Текст книги "Калика перехожий"

Собаки по складу характера во многом похожи на людей. Есть среди них быстрые и сметливые, работоспособные и ленивые от природы, но и различия колоссальные. Собака является превосходным напарником для человека. Она всегда настроена на встречу с опасностью и находится в состоянии повышенной тревоги, эти качества взращены в ней сотнями лет жизни подле человека. Выдрессированная собака не знает, что такое страх, и абсолютно неподкупна – качества достойные, не всегда присущие людям.

Судя по проделанному им пути, он растянул свору по дистанции. Не все дворовые барбосы, пусть и натасканные на захват добычи за пределами охранной зоны, могут поддерживать темп самого быстрого среди них. Кто-то не вошел в возраст, кто-то стар, у кого-то ноги длинней, у кого-то покороче будут.

Память снова услужливо подсказала информацию из прикрытых до времени закромов, видимо, на практике приходилось сталкиваться раньше с такой проблемой. Не останавливаясь, переварил сгусток прежних знаний. Если нападающая собака специально не обучена нападению на человека, то можно попытаться обмануть ее, изобразив неподвижность и беспомощность. Можно принять стойку на коленях и замереть, но следить за тем, чтобы руки и ноги не выдавались вперед. В крайнем случае, можно упасть на живот или на спину. Но кто знает, что собой представляет самая быстрая в своре псина? Иногда в подобных экстремальных ситуациях помогает изображение свирепого агрессивного пса, когда человек встает на четвереньки, лицом к собаке, скалится и рычит. Порой эта тактика срабатывает, животное не выдерживает психологического давления и отступает, но тут не тот случай. Свора, вступившая в охоту, своими повадками похожа скорей на стаю волков.

Первым его догнал рослый кобель, своими размерами походивший на помесь волка и собаки. В простонародье таких особей называют болдырем. Заметив остановившегося, запыхавшегося человека, пес не сразу бросился атаковать беглеца, только угрожающе поднял шерсть на загривке, чуть опустив морду к земле, не отрывая глаз от движений добычи, пошел в обход по кругу. Умный, с-сука! Не бросился сломя голову на голого человека. Наблюдал, как очень медленно и плавно, без шума и резких движений, человек отступает в сторону уклона балки. Время работало на четвероногого охотника.

Все-таки природа взяла свое. Не выдержал подхода остальной «банды», рыкнув, прыгнул, выцеливая, как бы ухватить зубами шею. Молодое тело в самый последний момент отклонилось в сторону, рука приняла шею животного в мертвый захват еще в полете. Голову собаки зажал предплечьем в замок, который часто используется как прием в единоборствах. Предплечьем сдавил шею, повалился сверху на горячую, распаленную бегом животину, прижал к земле, кистью руки уцепился в предплечье второй руки. Второй рукой в это время, что есть силы, надавил на череп в направлении первого предплечья. Давил, давил, давил дергавшееся в судорогах животное, пока не осознал, что задушил его. Бежать! Бежать, пока не появились собратья болдыря! А дыхалка сбита. Куда с такой убежишь? Можно сказать, поплелся в низину, приводя себя в порядок и убыстряя шаг. Оцарапанный бок при конвульсиях задних ног болдыря засаднил тупой болью. Ну вот, еще и это!

Далеко не ушел. Успел на ходу подхватить с земли сучковатую палку, по виду крепкую, принесенную в это место весенним половодьем при таянии снега. Сойдет!

Позади себя в последний момент услышал глухой мягкий топот, обернувшись на три четверти, резко присел, принял низкую боевую стойку в шаге. Дубина, как бита, вмазала сучком в черепушку животного, калеча и отбрасывая, сметая тушу килограммов в пятьдесят с гаком в сторону, при этом не выдерживая ударной нагрузки, с треском ломаясь и сама. При нападении собаки хороши все подручные средства. Как и в борьбе с человеком, можно использовать камни, палки, землю, песок. Напарнице, следовавшей позади, повезло еще меньше. Двигаясь максимально быстро, чтобы собака не успела вцепиться в конечности, сунул в раскрытую пасть обломок сломанного орудия защиты, насадив животное как на вертел. Не обращая внимания на последствия и скулеж, побежал дальше, помня только о том, что не все еще кончилось.

Свора подловила его в двух десятках метров от берега одного из притоков Донца. Ну еще бы капля форы, и он бы успел. Но не случилось! Прокладывая дорогу к воде, стал действовать так же, как и против людей – бить локтями, коленями, ребрами ладоней, ступнями, кулаками и предплечьями. Крушил черепа, позвоночники, собачьи носы, толкаясь, сбивал с ног. Удары сочетал с захватывающими и удушающими приемами. Оторвав от земли самую мелкую шавку, с размаху приложил головой о попавшиеся прибрежные камни, дальше использовал ее тушку как щит и биту. На укусы внимания не обращал. Добравшись до воды, с разгону плюхнулся в холодную быстрину, при этом уволок за собой еще двух клыкастиков, утопил их. На берегу осталось на ногах только две собаки. Отбежав на более безопасное расстояние, они в один голос затянули печальную песнь, срываясь на одну ноту.

Встав по пояс в воде, окликнул выживших «охотников»:

– Что, падаль, не ожидали торжественной встречи? Это вам не простых смердов травить! А ну, идите сюда!

Он двинулся к берегу, выходя на влажный песок, свистом попробовал подманить собак. Псы порскнули в разные стороны, отказываясь от предложенного налаживания отношений, но вскоре оба с разных сторон, ощетинившись, слегка подрыкивая, сторожким шагом пошли на него.

– Вот это молодцы! Вот это я понимаю! Ну! Давай же! Кто первый?

Первого кобеля перебросил через себя в речку, и пока тот барахтался в воде, растоптал суку, упав на ее спину коленями, сдавливая в захвате рывками ее шею, довершив все дело тем, что в реке утопил последнего противника. По течению поплыл по реке, на случай если насельники усадьбы захотят встать на его след. Все тело ломило и болело, но особых ран на нем он не ощущал, а прохлада воды скрадывала покусы. Нужно было решать, как выбираться из этих гиблых мест.

14

Если к гостям относиться

как к членам семьи, они

не засиживаются.

Г. Амурова

Холод воды заставил его искать убежища на берегу. Завидев песчаный пляжик на левом бережке, за которым все пространство поросло кустарником и ивняком, а дальше вверх неравномерно лезли меловые кручи, он саженками стал загребать туда. Когда ноги встали на песок, а вода оказалась по грудь, отдышался, двинулся к песчаной заводи.

– Ха-ха-ха! – многоголосый, переливчатый девичий смех разнесся над водной гладью.

Заполошно поднял глаза. Что еще за напасть такая готова свалиться на его голову? Увидел, как на ивовых деревьях, уцепившись за гибкие ветви, сидят и раскачиваются молодые, стройные женщины, соблазнительно хорошенькие, полногрудые, похоже сестры, все как на подбор с зелёными глазами. Длинные распущенные волосы светлого цвета ниспадали у кого на нагое тело, а кому на просторные рубахи, без опояски. У трех девиц голову покрывали венки из цветов и трав, смотревшиеся на них богатыми уборами.

Не успел и глазом моргнуть, как добрая половина прелестниц грациозно нырнула в течение реки, а вынырнув, хихикая, закружилась хороводом, взяв его в кольцо, при этом напевая восхитительными и заманчивыми голосами, демонстрируя вблизи превосходные груди и гладкую кожу.

В холодной воде мужская плоть вставать не торопилась, наоборот, зубы отстукивали чечетку, а в голове зрела мысль о том, что ежели его еще минут десять промурыжат в воде, насморк ему обеспечен.

– Как зовут тебя, молодец? – перекрывая хор хоровода, задала вопрос сидевшая на ветви красавица с покрытой венком головой.

Встретившись с ней глазами, он ответил, повышая голос:

– Удалом кличут!

– Удалой значит! – повела тонкой ладошкой, в голосе проступили повелительные нотки. – Сестры, выпустите его из реки. Или не видите, что вряд ли он сейчас кого согреет? Его самого отогревать следовало бы, но это не для нас. Выбирайся из воды, Удал.

Плескаясь рядом, девчонки разорвали кольцо хоровода, отдавшись на волю течению, отплыли ближе к средине, будто и не замечая прохладу весенней воды. Лишь одна задержалась, попыталась пощекотать его, причем ее холодные пальцы, под водой сунулись к скукоженному хозяйству внизу живота.

– Радмила!..

– Ой спасибочки, а то задубел в корягу!

– Ха-ха! Смешно сказал.

Он, не стесняясь своей наготы, выбрался на береговой песок. Дева, говорившая с ним, плавным движением соскользнула рядом. Оглядела его пристальным взглядом с ног до головы, посочувствовала:

– Кто же это тебя так? И где твоя одежда? Не голым же ты по земле ходишь?

– Это конечно. Хожу в одежде. Только вот гостеприимство одной молодой особы мне боком вышло. По ее слову связали, в погреб бросили, потом отобрали одежду и предложили пробежаться голышом, а сами собак по следу пустили.

– Ха-ха! Чудит что-то ведьма. Обычно она вашего брата до смерти сама заездит, а мертвое тело челядины в реку выбросят, чтоб не прикапывать и злую нежить под боком не плодить. Река далеко мертвяков унести способна. Что-то не сложилось с тобой у нее. Что?

– А я знаю?

Он растирал кожу в тех местах, где не было покусов и порезов, где не сочилась кровь и сукровица, разминался согреваясь. Теперь в спокойной обстановке проинспектировал целостность кожных покровов. Повезло ему, могло быть гораздо хуже.

– Погоди, не лезь к ранам, – отстранила его руки от гематом и порванной кожи, провела, словно мягким перышком ладошкой по телесным разрывам, зашептала, вглядываясь в глаза. – Словом можно и убить и исцелить, слово обладает силой, как созидательной, так и разрушительной. Послушай мое живое слово – то, что созидает. На море, на Окияне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень-алатырь. На том камне-алатыре сидит красна девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, руду жёлтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я добра молодца Удала от кровавых ран на теле его. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буде!

Кровь перестала сочиться из ран, сукровица на глазах загустевала. Чудеса, да и только! Неожиданно неведомая сила отбросила лекарку от парня шага на два, заставив приземлиться ее на пятую точку на песчаную подушку пляжа, а кровь вновь, теперь уже не так сильно, стала обратно сочиться по телу.

– Кто же на тебя такие сильные обережные слова наложил? По сравнению с ним наш водяник несмышленый юнак. А с именем зачем обманул? Тебя ведь иначе звать.

– Я не нарошно. Память потерял, вот мне такое имя и дали.

– Предупреждать надо. Не хватало мне еще чужой кармический удар получить.

– Тебя-то как звать-величать?

– Зорислава.

– То, что твои подруги, – парень кивнул головой в сторону гомона в реке, – и сама ты, девушки необычные, я уже понял. Вот только не знаю, чего мне еще и от вас ожидать?

Дева присела на большой неровный камень, в руках непонятно откуда появился гребень. Склонив голову набок, она стала чесать им свои волосы, с которых заструилась вода. В зелени глаз мелькнула искорка веселья.

– Странный ты! Что, правда, не понял, что к речным берегиням приплыл? Смертные нас называют русалками. А ведьма из боярской усадьбы нам тоже врагом доводится. Это она привадила ромейских злых духов в наши места, крещеные смерды их еще бесами называют. Фу, мерзость! Безобразные, со свиными рылами, длинными ушами и хвостами, рогатые и косматые. Особенно усердствуют в непогоду осенью и зимой. Хрюкают, чавкают, воют, визжат, плюются, кружась в бешеной пляске. Сбивают с пути одинокого путника, заводят его в непролазную чащу или в трясину, толкают в прорубь; пугают коней и, вцепившись в гриву, загоняют их до смерти. Могут превращаться во что угодно, вот хоть в этот камень. Облюбовали тут неподалеку омут глубокий, там и кублятся. У нашего водяника с их главным война.

– Так-та-ак! И кто побеждает?

– Слава Велесу, пока наш верх! Если б ты еще версты полторы вниз по течению проплыл, в самый омут к ним бы и угодил.

– Мне-то что посоветуешь? Как из этих мест выбираться?

– Это тебе к мельнику обратиться нужно. Он тоже с ведьмой враждует. Если захочет, поможет, только дюже вредный он от природы, упертый и жадноватый. Зря ты к этому берегу приплыл, мельница на той стороне и, между прочим, дальше по течению за омутом будет.

– Ничего, переплыву обратно.

– Не нужно плыть.

Зорислава поднялась с камня, шагнула к воде. Под просторной, почти прозрачной рубахой женской красотою обозначились формы ее тела. Найдя кого-то среди плескавшихся товарок, позвала:

– Радица! Она бродница – охранительница бродов. Охотно поможет тебе с переходом через брод, доверься ей, – пояснила ему, пока призванная дева подплывала к берегу. – Радица, проводи добра молодца через брод, да подскажи, как получше омут обминуть, чтоб нечисть не потревожить.

Окинув смеющимся взглядом парня, нагая, как и он, бродница позвала за собой:

– Идем!

– Прощай, Зорислава! Спасибо за помощь.

– Прощай.

* * *

Некрас по роду своему происходил из потомственных мельников, попал в эти места уже не в юную пору своей жизни. В одной из разборок между князьями лишился семьи и родовичей, перешел в положение отщепенца рода людского, обозлился на всех, замкнулся в своем малом мирке. Дорога привела его на берега небольшой речушки, притоком впадающей в Северский Донец. На заливных лугах смерды снимали два-три укоса трав, в реке было обилие рыбы. Она была труженицей и кормилицей людей, поселившихся рядом с ней. Прижился и он. От природы наделенный умом и любознательностью, со временем стал настоящим мастером. Сам был плотником и столяром, хорошо владел глазомером и смекалкой, мог рассчитать и сделать топором своими руками водяные и подпольные колеса, вытесывать мельничные валы. От забивки первой сваи и до последней в одиночку построил нижнюю часть плотины, а затем надстраивал и верхнюю, с кокорами, козлами, стояками для коренных и верхних тварок. Построив плотину, запрудил ее. Русло реки перед плотиной заложил хворостом, затем соломой, не перегнившим навозом и в последнюю очередь все это засыпал глиной – создал затвор и плечи.

«Двужильный, что ли?» – удивлялся народишко.

Сам рубил и строил мельницу, где размещались жерновые пары для размола зерна. В амбаре поставил крупорушку, просорушку. Мельница пошла в работу.

О мельниках на Руси рассказывают всякие небылицы. Мол, что они заманивают прохожих и толкают их в омут или под колесо мельницы – иначе, мол, утонет сам мельник, что мельник продавал душу водяному. Некрас действительно жертвовал водяному, бросая в воду дохлых животных, хлебные крошки, по праздникам прилюдно лил в воду чарку стоялого меду. Но это все для непутевых дурней, втемяшивших себе в голову ерунду и забивавших своими побасенками ум другим соплеменникам. Зачем ему вся эта катавасия? Деда водяника он и так в светлые праздники зазывал в гости, только потчевал его за столом, а хмельное пили из чарок, не переводя добрый продукт в реке. Оба частенько смеялись над людской дуростью. Мельник сам мог гостить у водяных духов, они же, превращаясь в парней, иногда помогали ему в горячую пору осени, но это был большой секрет двух друганов – человека и водяной нежити.

В русальную неделю Некрас гонял русалок, повадившихся, смущая людей, расчесывать свои длинные гривы волос, сидя на мельничном колесе, вертясь вместе с ним, портили жернова и плотину.

С поместной боярышней мельник сосуществовал на равных, особо не мозоля глаза. За ведьмой стояла нечисть, за Некрасом нежить, хотя он и сам обладал колдовскими способностями. Вот так и жили каждый в своей епархии, тихо ненавидя друг дружку, ожидая подвоха от противной стороны.

Весенняя пора для Некраса всегда была временем спокойным, редко когда на мельницу привезет кто зерно для помола. Время обеда. Мельник выставил на стол нехитрую еду, достал из печи горшок с репой, обильно приправленной травками. Черный кот, крутившийся под ногами, призывно мурчавший, вдруг насторожился, распушил поднявшийся хвост, фыркнул на дверь.

– Ты чего, Черныш? Али в гости кто пожаловал? – Некрас, пригладив густую бороду, прошел по комнате, сопровождаемый по пятам кошаком, открыл дверь, вышел на подворье.

Перед жилой избой стоял голый человек, на теле которого проступали свежие раны, которые могли оставить ему только ярые сильные звери. Улыбка осветила молодое лицо пришлого.

– Доброго здоровьичка, хозяин! Поможешь путнику с подсказкой дороги.

– Шел бы ты, мил человек, туда, откуда пришел. Неча тут тебе делать.

– Может, хоть ломоть хлеба в дорогу дашь?

– К хозяйке своей ступай. Боярышня девка не жадная, накормит.

– Уже накормила. От богатого стола еле ноги унес.

– Ну и здесь ничего не получишь. Ступай мимо. Ежели я всех прохожих-перехожих кормить стану, вот, как ты, без порток останусь.

Некрас повернулся к избе, намереваясь уйти.

– Постой, мельник! – парняга сделал шаг к Некрасу. – Я на прощание про тебя сказ расскажу.

– Про себя я все и так знаю. Ну да ладно, послушаем, чего скажешь.

Искорки веселья в глазах молодого, жестоко покусанного человека сами по себе выводили мельника из равновесия, а тут этот скоморох еще и сказку про него решил сказывать. Что ж, послушаем!

 
Я расскажу про богача,
Который нищим для обеда
Не дал зимой бы даже снега.
И не давал. Но как-то тут
К нему зашел бог Переплут,
Ну тот, что весь с полей припас
Хранит с почтением для нас.
А ныне же пришел сюда
Зачем-то в виде голыша.
Так вот, подходит к скряге бог
И просит хлебца дать кусок.
А тот и кажет мужичку:
«Еще чего! Не дам еду!»
Да и не дал ведь. Да… дела…
И говорит тогда меньшой:
«А хочешь, сделаю я так,
Что никогда, никто, никак
Просить не будет у тебя
Уж больше хлеба и зерна?» —
«Хочу! Хочу!» – кричит в ответ
Богач, не чуя скорых бед.
«Быть посему!» – и вмиг пропал
Парняга тот, как утренний туман.
И тут же ярким огоньком
Зажглись амбары за углом,
Затем и мельница зажглась.
Ну а потом и дом уже
Стоял в танцующем огне.
Сгорело все у богача,
Сгорело быстро – без следа.
Да и пошел, намёком нам,
Он хлеб просить отныне сам.
 

– Ха-ха-ха! Аха-ха-ха! Ну, насмешил ты меня, прохожий, давненько меня так не уедали! Так говоришь, нищим снега зимой не дал бы? Аха-ха!

Раскаты смеха потрясли округу подворья, заставив черного кота слинять за угол избы от греха подальше.

– Это не я говорю, это меня Зорислава просветила насчет скаредности местного мельника.

– Совсем фараонки распоясались. Пора приструнить. Ох уж я им! Ладно, заходи, коли ты сам бог Переплут. Ха-ха!

– Меня Удалом кличут. Только сразу оговорюсь, имя это мне недавно дали. Своего настоящего не знаю, память потерял.

– Хм. На каженника ты мало схож.

Зашли в хату. Некрас снова глянул на раны парубка, нагишом вставшего столбом посреди избы, что-то прикинул в уме, изрек:

– Постой пока так.

Сунулся к сундуку, поковырялся в нем, локтем отодвинув простывающую еду к краю, выложил на столешницу рубаху и порты, а также кусок небеленого полотна. Проследив взгляд молодого парня, направленный на съестное, хмыкнул.

– Успеем еще поесть!

Сдвинув висевшие на веревке под потолком пучки трав, прошел в закуток, чем-то пошуршал, погремел, позвенел в привешенных к стене полках, поставил на стол еще и крохотный по сельским меркам глиняный горшочек. Когда снял с него крышку, в нос шибануло пряными запахами.

– Переплут, говоришь? Хм! Ну, что ж, терпи, мазать тебя буду, коли фараонка заговором руду остановить не смогла, то я и пытать не стану.

Обильно измазюкав раны на теле нежданного гостя, перемотал их широкими полосами материи. Отойдя, со стороны посмотрел на качество выполненной работы, остался доволен ей, велел:

– Одевайся. Бери ковш с водой, рушник, идем на двор, на руки польешь. Эх! Забористый дух у мази, так и заживление скорое от нее.

После помывки рук снова прошли в избу, хозяин занял почетное место за столом, распорядился трапезой, наблюдая, как гость жадно вгрызается зубами в ломоть свежего хлеба, как его рука тянется к жареной рыбе.

– Так-так! Значит, не славишь византийского бога, не оборотили тебя чернецы-чужероды в свою веру. Я всякого повидал, знаю, что люди греческой веры перед едой всегда молятся на иконы, а коли таковых в хате не имеется, то просто крестятся. Добре.

– Да не помню я, крещен или нет, – возразил гость с набитым едой ртом. – Говорю же, память потерял.

– Так-так! Не торопись так утробушку набивать – долю проешь. Все у тебя успеется.

Оторвав головёшку у сазана, кабаньей тушкой лежавшего на большой тарелке, Некрас бросил ее мурчавшему, извивавшемуся у ног Чернышу. Кот потянулся к угощению, но вдруг отпрянул к двери, выгнулся буквой «зю», выпустив на лапах когти, зашипел. Мельник встал с места, открыв дверь, прислушался.

– Так-так! Выходит, еще гостечки жалуют. По звуку копыт так десятка два душ будет. Сами скачут, слава богам, без хозяйки своей. Ежели б ведьма с ними была, Черныш прятаться стал бы. Ох, не люба нам владелица Лиховского, да и народец ее тож гниловатый. За серебрушку готов родню порешить.

Обернулся к гостю, оглядел его, будто только что увидел, решился на какую-то свою придумку.

– Ты это… – указал на табурет, стоявший подле распахнутого настежь окна, – садись здесь. Ничего не бойся и молчи, мы сей сволочи глаза отведем, а то прятать тебя времени нет, да и, насколько этих знаю, перевернут все вверх дном.

Удал не заставил себя ожидать, метнувшись, присел на указанное мельником место. Черный кот вспрыгнул на его колени, умостился на них, заставив ярче почувствовать притупившуюся было боль в ранах. Животное из лежачего положения круглыми бусинами глаз наблюдало за пасами рук хозяина над головой гостя, прислушивалось к монотонной речи и звуку голоса.

– Выйдет добрый молодец в чистое поле – под красное коло, под светел месяц, под частые звезды, под полетные облака; станет в чистом, поле на ровном месте, облаками облачится, небесами покроется, на главу свою покладет красное солнце, подпояшется светлыми зорями, обтычется частыми звездами, что вострыми стрелами – всякий злой глаз от себя отведет. Кто увидит – не заметит, кто заметит – не поймет, а кто и поймет чего – у того глаз замылится! Будьте мои слова крепки и лепки, тверже камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!

Между тем к открытым воротам подворья мельника подвалил с десяток конных воинов. Не заморачиваясь, всадники верхами въезжали на хозяйский двор, пригибаясь под надвратной перекладиной, стали спешиваться.

– Илим, Вторуша, Петруха! Ну-тко пройдитесь по сараюшкам, да смотрите там, поосторожней быть. Тать в одиночку всю хозяйскую свору кончил. Опасный и ярый, ему терять неча. Меч в руку возьми, щитом прикройся, дура-а! – властный голос за дверью в избу раздавал указки. – Федор, ты с сыновьями на чердаках и в конюшне пошеруди, авось объявится. Он и в сене сховаться может.

– Сполним, – прогудел неторопливый ответ.

– Липка, в погреб слазь. Кондрат, Михай, со мной пойдете. Навестим старого, потом все на мельницу.

Мельник, не дожидаясь никого, сам распахнул дверь перед носом приезжих.

– Это кто там в моем доме своевольничает? – повышая голос, нахраписто вопросил он.

Старший десятка, воин зрелого возраста, с окладистой курчавой с легкой проседью бородой на широком лике, сторожко придерживая правой рукой меч за рукоять, пытливым взглядом окинул хозяина мельницы. Собранные в жесткую нитку широкие брови над переносьем делали и без того серьезное лицо незваного гостя смурным и серьезным. Будто констатируя факт появления мельника перед дружинниками, с ухмылкой, не обещавшей хозяину ничего хорошего, носком сапога отбросив в сторону ощетинившегося кота, произнес:

– Вот и Некрас. Боярышня со мной тебе привет передает, спрашивает, не у тебя ли схоронился ее беглый раб?

– Хм! Ты мою животинку боле не замай, а то пожалеть придется. А что касаемо ведьминого привета, то нужен он мне, как собаке пятая нога. Чего распоряжаешься в моей усадьбе? Здесь, кажись, земля боярышне не принадлежит, граница ее земель во-он у той лесной опушки кончается.

– Ты не шибко-то голос надрывай, все едино в энтих местах ее власть. Ежели голову татя безродного сам выдашь, то и разойдемся миром, а нет – сами сыщем. Вот тогда говорить с тобой буду по-другому. Ну-ка, в сторону двинь от греха подальше, я ведь и зашибить ненароком могу!

– Храбрый, как я погляжу? Думай, что кому кажешь. Слово гадливое, ведь оно вернуться к тебе назад может, только уж заговоренным, не обессудь тогда, когда все тело корежить будет. А то вот хоть дружка свово, водяника, на тебя напущу. Ха-ха! Будешь до конца своей никчемной жизни даже мелкого ручья сторожиться.

– Не замай! По добру не хочешь… Хлопцы, а ну, заходь в хату! Перевертайте тут все вверх дном. Чую, тут где-то пропажа. Ежели отыщется, этого тож вяжи, хай его судьбину боярышня сама решит.

Усадьба мельника пришла в движение, от рьяных поисков заходила ходуном. Квохтали, перелетая с места на место потревоженные представителями боярского ополчения куры, крякала и гагакала другая пернатая живность зажиточного вольного мужика. Оружные люди разгребли сено в конюшне и на горище, шерудили в овине, посбрасывали старое, но пригодное имущество и хозяйственную рухлядь с чердака. Необычно громкие голоса доносились из погреба, сигнализируя тем, кто поймет, что беглеца там нет, а вот до хозяйской медовухи охочий народ уже добрался.

– Ох, не будет тебе удачи, Веселко, не в батьку, старого Хиста, видать, пошел! Ростом вон какой вымахал, да ума тебе твой бог мало отпустил.

– Замовчь, мельник! Я своим делом занят, а ты, ежели помочь не хочешь, в сторонке постой.

– Так вы ж, аспиды, мне весь дом разнесете!

– Нужда будет, так твою избу по бревнам разберу! Окромя, как у тебя, татю укрыться негде. Любой смерд в округе, зная норов боярышни нашей, его со всеми потрохами выдаст, а голышом по лесу долго не набегаисси. Последний раз добром предлагаю, выдай раба!

– Ищи, коли охота. Не было его у меня.

– Как же, не было! А почто на столе две миски стоит? Что? Молчишь?

Десятник указал на накрытый стол. Некрас ругнулся про себя, недоглядел, сам виноват. Пока остальные вои шарились по углам, остриями мечей тыкали под лавками, выбрасывая на средину горницы все, что было наложено в сундуках, Веселко пристально наблюдал за хозяином дома.

– Ну, чего примолк?

– То водяник в гости захаживал, да с вами, балбесами, встречаться не стал, ушел, – пояснил Некрас.

– Нет тут никого, десятник, – оповестил один из поисковиков.

– Добро! Идите на мельницу. Ежели там не сыщется, вернетесь.

Веселко грузно опустился на лавку у стола, своим весом заставив заскрипеть дерево. Обозрел съестное, из кувшина неторопливо налил медовухи в глиняную кружку. Принюхавшись к запаху меда и разнотравья, в три глотка опорожнил посудину.

– Ох, хороша зар-раза, забористая, умеешь настаивать!

Повел глазами по захламленной выброшенным имуществом избе. Взгляд бездумно вперился в угол, где тихо как мышь сидел Удал. Во дворе к гвалту поиска добавились звуки встревоженных чем-то лошадей, жалобное ржание. Животные расступились, подались в стороны, притискиваясь друг к другу, почти влипая к бревенчатым стенам построек. Из открытой двери избы освободился вид на настежь распахнутые ворота. В воротном проеме прорезалось новое действующее лицо, на тележке подкатившее к мельниковым угодьям. В легкую повозку прибывший впряг двух резвых лошадей вороной масти, которые почему-то шалыми глазами косили взгляд на сами ворота, при этом нетерпеливо били копытами по утоптанному летнику у самого въезда, заставляя возок с приехавшим человеком елозиться вперед-назад.

– О! – радостно встрепенулся Веселко. – Целый боярский тиун по твою душу пожаловал. Гармаш носом чует добычу.

– Чего ж на двор не заходит?

– Не твово ума дело, сами до него пошли. Руки-ноги, небось, не поотсыхают, коли уважение проявишь?

– Было бы кого уважить!

– Пшел, а то силой потащу!

– Гм…

Взглядом выпроводив обоих «собеседников» из избы, Удал сам, приподнявшись с табурета, выглянул из-за угла наружу. Смотрел, как мельник на пару с десятником встали на границе ворот, прислушался к словесной перепалке, в которой главные роли теперь играли Некрас и здоровый, откормленный как боров перед забоем мужик с глазами навыкате и полными, висевшими варениками среди растительности на лице губами.

Что такое? Мельник задом скакнул подальше от ворот, приземлился на пятую точку и громогласно понес такое, что у самого Удала от неожиданности и непредсказуемости момента завяли уши, даже, наверное, разлилась краска на лице, если б он только мог рассмотреть себя со стороны. Мельник даже не кричал, он ревел во всю глотку:

– Велесе, гой есе, услышаси и подажди все. Ты же, сила нечистая, и мать твоя сука… – Далее шла ненормативная лексика, отдаленно похожая на привычный язык, что уши вяли, – отойди, сгинь, пропади, исчезни. Отсылаю тя на…

Заговор состоял из сплошной, не прикрытой ни чем матерщины, а закончился…

– …тьфу, тьфу, тьфу! Всем гоям гой!

Вот это был загиб! Вот это коленца в словесах! Откуда только почерпнул такое Некрас? Не водяной же такому безобразию его научил? Ё-ёо! А что это с тиуном-то происходит? Вот это перемена, ну и рожа! Да это и рожей назвать – мягко сказать. И до того, не красавец был, а после «добрых слов» в свой адрес и вовсе в свиное рыло оборотился! Не может быть!

В коляске возвышалось существо серо-синего цвета кожи. Мохнатое, на пальцах рук – когти. Остроконечную голову, с прической «шишом», венчали рога. Если б не страхолюдность, ужимки на морде могли бы вызвать даже смех. Брр! Гадость какая по земле бродит. Нечистый погрозил пальцем, стегнул вожжами упряжку. Запряженные в тележку два непонятных по виду страшилища, еще недавно бывших лошадьми, дернули с места в карьер, унося основного чертяку от ворот. Десятник в процессе преображения слинял непонятно куда и как, забыв проститься с хозяином мельницы. Лошади, заметив открывшийся в воротах проход, выскочили не став дожидаться седоков, понеслись куда глаза глядят, оглашая округу ржанием, будто бежали от языков пламени на пожаре, по счастью не растоптав копытами Некраса.

– Это что? Это как? Это почему? – отовсюду слышались голоса досмотровой команды, выбежавшей на растревоженный двор.

Оклемавшийся мельник, уже стоя на ногах, только и смог, что, перекричав общий шум, ответить:

– Спасайтесь, люди добрые! Нечистая сила округ усадьбы бродит, всех грешников хватает и в омут стаскивает. Вона, и десятника вашего утащила!

В один миг двор опустел. Усталый, выжатый как лимон Некрас вошел в избу. Он в самом деле выглядел так, будто в одиночку разгрузил большой обоз, до отвалу загруженный мешками с зерном. На негнущихся ногах подошел к деревянному ведерку, обеими руками, трясущимися как осиновый лист, подняв, поднес к губам, стал пить из него воду прямо через край, роняя на рубаху не то что капли, потоки воды.