Текст книги "Две повести"

– Виктор? – решила удостовериться теща.

– Я, Светлана Михайловна. Здрас-с-сьте.

– Здравствуй. До Лены не дозвонилась, поэтому звоню тебе. Дети у меня. Так что решайте, кто будет забирать, – коротко доложила теща, как она всегда делала, когда звонила на трубку. Экономная женщина. Вдова военного. Главбух в отставке. Нормальная теща, грех жаловаться.

– А вот я и заберу, – неожиданно решил я. – Буду минут через двадцать. Пусть готовятся.

Да, пожалуй, теща подвернулась вовремя. Хватит искать черную кошку в темной комнате. Хватит фантазировать. Нужно отвлечься. Факт налицо, и пусть с ним поработают умники из бункера, что чуть пониже макушки. На всякий случай я попробовал позвонить жене.

– Да! – издалека ответила жена.

– Привет! Ты где?

– В метро! Скоро буду! – торопливо сообщила жена.

– Я пошел забирать детей! – успел сказать я, прежде чем связь оборвалась.

"Да-а, дела!" – согласился я с тишиной, покидая квартиру в самом паскудном настроении. Во дворе я подошел к машине, раздумывая, ехать или идти пешком. Решил – пешком и замахал каблуками по мостовой.

"Иванов знал отца. Отец знал Иванова. Для чего Иванов познакомился с отцом? Иванов знает ответ. Но Иванова нигде нет. Иванов знал отца. Отец знал Иванова…" – позвякивало в голове, пока я шел.

Теща встретила радушно и предложила чаю. Я отказался, поблагодарил за службу и сгреб детей в охапку. Мы вышли на лестницу и пошли по ступенькам вниз. Теща стояла на площадке и махала нам на прощанье рукой. Я вдруг представил, как она вернется в пустую квартиру, из которой мы унесли наши бодрые голоса, и сразу же включит телевизор, чтобы восполнить утрату.

Мы возвращались, не торопясь. Спешить было некуда: завтра суббота, потом праздники, про школу можно не вспоминать. Дети шли молча и устало, как после тяжелой работы.

– Ну, чего молчите? – попробовал я их растормошить. – Как дела в школе?

– Нормально, – вяло отозвался Андрюха.

– А чего грустный такой? – бодро спросил я.

– Нормально, – вяло ответил Андрюха.

– Ты не заболел? – забеспокоился я.

– Нет, нормально, – все тем же голосом сообщил Андрюха.

Я остановился, присел перед ним на корточки и посмотрел ему в глаза. Обычной живости я там не увидел. Я прикоснулся губами к его лбу. Температуры не было.

– Сейчас придем домой, померим температуру, – пообещал я. – Голова не болит?

– Нормально, – шевельнул губами сын.

– Что ты заладил – нормально, нормально! – не выдержал я. – Других слов не знаешь?

Сын испуганно отшатнулся.

– Ну, ладно, ладно! Нормально, так нормально!

Я выпрямился, и мы пошли дальше.

– Ну, а ты что молчишь? – перекинулся я на дочь. – Как дела в школе?

– Хорошо, – безучастно ответила дочь.

– Да что же с вами такое? – уже всерьез забеспокоился я. – Вы что, сговорились? "Нормально, хорошо"! Устали, что ли? Или, может… Ну-ка, когда вы ели последний раз?

– У бабушки, – сказала Светка.

– Живот не болит?

– Нет.

– А что болит?

– Ничего не болит, – ответила дочь.

Сын молчал.

– Хорошо, придем домой – разберемся, – подвел я итог. – Вперед!

До самого дома дети не проронили ни слова. Когда мы прибыли, жена была уже дома и хлопотала на кухне. Дети молча разделись и разбрелись по квартире. Жена дождалась, когда мы остались одни, и прильнула ко мне, смущенно сверкнув глазами. Я ответил поцелуем и сказал:

– Что-то с ребятами неладно. Не нравятся они мне. Такое впечатление, что оба заболели.

– Да ты что! – испугалась жена и устремилась на поиски детей. Она вернулась минут через десять.

– Не знаю, что и думать, – сказала она озабоченно. – Ты только послушай, что мне Светочка рассказывает!

– Что там еще? – насторожился я.

– К ним в класс сегодня пришла новенькая. Как ты думаешь, как ее зовут?

– Ну? – насторожился я.

– Иванова! Наташа Иванова!

– Опять Иванова? Да откуда же они берутся?

– Так вот эта Иванова сегодня на перемене толкнула Светочку изо всей силы! Ты представляешь? Ребенок в шоке!

– Подожди, подожди! Светка что, упала и ударилась?

– Говорит, что нет!

– Может, боится сказать? Жалуется на что-нибудь? Головокружение, тошнота?

– Говорит, что все нормально.

– Предположим. А ты сама что думаешь?

– Не знаю. Я уложила ее. Посмотрим, что будет дальше. Нет, ну ты видишь, что делается?

– Чему тут удивляться? Нынче родители все поголовно злые. Откуда же детям быть добрыми? Интересно, кто ее родители?

– Откуда я знаю! Ивановы, наверное!

– Черт, черт! Ну, а с Андрюхой что?

– Температуры нет, но вялый он какой-то. Хотела уложить, но он ни в какую. Сейчас сидит с книжкой. Ты уж сам с ним потом поговори.

Мы помолчали, и жена сказала:

– Не хотела тебе говорить, но раз разговор зашел про Ивановых… Знаешь, что эта нахалка Иванова мне сегодня на работе выдала?

– Ну?..

– Вы, говорит, Елена Сергеевна, сегодня просто прелесть! Как после первой брачной ночи! Нет, ты представляешь, какая нахалка?

Большие глаза жены, оттененные следами ночных утех, сверкали, щеки горели, припухшие губы трепетали, маленькие кулачки прижались к груди.

– Да уж… – ответил я, невольно залюбовавшись женой. – Тем более, что так оно и есть!

– Ну что ты, в самом деле! Я же серьезно!

– И я серьезно, – улыбнулся я, не выдержал и прижал жену к сердцу. Там она притихла, затем слегка отстранилась, посмотрела мне в глаза и спросила с едва заметным испугом:

– Почему вдруг все стало так хорошо? Надолго ли?

"Все, да не все… – подумал я. – Но лучше тебе не знать…"

– Надолго, Аленушка, надолго. Навсегда, – легкомысленно похлопал я судьбу по плечу.

– Ох, Витенька, что-то мне не по себе! – погрустнела жена.

– Не грусти. Я с тобой, – навис я над женой. Как-никак, метр восемьдесят семь. – Давай лучше подумаем, как быть с детьми.

– Пойду завтра в школу, поговорю с учителями, выясню, что происходит, – отступила жена, возвращаясь к насущному.

– Правильно. Пойду, пообщаюсь с Андрюхой.

Придя к детям, я первым делом подошел к лежащей под одеялом дочери, присел перед ней и погладил по мягким белокурым волосам.

– Ну, как тут моя любимая дочурка поживает?

– Хорошо, – шевельнула губами дочь.

– Болит что-нибудь?

– Нет, – безучастно прошептала Светка.

– Голова кружится?

– Нет.

– А что в школе случилось?

– Да ее эта дура Наташка Иванова толкнула! – вдруг громко сказал Андрюха.

– Что за Наташка? Ты ее знаешь? – обернулся я к сыну.

– Да это сестра Володьки Иванова! – ответил Андрюха. – Только сегодня в школу пришла, а уже дерется!

– Вот как? Сестра Володьки Иванова? – поразился я. – А откуда ты знаешь?

– Володька сам сказал. И еще сказал, что она дура ненормальная!

– Вот как? А ну-ка пойдем, поговорим! – выпрямился я и сделал сыну знак идти за мной.

Мы прошли в мою комнату.

– Рассказывай, – потребовал я.

– Что рассказывать? – не понял Андрюха.

– Рассказывай, как все было.

– Я не видел. Светка на перемене пришла и рассказала…

– Что рассказала?

– Что ее эта дура Наташка неожиданно толкнула.

– Отчего, почему?

– Не знаю. Не сказала.

– Ну, дальше!

– А Володька сказал, что это, наверное, его сестра и что она такая дура неуравновешенная…

– Ну!..

– Ну, мы пошли с Володькой посмотреть, и Володька что-то ей сказал, а она ему сказала, что все равно будет толкаться!

– Действительно, дура! – не выдержал я. – А ты не знаешь, Светка не упала, не ударилась головой?

– Она говорит, что нет.

– Почему же она такая вялая?

– Она же трусиха и теперь ее боится! Я ей говорю – не бойся, я Наташке в следующий раз врежу, а она все равно боится!

– С девчонками драться нельзя! – машинально откликнулся я, думая о своем.

"Обложили, сволочи! Со всех сторон обложили, и главный у них – Иванов! – метались мысли. – Слишком много совпадений, и все сходятся на нем!"

"Подожди, подожди! При чем тут антиквар? Только потому, что он тоже Иванов? Ну, если эта фамилия у нас самая редкая, то конечно! С чего ты взял, что дети в школе – его, и жена у Алены на работе – тоже его?" – старался сохранить спокойствие голос разума.

"Печенками чувствую!" – не сдавался представитель особого отдела.

"Ну, Иванов! Ну, урод! На кого же ты работаешь?" – пытался взять на понт начальник внутренних органов.

"Не горячись! Иди завтра в школу и постарайся выяснить, кто родители этих Ивановых!" – втолковывал голос разума.

Тут вмешался представитель "друзей".

"Короче так: в школу сходи, узнай там все, но Иванова по-любому нужно убирать, даже если дети не его!"

"Ну, блин, достали вы меня! Значит так: всем молчать! Кто высунется – стрелять буду!" – принял я волевое решение и спросил у сына:

– Ты отца Володьки Иванова видел когда-нибудь?

– Пап! А ты сегодня мимо школы снова проходил? – вопросом на вопрос ответил Андрюха.

– Когда?

– После первого раза!

– Ну-у-у… А что?

– Я тебя еще два раза видел и рукой махал, только ты не обернулся!

"Ах, ты ж так-растак-разэдак!.." – зашелся я во внутреннем монологе.

– Неужели не обернулся? – попытался удивиться я. – А ты был один?

– Нет, с Володькой. Я тебя видел, махал тебе рукой и кричал, а ты даже не обернулся!

– А Володька что?

– А он опять сказал, что это его папа! Но это же был ты, правда?

В голосе сына была такая надежда, готовая обернуться испугом, что я обнял его, прижал к себе и сказал:

– Конечно, сынок, это снова был я! Я сегодня у вас там несколько раз проходил по работе. Там есть один завод недалеко. Только я не видел и не слышал тебя. Наверное, задумался. Ты ведь не обиделся?

– Нет, конечно! Я же знаю, что у тебя серьезная работа!

"Черт, черт! Что творится, что творится! – не находил я слов, не отпуская от себя сына. – Когда же это кончится?"

– Значит, ты не видел Володькиного отца?

– Нет. Володька все время говорил на тебя, что это его отец, но это был ты!

– Он что, ненормальный, твой Володька?

– Да нет, нормальный…

– Вы с ним деретесь?

– Нет, больше не деремся.

– Ну, ладно. Все. Забудь. А Светку защищай, если что. Только с девчонками не дерись. Нельзя. Нехорошо это. Понял?

– Понял, папа! – повеселел Андрюха.

– Ну, пойдем. Заждались нас наши женщины. Ведь мы же с тобой должны их защищать, правда?

– Да, правда! – с энтузиазмом откликнулся сын.

И мы с ним сплоченными рядами двинулись на кухню защищать наших женщин. По пути мы зашли к Светке. Она сидела на кровати, прижав к груди маленькие кулачки, не по-кукольному печальная. Я не стерпел и взял ее на руки, как маленькую. Она не сопротивлялась.

– Светочка, кисонька моя! Что же ты грустишь? – пошел я ходить с ней по комнате. – Ну? Как твои делишки?

– Хорошо, – ответила дочь, обнимая меня за шею и пряча головку у меня за спиной.

– Пойдешь с нами ужинать?

– Пойду, – неожиданно легко согласилась дочь.

– Ура! – солидно сказал Андрюха.

– Молодец! – сказал я, намереваясь поставить ее на пол.

Дочь еще крепче обхватила меня.

– Иди, Андрюха, к маме. Мы сейчас придем, – сказал я сыну.

22

Сын ушел, а я продолжил ходить по комнате, как в ту пору, когда дочь была еще маленькая и любила сидеть у меня на руках. Я нашептывал ей на ушко ласковые слова, растягивая гласные и смягчая согласные и поглаживая маленькую спинку, которая, кажется, вся умещалась в моей ладони. Через некоторое время я снова попытался вернуть дочь на пол, но она, ни слова не говоря, опять вцепилась в меня.

– Да что же это такое с моим котеночком? Не хочет от папы уходить?

Дочка в подтверждение кивнула.

– Хочет еще на ручках посидеть?

Дочка снова кивнула.

– А говорить с папой не хочет?

Дочь выпрямилась у меня на руках, взглянула мне в глаза и сказала:

– Хочу.

– Светик мой, ты у меня уже большая девушка. Скоро с мальчишками целоваться начнешь, а все у папы на руках…

Дочь внезапно уставилась на меня, не мигая.

– Откуда ты знаешь?

– Что знаю, зайчик мой?

– Про целоваться!

– Ну, я же у тебя уже большой и все знаю…

– Нет, не про то, как вы с мамой целуетесь!

– А про что? – в изумлении спросил я.

– Про Иванову!

– Но ты же нам сама рассказала!

– Нет, про это я не рассказывала!

– Про что, цыпленочек мой? – терялся я все больше.

– Про то, что Иванова меня целоваться заставляла!

– Что?! С кем?! – опешил я.

– С одним мальчишкой из нашего класса! Она сказала, что я уже большая и что мне уже пора целоваться, и что если я его не поцелую, она меня толкнет!

– Что?! Она так сказала?!

– Да! А я отказалась, и она меня толкнула!

– Господи! – вот и все, что я смог сказать.

Ну, что тут делать? Плакать или смеяться? Или все вместе? Да, пожалуй, для истерики я уже созрел.

– Ты упала? Ты ударилась? – наконец спросил я о том, что было важнее всего.

– Нет. Там стояла девочка из нашего класса, и мы с ней столкнулись…

– Ты головой не ушиблась? – заклинило меня.

– Нет, папочка, не ушиблась!

– А почему же ты такая невеселая?

– Потому, что противно.

– Что противно?

– Целоваться с мальчишками противно.

– Ах, ты моя недотрога! Ах, ты мой гордый птенчик! Правильно! Никогда не целуйся, если противно! Все мальчишки – нахалы! А Наташка Иванова – дура! Вот пусть она сама и целуется, если такая дура!..

Напряжение отпускало меня, и я бегал по комнате, торопясь и захлебываясь словами, пока не заметил, что дочка пытается освободиться из моих объятий, в которых я сжимал ее изо всех сил, словно надеясь навсегда защитить ее там от мальчишек.

– Папочка, пойдем к маме, – сказала дочь

– Да, да, пойдем! – опомнился я, ставя ее на пол. – Одевайся и приходи. Мы будем тебя ждать.

– Только ты маме ничего не говори.

– Не бойся, не скажу!

И я с запутанными мозгами отправился на кухню с одной-единственной целью – поскорее добраться до бутылки водки. Когда я пришел на кухню, водка была уже на столе, и я с облегчением подумал, что мне не придется делать стеснительные намеки и оправдывать свою зачастившую прихоть. Пришла Светка, поцеловала мать, и мы чинно принялись за ужин.

Такого единения и согласия, как в этот вечер я не припомню. За столом сидела семья по-настоящему родных друг другу людей, где каждый знал свое предназначение и обязанности. Взрослые чувствовали себя детьми, дети выглядели взрослыми. Взоры лучились любовью и сочувствием. Нынешняя забота рождала будущий долг. Мы ощущали себя крепостью, которую никому и никогда не отдадим. Хотелось позвонить друзьям и поговорить о хорошем.

Когда ужин закончился, все долго не хотели расходиться. Мы с женой по очереди вспоминали любопытные эпизоды семейной хроники, а дети жадно впитывали историю семьи, чтобы когда-нибудь рассказать своим детям то, что слышали от родителей. Так мне казалось в тот вечер. Наконец поток впечатлений сморил детей, и они отправились доживать остаток дня по своему усмотрению. Я помог жене убрать на кухне, и мы с ней переместились на диван.

– Давай обойдемся без телевизора, – попросил я жену. – Я развлеку тебя не хуже.

Жена подобрала ноги, прижалась ко мне, как накануне, и мы принялись шептать нежные слова, сопровождая их легкими касаниями губ. Я увлекся и стал вспоминать нескромные подробности прошедшей ночи и утреннего сумасшествия. Жена смущалась и прятала лицо у меня на плече, целуя меня в шею каждый раз, когда подробности становились слишком уж прозрачными.

– Ведь я могу все повторить! – петушился я. – Ты ляжешь сегодня со мной?

– Лягу, Витенька, лягу! – придушенным голосом отвечала жена.

Я не заметил, как из головы исчезли все напасти последних дней, уступив место сияющим глазам жены.

Настало время укладываться.

Мы проверили детей, зафиксировали их самочувствие, про которое теперь можно было смело сказать "нормально, хорошо", и принялись готовиться к предстоящему союзу души и тела. Жена ушла в ванную на встречу с ведьмами, чтобы вернуться умащенной приворотным зельем и заговоренной любовными заклинаниями. В ожидании ее я стелил кровать и замирал от возбуждения, глядя на невинную, еще незапятнанную, со следами нетронутых сгибов простыню, которой предстояло испытать жар наших тел и впитать наш лихорадочный пот с расползающимися результатами любовных усилий. Я в томлении взбивал подушки, которые скоро будут обезглавлены и сброшены вместе с одеялом к подножью любовного ложа, чтобы, когда их призовут вновь, воскреснуть и возвысить обессиленных любовников перед очередным самоистязанием.

"Я уже иду! Готовься!" – шептало одеяло, одеваясь в накрахмаленный, как свадебное платье, пододеяльник.

"Я – ваше убежище и ваша сцена!" – скрипела кровать, в последний раз проверяя себя на прочность.

"Дорогу любви!" – жались по стенам поданные мебельного королевства.

"Слетайтесь амуры, серафимы, херувимы и вы, небесные бухгалтеры человеческих грехов! Придите сатиры, фавны, весталки и прочие соглядатаи любовных забав! Вы, претендующие на право осенять и благословлять акт сотворения! И вы, насмешливые, пресыщенные зубоскалы, превращающие солнце любви в тусклый светильник похоти! Спешите присутствовать на торжестве возрожденного чувства!"

Я потушил свет, разделся и лег. Томительно потянулось время. Ритуал колдовства затягивался. Наконец, дверь скрипнула. В темноте прошуршали легкие шаги, я откинул одеяло и принял жену в объятия. Мои ноздри, а за ними остальные чувства затрепетали, различив среди сложного, необычного аромата тот единственный, простой и неповторимый запах жены, который когда-то покорил меня навсегда. Грянули фанфары, и я стал одновременно рабом и повелителем.

Наши тела, состыкованные в единый организм, вознеслись над сферой обыденного и плоского, чередуя проникновенные слова с проникающими движениями. Одеяло, словно занавес обнажало и скрывало нас, разделяя лирическими антрактами жизнеутверждающие акты любви. Космос закачал нас на своих волнах, отнимая и питая наши жизни. Наши Вселенные слились в одну, удвоив количество звезд. На наших небесах зажглось второе солнце. Потемки наших душ осветились второй луной. В океане нашей любви утонули самые высокие горы проблем. Мы принадлежали друг другу, страдая от невыносимой нежности…

Сон, как смерть, сразил нас одновременно.

Я покоился на самом дне самой глубокой пещеры мира, среди кромешной темноты, пораженный абсолютной глухотой. Я лежал без движения, сил хватало только на то, чтобы неслышно дышать. Постепенно я стал различать отдельные звуки, потом отступила темнота, и я услышал, что в дверь постучали.

– Войдите! – прошептал я, разлепив через силу веки.

Дверь открылась, и вошел Иванов. Он, как и в прошлый раз, взял стул, водрузил его возле кровати и уселся, разглядывая мою неприкрытую одеялом голую ногу. Я спрятал ногу под одеяло и сказал:

– Я знаю, что вы знали моего отца.

– Да, я знаю, что вы знаете, что я знал вашего отца, – ответил Иванов.

– Утром я пойду в школу, чтобы узнать, чьи дети пугают мои детей.

– Не надо никуда ходить. Утром я вам позвоню и назначу встречу.

– Кто вы? Почему вы прячетесь?

– Спите. Вам надо набраться сил. Завтра вам предстоит дальняя дорога. Я сделаю так, чтобы до утра вас никто не побеспокоил.

– Я должен вас убить… – успел произнести я, прежде чем снова очутился на дне самой глубокой пещеры мира.

23

– Уррррррл-л-л…

"?"

– Уррррррл-л-л!..

"??"

– Уррррррл-л-л!!.

"А? Что? Где? Кого? Зачем?.."

– УРРРРРРЛ-Л-Л!!!

"А, черт!! Телефон! Телефон. Телефон, чтоб он сдох…"

Телефон не унимался.

"Ну, какого черта… Ну, кто это… Ну, зачем…"

Я с трудом открыл глаза, оторвал голову от подушки и взглянул на часы.

Половина девятого.

Половина девятого?

Половина девятого!!

"Какой идиот может звонить в субботу в такую рань?!" – скрипнул я зубами.

Рядом зашевелилась жена.

– Ви-тень-ка… Кто это… Ну, заче-ем так гро-ом-ко…

– Спи, спи… – шепотом успокоил я ее, целуя в плечо. – Спи. Рано еще.

Телефон продолжал надрываться.

"Ну где же ты, зараза!" – встав с кровати, зашарил я глазами по комнате, потому что звенело со всех сторон сразу. Наконец я увидел трубку, схватил, нажал и прошипел:

– Слушаю…

– Виктор Петрович?

– Он самый! – сдавленным голосом откликнулся я, пытаясь распознать звонившего.

– Доброе утро! Это Иванов.

– О, ё-ёк!.. – вырвалось у меня вместо приветствия.

– Не ожидали? – не подал виду Иванов.

– Ну, знаете! Конечно, не ожидал! Здравствуйте!

Я приставил ладонь к трубке и в одних трусах выскользнул из комнаты.

– Я разбудил вас? Вы, наверное, спали? Ведь сегодня суббота… – спросил Иванов для порядка.

"Что ж ты звонишь, если знаешь!" – не удержался я про себя.

– Не обижайтесь. Я думаю, мой звонок важен для нас обоих.

– Конечно. Вы правы. Я давно жду вашего звонка, – взял я себя в руки.

– Вот и хорошо, – подвел черту под церемониями антиквар. – Я полагаю, нам надо встретиться. Не могли бы вы посетить меня сегодня… ну, скажем, в десять часов утра?

– В десять? – переспросил я, соображая, хватит ли мне времени. – Хорошо! В десять, так в десять! Где?

– Улица Ленина, четыре бис, магазин "Антиквариат". Недалеко от того места, где мы с вами встретились. Представляете, где это?

– Ленина, четыре бис… – повторил я. – Представляю.

– Если у вас возникнут затруднения, звоните по телефону, который я вам дал.

– Хорошо. Если возникнут – позвоню.

– Тогда, до встречи?

– До встречи!

И Иванов разъединился, оставив меня наедине с его эффектной выходкой.

То, на что я уже не надеялся, случилось, как и все значительное, неожиданно и просто. Оставалось надеть штаны, попить чайку и двинуться в расположение противника. Или союзника? Или не ходить? Нет уж, теперь я пойду хоть к черту на рога. Пойду, чтобы там ни было. Хуже, чем есть уже не будет. А кстати, как он узнал номер телефона? А имя-отчество? Ведь я их ему не сообщал!

"Ох, Иванов, Иванов! Кто же ты такой будешь?" – покачал я головой, глядя в светлую даль за кухонным окном.

Включив чайник, я пошел обратно в комнату, чтобы забрать одежду. Джинсы и свитер были в шкафу, я полез за ними, дверь скрипнула. Я застыл, а затем медленно обернулся посмотреть, не разбудил ли жену. Жена, не открывая глаз, сказала:

– Я не сплю, Витенька, не сплю. Кто звонил?

– Ах ты, моя бедная! Разбудили тебя злые люди!

Я подошел к кровати, нагнулся и поцеловал жену.

– С работы звонили. Привезли оборудование. Мне надо быть на приемке к десяти. Лежи, не вставай. Я сам. Только чаю попью.

– Я провожу тебя.

– Нет, лежи!

– Нет, провожу, – смотрела на меня жена глубоким взглядом.

Я присел на кровать, протянул руку и принялся осторожно убирать пряди с ее лба. Жена перехватила мою ладонь и прижала к щеке. Я взглянул в ее огромные глаза. Она прикрыла их, слегка повернула голову так, что ее губы оказались под моей ладонью, и я ощутил легкие поцелуи. Мы молчали, и было в нашем молчании какое-то необыкновенное значение, не соответствующее той нехитрой цели, которую я объявил. Имел ли я в тот момент дурные предчувствия? Нет, хотя и уходил в полнейшую неизвестность. Предполагал ли я, что могу не вернуться? Нет, даже в мыслях не было, хотя и спешил на зов малознакомого человека. А все потому, что настроен я был самым решительным образом. Я шел туда, чтобы понять, зачем и почему на мне сошлись мировые линии добра и зла. Я уходил, чтобы узнать, кто и зачем превратил меня в объект неупорядоченных действий и невразумительных намеков. Я спешил, чтобы решительно отвергнуть не по-земному утомительное внимание. Так думал я в то утро, глядя на милую моему сердцу жену и ощущая себя ее единственным защитником.

– Иди, Витенька, я сейчас приду, – сказала, наконец, жена, отняв от лица мою руку, но по-прежнему не отпуская.

– Да, да, иду, – попытался освободиться я.

Жена с неохотой отпустила мою ладонь на свободу.

Потом я пил чай и поедал бутерброды. Жена сидела рядом, наблюдая за процессом поедания и следя за тем, чтобы я обязательно достиг состояния насыщения. Я достиг, и мы вышли в прихожую.

– Возвращайся скорее, – попросила жена необычайно серьезно.

– Буду стараться, – пообещал я.

Мы поцеловались, и я ушел.

Выйдя из подъезда, я пересек двор и свернул за угол, где меня поджидала городская весна. Я подхватил ее под руку и зашагал с ней по самой границе свихнувшегося прошлого с темным будущим…

24

Дом четыре бис на сонной улице Ленина я нашел без труда.

Остановившись перед освещенным утренним солнцем неброским антуражем, куда входили скромная витрина с потертыми вещами на синем бархате, неяркая вывеска "Антиквариат" и старинная тяжелая дверь с бронзовой ручкой, я толкнул дверь и услышал, как колокольчик внутри предупредил о моем появлении. Волнуясь, я проник через тамбур в помещение магазина, остановился и стал озираться.

В помещении никого не было. Вдоль стен на высоте полутора метров тянулись витрины с предметами давно исчезнувшего быта. Пол под витринами был уставлен конструкциями вроде патефонов и печатных машинок. Проживали там вещи и покрупнее. Стены над витринами были увешаны картинами разных размеров. Я ждал, но видя, что никто не торопится мне навстречу, осторожно двинулся вдоль витрин, приглядываясь к тому, чем они были набиты.

Фигурки из стекла, глины, фарфора, бронзы, дерева, керамики и еще черт знает какой пластмассы жались друг к другу, словно стесняясь своего потертого знакомства со временем. Появившись на свет по прихоти человеческой фантазии и кочуя по рукам, они так и остались равнодушны к своему предназначению, не переставая удивляться тому значению, которое люди придавали им, бездушным. Откуда им знать, что через них люди придают значение только самим себе…

– Виктор Петрович! – вдруг послышалось из глубины магазина. – Сам Виктор Петрович! Уважаемый Виктор Петрович!

Я вздрогнул и обернулся. Антиквар Иванов собственной персоной направлялся мне навстречу из глубины вещей. На ходу он протянул вперед правую руку и шел так, пока не нашел мою, после чего крепко пожал ее, широко при этом улыбаясь.

– Ну вот, наконец-то вы к нам пожаловали! – сказал он, разглядывая меня, слегка склонив голову набок, и продолжая удерживать руку, положив на нее сверху для верности еще и левую.

Не скрою – я был смущен таким радушием, которое коренным фасоном отличалось от того, что он продемонстрировал во время нашей первой встречи. Я пробормотал, что очень рад его видеть.

– Прошу, прошу! – освободил руки Иванов и превратил их в указательный жест, направленный в глубину магазина. Я нерешительно последовал мимо него в указанном направлении.

– Прямо, прошу прямо! – командовал из-за спины антиквар. – Теперь направо! Стоп! Пришли!

Я увидел перед собой дверь с табличкой "Директор". Иванов зашел сбоку, нажал на ручку и толкнул дверь.

– Прошу, заходите! – ласково пригласил он меня.

Я зашел и оказался в небольшой комнате, обшитой темным деревом. Иванов указал мне на кресло возле низкого столика с инкрустированной поверхностью, а сам устроился по соседству.

– Чай, кофе? – спросил он, с любопытством разглядывая меня.

– Кофе, если можно, – ответил я, чувствуя неловкость и напряжение.

– Расслабьтесь, – тут же посоветовал Иванов, – и расскажите, как вы поживаете.

– Если честно, то хреново, – расслабился я.

Иванов радостно расхохотался.

– Вот это и хорошо! – выговорил он сквозь смех.

– Что ж тут хорошего? – удивился я.

– Если сейчас плохо, значит, впереди вас обязательно ждет что-то хорошее!

Я не успел ничего возразить, потому что в комнате появился молодой человек с правильными чертами лица, очень похожий на Иванова. Он поставил перед нами поднос с кофейными принадлежностями и улыбнулся мне.

– Мой ассистент Адам, – представил его Иванов.

Я привстал и тоже улыбнулся.

– Прошу прощения, что он подает нам кофе. Моя ассистентка еще не пришла, – сказал Иванов, когда молодой человек вышел.

– Ну что вы, пустяки! – ответил я, начиная привыкать к обстановке. Терять мне было нечего.

– Давно вы занимаетесь… – начал я, чтобы расслабиться окончательно, но Иванов перебил меня:

– Давайте сначала отведаем кофе. Он у нас, в некотором роде, тоже антикварный.

Я понял это как предупреждение не бежать впереди паровоза, которым здесь был Иванов, и примолк. В комнате возникла тишина, нарушаемая его негромким прихлебыванием. Я исподтишка посматривал на антиквара, пытаясь угадать по лицу его возраст. Выходило, что он застрял где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Иванов, прикрыв глаза и сведя брови к переносице, втягивал в себя кофе маленькими глотками, получая от этого нескрываемое удовольствие. На мой же вкус его антикварный кофе ничем не отличался от того, что готовила мне жена.

– Ваша жена хорошо готовит кофе? – спросил вдруг Иванов, ставя чашку на блюдце.

– Не жалуюсь, – смутился я.

– Моя тоже, – уравнял наши радости Иванов. – Так что вы хотели спросить?

– А-а, да! Я хотел спросить… А, впрочем, это неважно!

– Вы хотели спросить, давно ли я занимаюсь антиквариатом.

– Да, именно.

– Если говорить о тех безделушках, которые вы видели в зале, то недавно. По правде говоря, я плохо понимаю стремление людей пользоваться подержанными вещами непрофессионально. Антиквариат уместен, когда речь идет о реконструкции событий. Когда же я слышу, что кто-то, держа нечто подобное у себя на письменном столе, испытывает трепет, я этому не верю. На самом деле это не более чем попытка муравья–человека прокатиться за свой счет верхом на Времени. За этим стоит его пошлое тщеславие, которое он старается прикрыть манерным глубокомыслием. И потом, люди считают антиквариатом все, что по годам превосходит человеческую жизнь. А уж безделушки в пятьсот лет их попросту вводят в ступор. По мне, настоящий антиквариат – это Космос. Например, галактика где-нибудь на краю Вселенной возрастом в сотни миллиардов лет. Реликтовое излучение в момент Большого Взрыва плюс один час земного времени. На худой конец, древняя амфора, найденная на дне лунного моря. Кстати, могу предложить вам бывшую в употреблении планету. Там только нужно кое-что подправить – ну, там, восстановить состав атмосферы, снизить радиацию, уничтожить гигантских крыс и тараканов, и планета к проживанию готова! Не интересуетесь? Недорого отдам! А что? Кто-то торгует вентиляционным оборудованием, а кто-то планетами! А вы лучше вот что: бросайте свою работу и переходите ко мне в компаньоны! Будем торговать Космосом вместе! Не желаете?

Я слушал Иванова, глядя на него во все глаза и забыв про чашку, которую держал в руке. Иванов улыбался.

– Ну, хорошо. Перейдем к делу, – став вдруг серьезным, сказал он.

Я очнулся, поставил чашку на место и заерзал в кресле, стараясь принять независимый вид. Сейчас. Сейчас я все узнаю. Иванов, однако, встал с кресла и сказал:

– Пойдемте!

"Куда? Зачем?" – хотел спросить я.

– Это здесь же, в магазине! Вы все узнаете!– ответил Иванов.

Я встал и вышел вслед за ним из кабинета. Мы миновали узкий коридор, повернули два раза направо и уперлись в книжный стеллаж.

– Минуточку, позвольте!

Иванов просунул из-за моей спины руку и дотронулся до одной из книг. Стеллаж отъехал в сторону и открыл узкий проход. Я стоял на пороге, не решаясь сделать первый шаг.

– Прошу, прошу, не стесняйтесь! – взбодрил меня Иванов. Находясь позади, он словно намеренно лишал меня возможности дать задний ход. Отбросив нерешительность, я вошел в узкий коридор. Стеллаж встал на место.