Текст книги "В шкуре зверя"

Птицы смотрели на него с мудрым терпением, и Йонард понял, что они не станут нападать. Во всяком случае, пока он жив. Они подождут. Птицы не хотели причинять ему зло, они были просто голодны. И не желание досадить или испугать привело их сюда. Они просто стерегли добычу, чтоб никто из вечно голодных собратьев не отнял этот, может быть, первый за несколько дней кусок. Птицы были очень голодны, и то, как они основательно устраивались на камне, без слов сказало Йонарду, что стервятники дождутся своего.

Запах свалявшейся шерсти стал ближе. Йонард услышал осторожные, крадущиеся шаги. Он рыкнул, поднимаясь, и ощерил пасть. Стервятники дружно, но как-то лениво взмахнули крыльями и не двинулись с места. Каждый должен бороться за жизнь, пока может. Их это не злило и не возмущало. Птицы знали, что их добыча никуда не денется.

Из-за камней показались буро-желтые, полосатые морды. Круглые глаза горели алчностью. «Гиены! Легки на помине», – подумал Йонард-человек. «Эти ждать не будут», – понял Йонард-зверь.

Он подтянул непослушные лапы и приподнял верхнюю губу. Из горла вырвался короткий глухой рык. Но гиены не спешили убраться. Они знали, что этот странный зверь почти мертв.

Глава пятая.

Сощурив дальнозоркие глаза, Дзигоро с изумлением разглядывал странного пса. То, что это был пес – не было никаких сомнений. Но подобных собак Дзигоро никогда не видел. Он вообще сомневался, что такие бывают, что это не морок, навеянный жарой. Он не хотел останавливаться здесь – неподалеку стая гиен, кружащая около падали, и пара стервятников, наблюдавших за ними с невозмутимым спокойствием философов. Видимо, стервятники уверены, что их не обойдут на этом пиру. Дзигоро ни в коем случае не собирался вмешиваться в то, что считал естественным и само собой разумеющемся. Трава растет для того, чтобы ею питались антилопы. Антилопы нагуливают жир, чтобы обеспечить пищей стаю волков. Волки отсекают слабых и больных, чтобы не пресекся род антилоп и чтобы снова зазеленела трава под солнцем. Один кормит другого. Жизнь – смерть. Вдох – выдох. Гибель – возрождение. Природа мудра, и тот, кто дерзнет вмешаться в колебания этого естественного маятника, изменяя его режим по собственному разумению, кто угодно, только не мудрец.

Но, присмотревшись, Дзигоро понял, что странная добыча гиен и стервятников еще шевелится. Возможно, это было агонией. В любом случае, это стоило увидеть. Все, что происходит в мире, может чему-нибудь научить, если человек достаточно терпелив и смиренен, дабы учиться. Дзигоро подошел ближе.

Добычей стаи оказался пес.

С первого мгновения он поразил Дзигоро. Начать с того, что он был огромен. Китаец не отличался ростом и могучей статью и, прикинув, что получится, если этот пес встанет на задние лапы, даже слегка присел. Зверь был воистину невероятен. Шерсть, сейчас темная от грязи и крови, местами отливала дивным серо-голубым перламутром. Огромные лапы, напоминающие львиные, едва заметно вздрагивали. Крупная голова, морда со свисающими брылями, яростно ощерившаяся пасть, открывающая устрашающие клыки. Но глаза почти потухли. Пес издыхал и боролся не потому, что надеялся выжить, а лишь потому, что сдача на милость победителя – изобретение человека и принадлежит исключительно ему. Звери не дают пощады и не просят ее никогда. Пока теплится хотя бы слабая искра жизни – надо бороться, а что из этого выйдет – совсем неважно.

Дзигоро подошел и посохом разогнал гиен. Недовольно ворча, полосатые любители падали отползли за камни, но продолжали наблюдать за человеком яркими, хищными глазами.

Китаец наклонился над собакой, не обращая внимания на грозные клыки, и первым делом ощупал позвоночник. Он оказался цел. Дзигоро взялся за задние лапы. Пес глухо предостерегающе зарычал.

– Успокойся, – ровно произнес человек, – я хочу помочь. Я не причиню тебе боли. Твое мужество тронуло меня, зверь. Живое должно жить, а этим полосатым разбойникам придется поискать другую жертву.

Пара стервятников первыми поняла, что обед отменяется. Смерив человека презрительным взглядом, птицы взмахнули крыльями и вскоре исчезли за горизонтом.

Осторожно проведя рукой вдоль позвоночника лежащего на боку зверя, Дзигоро почувствовал провал, как будто кто-то притянул его сухую ладонь к спине собаки. Еще раз внимательно осмотрев громадного пса и не отметив для себя никаких видимых повреждений, Дзигоро теперь уже двумя руками исследовал пространство вдоль хребта животного на некотором расстоянии от него, совершенно не прикасаясь к телу. И снова воронкообразное изменение в равновесии сил притянуло руки Дзигоро.

– Это мог быть камень или… – не договорив, Дзигоро задумался. – Нет, вряд ли это могло случиться. Но если случилось, то для тебя, приятель, лучше был бы камень. Хотя сейчас мы выясним все окончательно.

Дзигоро коротким движением погладил пса за ухом, тот скосил на человека глаз, сверкнув белком, и сдержанно, но внятно заворчал, предупреждая, что терпит присутствие помощника только по необходимости.

– Тихо, тихо, приятель, – до этого легкие, почти невесомые пальцы Дзигоро, точно железные крючья впились в спину обездвиженного животного. Собака взвизгнула от неожиданности, но тут же задохнулась от ярости, Дзигоро одним неуловимо-текучим движением оказался по другую сторону от пса и, взяв его за холку обеими руками, рывком оторвал от земли. Йонард никак не мог предполагать такой мощи в столь тщедушном теле, хотя и видел китайца в деле, в трактире. Дзигоро коленом уперся псу в поясницу и еще раз рванул недвижимое тело на себя. Рык, который не посрамил бы и горного льва, потряс окрестности. Этот негодяй пользуется его беспомощностью! Зря он надеется, что не получит за свою наглость сполна. Одним молниеносным броском Йонард опрокинул человека наземь и припечатал к месту, встав ему на грудь передними лапами. Клыки длиной с хороший кинжал остановились на расстоянии волоса от горла Дзигоро. Серо-зеленые полубезумные глаза уперлись в черные точки зрачков отшельника. Китаец тихо рассмеялся, увидев как оттаивает ледяной оскал звериной морды и болотная зелень глаз становится теплой и прозрачной. Яростный гнев сменился удивлением. Пес вдруг зашатался и рухнул, придавив Дзигоро всей своей тяжестью.

– Я же говорил, тише, приятель, – коротко выдохнул китаец. – Придется попробовать еще раз.

Зверь чуть дернулся.

– Нет, есть и другой способ.

Китаец легко надавил несколько раз за ушами Йонарда и вдоль холки. Подождал, надавил еще раз. К немалому удивлению Дзигоро, все получилось. Пес поднялся и некоторое время стоял, пошатываясь и не решаясь шагнуть. Потом сделал шаг. Второй. Третий. Глаза его все еще были затянуты мутью. Вряд ли он хоть что-нибудь соображал, но так даже лучше – не будет чувствовать боли. Только бы дошел. Только бы в этом израненном теле хватило запаса жизненных сил.

– Пойдем со мной, – тихо приказал Дзигоро, поднимаясь вслед за собакой и отряхиваясь ладонью.

Тихо, мягко, но приказал. Легкое облачко серебристой пыли медленно осело за ним. И пес подчинился. Отчасти из-за магии Дзигоро, а отчасти из-за того, что ему было все равно. Он был уверен, что через двадцать шагов упадет и издохнет, и гиены все-таки им пообедают. Он ошибся. Пес прошел двадцать шагов, потом еще двадцать. И еще. И еще. А сколько их было потом – этого не сумел бы сосчитать не то что Йонард-собака, но и Йонард-человек.

Пес свалился, когда до жилища Дзигоро, просторной и сухой пещеры в горах, оставалось совсем немного, и как ни колдовал китаец – поднять его он не смог. Запас жизненных сил был вычерпан до самого дна, и Дзигоро подумал, что, несмотря на все его усилия, пес все-таки умрет.

Он оставил его, накрыв своим плащом, и отправился к себе, чтобы нагреть воды и приготовить целебную мазь из трав. Дзигоро положился на милость природы. Он не надеялся, что пес выживет. Но действовал так, словно никаких сомнений для него не существовало. Дзигоро решил сделать все для выздоровления собаки, а если пес все-таки умрет, что же, гиены водятся и здесь…

* * *

Дзигоро сидел на плоском камне, поджав ноги, неподвижный, как статуя в храме Будды. Над спящим миром висело ожерелье серебряных звезд. Все вокруг дышало покоем, умиротворенностью и пребывало в равновесии. Дзигоро ждал. Так, замерев в полнейшей неподвижности, он мог ждать несколько часов. Но то, чего он ждал сейчас, должно было свершиться через несколько мгновений, об этом ясно говорил просветлевший на востоке край неба.

Вершины точно ожили. Потрясли головами в снежных шапках, повели плечами, сжатыми тесными каменными одеждами. Они стали еще четче, рельефнее, словно наливались силой, питаемой от самых корней земли. Солнце еще не показалось из-за вершин, но оно уже начало свой неудержимый подъем и казалось, что все замерло в напряженной тишине последних мгновений перед началом нового дня.

Горы точно разделяли прошлое и будущее своим вечным присутствием. По эту сторону от них оставалась тьма, холодная голубоватая дымка окутывала предгорье, точно туман беспамятного забвения прошлых бед и разочарований, а там, по ту сторону гор, видимый край неба становился все прозрачнее и прозрачнее, словно очищающаяся от сомнений душа. Два легких, едва различимых облачка вспыхнули вдруг ярким, почти нестерпимым огненным сиянием, и первая нетерпеливая птица вспорола оживающий, сбрасывающий с себя ночное оцепенение, воздух.

Утренний ветер, пробуждаясь от дремы, слетел с вершин, разнося на своих легких крыльях одну только весть – ночь прошла, не вечна ее власть, но вечен жизненный круг сменяющих друг друга света и тьмы. Вечна жизнь, потому что вечна любовь.

И вот он, долгожданный миг рождения нового дня, когда узенький огненный язычок вынырнул на дне самой глубокой межгорной расселины, тут же заполнив ее и выплескиваясь наружу, мгновенно затопляя светом и долины, и темные ущелья, и межскальные расселины с гладкими отвесными краями. Травы, опаленные солнечным ветром, зажглись в ответ золотым сиянием, приветливо кивая его первым порывам. Ароматы, спрятанные до этого в глубине дремавших цветов, вспорхнули на невидимых крылышках, кружа голову и пробуждая воспоминания о далеких днях, когда казалось, что ночь приходит на землю навсегда, и страх рождался в душе: наступит ли новый день.

Самым тяжелым был тогда последний миг перед рассветом, когда бешено колотилось сердце в благоговейном испуге и замирало восторженно, заполняясь светом, счастьем и силой, как и все вокруг. И одновременно с рассветом в одной стороне света таяли звезды и растворялась черная мгла ночи во все удаляющемся от земли небе. А свет восходящего солнца продолжал заливать своими золотисто-струящимися волнами мир. Точно великая сияющая горная река сорвалась с вершин, и беззвучно для постороннего взгляда, но для Дзигоро она с мощными величественными трубными звуками изливалась в долины сего мира из мира внешнего. Она текла, не сдерживаемая никакими горными преградами, заполняя собой самые глубокие ущелья, устремляясь с головокружительной высоты в бездонные пропасти, расселины межгорных откосов. Безудержный бег этой реки точно поглощал в себя все сонное, застывшее, погруженное во тьму и выплескивал позади совершенно иное по сути и по духу пространство. Сверкающий золотистыми нитями ветер верховий сплел свои струи с серебристым ветерком низин, и воздух заискрился мириадами вспыхивающих и тут же гаснущих искр.

Все вокруг Дзигоро мгновенно наполнилось живой силой, страстью и в то же время умиротворением, всепроникающим жизнелюбием, пониманием и принятием всего, что происходит вокруг в природе и во всем живущем и дышащем. И каждая искорка – это чья-то радость или боль, печаль или веселье, страдание или безмятежность – и все это связывает воедино мир, переплетаясь, а затем вновь рассыпаясь из единого бытия во множество событий прошлых, настоящих и будущих. Словно живая ткань времени и пространства течет от конца времен к началу, возрождаясь вновь и вновь от века к веку с каждым восходом солнца, с каждым новым днем. И, наконец, над заснеженными горными пиками медленно и неотвратимо взошла над проснувшейся землей огненная звезда, дарующая жизнь и смерть, изливающая подобно огненному богу Ахура-Мазда свет на праведных и неправедных. Так же, как и Будда, храня в мире ту хрупкую грань равновесия, которую очень трудно найти и еще труднее сберечь.

Высохший и превратившийся в серую пыль песок, взметал вверх под порывами ветра. Робкая зелень, пробивающаяся к свету, лишь затем, чтобы безжалостное солнце всего за несколько недель превратило ее в колючие тернии, да белые, выветренные всеми ветрами обломки песчаника причудливыми своими силуэтами хоть немного разнообразили довольно скучный пейзаж на много-много лиг вокруг. Эта земля лежащая в отдалении от проторенных и многолюдных караванных дорог была тиха и безмолвна.

Все выглядело как и всегда, но его не покидало чувство, что какая-то лишняя тень легла на залитую солнечным светом степь.

Мир оживал, обретая глубину и краски. Рождался новый день. Ночь умирала. Рождение – смерть. Вдох – выдох. Равновесие в природе определялось ее вечным режимом, которому подчинялось все, что существовало под оком Подателя Жизни. Дзигоро ощущал себя частью этого мира и великолепно вписывался в этот вечный режим.

Он танцевал, разминая железные и гибкие мускулы, не столько славя всеблагого Будду и исполняя свой религиозный долг, сколько просто подчиняясь вечному режиму, в котором жила Вселенная, и который он чувствовал каждой клеткой своего тела.

У Дзигоро не было определенного распорядка. Он вставал еще до рассвета, чтобы встретить солнце, а потом занимался тем, что просила душа: собирал травы, готовил лечебные отвары, разыскивал в горах редкие минералы и шлифовал их, чтобы открыть спрятанную красоту. Или просто бродил, наблюдая за жизнью природы, и учился у нее, как вчера, как неделю назад, как всегда. Дзигоро не пытался постичь тайны мироздания, проникнуть мыслью в сущность богов или открыть тайну бессмертия. В своем великом смирении он просил Природу научить его жить в равновесии с миром, принимая и отдавая, вдыхая и выдыхая, умирая и возрождаясь вновь.

Дзигоро был мудр, хотя сам так не считал.

Сегодня у него было дело – раненый пес. За ночь он выспался и отдохнул. Дзигоро положил легкую, сухую ладонь на громадный лоб собаки и тихо приказал: «Спи!», но пес не подчинился. Это удивило китайца. Обычно его сила, которую он называл Даром Будды, а городские невежды именовали магией, действовала на всякую живую тварь. Однако хоть пес и не заснул, но враждебности не проявлял и спокойно позволил Дзигоро осмотреть раны и заменить повязки, он был все еще очень слаб и двигаться не мог. Прошлую ночь Дзигоро вспомнил с содроганием. Чтобы дотащить тяжеленную собаку до пещеры, где он жил, понадобилась вся его сила до капли, и все-таки ее не хватило. Пришлось немного зачерпнуть из того источника, откуда Дзигоро черпать избегал, потому что это могло нарушить равновесие, и только боги знали, в какую сторону и насколько отклонятся чаши весов.

Китаец приготовил немудреный завтрак, отложил еду в миску и заботливо остудил. Пес посмотрел на темно-бурое месиво и отвернулся, не соизволив даже понюхать.

– Я понимаю, тебе нужно мясо, – вздохнул Дзигоро, – но тогда тебе следовало попасть к другому лекарю. Видишь ли, моя вера запрещает мне проливать кровь не только человека, но и животного. Будда, которому я поклоняюсь, призывает к мирной, добродетельной жизни в равновесии с природой. Мы не употребляем в пищу ни рыбу, ни мясо и довольствуемся плодами и злаками.

Пес презрительно фыркнул. Это было так по-человечески, что Дзигоро невольно рассмеялся.

– Тебе это не интересно. Понимаю. Но, видишь ли, в неизъяснимой мудрости своей, Будда запретил своим последователям силой тащить всякую тварь на путь добродетели. И поэтому, как только ты поправишься – я отпущу тебя на все четыре стороны. Ты сможешь охотиться, сколько твоей душе угодно, но только не здесь. Вблизи пещеры звери ручные, они не ждут от человека беды. Поэтому я отведу тебя поближе к Хорасану. Или куда-нибудь в другое место.

Собака смотрела на Дзигоро внимательно, словно понимала каждое слово. Китаец почувствовал беспокойство. Оно было вроде бы беспричинным, но Дзигоро был достаточно мудр, чтобы знать, что ничто в этом мире не происходит без причины. Он почувствовал неладное еще вчера, но отнес насчет Черной башни, в тень которой он так неосмотрительно забрел. А сегодня, когда встречал солнце, с новой силой ощутил странную тяжесть или, скорее, тревогу. Это не была тревога за жизнь собаки. Это было нечто чуждое спокойствию и гармонии, которые установились в его жилище. Нечто, похожее на угрозу, высказанную вполголоса.

– Очень странно, – пробормотал Дзигоро, – но меня не покидает мысль, что где-то я тебя уже видел. Этого, конечно, не может быть. Я вообще не понимаю, откуда ты взялся. Я думал, что последние псы твоей породы вымерли столетия назад. Но мне почему-то кажется, что я уже где-то видел твои серо-зеленые глаза. И, определенно, расстались мы не слишком дружески. Что это? Может быть, я начинаю сходить с ума?

Пес зевнул, глядя на Дзигоро без интереса. Все его рассуждения навевали скуку, а от миски с тушеными овощами воротило, но в целом здесь было неплохо – сухо, уютно, спокойно. Боль в ранах затихла, но слабость осталась, и Йонард решил не думать о своем до тех пор, пока не окрепнет. А потом все решится само собой. Такому великому магу, который за одну ночь перенес его по воздуху от Черной башни до своей пещеры, конечно, ничего не стоит расколдовать его обратно в человека. Когда он окрепнет, он найдет способ растолковать китайцу, кто он такой, тем более что маленький человек далеко не глуп. А потом он пойдет искать Керама.

Йонард и сам не терпел излишней роскоши, считая, что она разнеживает тело и превращает воина в евнуха или женщину. В пещере Дзигоро ему понравилось: очаг, топчан, покрытый мешком с душистой травой, стол, низкая скамья, пара мисок, несколько горшочков. Вертела, чтобы жарить мясо, Йонард не приметил и в первую минуту удивился, но потом речь китайца объяснила ему эту странность. Если бы мог, Йонард пожал бы плечами, но он не мог и только фыркнул. Получилось это достаточно ехидно. Во всяком случае, Дзигоро понял и от души посмеялся.

Внезапно Йонард почувствовал, что куда-то проваливается. Темное, жестокое и беспощадное «нечто» захватило его своими щупальцами и потянуло вниз. Он почувствовал, что сознание гаснет, и последним усилием воли воззвал к китайцу: «Дзигоро, помоги мне!». Но его глотка издала лишь истошный собачий вой.

Дзигоро чуть не погиб. Огромный пес, только что мирно и безучастно дремавший у очага, неожиданно взвыл, как потерянная душа. А потом льдистые глаза вспыхнули яростным белым пламенем безумия, и пес метнулся к нему, целя своими страшными челюстями в горло. Только годы ежедневных тренировок позволили китайцу отскочить, принять боевую стойку и отразить натиск взбесившегося пса, воздвигнув меж ним и собой стену синего пламени. Пес ударился об нее, взвыл, словно пламя и впрямь опалило ему шкуру, заскреб лапами и припал к земле, намереваясь поднырнуть и, обрушившись на Дзигоро всей своей тяжестью, подмять его под себя. Лучшая оборона это нападение. Учитель за такую мысль заставил бы Дзигоро стоять полдня в позе «танцующая обезьяна» и держать на голове и колене полные плошки воды. Но учитель был далеко. Синее пламя обратилось в клинок и ударило пса. Он взвыл и покатился по полу. Боль, которую испытывала бедная бессловесная тварь, была нестерпимой. Дзигоро забыл, что едва не погиб, забыл, что пес взбесился, забыл, что только что защищался. Он кинулся на колени, обеими ладонями сдавил голову пса и вцепился своим темным властным взглядом в его бешеные глаза. Что-то знакомое коснулось его. Знакомое, грязное и противное. Что-то тянулось к нему сквозь серо-зеленые глаза собаки, пытаясь схватить за горло и придушить. Дзигоро понял, что борется не с собакой. Он борется за собаку. За это сильное тело, в которое, пользуясь временной слабостью, вошла чужая воля.

* * *

«Кто ты такой? Или что ты такое? Когда-то я знал тебя. Ты слишком легко впадаешь в ярость и поддаешься опьянению боем. Это – твое слабое место. Уж его-то я ни с кем не спутаю. Говорят, что путь змеи на камне непостижим для мудрецов. Я не мудрец, но я различу след на камне, если он оставлен Сетхом. Кто же ты такой, пес?»

Дзигоро гладил обессиленную тварь, мысленно прося прощения за то, что ударил слишком сильно. Пес дремал, положив огромную голову ему на колени. А китаец думал, что набрел на загадку, которую ему не разгадать. И, пожалуй, это вообще никому не под силу, кроме его старого Учителя. А значит – его снова ждет дорога. В княжество Тай-Цзон. Как только окрепнет этот пес, который не пес. А до тех пор придется спать вполглаза, потому что хозяин Черной башни вряд ли ограничится одной неудачной попыткой.

– Успокойся, – Дзигоро ласково потрепал пса по массивному загривку, – я не дам тебя в обиду.

Йонард-собака спал, и ему снились человечьи сны… Раны затягивались удивительно быстро. На второй день Йонард уже смог встать и подойти к миске, но заставить себя проглотить то, что приготовил Дзигоро, он все-таки не смог. Пес вздохнул совсем по-человечески и плюхнулся на подстилку у очага.