб это было по науке, а не просто так. Нельзя было делать все быстро – иначе за что платить?.. И вот мы вычерчивали на огромных планшетах новый трактор, чуть ли не в натуральную величину, со всеми гайками, ручками, выступами, нужными и ненужными (которых было больше). Трактор спереди, трактор сзади, трактор внутри и снизу. И так как все это делалось только в самом конце и чрезвычайно быстро, авралом, то надо было, чтобы в остальное время кто-то делал вид, что работа идет.

Для этого пригодился я.

Когда приходил заказчик и никого не было, я всегда находился на рабочем месте, за рабочим чертежным столом. Это много! Для этого меня держали, хвалили, поощряли и даже платили рублей семьдесят в месяц, хотя на семьдесят рублей в месяц я приносил им убыток, используя их материалы, темперу, бумагу и т. д. Пусть я рисовал, пусть, но заказчик не знал, что я делаю. Он видел, что я работаю, этого достаточно. Потом, перед сдачей работы, капитан Прибылов давал команду: «Свистать всех наверх!» Все вылезали из щелей, и палуба превращалась в бушующее море: откуда ни возьмись брались подрамники, с невероятной скоростью все вычерчивалось и с помощью рапидографов забрызгивалось нужными цветами, тонкими, нежными, трактор на глазах оживал, казалось, что он вот-вот поедет. Это было убедительно, сильно, красиво. Заказчик балдел, глядя на свое изобретение, им и не снилось, что они изобрели такую красивую штуковину… не прошло и трех месяцев… это ж надо! Проект аккуратно заворачивался и увозился. С таким трактором не пропадешь! Проект развешивался в кулуарах института. Все посвистывали: какая работа! И никому не приходило в голову, что все это сделано для того только, чтобы дать цвет покраски трактору!!! «НИИ ТРРР»… Это нужно было, чтобы спихнуть свою идею, пустить трактор в производство. Когда же доходило до производства, то трактор красился охрой, потому что других красок не было. А проект вешали в кабинете директора, для охмурения новых заказчиков.

Зимой произошел смешной, немного грустный инцидент, о котором я расскажу, хотя с точки зрения академической литературы это незначительный случай. Речь идет всего лишь о прыщике, который ко времени описываемых событий вскочил у героя книги на губе. Прыщик вырос и превратился в среднего размера чирей, хорошо видный на фотографиях того года…

Пришлось даже обратиться к доктору, который наложил, приклеил в этом месте соответствующий пластырь, строго наказав: «Прыщ не давить, беречь, чтобы не было заражения крови». «Хорошо, есть!» – как мама любила говорить.

И вот однажды я просыпаюсь неизвестно где и вижу себя окруженным многими кроватями, которые плывут и вместе с ними не то люди, не то покойники. Что такое, не в морге ли я? Попытался приподняться: сразу не получилось, но постепенно удалось встать. Кругом лежали побитые львиные морды, «удивительно, – мелькнула в голове, вернее, всплыла фраза из Ильфа и Петрова, – удивительно похожие на лицо известного в свое время писателя Арцыбашева». А может, не всплыла. Факт, что вокруг меня лежали побитые, и хорошо побитые, мужики с ярко-синими синяками под глазами, на руках, на морде. Что такое, где я нахожусь? Когда удалось подняться, я добрался до уборной, держась за стенку и кровать; посмотрев в зеркало, я едва узнал себя. Очков не было (мне их выдали потом, в целости и сохранности). Под глазами страшные синяки… А где мой чирей – не осталось и следа! Я понял, что нахожусь в вытрезвителе. Это было первый раз в жизни, ну, возможно, второй или третий, когда я напился до отруба, не помнил ничего, где пил, что пил, с кем пил. Вероятно, я даже упал на улице и меня подобрали менты, отвезли в вытрезвитель и (сняв очки) избили (болело все тело страшно), на всякий случай, для науки: не попадайся, мол, в следующий раз, скотина.