Текст книги "Пока драконы спят"
Автор книги: Александр Шакилов
Жанр: Фэнтези про драконов, Фэнтези
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
27. Ножи в морозном лесу
В дальнюю дорогу Гель провожали подруги-южанки: плакали и махали вслед платочками – подарками мужей, которых они, повенчанные еще до рождения, и не видали никогда. Зато мужья оплатили их учебу в Университете. На юге в цене жены-перевертни, способные оборачиваться гепардами и шершавыми языками лизать пятки мужчин. А насчет того, что благоверная состарится скоро, – так ведь лица под паранджой не видно, а на косматой морде зверя морщин не бывает…
Проводы расстроили Гель. Зато дорога от Университета до замка была весьма приятной. Молодую рабыню сопровождали два воина, столь жадно зыркающих на изменчивую красотку, что Гель сразу поняла: на новом месте ей не придется скучать. Как зовут ее хозяина?.. Ох, ничего не держится в прелестной головке, забыла напрочь имя.
– Уважаемые, будьте добры, как величают вашего сюзерена? То есть нашего?
– Граф Бернарт де Вентад, – в который раз ответили ей воины.
Гель столь часто забывала титул господина, что провожатые, испытав поначалу раздражение и ярость, обрели наконец смирение аскетов.
Три дня лесом, четыре полем, два пригорка, пяток оврагов, снег в лицо, черноволки вьюгу перевыть желают – и все, на месте, поите скакунов, встречайте путников усталых.
И вот что обидно: замок, куда приехали, Гель не впечатлил. Новостройка. Сколько их таких, одинаковых, возведенных за десяток седмиц? Истечет срок годности заклинаний, и начнется: то вода во рву не держится, то цепи на откидных воротах рвутся – кузнецы только руками разводят, – то холодно в супружеской постели так, что графиня чихает, а у графа спину ломит. И хоть костры в спальне жги – не поможет.
Да и сам граф какой-то низенький, глазки узкие, волосы темные, сплошь сединой побитые, будто кто снега сыпанул. Сухонький, ручки-ножки худые… А ведь про него небылицы сказывают. Мол, витязь еще тот, единорог-призрак под ним падает, стоит только графу взгромоздиться. А ежели он один на сотню выходит, из той сотни никто внукам о лютой сече не поведает. Короче, ой и ай! А не знала бы Гель, кто перед ней гадко скалится, попивая вино из жестяного кубка, ни за что не поверила бы!
Граф, понимаешь. Благородный господин.
Вчера на охоту пригласил, похотливый боров.
Сам пришел, улыбнулся пьяно – мол, посмотрим, на что годишься, красивая. На медведя позвал – в лес прогуляться, хребет размять. Хороший, мол, завтра денек будет, вльва сказала, а вльва не врет.
Не к добру приглашение то, ой не к добру. Чего сам явился? Слугу прислал бы или дружинников, чтоб уломали девку-перевертня.
– Ух, я тебя!.. – зажмурил бесстыжие очи хмельной граф.
Гель улыбнулась ему широко, без утайки:
– А как же, ух меня и ах! Да только ты, граф, мужчина хоть и знатный, а все ж мужчина. И умирать умеешь как все. И умрешь обязательно, если…
На «если» граф не выдержал взгляда Гель, попятился. Поклонившись ему напоследок, Гель закрыла дверь своей комнатушки.
* * *
Проснулась засветло. Кутаясь в теплое одеяло, вспоминала советы наставников касательно охоты на медведя. Лайка – самое то, если косолапый очнется от спячки, почуяв дружину, да выскочит из берлоги. В таком случае Гель отвлечет разъяренного зверя от хозяина, достойного лишь презрения и паховой грыжи. Это ее долг. Точнее – часть долга. Если воины прикончат зверя, то частью все и обойдется. А если в штанишки напрудят, то…
Лаек издревле на медведей натаскивают – и на перевертней, и на обычных, которых с каждым годом все меньше. Короче говоря, сам Проткнутый велел ей лайкой перекинуться. И никак не овчаркой, у которой геройства в крови больше, чем мозгов в черепе. Атаковать, чтобы вцепиться в горло, клыков и когтей не жалея, – глупо, ибо зверь помнет обязательно…
Примерно так Гель размышляла на ночной прогулке. Подкинув стражникам серебра, под покровом мглы выскользнула она за ворота замка, прихватив с собой сверток одежды, бурдюк дрянного вина и девять штук ножей. Одежду и вино зарыла в сугробе, а ножи воткнула в гнилой пень лезвиями к небу. А все для того, чтобы после охоты устроить графу и дружинникам незабываемое представление. Наставники учили: если что, не стесняйся обнажиться во всей красе и всячески потворствуй глупым поверьям. Без ножей и кувырков перевертень для людишек вроде пустого места, никто такого перевертня всерьез принимать не будет…
Одеяло долой! Все, хватит валяться, пора. Да и негоже в голом виде ждать, пока за тобой придут. Надо бы одеться заранее.
Гель носила только законную одежду. Нижняя рубаха, льняная, подкрашенная шафраном, приятно благоухала. Вышивка жемчугом доставляла много неудобств, но так уж заведено. Как и всякая порядочная девушка, Гель не терпела глубоких декольте, нескромных пройм и разрезов. Отцы-инквизиторы тоже не одобряли подобных ухищрений. Вот выйдет замуж – до дыр заносит рубаху в обтяжку и юбку из черного шелка, багрового атласа и кружевного тюля. А пока…
Мечтательно вздохнув, Гель затянула шнуровку на талии, чтобы фигурка стройней казалась. Хотя куда уж стройней! Университетские подружки вообще считали Гель худышкой.
Настроение тут же испортилось. Она всегда завидовала южанкам, ведь им оказывали знаки внимания и пылкие юноши, и преподаватели. А Гель… н-да…
Подумаешь, у нее самые длинные, самые красивые волосы, заплетенные в две светлые косы с легкой рыжинкой. Подумаешь, она молода и красива. Она ведь красива, да?..
Насчет собственных достоинств Гель очень сомневалась. Но граф-то вчера разглядывал ее во все глаза. Но так многие смотрят…
За Гель пришли. Постучав, дружинники хоть и остались за порогом, а все ж таращились на нее так, что взглядами чуть юбку до ушей не задрали. То-то и оно, что о любви только скальды гнусавят, а в жизни это чувство не встречается. Да и мужчины нынче не те: драконов на ужин в гуляш не рубят, звезд с небес плевками не сшибают. Только пялиться умеют!
Гель захотелось быстренько отрастить мохнатую морду и залаять. Но нельзя. Талант по мелочам не разменивают.
* * *
Граф покраснел уже от натуги, а все не мог взобраться в седло. Единорог-призрак не противился ему, но и помочь не спешил. Единороги – они такие, своенравные. И ничего ты ему не сделаешь, он же призрак. Разве серебро воткнешь в дымный бок, заставив всхрапнуть недовольно. Разок воткнешь, второй, а потом нанижет тебя призрак той своей частью, из-за которой имя получил.
Владеть единорогом, кормить его, держать в стойле – еще не значит ездить верхом.
В общем, граф и так, и сяк – и никак.
Но вот забрел в конюшню молодой человек, лицо приветливое и грустное, на голове клок рыжих волос. Неторопливо так зашел, уверенно. Графу поклон отвесил, с улыбкой поприветствовал:
– Доброе утро, господин.
А де Вентад как приметил паренька, так сразу в седло и вскочил.
Сам!
Без помощи – аж взлетел!
Вот тут Гель и заинтересовалась. Что это за парень, раз его хозяин замка боится? И почему лицо рыжего показалось ей знакомым? Откуда его знает, где видела? Разве что в стенах Университета…
Чтобы не привлекать внимания, Гель затесалась в стайку наложниц – миленьких крестьянок, кровь с молоком, приглянувшихся Бернарту де Вентаду во время последнего сбора меда. Обычай такой: раз в год граф лично посещает свои хутора, гостит и пьянствует, выбирая себе девиц для любовных игрищ. А девицы и рады, граф ведь добрый: немного побалует, а потом домой отпустит, щедро одарив, – вот и приданое будет. А женихи, как известно, дюже охочи до девок с эре за душой. А если упрекнет кто в испорченности, так ведь не во ржи со свинопасом валялась, но самим графом научена стонать на пуховой перине. Разница есть? Еще какая!
И вроде спряталась Гель, а тут вдруг захотелось мимо рыжего пройти – как бы между прочим, по делам. И чтоб тот, взглянув на Гель, причмокнул от восхищения. Эх, дернуло ее с полюбовницами графа в один ряд стать! Что теперь паренек о Гель подумает?!
Пока то да се, пока сборы и суета, Гель тихонечко улизнула из конюшни, поднялась к себе, скоренько разделась и…
…Было больно. И приятно. И еще как-то, слов таких нет, чтобы рассказать и не соврать.
Вместо девицы из комнатушки выскочила крупная лайка, изо всех сил борясь с желаниями напрудить в углу и куснуть чуть ниже поясницы во-он того слугу у камина – а чтоб не наклонялся так, не провоцировал.
Увидав собаку, граф поморщился, будто кислого проглотил. Он, похотливый кобель, небось желал, чтоб охотница перед ним одежды сбросила и во всей красе изменилась. Как бы не так! Извини, Бернарт, но оборотка интимнее зачатия, не обессудь. И не печалься, еще насмотришься.
Открылись ворота, выпуская процессию из замка, и Гель-лайка побежала у мелькающих ног единорога. Дымчатый призрак собаку, похоже, из принципа игнорировал. Ну и пусть. Гель легко скользила по снегу. Она любила лес, и лес любил ее, подводя под лапы самые низкие сугробы. А вот дружина графа то и дело попадала в снежные топи, тратя время на то, чтобы вытащить испуганных скакунов из ловушек, на которые лес сегодня был особенно щедр.
И вроде бы Гель чувствовала интерес того самого рыжего парня. Судя по одеждам и оружию (нет кольчуги, зато меч на боку), новый вассал графа не воин, но сражаться умеет. Кто он? Такой же выпускник Университета, как и Гель, по распределению попавший в замок?
Эта мысль не казалась совсем уж глупой.
Но – отбросить лишнее, не отвлекаться! Надо найти палэсьмурта, такая уж у Гель работа!
Это как раз не проблема. Гель отлично знает, где спит зверь, до логова пара шагов, но кто сказал, что короткая дорога лучше? Лучше для кого? Для охотницы? Графа и дружину вымотать надо, чтобы вспотели хорошенько и выбилась дурь из черепов, прикрытых меховыми шапками. А то мало ли, мужчины все-таки, а Гель – единственная девушка среди них, пусть и в шкуре собаки.
Но как по лесу ни петляй, а придется на лежку вывести.
Гель залаяла: мол, пора, господа хорошие, изготовиться – берлога рядом. А тут и воины близость зверя почуяли, шептаться принялись.
– Замок нашел, ров узкий, надо прыгать! – с придыханием выдал дружинник по имени Ингвар Одинокий.
Кстати, не так уж он одинок. Слыхала Гель, что в замке его жалуют не только пышногрудые крестьянки, но и благородные особы. То есть одна особа. То есть рогов у графа – что у лося.
– Прыгнем, а то! – радостно загалдели охотники.
Парень, что понравился Гель, держался в сторонке, ни с кем не заговаривал. Нелюдимый? Или профессия такая? Кто же он? Не дай Проткнутый, шут!..
Не дождавшись, пока его выманивать примутся, медведь полез из-под снега. Обычно мишка спит себе, похрапывая, а тут гости пожаловали, еще и хлопают в ладоши, и похабные песни с плясками затевают – короче, шумят несусветно. Палэсьмурт в таком случае просыпается, да вылезать не спешит, боится, но потом, одолеваемый любопытством, выбирается-таки наружу, а там его ждут не дождутся. И тогда стрела бьет прямо в глаз зверю. И рогатина упирается в косматую грудь, ломая ребра, пронзая большое свирепое сердце.
Так должно быть.
Но получилось иначе.
Зверь опытным оказался. Без страха на смерть вышел. Гордо, в полный рост поднялся – вровень с макушкой графа, а граф-то не пешком, в седле. Большого медведя Гель нашла – большущего! Ой-ей, могла бы и помельче!..
Проплешины лишаев, мех колтунами, сплошь в паутине – все это признаки старости медведя. Значит, хитрый зверь охотникам попался, раз сумел до почтенного возраста дожить. Да и не просто зверь это, а палэсьмурт, в котором так мало людского осталось, что уже непонятно, чего от него ждать.
Натянулись луки, морозный воздух рассекли мечи. Самое время проверить на крепость рогатины, закаленные в печном дыму.
И все бы ничего, но Гель вдруг поняла, что задумал палэсьмурт. Ингвар Одинокий ему понравился. Вот-вот прыгнет на него, одним ударом лапы выпустит скакуну кишки, хребет перешибет и сбросит красавчика в снег. Тот даже мечом взмахнуть не успеет, ибо быстр медведь, как молния, даром что старик. Мгновение – и сомкнет клыки на пригожем личике, сминая красоту в обломки костей и кровь.
Всего мгновение.
…Напряглись мощные мышцы, посыпалась из меха дрянь, полетела паутина…
…Застыл взгляд графа – сообразил де Вентад, что именно вот-вот случится…
…Разогнулись луки, отпустив на свободу россыпь стрел: летите, спешите, убейте!..
Мимо.
Стрелы – мимо.
Медведь хоть и крупный, а изворотливый. Загривком почуял людские помыслы. В один прыжок догнал скакуна Ингвара. И лапой по пузу – хрясь! – кишки брызгами, животина на бок, кровавая пена изо рта.
Склонился зверь над воином, которого скакуном привалило, и зарычал люто. Ингвар, конечно, меч из рук не выпустил, но из-под крупа не очень-то замахнешься. Да и не поможет меч простив матерого палэсьмурта.
Вновь натянулись луки, стрелы вырвались из силков пальцев, ударили в спину медведя. Да только ему это вроде пчелиных укусов – неприятно, но не смертельно. А Ингвару теперь только Гель помочь сможет, и больше никто.
Остренькими зубками впилась лайка в зад палэсьмурта. А не надо наклоняться, провоцировать не надо! И так мишку ее атака проняла, что он и думать запамятовал о беспомощном воине. Зато собачку приметил.
Гель отпрыгнула от него и звонко залаяла: вот я какая! Эй, косолапый, я тебя одолею, я тебя съем! Уже есть начало – полный рот гнилой шерсти и блох.
И хоть мудр был зверь, не год, не два, не десять зим в берлоге ночевал, а на лайку кинулся. И прозевал при этом стрелу, ткнувшуюся под ребро, что у сердца, и сразу три рогатины не заметил. Окружили охотники палэсьмурта, не дали в снег упасть и лежа издохнуть. Обвисший на рогатинах, стоя, принял он смерть от ран.
Ингвара из-под скакуна вытащили, вручили ему бурдюк с вином – накось, выпей для поправки здоровья. И тут же принялись тушу свежевать, уговаривая косолапого на убийц не обижаться и даже – наглость людская пределов не знает! – принести удачу в дома охотников, отправивших его к медвежьим праотцам. Гель-лайку от добычи отогнали – хоть и в обличье собаки, а все равно баба. Как известно, женскому полу на охоте делать нечего.
Не очень и хотелось. Пока палэсьмуртом все заняты, Гель потихоньку, чтобы никто не увидел, собралась подальше в лес – пора уединиться от навязчивых взглядов.
Но незаметно уйти не получилось. Граф троих послал проследить за перевертнем. Ха! Если что, Гель справилась бы с троицей играючи – клыки-то есть, когти имеются.
В общем, не повезло соглядатаям. Пришлось им попетлять за лайкой меж вековых кедров. Смеху ради она трижды обошла две кривые ели, сомкнувшие ветви, как любовники – объятия. Потом, когда прогулка уже самой надоела, без труда отыскала нужный сугроб и выкопала из него одежду. Схватив сверток клыками, немного побродила вдоль берега замерзшего лесного озера и остановилась возле пня, в который ночью воткнула девять ножей.
Заточенный металл ярко блестел в лучах солнца. И отлично – графские прихвостни наверняка заметили ножи. А ведь всем известно: перевертню не обернуться без девяти лезвий. Перевертень над остриями кувыркнется и лишь тогда – только тогда! – человеком вновь станет.
Мастера рекомендовали поощрять веру в эту дурацкую легенду. Настало время последовать их совету. Гель разбежалась хорошенько, перебирая всеми лапами, и распласталась над снегом, животом зависнув на миг над острым металлом. В соседний сугроб рухнула уже не лайка, а юная, совершенно обнаженная девица.
Гель мгновенно замерзла, но одеваться она не спешила. Воины графа должны рассмотреть ее прелести, чтобы потом в подробностях рассказать об увиденном.
Точнее – о том, что Гель им показала.
28. Охота на медведя
Воистину говорят: «Когда человек умирает, он излечивается от проказы, коей является его тело».
«Кое-кому срочно нужно умереть», – подумал Эрик, разглядывая инквизитора, стоявшего на пороге его комнаты.
– Что вам угодно, уважаемый? Разве не приличествует человеку вашей беды трубить в рог, оповещая о своем приближении, а также избегать людных мест? Зачем вы здесь? За мной пришли? Так я в Законе и Договор не нарушал.
Лицо гостя скрывал надвинутый чуть ли не до подбородка капюшон – реакция святоши на дерзкие слова осталась тайной для Эрика. Одно точно: гость честно соблюдал предписания Церкви, смиряя плоть аскезой, о чем говорило весьма ограниченное количество ванн, принимаемых им в последнее время, – в нос шибало отнюдь не запахом жасмина.
Обучаясь в Университете, Эрик еженедельно посещал баню, куда излишков под конвоем водили по набережной Гангрены. После помывки брадобрей соскребал с лиц студентов постарше щетину – странный обычай, опасный даже, но Эрик стойко принимал эту муку. А потом улыбчивая девушка расчесывала ему волосы. И все это удовольствие стоило один лишь эре! Деньги выдавались из казны лично Ректором.
А инквизитор-то, похоже, жуткий скряга, монетки ему жалко.
Больше всего гость напоминал труп, в ноздри которому залили ртуть, а прочие отверстия заткнули тампонами, пропитанными камедью и смолами, лицо натерли чесноком, внутренности удалили, начинив живот алоэ и базиликом и зашив крупными неровными стежками. И все же труп этот под рясой гнил.
Капюшон чуть шевельнулся:
– З-завтра граф-ф с-с-ссоберет с-с-своих-х л-людей н-на ох-хоту. Т-тебе, лиз-зоблюд, приглаш-шения не б-буд-дет. Не дос-с-стоин. Но т-ты с-с-сам напросс-сишшься. Ты принес-ссешшь м-мне м-медвежьего с-ссала.
Эрик открыл рот, чтоб предложить святому отец самостоятельно пройтись по сугробам в поисках нужного деликатеса. Но тут из-под капюшона сверкнули глаза, и Эрика почему-то одолел сон, он едва добрался до кровати. И только веки его сомкнулись, он угодил в Топь Второго Мира, а оттуда его швырнуло в Пряжу и…
…кучи странного металла, исковерканного, ржавого…
…труп инквизитора, распластанный на снежном покрывале…
…Эрик с окровавленным мечом в руке…
… распущенные волосы струятся по телу – красавица, улыбаясь, обнимает лизоблюда…
…ребенок агукает, пускает пузыри…
Хороший сон. Эрик перевернулся на другой бок и захрапел.
* * *
Солнечный луч приятно коснулся лица. Сон, вспомнил Эрик, открыв глаза. Видения давно не посещали его. Говорят, коль узришь во сне мертвеца, охота заладится.
Ну-ну. Инквизитор тоже что-то про охоту рассказывал, сала просил.
Церковникам лучше не перечить, зря Эрик вчера так смело разговаривал. Раз велел святоша в лес напроситься, отказывать – себе дороже. Свежо еще воспоминание о том, что случилось с Лантисом.
Быстро одевшись, в коридоре Эрик поймал слугу:
– Скажи-ка, любезный, собирается ли сегодня граф выехать с дружиной на медведя?
Оказалось, что да, собирается. Сон, значит, в руку. Инквизитор с жиру бесится, подавай ему сала? И ладно, Эрик не прочь проветриться, давно по лесу не гулял – с самого детства. Он отправился в конюшню, где и обнаружил графа. Тот кряхтел и сопел, пытаясь взобраться в седло любимого единорога, всхрапывающего дымными струями. Желающих помочь сюзерену было более чем достаточно, но Бернарт бранился, отвергая навязчивые попытки потрогать его дряблые ягодицы.
– Я сам! Не маленький! – Подтвердив свои слова, граф таки запрыгнул в седло, едва Эрик приблизился к его скакуну.
– На охоту хочу, – без предисловий начал Эрик, – чтобы воочию наблюдать подвиг сюзерена, дабы воспеть его потом в кругу благородных воинов и прекрасных дам.
Граф как-то сразу скис и вяло кивнул – мол, давай, чего уж.
– Найдите ему скакуна и поживее. И хоть медведь до первых паводков лапу за соску держит, это не повод рассиживаться.
Вскорости процессия из двенадцати кольчужников покинула замок. У ног графского единорога бежала собака – крупная такая, размером с бычка. Лайка-медвежатница. Зверь или перевертень? Скорее всего, второе, но уточнять Эрик не стал. На охоте не след без надобности говорить. Если поминаешь о звере, излагай так, будто не о нем вовсе. Палэсьмурт хоть и медведь большей частью, а речь людскую разумеет. Нельзя его ругать. Обнаружив берлогу, охотники шепчутся и подают заранее продуманные условные знаки. Можно сказать, что замок виднеется, грех не взять приступом стены, перепрыгнув узкий ров. Это будет означать следующее: косолапый рядом, смерти не чует, сейчас мы его!..
Жаль, собак нет. Лайку Эрик всерьез не принимал. Что одна шавка сделает, коль медвежара из-под снега выскочит да, растопырив лапы, на дружинников попрет? Вот именно, что ничего – обделавшись, хвост подожмет.
Покачиваясь в седле, Эрик витал в облаках. Под мерный хруст снега он вдруг вспомнил об отце и маме, о братишке и сестре. У Хильд небось уже детишки за подол держатся, а Хед-бельчонок подрос, возмужал, но с печи на лавку прыгать не разучился. Столько лет не вспоминал, а тут вдруг чего-то… Или – из-за кого-то? Кто-то разбудил его память…
И вдруг: хлоп! хоп! куда прешь?! И рев, и визг, и крики. Зарычала лайка, отвлекая на себя огромного палэсьмурта, свирепого спросонья. Все так быстро замелькало вокруг, что Эрик толком ничего не понял. Зубья рогатин погрузились в черно-бурый мех, свистнули стрелы, брызнула кровь, и удивление застыло в глазах умирающего зверя…
А огромная лайка обернулась соблазнительной красоткой – лицо знакомое, Эрик наверняка ее видел в Университете, но разве что вскользь. К медвежьей туше охотницу-перевертня не подпустили. Де Вентад приказал отправить ее в замок, пусть отдыхает. Двое вызвались сопроводить девицу. Граф усмехнулся, подмигнул молодцам, те в ответ похабно осклабились. Тогда лицо графа исказила гримаса ярости, он со значением показал парочке кулак – молодцев как ветром сдуло. Намек поняли, не обидят девушку: в целости доставят, чего бы им это ни стоило, пусть и жизни.
Хоть и мороз, а граф заметно вспотел. Руки его дрожали, когда жадно хлебал он из бурдюка вино. Закусывал де Вентад кусочками сырого медвежьего сердца.
– Сороковым лакомится… – шептались дружинники.
Эрик не ослышался? Палэсьмурт был сороковым трофеем графа? Тогда понятна причина волнений. Известно: сороковой и восьмидесятый медведи – роковые. Хозяин лесов Хангай не терпит охотников, убивающих ради славы и веселья.
Зря де Вентад отведал сердца, угодив Хангаю при всех. Если кто донесет инквизиторам о том, леди Мария быстро овдовеет. Господь един, и зовется он Проткнутым. Остальные божки – ересь, которую надобно искоренять кровью и пытками. Эрик представил графа на колу. В колодках. Четвертованного. Истыканного раскаленным прутом. А стопы графа раздроблены «гиштанскими полусапожками». Ух!..
Солнышко радостно освещало залитый кровью снег. Долбил кору дятел. Дружинники набили трубки ароматной смесью и, блаженно улыбаясь, пускали дымные кольца. Единорог нервно шевелил ушами-марами. Тишь да гладь.
Череп палэсьмурта украсит коллекцию в зале для приемов. Лапы граф подарит кому-нибудь из соседей, кто недавно обзавелся детьми. Лапы – отличный оберег, жест оценят по достоинству.
В замок ехали неспешно, величаво – победители!
По возвращении сожгли в камине печень медведя, проследив, чтобы никто из слуг не посмел ее умыкнуть. Печень палэсьмурта, говорят, необычайно вкусна, но тот, кто отведает запретного лакомства, в три седмицы превратится в людоеда-перевертня.
Потом пили вино и делили добычу. Медвежья желчь досталась Одо-лекарю, пусть сделает из нее лекарство от цинги и глазных болезней. Яички разыграли в кости. Все-таки силу мужскую укрепляют. Это вам не сало, от хворей кожи спасающее. Тут-то Эрик и вмешался:
– А мой охотничий пай?
Сало отдали лизоблюду, пусть мажется.
А потом был праздничный ужин, посвященный удачной охоте.
Пирог с сыром и шпиком. Зажаренные на углях свиные ножки. Телячьи почки в сметанном соусе. Пот-о-фе[27]27
Пот-о-фе – мясо, тушенное с овощами в горшочке.
[Закрыть]. Крылышки фазана. Седло молодого барашка. Цесарка, нашпигованная яблоками. Свежие перепелиные яйца. Виноградные улитки, запеченные в чесночном соусе, – где только посреди зимы улиток раздобыли?.. Квашеная капуста с копчеными свиными желудками…
Эти блюда и еще множество простой и непритязательной пищи Эрик обнаружил на праздничном столе перед собой и обрадовался возможности хорошенько набить брюхо.
После прогулки в лесу у него разыгрался аппетит.
А еще он поймал взгляд девушки-перевертня. И в груди его сразу стало тепло-тепло.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.