Текст книги "В шкуре зверя"

Глава девятая

Йонард возвращался в настроении ровном, даже близком к хорошему. Он бежал на четырех лапах, но недавнее происшествие вернуло ему почти утраченную веру в то, что его превращение в бессловесную тварь носит временный и обратимый характер. Китайский Учитель Дзигоро, по словам ученика, был личностью, почитаемой у себя на родине наравне с императором, но не за должность или великое богатство, а исключительно за свою мудрость и смирение. Конечно, такой человек запросто управится с заклятьем египтянина и, поскольку смирен и скромен, наверно, не запросит, как жрецы Шри-Ланки, драгоценный камень величиной с кулак. Возможно, ему, как другу Дзигоро, вообще не стоит беспокоиться об оплате… Впрочем, этот вопрос не относился к категории тех, которые требовали немедленного решения, и Йонард просто наслаждался быстрым бегом, утренней прохладой и неожиданно обретенным покоем.

Его хорошее настроение испарилось вместе с первыми лучами солнца, повисшего над песчаными барханами, как рыжий апельсин на веревочке. Но светило тут было совершенно не причем. Место, где он оставил своего мудрого попутчика, пустовало. Йонард торопливо спустился вниз, надеясь, что маленький китаец просто задремал, и его близорукие собачьи глаза не заметили Дзигоро среди однообразной серой пустыни. Внизу никого не было. Краткая разведка местности выявила, что место ночной стоянки покинуто уже несколько часов назад. Причем покинуто каким-то странным образом. Йонард-человек, должно быть, ничего странного здесь не нашел бы – был человек, исчез, мало ли их исчезает в пустынях. Но Йонард-пес, благодаря своим обостренным инстинктам, отчетливо различил слабый, уже исчезающий запах магии. Запах Египта. Запах Черной башни. Сомнения отпали. Дзигоро похитили слуги Тумхата. Полнолуние! Врата Заката! Разговор, подслушанный в таверне Хорасана… Правда, отсюда до Черной башни было не менее трех дней пути, но, когда дело касалось магии, ручаться за что-либо мог только законченный глупец.

Он оставил Дзигоро и его схватили!

При этом Йонард как-то совсем упустил из виду, что маленький китаец мог отлично постоять за себя…

И что теперь?

Куда ему идти?

В Китай? Но как он разыщет в огромной стране учителя Дзигоро, и, главное, как он с ним объяснится?

В Хорасан? Кто его там ждет, кроме изрядно покусанной стражи?

В Черную башню? Но врата Заката закрылись и откроются только во время следующего полнолуния…

Никто из людей никогда не признает в нем такого же человека. Он был пленником собачьей шкуры, и мир людей навсегда закрылся для него. Теперь он был одним из тех, на кого устраивают охоты и облавы. Йонард едва не взвыл, когда с ясностью отчаяния понял простую и страшную вещь:

ИДТИ ЕМУ НЕКУДА.

Едва уловимая дрожь земли, которую он ощутил широкими подушечками лап, вернула его к действительности. Пес прислушался. Собачьи уши говорили ему, что кто-то приближается, что этот «кто-то» не один, их много, у них копыта и бегут они, спасаясь от погони… Йонард-человек сообразил, что разгадка может быть только одна. Приближается небольшое стадо антилоп, и гонят его волки…

Сначала возникло серо-рыжее облако пыли, потом в этом облаке глаза различили длинные морды, прижатые уши и круглые, безумные глаза. А потом до его слуха донесся звук, который просто невозможно было не узнать или с чем-нибудь перепутать. Это был древний боевой клич – охотничий зов волчьей стаи. Почти со страхом Йонард ощутил, что его новое тело отозвалось на этот клич. Само. Пройдет немного времени, и он совсем позабудет, что когда-то был человеком. Зверь заменит его…

Они неслись по пустыне, как бесшумная, призрачная стая демонов. Быстрые тени, словно язычки серого дыма струились то рядом с бегущим стадом, то чуть позади. Ни один не вырвался вперед.

Стадо неслось прямо на него, и Йонард-человек понял, что нужно немедленно уходить в сторону, убираться с пути обезумевших животных и стаи безжалостных убийц. Но Йонард-зверь рассуждать не умел. Он принял другое решение, и его сильное тело уже приготовилось к прыжку. Совсем рядом промелькнули длинная морда и палевое тело, в нос ударил острый запах – запах страха, мелькнули копыта. Пес прыгнул, но опоздал. Быстрым прыжком в сторону антилопа ушла от его страшных клыков. Переживать свой промах не было времени. Пес вскочил, едва успев выметнуть свое тело из-под копыт, и, не думая больше ни о чем, ринулся вперед, за уходящим стадом. За добычей. Краем глаза он заметил, что сбоку появилась стремительная серая тень – легкая и грациозная.

«Волчица», – понял пес, уловив ее запах. Она струилась по пескам серым дымом – юное и отважное создание, не ведающее никаких сомнений в своем праве быть там, где она хочет быть. Она не собиралась мешать чужаку, это он понял сразу, но почему-то не отставала ни на шаг, не упуская его из вида…

Волки бежали в облаке пыли, а ветер дул со стороны стада. Пугающим безмолвием была окутана эта погоня, только глухой стук копыт по песку и сиплое дыхание. Пес вырвался вперед, в какие-то мгновения настиг упущенную добычу – сильного и быстрого самца, прыгнул, вцепился зубами в его горло и повис на бегущем всей массой своего тела. Тот метнулся в сторону, пытаясь стряхнуть врага, но, ослабев, упал набок, заливая песок кровью из порванной жилы. Копыта еще раз дернулись и замерли. И стадо как-то сразу потерялось, сбился их стремительный бег, который, возможно, еще мог бы их спасти. Животные остановились и сбились в кучу. Пес свалил вожака.

И началась бойня! Серые молнии метались вокруг мирных рыжеватых животных, которые в предчувствии близкой, неминуемой гибели вдруг перестали быть мирными. Они были добычей, добычей загнанной, обреченной, но эту добычу еще следовало добить.

Антилопы сбились в плотный круг, пряча в центре беззащитных детенышей, и, куда ни кидались волки, всюду их встречали точные удары мощных задних копыт. Тонкий, жалобный визг разорвал живую, тяжело дышащую тишину и закончился предсмертным хрипом. Пес взглянул туда и увидел окровавленное тело сильного матерого волка, забитого насмерть безобидным мирным животным. Этот зверь был первым, но не последним. Не прошло и нескольких мгновений, как еще один волк покатился в пески с визгом, больше похожим на стон. Пес понял, что может погибнуть в этой схватке. Наверно, благоразумнее было отойти. Чтобы насытиться, ему вполне хватило бы убитого им вожака, но стая еще не собиралась прекращать бойню. Остался и он.

Улучив момент, когда в плотном кольце антилоп образовалась брешь, пес метнулся туда, вклинился между животными, вынырнул из-под брюха, сжал челюсти на горле СВОЕЙ антилопы, и дернул ее назад, вон из круга, пытаясь спастись от острых копыт. Он бы никогда с ней не справился. Просто не хватило бы сил, щедро потраченных на обгон стада и на бестолковые прыжки, свойственные всякому новичку. Но неожиданно рядом с ним возникло стремительное, гибкое тело, и еще одна пара челюстей с торжествующим рычанием сомкнулась на горле ИХ ОБЩЕЙ добычи. Зеленые глаза волчицы сверкнули торжеством. Но в них было и другое чувство, древнее, первобытное, его пес тоже узнал. В это мгновение случилось то, чего так опасался Йонард. Человек исчез. Уснул. Растворился. Огромный серебряный пес окончательно победил и занял его место. Утрата мира людей, которая так печалила его еще этим утром, неожиданно перестала иметь значение. Зверь нашел свое место, свою подругу и свою стаю. Он больше не был одинок.

Впрочем, место в стае еще предстояло завоевать.

Они вместе лежали рядом с поверженной тушей антилопы и жадно рвали мясо с костей. Пес делился с ней охотно, без ревности и жадности, тем более что добыча принадлежала им поровну. Но постепенно вокруг стали собираться другие звери, которым не так повезло, которые решили, что большой и сильный чужак, появившийся неизвестно откуда, менее опасен, чем задние копыта антилоп.

Крупный серый волк, основательно израненный, но ничуть не присмиревший, приблизился к ним и повелительно рыкнул. Это был приказ сильного более слабому – уступить добычу и убираться. Пес заметил его не сразу, и понял, что передышка кончилась только тогда, когда лежащая рядом волчица злобно ощерилась. Пес оставил добычу, вскочил на лапы и смерил взглядом противника. Тот был немного мельче его, ниже, но, судя по мягким, стелющимся движениям и горящим глазам, волк был гораздо злее и опытнее в драке. Это был страшный противник. Не раздумывая ни секунды, пес прыгнул прямо на него, метя в горло, но волк увернулся и клыки пса вонзились в его плечо.

Пиршество было забыто. Волки бросили свою добычу и окружили соперников плотным кольцом. Тот же древний инстинкт, воспринятый вместе с собачьей шкурой, подсказал, что это тоже обычай – освященный веками и глубоко чтимый. Победит сильнейший, и только он сможет вырваться из образованного круга – круга смерти, и только он займет место в стае, место рядом с волчицей.

Они кружили, припадая на лапы, не отводя горящих, внимательных глаз. Пес был крупнее волка, гораздо сильнее и выносливее его, и, пожалуй, только на это и мог надеяться в смертельной схватке с опытнейшим бойцом. Измотать его, а потом, улучив момент, прикончить одним быстрым движением – так думал пес. Впрочем, он отлично сознавал, что волку его мысли известны, и он, должно быть, посмеивается про себя, если только волки умеют смеяться. Он был уверен в себе. Но и пес не собирался сдаваться. В последней вспышке, порожденной смертельной опасностью, ожила его человеческая память и именно она подсказала собаке, что, хотя новое тело его слушалось еще неважно, битым ему не быть. Он и в той, прошлой жизни редко бывал битым.

Волчица не пыталась ему помочь. Здесь была не охота, а поединок чести, вмешиваться в его ход было нельзя. Даже ей, ни у кого и никогда не спрашивавшей позволения поступить так, как хочется.

Уши волка были насторожены, тело прижато к земле, хвост напряжен. Он выжидал, и в этом таилась опасность для пса, который впервые оказался в этом круге смерти и сейчас пытался разгадать, что задумал его соперник. Но знал, что все равно не угадает. Внезапно ему показалось, что волк хочет отскочить в сторону, он метнулся за ним, но серое тело оказалось вдруг сбоку, за спиной, и пес почувствовал, как острые клыки впились в его загривок. Он бросился на землю, пытаясь скинуть волка, но тот, коротко рыкнув, сжал челюсти еще крепче. Пес вскочил, припал на передние лапы, извернулся, пытаясь достать врага зубами…

Его новое тело было телом бойца, хоть и не знало этого. Шкура, лежавшая на загривке большими складками, легко отделилась, пес вывернул голову и крепко укусил врага за шею. Смертельная хватка разжалась. Почувствовав себя свободным, пес тотчас ринулся в атаку, как ему показалось, очень быстро… Волк не стал отступать. Он просто распластался по земле, резко вскинул голову и в то мгновение, когда пес, не рассчитав прыжка, пролетел над ним, рванул зубами беззащитное брюхо. Собака с воем припала к земле.

Волк, дважды раненый в схватке – уже не боец. Но пес был сильнее и выносливее любого волка. И именно в этот миг, борясь с одуряющим приступом боли, прижимаясь порванным брюхом к земле, он понял, что победа достанется ему! Соперник, уверенный в том, что ему осталось лишь добить поверженного врага, медленно двинулся вперед.

Отбросив волчьи уловки, пес встал, опустил голову с прижатыми ушами и, подняв могучие плечи, молча и яростно ринулся на врага. Волк опоздал на долю мгновения. Мощные челюсти впились ему в загривок. Он попытался вырваться, но пес держал его мертвой хваткой, приемом, которого не знали и не могли знать волки. Что-то хрустнуло в загривке врага… и бой кончился.

Пес поднял тяжелую голову, пытаясь сквозь пелену усталости и боли разглядеть волчицу. Но увидел другого…

Это был огромный седой зверь, налитый тяжелой мощью, той, которой наделяют лишь долгие годы и опыт бесчисленных схваток. Пес понял, что ЭТОМУ зверю здесь соперников нет, и не будет еще очень долго. Пожалуй, ему он и сам не соперник. Волк глядел на чужака внимательным зеленым взглядом, в котором псу смутно увиделось что-то знакомое. Этот взгляд, понял пес, и решит его судьбу.

Вожак молчал долго, так долго, что пес успел испытать смятение, возмущение, гордость, усталость и, наконец, безразличие.

«Чужак, ты можешь остаться», – седой волк мигнул зелеными глазами и пропал, словно приснился.

Одним прыжком волчица оказалась рядом.

* * *

Это была небольшая стая. После охоты на антилоп их осталось всего восемь, но восемь сытых волков лучше десяти голодных…

Жили они прямо здесь, рядом, копая норы чуть ли не под стенами города. Там, где земля была крепче и не грозила осыпаться и погрести новорожденных щенков. Впрочем, вожак стаи был осторожен. Они проникали в оазис только ночью – бесшумные серые тени, проклятье караванщиков. В другое время волки, изнывая от жажды, разрывали сухой песок в только им ведомых местах, добирались до влажной земли и жадно лизали ее пересохшими языками.

Но и эти предосторожности не всегда спасали волков от коварных ловушек, которые устраивали люди у воды или на караванной тропе.

Большая Охота, на которую попал пес, была явлением не частым, и, видимо, это объясняло ненасытную жадность волков во время пиршества. Когда не было антилоп или другой большой добычи, годились суслики и мыши. Когда не было ни тех, ни других, волки сидели голодными с терпением воинов, поджидая лучшие времена. Если желудки совсем подводило к спине, Седой с большой неохотой выводил волков на караванную тропу. После охоты на двуногую добычу стая уменьшалась вдвое. Одиноких путников, заблудившихся в песках, волки называли «зубастое мясо», отдавая дань уважения трудной добыче. Стая Седого не брезговала человечиной. Впрочем, иначе тут было нельзя. Стая никогда не углублялась далеко в выжженную солнцем пустыню, но и предгорья ее не манили. Там были охотничьи угодья их собратьев и иногда волки Седого вожака, Большого Пегого и Рваного Уха встречались на границе владений. Встречались вполне мирно. Большой Пегий и Рваное Ухо – так звались два больших и лютых зверя, державших окрестности в почтительном страхе. Они были сыновьями Седого, о чем не забывали сами и не давали забыть стае. Родственные узы почитались в волчьих семьях так же свято, как и в человеческих. Седой поступил благородно и мудро, дав в надел молодым сыновьям лучшие земли. А сам остался водить стаю в самых опасных и голодных местах. Чтобы выжить там, где жили эти волки, мало было одной отваги, ловкости и силы. Нужна была мудрость, которой из всех вожаков обладал один Седой.

И все-таки выжить удавалось далеко не всем.

Возможно, поэтому сильного и храброго чужака так легко приняли в стаю.

Все это пес узнал от своей подруги. Она была удивительным созданием – своевольным и бесстрашным. Совсем юная, она уже прекрасно знала, что такое смерть. Знала… и не боялась.

– Волки уходят, – говорила она с безмятежным спокойствием, которое доступно лишь очень мужественным сердцам.

Как-то пес спросил:

– Куда уходят волки?

Подруга подняла голову, взглянула на него дикими изумрудными глазами:

– А тебе что за дело, чужак? Ты все равно не сможешь уйти туда, куда уходят волки. Ты же не волк.

– Да. Я – собака, – согласился пес, но получил в ответ лукаво-недоверчивый взгляд.

– Ты не собака.

– А кто? – искренне удивился пес.

– Я этого не знаю, – после недолгого раздумья ответила волчица. – И не хочу знать. Волки уходят, когда голод. Когда идет Большая Охота. Они уходят после драк между собой, и когда большую охоту начинают Двуногие… Я ничего не хочу знать, пока мне хорошо и тем более не захочу, когда мне будет плохо.

– Я никогда не оставлю тебя, – поклялся пес.

Молодая волчица взглянула на него со странной мудростью.

– Ты не можешь этого знать. Уходят не только волки. Не знаю, куда, но уходят и собаки. Даже те, кому снятся человеческие сны.

Пес невольно вздрогнул. Она сказала правду. Нарушая покой его звериной души, по ночам к псу приходили странные сны. Он видел большие сражения и мелкие пограничные стычки. Кровавые сшибки и синюю сталь благородных мечей, жадно пьющих кровь. Он видел маленькие селения и большие города. Вертепы, где собиралось всякое отребье, и дворцы правителей. Он видел грязные улицы и прекрасные храмы, суровых воинов и юных гибких танцовщиц. Он слышал разговоры, которые были понятны ему во сне, но с рассветом тускнели и пропадали, как яркие ночные звезды с восходом солнца. Ему снился голос, который просил, требовал, убеждал найти свой потерянный меч. И после этих слов возникала таинственная и страшная Черная башня, где ждал его неведомый враг. Голос знал про него все. Пес не знал ничего. Эти сны смутно тревожили пса, нагоняя дикую волчью тоску по чему-то дорогому, но навсегда утраченному и крепко забытому, что приходило лишь в непонятных снах и больно ранило, уходя. Тогда пес выбирался из укрытия, смотрел на худеющую луну, которая заливала песчаный мир мертвым, холодным светом, и долго, протяжно выл.

Однажды, в такую минуту, когда безраздельное одиночество владело псом, пришел голос…

Он не встревожил волков, потому что прозвучал не в холодном ночном воздухе, отражаясь от песчаных холмов, а словно где-то внутри, в таких глубинах сознания, о которых пес не знал и даже не подозревал.

«Наконец ты нашел себе подходящее место…»

Голос произнес это с ехидным одобрением, но псу послышались в нем глубокая печаль и разочарование.

«Кто ты?» – спросил он. Спросил тоже мысленно. Он был уверен, что таинственный голос услышит его и поймет.

«Когда-то ты хорошо знал меня. Забыл?»

Голос действительно был знакомый. Пес мог бы поклясться, что где-то уже слышал его – печальный и насмешливый, суровый и мягкий одновременно. Но тогда он звучал, как обычный голос. А теперь он словно доходил до него из немыслимой дали, такой, что можно стереть лапы по самое брюхо, но не добежать туда, не увидеть, не вернуть…

«Лапы по самое брюхо? Молодец!» – одобрил голос.

«Да кто ты такой? – в смятении рявкнул пес. – Какую ночь жить мешаешь!»

Темнота ответила грустным смехом.

«Это не я тебе жить мешаю. Это душа твоя днем спит, а по ночам просыпается».

Вскинув к небу длинную морду, пес громко и горько взвыл-воззвал:

– У-упуа!

Завозилась в норе подруга. Волки появлялись словно из ниоткуда. Кружок зеленых горящих глаз опоясал песчаный холм. Страстный, шелковый, глубокий вопль взлетел к прохладным небесам:

– У-упуа!

Ночное пение оборвал короткий рык Седого.

– Всем спать! Завтра на охоту.

Волки исчезали – бесшумные серые тени на рыжем песке. Вожак не двинулся с места. Круглые луны глаз, не мигая, смотрели на пса.

– У-упуа!

Мысль вожака во тьме коснулась мысли собаки, и пес понял, что это не призыв. Вожак произнес имя.

– Как ты назвал меня? – встрепенулся пес.

– У-упуа, – повторил вожак, – или один из его псов-воинов, Бруданов… Давно не видели на земле ни одного из вас… Тебе снятся человеческие сны, чужак… И повелительный голос требует отыскать свой потерянный меч. Значит, ты тоже, подобно нам, когда-то был человеком.

Пес в волнении переступил лапами, но Седой не замечал его беспокойства.

– Тебе снилась Черная башня, – продолжал он, – и это значит, что я не ошибся… Обычно волки избегают охоты на людей. Двуногие – страшная добыча. Но моя стая охотится на Двуногих и не знает волчьего страха. Я сохранил за собой и своими сородичами право, которое имеет человек, но не имеет зверь – право охотиться на себе подобных. Мы – потомки тех, кто когда-то вошел в Черную башню на двух ногах, а вышел на четырех. Поколения сменились с тех пор, но мы все помним. Зло не отмщенное – зло незабытое.

…Случилось так, что из великого города на юге вышел самый богатый караван. Караван этот вез невест для одного из здешних шахов. Вел его отважный человек У-упуа, самый первый разведчик и проводник. Он носил беспощадный меч и мощный лук. Никто не отваживался вступить с ним в единоборство.

Однажды караван остановился в Черной башне. Тогда она звалась по-другому, но волкам незачем помнить ее прежнее имя. Достаточно того, что мы помним и проклинаем нынешнее… Хозяин встретил усталых путников ласково, и никто не заподозрил, что он задумал злое дело. А хозяин башни был магом. Когда У-упуа ушел, чтобы разведать путь, маг разжег жаровню, бросил на угли шкуру убитого волка, и все, кто шел с караваном: купцы, воины, невесты хана, вдохнув этот дым, опустились на четыре лапы. ОНИ СТАЛИ ВОЛКАМИ.

Маг завладел караваном и всеми сокровищами, которые там были, и выгнал волков за ворота. В пустыню. Сначала они голодали, не умея взять добычу, и многие погибли. Но потом один из волков встретил У-упуа, который возвращался в Черную башню. У-упуа хотел убить волка, но тот назвал его по имени, и стрела дрогнула на тетиве… А потом человек обернулся зверем, и волки поняли, что он был богом.

У-упуа научил нас охотиться, рыть норы и находить воду. А потом воздвиг вокруг Черной башни непроходимую стену, оставив открытыми лишь врата Заката, и ушел. Никто из волков не знает его дороги, но он сказал, что когда-нибудь вернется.

И он обязательно вернется, потому что в Черной башне остался его меч, а таких вещей не бросают на дороге… Я уже стар, – неожиданно признался вожак. – Недолго мне осталось водить волков на Большую Охоту. Но мне бы не хотелось уходить, не встретив У-упуа и не окрасив свои клыки кровью дальнего потомка того гостеприимного хозяина. И если ты, чужак, которому снится Черная башня и потерянный меч, если ты поможешь нам свершить давно взлелеянную месть… Тогда я поверю, что встретил У-упуа. И тогда, чужак… я отдам тебе стаю…

Изумрудные глаза горели во тьме. Взгляд был умным и жестоким. Лунный свет обливал седую шерсть жидким серебром. Могучий зверь встал. Встряхнулся. И исчез. Как в прошлый раз. Пес не успел заметить, в какую из четырех сторон метнулась светлая молния.

Йонард все еще сидел не двигаясь с места, озадаченный сверх меры, когда снова прозвучал знакомый голос.

«Ну вот ты и на пути к тому, чтобы стать царем. И даже богом… Правда, богом собачьим, но тут уж ничего не поделаешь – сколько сумел поднять, столько и унесешь…»

«Хрофт! Как ты мне надоел!» – рявкнул пес в дикой обиде.

Злость пробудила память.

Седой вожак был прав. Он когда-то был человеком. Но звали его не У-упуа. У него было другое имя – грозное и гордое – Йонард из Германии. И в Черной башне он действительно оставил свой меч.

«Дзигоро?!» – позвал Йонард-человек. Но ночь не откликнулась ни словом, ни вздохом.

* * *

Звездная, удивительно спокойная ночь стояла над барханами. Ущербный месяц висел низко, и по залитым серебряным светом белесым холмам брела одинокая тень. Тень удивительного четвероногого создания, большого, светло-серого, с короткой гладкой шерстью, висящими, как тряпки, длинными ушами, широкой мордой в складках кожи, мощными, почти львиными лапами. Тень существа, невиданного доселе, по крайней мере, в этих местах точно. Предания говорили, что далеко на юге, может быть, в Индии, а может быть, еще южнее, когда-то водились такие звери, натасканные псы войны, их выпускали на слонов. Закованные в доспехи громадные боевые псы бесстрашно бросались на живые серые горы и, случалось, даже нередко побеждали, хотя чаще всего просто останавливали ряды врагов, восседающих на этих громадах.

Но это было давно. Много поколений назад исчезли с земли огромные бесстрашные и гордые псы-воины. Но выходит, правду говорили старинные свитки, ничто на земле не исчезает навсегда. Пес-воин, последний из этого некогда великого рода, понуро брел меж песчаных барханов, изредка приподнимая голову и прислушиваясь. В странных, не обычных для собаки пронзительных серо-зеленых глазах застыла тоска. Он покинул стаю. Ненадолго. Что-то гнало его сюда, какое-то мрачное предчувствие, с которым он не хотел, да и не мог бороться. Дзигоро? Он не видел его уже больше десяти дней. И вот теперь…

Он учуял его. Острых собачий нюх не подвел. А потом он увидел то, что он в глубине души ожидал и страшился увидеть – распростертым на песке телом маленького китайца – Дзигоро. Лицо его, обращенное к сияющей белой луне, как и при жизни, напоминало маску, но было лишено той странной, таинственной многозначительности, которая и притягивала, и раздражала. Это была пустая скорлупа. Жизнь ушла из своей обители. Пес еще раз внимательно обнюхал тело. Смерть настигла его друга давно… уже несколько дней тому. Но тело лежало не оскверненное падальщиками, и было странно, хотя какой зверь подойдет к убитому магией? У Йонарда просто не было других вариантов. На теле не было видно ни одной раны. Это сделал без сомнения их общий враг, коварный египтянин. И только магией. Йонард видел Дзигоро в деле, просто так он бы не дался.

Шерсть на загривке пса вздыбилась, верхняя губа вздернулась, задрожав, обнажая то ли в горестной усмешке, то ли в угрожающем оскале страшные клыки, и короткий рык, напоминающий известное северное ругательство, вырвался наружу.

Ни в человеческой, ни в собачьей шкуре Йонард-германец не умел оплакивать погибших друзей. Он умел сражаться с ними бок обок, защищая себя, своих соратников, родных ему по духу и крови… и он умел мстить. Он снова был один среди враждебного ему мира людей, хотя Йонард уже привык к этому, но теперь он сам был чужой всем вокруг и никто не мог ни понять, ни помочь собаке с душой человека. Йонард опустился на задние лапы рядом с телом Дзигоро, таким же холодным и безучастным, как камни, на которых оно лежало, и что-то словно черными клещами сдавило горло: уже не рык, а тоскливый вой одинокого зверя взлетел к звездам, столь же отрешенно взиравших на еще одно крушение несбывшихся надежд.

Следовало предать тело земле, иначе душа его не будет знать покоя. И пес сделал единственное, что мог – сильными передними лапами с мощными, точно железными когтями он рыл яму другу. Песок, выбрасываемый им из углубления стекал туда вновь с той же быстротой, острые края щебня впивались в незащищенные подушечки пальцев, вспарывая их как бритва. Темные капли крови Йонарда выстилали могилу Дзигоро.

«Хорошо кошкам, они не потеют, – подумал варвар, зализывая лапы, после того как яма наконец показалась ему достаточно глубокой и просторной для такого тела, затем он осторожно, стараясь не задеть зубами кожи, за одежду стащил все, что осталось от его бедного незадачливого Дзигоро. – Не умерло то, что не похоронено, – вертелось в голове Йонарда, пока он забрасывал могилу сухим песком.

После этого пес лег сверху и тяжело вздохнул. Будь он человеком, достал бы флягу – и пропадай все, напился бы до потери сознания. А потом пошел бы в Черную башню и отвел бы душу в хорошей драке. Но что может собака против десятков вооруженных людей? И главное – против магии египтянина. Проклятый прихвостень Сетха, он хотел превратить Йонарда в свинью – германец содрогнулся от одного воспоминания об этом, боги не допустили подобного непотребства, или же сам он оказался чересчур крепким орешком даже для черной магии. Он остался воином. Псом войны. Йонард усмехнулся в душе – даже заживает все как на собаке… Он снова вздохнул.

– Вот интересно, что за печаль пригнула к земле такую умную голову? – голос прозвучал совсем рядом и, Хрофт – м-м! Этот голос был ему знаком. Он слышал его в своем сердце, пока не похоронил Дзигоро. Пес вскочил, развернулся в одном прыжке, готовый бежать, догонять… Никуда бежать не потребовалось. Невозмутимый китаец сидел на земле, скрестив ноги, прямо на своей собственной могиле, не испытывая, видно, никакого священного трепета или неудобства. Он выглядел так же, как тот Дзигоро, с которым Йонард расстался не по своей воле, в одном переходе от Хорасана. Даже карие глаза его смотрели также проницательно, пряча в глубине теплую усмешку. Йонард потянулся к китайцу, намереваясь ткнуться носом ему в бок и, остановился. Чуткий нюх не донес до Йонарда ни одного из тех запахов, которые могли бы сказать ему – «это – Дзигоро». Мало того, пес не смог уловить ни одной пахучей струи, которая заставила бы его поверить, что перед ним живой человек. Нос говорил ему об отсутствии какого бы то ни было живого существа рядом. Глаза свидетельствовали обратное. Йонард в растерянности сел на хвост.

Дзигоро добродушно посмеивался и не спешил успокоить варвара.

– Слушай, приятель, скажи лучше сам, живой ты или мертвый совсем? – решил все-таки разобраться в происходящем Йонард.

– Что есть смерть, как не новое рождение? – вопросом на вопрос ответил Дзигоро с прежней улыбкой.

– Я спрашиваю тебя по-человечески, живой ты или нет, ну так ответь как человек человеку.

– Тебе это так важно? – Дзигоро иронически приподнял левую бровь.

– Да. Если друг жив, с ним пьют за встречу. Если друг мертв, за него мстят, – отозвался Йонард. – Как это может быть неважно?

Дзигоро легко рассмеялся.

– Как просто, – и, посерьезнев, добавил: – и как мудро. Ты похоронил мое тело, спасибо, конечно, но не стоило стараться, но скажи, похоронил ли ты меня в своем сердце? Ведь главное только в этом.

Голос Дзигоро был тих и печален.

– Я сделал все, что мог. И если ты мертв – отомщу за тебя колдуну, и не только за тебя, – Йонард угрожающе рыкнул. – Хотя бы это стоило мне жизни.

– И опять неверно! – Дзигоро нахмурился. – Месть разъедает душу.

Сидевший напротив Йонард, серебряный в лунном свете, сделал довольно удачную попытку пожать плечами.

– Предлагаешь оставить все как есть? И пусть дальше развлекаются как хотят и как могут!

– Вот сейчас ты на верном пути, – одобрительно кивнул китаец. – Не мстить за мертвых ты должен, а защищать живых. И если твоя цель в этом, то я тебе помогу.

– Я так и знал, что ты это скажешь. А почему ты сам с ним не справился? Ты легко можешь это сделать.

– Мог, – поправил его Дзигоро, – я мертв, не забывай. А, кроме того, я не воин. Я – врачеватель, ученый, путешественник, но мой бог запретил мне, как и всем своим служителям, обнажать меч даже для самозащиты. Я не мог убить мага, но и остаться в живых тоже не мог. Когда боги требуют платы, надо платить.

Йонард непочтительно зевнул во всю пасть.

– Тебя убивают, а ты грудь подставляй, чтобы этим змеиным отродьям удобней было тебя ужалить! Так что ли по-твоему?

– Так, – подтвердил Дзигоро, внимательно глядя в лицо Йонарда.

– А по-моему, так это очень глупо, – мотнул головой пес, смахивая свесившееся на глаз ухо. И на китайца взглянули два глубоких серо-зеленых озера, не замутненных сомнениями.

– Не скажи. Если люди, не дрогнув, идут навстречу смерти, ради того чтобы не уподобиться своим убийцам и не множить зло на земле, значит, в этом что-то есть. Ты не слушаешь меня – и правильно делаешь. Ты – воин. Но помни, трудно, взяв в руки меч, остаться воином и не стать убийцей. В мире есть две истины – истина того, кто творит добро и истина того, кто искореняет зло. Для равновесия вселенной воин нужен не меньше, чем целитель.