Текст книги "Самые страшные войска"

Эльтиген – Огненная земля (Легенды Крыма)

1 ноября 1943 года. Керченский пролив.

Все слышали о Малой земле. В правление Брежнева она стала широко известна. Как шутили тогда остряки – "Вторая Мировая война – это эпизод из битвы за Малую землю". Но если не острить, то бои там стояли очень жаркие. Но в тени остался другой плацдарм – Огненная земля, участок побережья у посёлка Эльтиген, возле Керчи. Этот рассказ я написал, просто чтобы напомнить об этом малоизвестном эпизоде войны. Ну и лишний раз упомянуть о жарких боях за мою любимую Керчь, через которую четыре раза фронт перекатывался, дважды была оккупирована. Об ожесточенности здешних боёв косвенно может сказать тот факт, что в боях за этот город звания Героя Советского Союза были удостоены 134 человека, а тогда Золотую Звезду к юбилею не давали.

«Редкая птица долетит до середины Днепра...» Ну, наверное, эта птица – домашняя курица. А вот перелётные птицы запросто перемахивают реки, моря, океаны и континенты. Легко им, пернатым. А вот человеку попробуй вплавь, да под огнём форсировать Днепр... Или, скажем, Керченский пролив. Редкий десантник живым доберётся до середины водной преграды. «Чуден Днепр при тихой погоде». К сожалению, не видел, но охотно верю, что эта великая река и вправду красива, особенно при тихой погоде. Керченский пролив тоже живописно выглядит при ясной погоде. Но вот живенько так представьте картину: непроглядная ночь, неистовый осенний шторм, а бойцы морской пехоты на переполненных почти по планширь утлых катерках, буксирах и десантных мотоботах. Хотели бы вы такую погоду на их месте оказаться?

* * *

В первом эшелоне десанта на Эльтиген была 318 дивизия 18-й армии, отдельный батальон морской пехоты, батальон 255 морской стрелковой бригады. Помимо сухопутных сил в операции участвовало 278 катеров и вспомогательных судов, 667 орудий и более 1000 самолетов.

* * *

Некоторые из судёнышек тащили на буксируемых плотах противотанковые пушки-сорокапятки. А на Таманском берегу, в прибрежном посёлке Кротков, загружаются новые отряды морпехов, погрузку лично контролирует командование 18-й армией, в их числе неизвестный никому ещё полковник Брежнев, начальник политотдела армии. Ему довелось видеть, как полгода назад последние немецкие подразделения переправлялись с Тамани на керченский берег пролива.

«На берегу Керченского пролива мы увидели картину, потрясшую нас изуверством гитлеровцев. С группой командиров я смотрел на едва различимые в бинокль удаляющиеся транспортные суда противника. Мы хорошо видели, как пронеслись наперерез им наши бомбардировщики и истребители. Но, достигнув цели, самолеты разворачивались и уходили. Мы ничего не могли понять. Потом пилоты доложили: палубы судов были заполнены детьми и женщинами. Летчики не могли бросать бомбы: загнанные на палубу силой оружия, люди служили прикрытием для фашистов, засевших в трюмах».

«Малая земля» Брежнев Л. И.

С низких облаков обильно хлещет ливень, огромные водяные валы почти скрывают идущие в десантные корабли. Самая подходящая погода для тёмных, скрытных дел: воровства, разбоя... Или для форсирования водной преграды. А на керченской стороне – высокий скалистый берег, батареи береговой обороны, пулемётные гнёзда, блиндажи, траншеи, заграждения из колючей проволоки, минные поля, прожектора, обшаривающие воды пролива. За год второй оккупации Керченского полуострова немцы хорошо укрепились. Впрочем, сейчас, в сильный шторм и сплошной ливень, прожектора не очень помогали немцам. Волна была настолько сильной, что катерникам пришлось рубить канаты плотов с пушками. Останутся десантники на плацдарме без артиллерии, только с миномётами и противотанковыми ружьями.

* * *

В керченской военно-морской базе у немцев было: 30 вооружённых быстроходных десантных барж (БДБ), 37 торпедных и 25 сторожевых катеров, 6 тральщиков. Керченский полуостров оборонял 5 армейский корпус 17 армии вермахта, всего 85 тысяч человек. В корпусе были: 3 румынская горнострелковая дивизия, обороняла север полуострова от побережья Азова до Керчи, 98-я немецкая пехотная дивизия (Керчь и южнее до Тобечикского озера), 6 кавалерийская дивизия румын (от Тобечикского озера до Чёрного моря). Корпус был усилен танками, артиллерией, прикрывался авиацией. Глубина немецких укреплений на полуострове до 80 километров.

* * *

Темна и непроглядна украинская ночь над Керченским проливом. Потому первая волна десанта смогла высадиться на берег без шума, впрочем, немцы быстро опомнились, осветили побережье прожекторами и открыли ураганный огонь. Штормом изрядно разметало высадочные средства от Керчи до горы Опук. Одновременно по керченскому побережью открыли огонь советские дальнобойные орудия. Непосредственно на плацдарме высадки у посёлка Эльтиген десантников поддерживали батареи, ведущие огонь с косы Тузла. С той самой Тузлы, из-за которой возникнет пограничный спор Украины с Россией через шестьдесят лет. Но тогда ещё не делили Родину на самостийные отдельные квартиры, и никому не приходило в голову выяснять у бойца: москаль он или хохол? Впрочем, это еще все впереди. Один катер с десантниками, которыми командовал харьковчанин Р. Л. Фельзенштейн, занесло даже в Керчь. Под артиллерийским и миномётным огнём они высадились на набережную, углубились в город и подняли красное знамя на горе Митридат. Впрочем, в тот же день им пришлось оттуда эвакуироваться. Сам командир десантников, раненный в том бою, был потом удостоен звания Героя Советского Союза. Глубокосидящие десантные суда не могли подойти близко к берегу, тем более, что в этом месте, у Эльтигена, в ста метрах от берега и вдоль него узкая отмель (сам там плавал), поэтому десантникам пришлось с оружием прыгать в воду и вплавь добираться до берега. Некоторые суда повернули обратно. И всё же в первый день у Эльтигена высадились три тысячи человек.

Среди морских десантников был военный корреспондент газеты "Знамя Родины" майор Сергей Борзенко. Оставшись единственным живым офицером в отряде, высаженным мотоботом N10, Борзенко не растерялся и принял командование на себя. Позже он также был представлен к званию Героя Советского Союза.

На правом фланге моряки залегли под пулемётным огнём. И в это момент подняла всех в атаку санинструктор главстаршина Галина Петрова. Согласно канонической версии она крикнула: "Вперёд! За Родину!" Ветеран эльтигенского десанта Никаноров рассказывал нам по-другому. По его словам, она крикнула: "Моряки! Мужики вы или бабы трусливые, так вас перетак! Или вам вместо тельняшек юбки впору надеть?" И поднялась в полный рост в атаку. Рванули за ней морпехи и выбили немцев из береговых укреплений. Главстаршина Петрова погибла на том эльтигенском плацдарме, ей посмертно также присвоено звание Героя Советского Союза.

К исходу 1 ноября десантники захватили плацдарм шириной до 5 километров и глубиной в 2 километра. Потом немцы непрерывно атаковали плацдарм, в том числе и при поддержке танков, непрерывно обстреливали его на всю глубину, стянули туда все силы.

И тогда 3 ноября севернее Керчи, на участке Маяк-Жуковка-Опасное, высадились основные силы десанта 56-й армии, 3 дивизии сразу. Десант на Эльтиген был отвлекающим, потому и высажен был на столь неудобном для десантирования месте. Да и ширина пролива здесь больше: 15 километров, а на севере только 4. То есть все бойцы эльтигенского десанта были фактически уже списаны в штабах, свою задачу уже они выполнили и перевыполнили. Но ещё сорок дней и сорок держали десантники этот плацдарм. С моря они были плотно блокированы немецкими катерами, снабжение им сбрасывали с фанерных У-2 лётчицы 46-го гвардейского полка ночных бомбардировщиков, а штурмовики ИЛ-2 и артиллерия с косы Тузла оказывали им огневую поддержку. Наконец, в ночь на 7 декабря те десантники, которые могли держаться на ногах, по приказу командования 18-й армии рванули на север, к основному плацдарму, к нашим. Раненые по этому же приказу были оставлены. Спорный приказ. Но осуждать его у меня не хватит духу. Ветеран Никаноров, рассказывая об этом, плакал, не мог спокойно говорить. "Кто там был, то поймёт, а кто не был – тот им не судья".

Вырвавшиеся из окружения, десантники совершили беспримерный рейд по тылам немцев, через степь и топи Чурбашского озера, ворвались в Керчь, захватив господствующую над городом гору Митридат и Угольную гавань. Эх, если бы наше командование знало об этом и одновременно ударило бы с севера! Быть бы Керчи освобождённой тогда же. Но некому было вовремя сообщить и принять решение, а потому немцы подтянули резервы, танки, нашим пришлось отступить. Оставшихся в живых эвакуировали на северный плацдарм торпедными катерами.

Но с Эльтигенского плацдарма к своим, на север полуострова, вслед за первой прорвалась и вторая группа десантников. Используя трофейную форму и оружие они сформировали фальшивую колонну военнопленных и спокойно, без перестрелок, дошли до своих. Как говорится: не числом, а умением.

А что же с ранеными случилось? Это одна из самых трагических и героических страниц боёв за Эльтиген, но известно об этом лишь со слов немцев. В их понятии раненный враг не должен сражаться, он может только милостиво просить о пощаде. Да только вот раненых обычно не брали в плен ни немцы, ни наши. Знали наши бойцы, что с ними будет. И начали свой последний, беспримерный бой! Немцы узрели кошмарные картины: раненные в голову, с забинтованными глазами, палили в немцев на слух, безногие на коленях ползли в штыковую атаку, плача в ярости, что не успевают проткнуть увёртывающихся румын и немцев, однорукие зубами рвали кольца гранат и кидали их здоровой рукой. В последний, предсмертный миг они ощутили себя не жалкими обрубками, калеками, годными лишь просить подаяние на рынках, а ЛЮДЬМИ, с которыми врагу пришлось считаться. Никому неохота умирать, но уж если довелось, то лучше при этом остаться человеком. В живых не осталось никого.

PS: На Керченском полуострове есть теперь ж-д разъезд Петрово, в честь главстаршины Петровой, погибшей под Эльтигеном. Сам посёлок Эльтиген после войны в память о боях на Огненной земле переименовали в Героевское. После отделения Украины власти Керчи вернули посёлку прежнее название. Вовсе не в угаре борьбы с «тяжким наследием советского прошлого». Просто Эльтиген – это такое же священное имя войны, как Брест, Сталинград, Прохоровка. К тому же, как выяснили краеведы, на одном из восточных языков Эль-Тиген означает герой. Потому и не стоит масло масляным именовать.

Жажда (Легенды Крыма)

г. Керчь, пос. Аджимушкай. Май-октябрь 1942 года.

Я не претендую на авторство сюжета описанных тут событий, они происходили на самом деле, по ним написано ещё задолго до меня множество книг и сняты фильмы. Просто хочу осветить для читателей один из самых трагических эпизодов войны за мой любимый город Керчь.

Город Керчь, бывший Корчев, бывший Пантикапей, стоящий у пролива уже 2500 лет, всегда строился из камня, потому в его окрестностях множество подземных каменоломен. Самые главные из них, действовавшие перед войной: Старокарантинские (возле остановки «Телецентр» автобусного маршрута N5), Большие и Малые Аджимушкайские в поселке Аджимушкай. Протяженность двух последних – несколько километров, но между собой они не пересекаются. В окрестных селах Бондаренково, Ленинское и других тоже есть каменоломни. В Ленинских каменоломнях я много лазал, будучи школьником.

В первую оккупацию Керчи, в ноябре-декабре 1941 года, в Старокарантинских каменоломнях действовал партизанский отряд имени Ленина, в котором и воевал герой-пионер Володя Дубинин.

Когда немцы в мае 1942 года прорвали оборону Крымского фронта на Акмонайских позициях и ворвались в Керчь, многие отступающие части Красной Армии оказались отрезанными от переправ через Керченский пролив и ушли в подземелья Больших и Малых Аджимушкайских каменоломен.

Это были, в частности, остатки 83-й бригады морской пехоты, 95-го погранотряда, Ярославского авиационного училища, Воронежского училища радиоспециалистов и других частей – всего свыше 10 тысяч человек и несколько тысяч человек гражданского населения. Командование гарнизоном Больших Аджимушкайских каменоломен принял полковник Ягунов, в Малых каменоломнях командовал старший лейтенант Поважный. В каменоломнях размещались склады Крымского фронта, поэтому кое-какие припасы и имущество были. Больше всего было сахара и чая, а также телефонного кабеля (впоследствии он очень пригодился для освещения каменоломен), а вот всего остального не хватало катастрофически.

Прежде всего не хватало воды. На поверхности, у главного входа, оставался один колодец. Немцы держали его под прицелом пулемётов, расстреливая каждого, кто пытался приблизиться к нему. За водой с боем прорывались специальные команды водоносов. Одни бойцы команды вели перестрелку с немцами, другие под непрерывным огнём набирали воду из колодцы, наполняя вёдра и бачки, а потом бегом несли добытую с кровью воду в подземные штольни. За воду платили человеческими жизнями. Однажды команда водоносов вернулась ни с чем, точнее – не вернулась совсем, немцы расстреляли водоносов. Тоже произошло и с другой командой. И тогда одна девушка-санинструктор, взяла два ведра и открыто, под прицелом немцев, спокойно пошла к колодцу. Немцы не решились стрелять в неё. Потом она сходила за водой ещё раз. В третий раз ей идти не пришлось – немцы взорвали колодец! Он оказался заваленным сверху обломками взорванного известняка.

А тем временем защитников каменоломен ждала новая беда. Немцы привезли газонагнетательные машины и в ночь на 25 мая пустили в подземные каменоломни отравляющие газы.

В тот день погибли несколько тысяч человек из бойцов подземного гарнизона и мирных жителей. Радиостанция подземного гарнизона отправила на Большую Землю радиограмму:

«Всем! Всем! Всем! Всем народам Советского Союза! Мы, защитники обороны Керчи, задыхаемся от газа, умираем, но в плен не сдаемся!».

Но это была первая и последняя успешная газовая атака немцев, больше таких ужасных потерь не было. Защитники подземного гарнизона создали газоубежища: сшитыми плотными одеялами, шинелями и брезентом перегораживали обширные тупиковые штольни, и отсиживались там, пока немцы качали в катакомбы отравляющие газы. Лишь бойцы из боевого охранения с противогазами дежурили у входа в штольни. Помимо газонагнетательных машин немцы кидали в штольни и дымовые шашки с отравляющими газами, наши бойцы наловчились выкидывать их обратно.

О подземном гарнизоне Керчи докладывали Гитлеру, который в своей обычной истеричной манере вопил, требуя «покончить с этими фанатичными комиссарами, засевшими в подземельях».

А немцы продолжали методично, с чисто немецкой пунктуальностью закачивать в каменоломни газы. Начинали в восемь утра, потом был перерыв на несколько часов, а вечером начинали качать снова, до темноты.

Однажды наши услышали в подземных сводах какие-то странные звуки, вроде бурили что-то немцы. Разгадка вскоре последовала, когда раздался страшный взрыв, похоронив под камнями всех, кто находился под пробуренным шурфом, куда немцы заложили авиабомбу и подорвали её. Наши создали специальную команду «слухачей» под командованием старшего лейтенанта Белова, прислушивающихся, где немцы бурят новую скважину и тут же принимались меры эвакуации.

Но немцы рано похоронили аджимушкайцев.

В ночь с 8-го по 9-е июля все защитники каменоломен, кто мог держать оружие, пошли в бой, полностью выбили немцев из поселка Аджимушкай.

В доме, где размещался начальник немецкого гарнизона Аджимушкая майор Рихтер, нашли радиограмму начальника Керченского гарнизона, в которой генерал распекал Рихтера: "...сколько вам нужно недель и месяцев, чтобы разгромить кучку русских, спрятавшихся в подземелье? Может быть, год! Они срывают нормальную работу нашей переправы через пролив".

Утром немцы подтянули резервы и нашим снова пришлось уйти в подземелья, с богатыми трофеями. Вскоре после этого боя погиб командир подземного гарнизона Ягунов, разбирая трофейный боеприпас, оборону Больших каменоломен возглавил подполковник Бурмин.

А жажда тем временем была нестерпимой. В некоторых местах на сводах и стенах выступала просачивающаяся сквозь грунт и камни вода. Бойцы припадали губами к камням и сосали воду. Обнаружилось, что таким образом можно собрать значительное количество воды, специальные команды «сосунов» отсасывали воду из камня и собирали её в котелки, для раненых. Это была мучительная работа, часами стоять, задрав голову кверху, припав губами к каменному потолку. В легкие попадали крошки извести, вызывая надрывный кашель и воспаление легких.

Тем временем сапёры решили продолбить подземную штольню к засыпанному колодцу. За несколько дней эта работа была проделана и в каменоломнях появилась настоящая вода, целыми вёдрами. Но вскоре немцы прознали об этом и закидали колодец трупами лошадей, пользоваться им уже окончательно стало невозможно.

Тогда приняли решение – рыть свой, подземный колодец. По воспоминаниям защитника каменоломен:

«...Колодец рыли четырнадцать дней. Его рыли в самом глубоком отсеке: здесь толщина потолка достигала свыше 25 метров, и гитлеровцы не могли подслушать шум. Землю (камень) резали лопатами, долбили кирками, рвали взрывчаткой и связками гранат, сантиметр за сантиметром... Наконец на двенадцатиметровой глубине блеснула живая вода».

Таких колодцев было потом отрыто несколько, один из них сохранился до сих пор.

Но силы подземного гарнизона таяли, многие гибли от истощения, давно уже были съедены все крысы и летучие мыши. Погиб и командир «слухачей» Белов.

У входа в Малые каменоломни немцы установили громкоговорители и вещали, обращаясь командиру подземного гарнизона:

– Господин Поважный, если вы выйдете из каменоломен без оружия, немецкое командование гарантирует вам жизнь и хорошее обращение.

Организованное сопротивление продолжалось до сентября, но отдельные группы бойцов продолжали борьбу ещё долго. Одним из последних попал в плен лейтенант Николай Ефремов. 5 октября 1942 года, после пятимесячного(!) пребывания в каменоломнях, он с несколькими товарищами был оглушен и полузасыпан взрывом, и немцы вытащили его потом из-под обломков.

Когда в апреле 1944 года наши войска освободили Керчь и спустились в каменоломни, то увидели тела погибших защитников. Их трупы покрывались осыпавшейся известью и мумифицировались, не разлагались.

Что там рассказывают про нетленные мощи святых старцев? Вот они, настоящие святые нашей Родины, оставшиеся нетленными в своей подземной крепости.

Сейчас в Аджимушкайских каменоломнях действует с 1966 года подземный музей обороны. В экспозиции, в числе прочего: подземный госпиталь, подземный колодец, трактор СТЗ, который приводил динамо, дававшую свет в подземелье.

В 1982 году случайно обнаружили, что подземный колодец был заминирован, нашими гранатами. Просто запалы сгнили, а потому и не сработали. Погибая, красноармейцы приготовили врагу последний сюрприз. Не хотели, чтоб немцам досталось самое дорогое, что у них осталось – вода.

(При написании очерка были использованы материалы из Интернета и печати).

Свой в доску Вася (Легенды Крыма)

Ноябрь-декабрь 1943 года, поселок Эльтиген на Керченском полуострове, десантный батальон 255 морской стрелковой бригады.

Знакомьтесь – наш ротный балагур Вася. Отчаянный мужик, настоящий краснофлотец. Да что там говорить – бедовый хлопец, с таким в разведку не страшно пойти, не боится ни бога ни черта, ни комендатуры. Как мы тогда в Анапе драпали от патруля после драки на рынке с зенитчиками – это было что-то! Но удрали, куда этим «сапогам» зелёным с моряками тягаться. Потом комендатурские пришли к нам в расположение, хотели опознать и арестовать – да только обломилось им, нас уже в эшелон грузили. И ушли они, несолоно хлебавши, Вася обложил их залихватским свистом. А уж потом, когда тронулись в путь, Вася достал из сидора здоровенный шмат сала:

– Держи, братва! Гужанемся от души.

– Откуда?

– Когда на рынке бежали от пехоты, схватил с прилавка у какой-то зазевавшейся бабы.

– Гы-гы-гы! Вот это по-нашему, по-флотски: не зевай, Фома, на то и ярмарка.

И только старшина наш, бывший колхозный бригадир, сказал вдруг:

– Это что ж, ребята, получается: мы своих грабим? Немцы грабили, и мы туда же.

– Но-но! – перебил его Вася. – Мы за них кровь проливаем, жизни, можно сказать, кладем, а им для нас – харчей жалко?

– Так попросил бы лучше, чем вот так, как вор.

– Да ладно тебе, старшина, – сказали ему ребята, – не рви сердце, живи и радуйся, что цел пока.

И все стали есть, кто-то достал из сидора пузырь с первачом, кто-то достал кисет и закурил. Знали, что нам предстоит десант на керченский берег, думать об этом не хотелось, хотелось насладиться отдыхом в эшелоне, быть может – в последний раз. А там – вечный покой, для многих. Потери в морских десантах очень большие, зачастую гибли все.

Жарко натопили буржуйку, многие сняли телогрейки. Перед отправкой на Тамань нас в пехоту переодели, моряки возражали, но подчинились, только тельняшки себе оставили и еще кое-что, по мелочи. Почти все сохранили в сидорах бескозырки, чтоб в атаку в них ходить. Пусть знают немцы – моряки идут в бой!

Вася снял сапоги и протянул ноги к печке.

– Эй, комендор, – сморщил нос минометчик, – ты свои «караси» когда-нибудь меняешь?

– Только на водку!

Бойцы в вагоне грохнули страшным раскатом хохота.

– Но у тебя же ноги воняют, – не унимался второй номер расчета.

– Так ведь из жопы растут!

Вагон содрогнулся от хохота ещё раз.

Ай да Вася, за словом в карман никогда не лезет. Свой в доску, наш мужик.

Как мы высаживались под Эльтигеном – это и через много лет даже вспоминать страшно. Ночью, в шторм, через минные поля форсировали пролив. В ста метрах от берега там проходит узкая песчаная отмель, поэтому прыгали с оружием и снаряжением прямо в воду. Но потом дно снова понижалось, а потому ещё сто метров – вплавь, многие утонули тогда. Только мотоботы с малой осадкой высадили десантников прямо на берег. Надо сказать, немцы прошляпили нас, прозевали нашу высадку, но потом открыли ураганный огонь из дотов и береговых батарей, осветили участок высадки прожекторами. И начались для нас сорок дней, сорок ночей эльтигенского десанта: до девяти атак в иные дни, немцы с румынами лезли на нас непрерывно, при поддержке артиллерии и танков. Моряки также непрерывно контратаковали, в штыки. В перерывах между боями Вася, как ни в чем не бывало, начинал трепаться:

– Вот мы им дали, вот мы им врезали! Они от страху чуть не обосрались, когда наши тельники и бески увидели. Трусы они все, как один! Пусть только сунутся ещё – мы им задницы-то надерём, засранцам.

Почему-то Васина болтовня уже не развлекала нас, а раздражала. Тем более раздражала, что все бойцы уже знали, на себе почувствовали: немцы – не трусы, сражаются храбро, умело и жестоко. Болтовня о «гнусных трусливых фашистах» годилась лишь для газет. А потом среди бойцов потихоньку начались странные разговоры: а почему-то Васю никто не видел в атаке. Хвастается он громко, как немцев на штык поддел, да только никто не видел этого.

Когда моряки рванули в очередной раз в контратаку, Вася, выскочив на нейтральную полосу на полях сельхозкомуны «Инициатива» (ныне село Челядиново), тут же шмыгнул в первую попавшуюся воронку.

На фронт он попал добровольцем. Так надо было, иначе срок ему корячился недетский, а второй раз он на кичу не хотел. Думал, пока попадет на фронт, война закончится. Война не спешила закончиваться, но ему ещё раз повезло, попал на флот, в береговую батарею, возле Туапсе. Но потом везение кончилось – немцы заняли Туапсе, а его в бригаду морской пехоты перевели, откосить не удалось. Двое с их батареи замостырили себе нагноение раны при неосторожном обращении с оружием в карауле – расстреляли их. Вместо госпиталя к Духонину отправили. Вася, сам собиравшийся сделать себе мостырку, после этого уже не рискнул. От десанта на Малую землю, под Новороссийском, он всё же отвертелся, снова повезло ему. И Туапсе наши освободили, но их бригаду стали готовить к новому десанту.

Первое, что он понял, высадившись в Эльтигене: на фронте – стреляют, могут даже убить. А это не входило в его расчёты, потому он и тихарился при каждой атаке где-нибудь в ямке. Но чтоб никто не заподозрил его, громко похвалялся: «Как мы им наваляли – мама не горюй!»

Но до чего же страшно было сидеть вот так одному в окопе и бояться, что тебя шлёпнут свои же, за трусость! До чего же паршиво сидеть, скрючившись, замирая сердцем, обливаясь липким потом и презирая себя, но не в силах вылезти из укрытия. Как противно дрожало тело и стучали зубы, до чего же тошно было от самого себя. Потом, когда стихнет бой, надо было осторожно выглянуть, выкинуть часть патронов, якобы расстрелянных в бою, и пару гранат, и незаметно присоединиться к своим. Как же он боялся своих товарищей, вернувшихся из атаки, больше, чем немцев. Уж лучше б враги в плен его взяли, что ли.

Моряки, возвращались по кукурузному полю в свои окопы, подбирая оружие и трофеи, и случайно вышли на воронку, откуда затравленным перепуганным зверьком смотрел на них Вася. Всех аж передёрнуло от омерзения к нему. Ничего не сказали, просто полоснули по нему из автомата, так и остался он навсегда в той воронке, скрюченный, с обезумевшими от страха глазами. Помнили его, но вслух не упоминали никогда, до того противно было и стыдно, что за своего считали, гордились им.

А мне тогда в том бою оторвало ступню на мине. Военврач прооперировал, зашил рану, и с тех пор я в атаки не ходил, лежал, безногий, на плащ-палатке в большом блиндаже-лазарете с другими раненными. Пока нам не сообщили приказ командования: сегодня ночью все, кто может держаться на ногах, должны прорываться на другой наш плацдарм, севернее Керчи.

– А как же мы? – спросил один из безногих.

– В приказе сказано: прорываться всем, кто держится на ногах. Про вас ничего не сказано, – ответил комиссар.

Наступила такая мертвая тишина, что стало слышно, как бьются волны прибоя о песчаный пляж Эльтигена. И медперсонал, стараясь не глядеть на нас, стал собирать имущество. Всего на плацдарме было несколько тысяч раненных.

Мы молчали, приказ есть приказ. Понятно, лучше хоть кому-то спастись, чем все погибнут на плацдарме.

Лишь недавно прооперированный лейтенант сказал негромко, морщась и держась за перевязанный живот:

– Братцы, будьте людьми – оружие и патронов нам оставьте. Дайте нам хоть умереть по-человечески.

Скоро к нам стали приходить бойцы, оставляли оружие, в основном трофейное: кто гранату, кто винтовку, кто обойму патронов, и, отворачивая виноватые глаза, прощались и уходили.

Когда немцы и румыны ворвались в окопы, которые они считали опустевшими, в них начали стрелять оставленные своими раненые бойцы: кто с носилок, кто лежа на бруствере, кто стоя на коленях или на одной ноге.

Многие кинулись в воду, чтобы вплавь, через пролив добраться до наших, на Таманский берег. Напомню, что было это в декабре, а ширина пролива в этом месте – пятнадцать километров.

Докарабкавшись на четвереньках до воды, я кинулся в кипящую пеной холодную волну. Меня тут же швырнуло ею обратно на песок. Держась за бетонный причальный столбик, кое-как встал на целую ногу и запрыгал обратно в воду, стараясь забраться поглубже. Холодно не было, студеная вода обжигало разгоряченное боем тело. Вразмашку прорвался через полосу прибоя и поплыл на восток, ориентируясь, чтобы пожары на эльтигенском берегу были прямо за спиной, но забирая к северу, из-за сноса течения. Рядом плыли остальные десантники, кто со стонами, кто скрипя зубами и закусив ленточки бескозырки. С берега нас поливали пулемётами и вели миномётный огонь, многие из плывущих шли ко дну, кто подстреленный, кто замерзший.

А я смотрел на звезды над таманским берегом и не спеша, размерено греб к своим. До Тамани далеко, так что силы беречь надо. Да только всё равно не доплыть, уж больно далеко. Похоже, что конец. Нет, не страшно умирать. Жаль, что именно сейчас. Перед смертью не надышишься, не наживёшься. Обидно, только теперь вдруг понял, как это здорово – жить. Хорошо жить, правильно. Так чтобы и сам хорошо, по-людски, и людям не в тягость. А я... Горе своих родителей, беда для учителей, гроза для соседских мальчишек. Скольких обидел, скольких побил ни за что, оскорбил. Запало вдруг, как в наш шахтёрский поселок поселили ссыльных немцев, их дочка в нашу школу потом ходила. Сидела на занятиях тихо, всегда в платке: в эшелоне вши подхватила, пришлось ей остричься наголо. Сорвал как-то на перемене с неё платок, закричал: «Где твоя расчёска?» И все старались обидеть её, да и в поселке не упускали случай задеть ссыльных, молчаливых и безответных.

Сколько ж потом я этих вшей в окопе давил ногтями, всё вспоминал ту, обиженную мной в детстве некрасивую, зашуганную девочку-немку.

А сколько ещё потом ни за что людей обидел. Вот и получается – зачем жил-то? Правильно ли жил? Был бы верующий – утешался бы мыслями о раскаянии и царствии небесном. Да только ни к чему себя глупыми сказками тешить, обман это и самообман. Всё, что ты наделал на земле, останется, не исправишь. Особенно теперь, когда жизнь, считай, кончилась.

А пока плыву на восток, к Тамани, качаясь на волнах, словно на гигантских качелях. Взбираешься на гребень, на самой вершине на секунду видишь далеко впереди тучи над темным таманским берегом, светомаскировка однако, да небо озаряют вспышки залпов нашей дальнобойной артиллерии на косе Тузла. А потом, с гребня волны – вниз, как с горки.

Тело почти не чувствуешь, только очень болит нога. Та самая, которую оторвало миной. Военфельдшер объяснял мне в лазарете про фантомные боли, когда чувствуешь боль ноги или руки, которой нет. Как же нет, вот её крутит, дробит на части, выворачивает, вот начало рвать жилы, отчётливо ощущаешь, как хрустят сместившиеся раздробленные кости в подъеме, как размозжило пальцы. Ступни нет, но я ещё живу, я ещё чувствую. А перевернувшись на спину вижу огоньки выстрелов с крымского берега, пули почти уже не достают нас. Я ещё есть, я плыву, я могу добраться до своих и постараться оставшуюся жизнь прожить по другому, лучше.

Вот только тело уже почти не шевелится, и руки стали такими тяжелыми, еле поднимаются, губы почему-то дрожат. Всё тяжелее взбираться на гребень очередной волны, всё труднее плыть. Но я ещё живу, я могу плыть, я знаю, как теперь жить... я ещё живу... я могу...

До таманского берега не добрался ни один из наших десантников, бросившихся вплавь, но катера Азовской флотилии подняли из воды 55 человек. Было это в ночь 7 декабря 1943 года.