Текст книги "Калика перехожий"

Не случилось! Сначала всем показалось, что снаружи кто-то сильный стал приподнимать одну из стен церковного сруба кверху, потом из венца вырвали нижнее бревно, а дальше все закрутилось, завертелось. Казалось, из всех щелей полезли мертвяки, распространяя тошнотворные миазмы, через открывшуюся дверь вбегала нечисть, которую Удал визуально и припомнить не мог. Потом рубиловка отняла возможность что-либо воспринимать, кроме одного. Щитом отбить – отпихнуть, мечом располовинить. Прикрыть соседа. Оба! Да, сколько же здесь их?

С правой стороны часть стены имела огромную дыру. Иконы, срываясь под напором тел и ударов ими о стены, падали на искореженный пол. Шум неимоверный, к тому же перемешанный с диким рычанием погани, пытавшейся добраться до вожделенной горячей кровушки. Напор не ослабевал, а дружина численно уменьшилась. Их прижали к стене и что-то тяжелое обрушилось на голову Удала. Он еще успел во всем этом шумном бедламе услыхать предупредительный возглас Хольми: «Боя…» И все померкло, отправляя действительность к едреней фене. Здравствуй, вечная нирвана!

* * *

Вернувшееся сознание притащило за собой боль. Болела голова – раскалывалась на две половинки. Остальная часть организма тоже сигнализировала о том, что с ним тоже не все в порядке. Тело ныло. Заплывшее синяками лицо едва позволило зрачкам выглянуть в щели между ресницами. Через проплешины в дырявой крыше лучились пыльные снопы солнечных лучиков, значит, уже день на дворе и он все еще жив. Как он оказался в этом сарае, к тому же со связанными вывернутыми за спину руками и щиколотками ног, с голым торсом, висел над землей, подвешеннй к верхней балке? Рядом ни души.

Пошевелился, пытаясь хотя бы ослабить путы. Дохлый номер! Привязали на совесть. Хочешь трепыхайся, хочешь расслабься, один черт, ничего не выгадать. Вон, даже рот не заткнули, значит, знают, что хоть оборись – бесполезняк, твои проблемы, на помощь никто не придет. Почему он один? Ведь если он жив, значит, могли бы полонить еще хоть кого-то.

Снаружи донесся неявный шум. Изгольнувшись, качнув всем телом, он что было силы вывернул шею в сторону щелястой двери. Со скрипом дверь отворилась, и он смог-таки увидать двух организмов вполне нормальной людской наружности, одетых в одежду смердов.

– Ты гля, Спиридон, оклемался наш болезный, а я уж думал, до смертушки зашиб его Верлиока! – с каким-то восторгом проговорил один из пришедших.

– Видать, крепка голова у полонянина. Иди, буди хозяина. Скажи, в себя пришел. Я тут побуду.

– Ага!

Оставшись наедине с пленником, пресловутый Спиридон, обойдя подвешенного со стороны, встал у глухой стены, чуть приподняв голову, стал разглядывать привязанного в лицо. Молчаливо прошелся из стороны в сторону, подмечая, как тот сопровождает его передвижения взглядом, промолвил:

– Чего молчишь, на помощь не кличешь?

– А нужно?

– Хе-хе! – усмехнулся в бороду. – Нет. Все одно никто не услышит. Обезлюдела деревенька.

– Вот потому и не зову.

– Однако. Иные на твоем месте грозились, кричали.

– Помогло?

– Опять-таки, нет.

– Чего ж тогда надрываться?

Головная боль чуть отпустила, может, от того, что переключил внимание на стоявшего внизу фрукта.

– Как-то все у нас с тобой не по-людски. Ты поори, и мне приятствие, и ты душу успокоишь.

– Не-е, не буду. Да и с тобой говорить не буду. Пош-шел ты… урод комнатный!

– Какой-какой?

Удал промолчал, даже глаза прикрыл, чтоб не смотреть на любителя пообщаться. Шум быстрых шагов и снова скрип открываемой двери заставил отвлечься от невеселых мыслей.

– Как он? – большеголовый тщедушный горбун, вставший рядом со Спиридоном, задал вопрос.

– Ругаться изволит. Сказал, что разговаривать не станет.

– Скажи-ка! Суходол, припусти веревку, – распорядился горбатый.

Тело Удала опустилось к земле, встало на уровне глаз хозяина. Горбун пронизывающим взглядом заглянул в зрачки, прошептал что-то нечленораздельно. Положил широкую пятерню пленнику на затылок, злобно выругался.

– Ничего не понимаю! – произнес сам себе. – Неужели опять ошибся? Велизара говорила совсем про другого! Как же так, ведь все сошлось?

Прикрикнул на пленника:

– В глаза мне смотри, смертный! Знаком ли с боярышней Велизарой? Ты и есть Удал? Отвечай!

Испытывая вдруг навалившееся безразличие ко всему, он уцепился мыслями за боль, бушевавшую в голове, нырнул в нее, растворился в ней, поэтому биологический детектор лжи, пристально контролировавший его сущность, услышал безвольный ответ:

– Нет. Я никогда не встречал такую боярышню. Понятия не имею, о ком речь, и Удала в глаза не видел.

– Врешь, смертный! Правду говори. Ну-у!

– Если отпустишь живым, могу сказать, что знаю ее, – тягуче вещал он. – Могу даже согласиться на то, что она моя родственница, сестра, жена, да все что хочешь.

Горбун брезгливо, одними пальцами, отвернул в сторону опухшее лицо пленника, повернулся к подручным, скомандовал им:

– Чего встали столбами? Тащите жаровню, разжигайте огонь. У вас есть возможность своими способами поспрошать этого никчему! К ночи быть обоим на мельнице.

– Бу сделано, хозяин! – радость проявилась в голосах палачей.

Что же не так? В чем он ошибся? Угораздило же побывать в гостях у хозяйки Лиховского! Проклятая колдунья втянула в спор, а выиграв его, заставила поклясться именем Неназываемого, что выполнит тот одно ее желание. Если судить по рассказу ведьмы, то выходило так, что найти Удала не сложно. Вспомнившаяся вздорной бабой татуировка нетопыря внутри магического кола на левом предплечье в счет не шла, Горицвет узнал, что сей оберег распространен в родах кривичей, осевших в этой местности. Пропажа вычислялась по одной особенности. Кто-то из ведающих в свое время наложил на него заговор-заклятие. Любой из колдовской братии, попытавшись проникнуть в мысли Удала, взять волю под контроль, получил бы болевой отпор. Человек же, висевший сейчас на дыбе, ничем не отличался от других, и Горицвет ничего кроме боли в нем не узрел. Живой кусок мяса, подвешенный к потолку, утратил для него всякий интерес. Пусть смерды потрошат его, сколь хотят, ему же снова предстоит поиск. Долги нужно отдавать, а то запросто можно и силы лишиться. Чует! Тот, кого ищет, где-то совсем близко. Он прячется! Он от него не ускользнет, след всегда остается.

Удала отпустило, колдун скрылся за дверью, а два папуаса, корячась, втащили в сарай полыхавшую огнем жаровню, расположили рядом под боком, сунув в самый жар пару факелов и металлические прутья.

– Ща, смерд, мы тя обсмолим, – потирая руки, оповестил Спиридон. – Для начала, ты у нас на порося станешь походить. Ага. Боишься?

Он промолчал.

– Ну-ну! Суходол, подай факел!

Проведенный с обоих боков вдоль рёбер факел жаром лизнул кожу, заставил его непроизвольно дернуться на веревках.

– Что, не ндравится? То ли еще будет! Душу дьяволу продать не побоюсь!

– Так, может, ее у тебя уже и нет?

– Смотри, Суходол, заговорил. Как баит хозяин, это хороший признак.

– Тати!

– А хоть бы и так! Я тебе даже вопросов задавать не буду. Поизмываюсь, а опосля кишки из брюха выпущу. Сдохнешь в муках! Ежели б хозяин не лаялся, мы бы тебя просто загрызли, без всего огненного глуповства, но здеся ничего не попишешь. В кабале мы, вот и приходится куражиться.

Для Удала потянулись минуты боли, минуты понимания, что вот он – пришел его конец, и ничего поделать нельзя.

По сараю распространился приторно-сладковатый запах подпаленной кожи. Сдерживать эмоции, подстегнутые болью, он уже не мог. Со стоном выплеснул три этажа исконно русского языка, костеря на чем свет стоит горбуна и его подручных, а блаженное забытье никак не приходило.

Совсем рядом с наружной стороны сарая что-то щелкнуло. Короткий болт самострела, выскочив из щели стены, пробил черепную коробку Спиридона, вознамерившегося прижечь раскаленным железным прутом и без того мой пострадавший от огня бок. Болт, толкнув татя, отбросив его тело на земляной пол, застрял в черепушке. Дверь распахнулась, и с криками через порог ворвались боярские дружинники. Недолго заморачиваясь, зарубили второго палача. Удала сняли с дыбы, уложили на спину на расстеленный плащ.

– Ты как? – усевшись на корточки перед вытянувшимся на полотне во весь рост парнем и поднося флягу с водой к губам пострадавшего, спросил Первак.

– Хреново, брат, – ответил Удал, откашлявшись. – Бока словно огнем горят. Глянь там, небось и ребра обгорели?

– Не, ребра целы, а вот мясо присмолили, – озадаченно промолвил стоявший рядом Хольми.

– Мудаки!

– Нет, эти оба волкодлаками были. Чего это они огнем баловались, а не просто загрызли, перекинувшись в иной облик? Не понятно.

– Им горбун так велел.

Взгляд Первака производил впечатление «стеклянного», здорово видать придавила минувшая ночь этого уже не молодого воина. Поразмыслив, он распорядился товарищам:

– Хватайте концы плаща, выносим его.

Отходя, злополучный сарай подожгли. Удалу становилось все хуже и хуже, но он еще осознавал, что его куда-то несут, скупо переговариваясь между собой. Придя в себя, разглядел деревянный потолок над собой, озираясь вокруг, понял, что лежит на лавке в избе. Через узкое оконце едва пробивался тусклый свет. На дворе вечерело.

– Эй, кто там есть! – позвал он, в хрипе не узнавая собственный голос. – Подойди!

Видно услыхали. В единственную в избе комнату вошли двое, Первак и молодой Бежан.

– Оклемался? – спросил молодой.

Смотри-ка, как-то раньше не заметил, они ведь оба поранены. У старого через холстину на голове кровавое пятно проступило. Бежан ногу подволакивает. Хм. На вихрах паутина седины. Чудно. Ох, как мясо на ребрах ломит. От боли заскрипел зубами.

Воины засуетились.

– Где Садко?

– Чего там рассказывать? Нет больше боярина. Сгинул. Наверное, помнишь, как на нас со всех щелей нечисть поперла, а когда тебя Верлиока по голове приложил, да из строя выдернул и унес, их напор малость ущух. Глянул я тогда на воев, а нас совсем мало в живых-то и осталось. Тебя нет, боярин и десятник в схватке полегли. Сбил кого смог щитом к щиту – до первых петухов продержались. Из церкви только трое нас и вышло. Нема боле дружины. Хоронить ни сил, ни часу не было. Велел тогда братов по старинному обычаю прибрать. Подожгли церкву, общим чехом отправили героев прямиком в Ирий. Передохнув малость, повел сироманцев по следу той твари, которая тебя охомутала, а он прямиком в сю деревушку и привел. Понаблюдали, потом напали. Ну, дальше ты знаешь. За боярина посчитались, долг свой перед ним сполнили, горбатого паскуду осиновым колом к земле прибили. Вот тебя ослобонили. Оклемуйся, а нам дале в Курск дорога урочена, время не ждет. Теперь каждый по себе. Тебе на полночь идти, нам на заход.

16

Если достаточно долго сидеть на берегу реки,

то увидишь проплывающий по ней труп врага.

Китайское изречение

Солнечный погожий день только начинался, когда передовой дозор охраны купеческого каравана наткнулся на сидевшего у обочины летника молодого парня, по виду смерда. При приближении к нему двух конных воинов тот не испугался их грозного вида, продолжал сидеть на траве, лишь подняв взгляд на всадников, остановивших лошадей в двух шагах от него и сторожко озиравшихся по сторонам, ожидая возможных проблем от непонятки с одиночкой, повстречавшимся на лесной дороге.

– Кто таков? Почему здесь сидишь? – задал вопрос старший дозора.

Человек соизволил подняться на ноги, и дозорные рассмотрели, что перед ними стоит высокий парнище, силу и здоровье которого не могла скрыть широкая рубаха из домотканой холстины. Усмешка скользнула по не так давно разбитым, но уже успевшим поджить губам незнакомца, он явно не боялся вооруженных воев.

– Прохожий, – был ответ. – Шел, устал, вот и присел передохнуть. Вас что-то напрягает в моем поведении?

– Напрягает. Места здесь глухие, до ближайшей деревни верст двадцать с гаком будет, и тут ты. Сидишь один-одинешенек, морда побитая, ни дать, ни взять, по виду чистый тать.

– Так я сейчас уйду.

– А ну, стой!

Оба охранника, не сговариваясь, схватились за рукояти мечей, поводьями подали лошадей чуть вперед, справа и слева огибая незнакомца с двух сторон.

– Стой, где стоишь. Сейчас Илья с караваном подъедет, он и решит, что от такого, как ты, ждать можно в сем медвежьем углу.

– А Илья у нас кто?

– У вас не знаю, а у нас старший в охране купецкого каравана будет. Так что охолонись, вона слышь, колеса на повозках скрипят? Ща подъедут.

Трудности, которые приходилось испытывать купцам во время путешествий, заставляли их объединяться в большие тележные поезда – караваны, но даже караваны могли стать объектом вооруженного нападения, что приводило к разорению купечества. Риск, связанный с участием в караванной торговле, побуждал их искать более прочные гарантии и объединяться в товарищества.

Длинный, скрипящий тележными колесами, купеческий поезд, вытянувшись по пространству лесной дороги, приблизился к месту стоявших у обочины дозорных и чужака. Шедший в голове колонны седоватый крепкий муж с окладистой бородой, в кольчуге поверх рубахи и подклада, с мечом на поясе и шестопером в левой руке, остановил караван, сойдя с дороги, приблизился к ожидавшим. Пытливо окинув взглядом незнакомого парня со следами минувших побоев на лице, спросил у подчиненных:

– Чего это вы смерда удерживаете?

– Так это, жилье далече, а он тут у дороги сидел, ну и мы…

– Кто еси будешь? – поняв все и не дожидаясь дальнейших пояснений, спросил начальник охраны у незнакомца.

Ответ не заставил ждать.

– Из печенежского плена сбежал, на родину возвращаюсь. Коль по пути, дозволь с вами до Харьковского городища пройти.

– Хм. То не у меня, то у старшего меж купцами дозволения спрашивай. Вон на третьей повозке сидит. Ну, да ладно, идем.

Между делом не преминул похвалить дозорных:

– Добре службу несете. Хвалю. Езжайте и дальше поперед поездом.

Рядом с возницей, возвышаясь над ним почти на целую голову, сидел широкоплечий, необъемный мужик в красной косоворотке, подпоясанной матерчатым тонким пояском под обширным брюхом, поверх которой была надета чуга, особый кафтан для верховой езды с короткими рукавами, имевший на подоле по два боковых разреза. Такая одежда из дорогого сукна на медвежьей фигуре купца смотрелась несколько чужеродно, но может быть, и носилась им только для престижа и положения. Окинув вопросительным взглядом старшего охранителя, а с ним и незнакомого молодца со следами давнишней драки на лице, изогнув бровь дугой, спросил:

– Чего там, Илья?

– Да вот, Никита Онежич, до Харьковского городища в попутчики набивается, кажет, из половецкого полона утек.

– А чего ж? Хай идет, я не против. Как величать тебя, парень?

– Удалом прозвали.

– Скажи-ка, хм! Удал, значит. Крещен ли, али в темной вере обретаешься?

– Сказать по правде, не знаю. После войны, о прошлом годе случившейся в полоцких землях, память потерял.

– Ну-ну! Ладноть, пристраивайся за моими повозками. Не обеднею один рот до Харькова прокормить. Синица, – окликнул старшего приказчика, – присмотри.

Караван снова двинулся по набитому летнику. Лошади ходко тянули возы, а люди, кто сидя на них, кто следуя рядом, внимательными взглядами скользили по округе. Чувствовалось, что скоро конец пути, и само Харьковское городище не за горами. Еще два дневных перехода, и они на месте. Даже деревеньки и веси, стоявшие рядом с летником, стали встречаться почаще, чем ранее. Сам купчина, Никита Большой, проезжая жилые места, распорядился привалов и остановок в них не делать, неодобрительно косился на деревянных идолов у околиц и населявших деревеньки людей, что-то тихо шептал про себя.

– Что это он? – спросил Удал у мелковатого, можно сказать, плюгавого мужичонки, являвшегося старшим приказчиком Синицой.

– А-а, Никита дюже не любит нас родноверов, а места, по которым идем, ими и заселены. Ежели б не торговля да добрая прибыль от ей, он бы сюда ни ногой. Меж тем городище, куда направляемся, оно тоже не по византийским заповедям живет, а по старому покону, с волхвами, ведунами и знахарями. Так что мотай на ус, а то слово скажешь и в немилость Большому угодишь.

– Понял, спасибо за совет.

На ночь расположились табором на подтоптанной ранее прошедшими караванами поляне. Развели костры, приготовили пищу, поснедали от пуза, отдыхая и наслаждаясь остановкой после нелегкого для всех перехода. Ночь упала на землю, накрыв своим покрывалом все живое. Разговоры у костров велись неспешно, с ленцой.

– Мой старший братанич тож купецкие караваны охранял. Нема его боле.

– Что так? – полюбопытствовал кто-то из сидевших рядом с говорившим.

– Кажут, в одну из безлунных ночей напала шайка Мизгиря на проходивший мимо купеческий караван. Не помогли купцам и сопровождавшие их три десятка добрых воев. Погромили всех. Без пощады вырезали ни в чем неповинных приказчиков, извозчиков, грузильщиков, перебили охрану. Каким-то чудом уцелел только один приказчик, притворившийся мертвым в самом начале схватки, а в разгар боя по темени сумевший сховаться в кустах. Вот он потом все родичам и поведал.

– И никто не нашел бедолагу?

– Не-е!

– Тати утомились после бою и кровавой бани, зарыли тела несчастных и отдыхали около громадного кострища, разложенного там же у телег без всякой опаски. Мизгирь по слухам никого не боялся. Ну, а его душегубы порядком подпили найденной в возах хмельной браги, громко смеялись и лаялись меж собой. Так вот он, как заслышал хвастливые пьяные речи, понял, что время подоспело, и тихо сбежал из свово укрытия.

Удал вместе со всеми слушал рассказчика. При упоминании имени Мизгиря что-то знакомое мимолетно проскочило в мозгах, да так там и кануло в потаенный омут беспамятства.

– Брехня-я! – оскалил зубы в улыбке чернявый возница одного из возов Большого.

– Эт чего ж брехня? – обиделся рассказчик.

– А того! Хто к Мизгирю в лапы попадал, уж живым не уходил. Брешет твой приказчик. Небось, еще до нападения на купцов его за каку провинность погнали, а ему дураку и повезло выжить.

– Может, и так, – легко согласился говоривший.

Стоявший в темноте, до той поры никем кроме Удала не замеченный Синица подал голос:

– И охота вам на ночь всякие страшилки слухать? Ложились бы ото спать, завтрева с ранья в путь. Язык у тебя, Опрышко, без костей. Тьфу! Скажу Никите, чтоб в следующий раз тебя с собой не брал. Накличешь беду. Кликуша!

– Так…

– Спать всем!

Спать, так спать. Удал ничего против не имел, но чувствовал, что Синица к их костру подошел не просто так. Пригляд за ним вел, заморыш. Оно и понятно, не на пустом же месте этот невзрачный человечишко каким-то образом стал правой рукой богатого купца иной с ним веры. Зато и положительный момент был во всем этом, охрана тебя бережёт, можно выспаться всласть, не беспокоясь, что потревожат. Умостившись, постарался не обращать внимания на тупое нытье обожженных огнем боков под рубахой. За две недели лежки в глухой лесной деревушке раны поджили, а под струпьями старой кожи проявилась бледная молодая кожица. Прикрыл веки и поворочавшись, заснул.

На плечо легла рука, заставив его проснуться и открыть глаза.

– Совсем ты загостился у нас, пора и честь знать.

Крепкий седовласый мужчина, в добротной одежде, в тяжелой безрукавке из медвежьей шкуры, наполовину выглядывавшей из-за зеленого плаща, на плече приколотого массивной металлической фибулой, склонился над ним. Улыбка незнакомца заставила собраться морщинкам на его крупном породистом лице.

– Что молчишь? Или не хочешь домой?

– Хочу, – словно через силу выдавил он слова.

– Ну, так поднимайся, переход открыт, и он скоро закроется вновь. Не тупи, Андрей, времени мало.

Он поднялся на ноги, при этом отметил, что незнакомец выше и шире в плечах, чем он, хотя он тоже был выше среднего роста. Мужчина указал на светившиеся бледным мерцающим светом высокие ворота, непонятно кем поставленные прямо на поляне, в царстве лесной зелени. В самом воротном проеме серыми клубами крутился туман, беспросветно плотный и густой. Ему показалось, что через такую толщу тумана невозможно протиснуться, но незнакомец думал иначе.

– Не дрейфь. Здесь всего десять шагов, и ты в своем времени. Ну, чего же ты? Или веры в своего покровителя Велеса не стало? Верь мне и иди смело!

А-а-а! Была, не была! Чего он теряет? Не глядя под ноги, по высокой траве ринулся к воротам, бросился как в омут в прохладную, влажную вязкую пелену. Пересек ее, ничего не видя перед собой, и выскочил под яркое солнце, казалось, другого мира. Лес отсутствовал. Перед ним были хорошо знакомые очертания далекого городка, чуть левее конус крыши старинной церквушки времен Иоанна Грозного, в небольшой деревушке. Осталось лишь пересечь до боли знакомое поле и перепрыгнуть бетонный забор.

Вот оно! Прощай, надоевшее средневековье с нетронутыми «цивилизацией» просторами, с его кочевниками и богами, с его волхвами, князьями и знахарями, таившимися в медвежьих углах!

Он побежал по давно никем не паханной стерне. Все ближе и ближе бетон высокого забора. Остановился только на миг, перевел дух от быстрого бега, затем привычно в три прыжка оттолкнувшись от полотна забора, уцепившись за его кромку, подтянулся и перескочил внутрь. Молодое тренированное тело совсем не ощущало перепадов нагрузок.

Вот и ГОК – Гарнизонный офицерский клуб. Его двухэтажная, неэстетичная коробка – детище соцреализма – возвышается перед ним. Скорым шагом пошел по раздолбанным дорожкам к дому, минуя силуэты жилых домов, МИГарь на постаменте, школу. Люди, попадавшиеся ему на пути, словно тени проплывали мимо, совсем не замечая человека, одетого в одежду средневековой эпохи, и он почти бежал, не распыляясь на них своим вниманием.

Где его общага? Вместо привычной двухэтажки перед КПП стояло непонятное по своему назначению сооружение, причем почему-то, чтоб добраться до него, нужно было преодолеть ров, наполненный мутной, покрытой зеленью ряски водой. Что за хня? Как это? Ступор и смятение чувств придавили ступни ног к асфальту тротуара, веригами легли на плечи.

– Что-то не так, витязь?

Оглянулся на скрипучий старческий голос. Опрятно одетая старушка молодыми зелеными глазами смотрела ему в лицо. Улыбка на губах собрала добрые морщинки на старческом лице.

– О-о! Да ты, хлопчик, обеспамятел! Совсем не помнишь старую Властимиру.

– Тут дом стоял, – непонимающе хлопая глазами, произнес он. – Я в нем жил.

– Да, знаю я. Ежели ты в это место попал, значит, борьба идет за тебя. И ты столбом не стой, борись. Вон, видишь мосток, пройдешь по нему через воду. Тебе туда нужно. – Старуха махнула рукой в сторону сооружения. – Иди.

Глянув в сторону бабкиной подсказки, отвлекся, а когда решил задать беспокоивший его вопрос, понял, что стоит в одиночестве перед мутной жижей рва. Нужно идти, стоять и ждать у моря погоды бессмысленно.

Преодолев мостик, очутился перед входом в короб из стекла и бетона. Войдя в дверной проем, шагнул в освещенный тусклым светом лифт. Двери автоматически захлопнулись, никакой панели управления с кнопками на стене не было, но лифтовая камера, стронувшись с места, натужно подняла его вверх, по ощущениям, на третий этаж. Двери открылись. Ожидая чего угодно, он выглянул наружу. И вправо и влево по широкому коридору – никого. Что он здесь делает? Чего ищет? Эти вопросы подспудно вертелись в голове. Куда? Вправо, влево?

Выпустив клиента, лифт, производя характерный для подъемного механизма шум, самостоятельно ушел вниз. Он, определившись с дилеммой, пошел направо. Уже шагая по длинному, казалось, бесконечному коридору, слышал монотонную музыку, прочно угнездившуюся в ушах, своим звучанием вытягивавшую все жилы, играя по вдруг оголившимся нервам. Ни дать, ни взять, один к одному с пиликаньем музыкальной шкатулки из фильма «Ошибка резидента». Интересно, кто же это так постарался? Видневшаяся вдалеке дверь не приблизилась и на метр. Так можно идти к ней и час, и сутки, и месяц.

Словно кто-то, подслушав мысли, со следующим шагом приблизил дверь к самому носу. Чуть не воткнулся, Буратино недоделанный! Что же это за шутник решил поиграть с ним в такие игры? Дернул дверную ручку вниз, чуть навалился на саму дверь. Фигушки! Заперто. Постоял, подумал. Провел ладонью по поверхности дверного полотна. И дверь, и замок в ней казались хлипкими. Отступил на пару шагов.

– Г-г н-на-а! – С силой впечатал ступней в область врезного замка. – А-а-а-а!

Действительно хлипкие, и замок, и сама дверь. Ударом проломив препятствие, не рассчитал сопротивление, не удержался, влетел внутрь соседнего помещения. Сразу за дверью находилась пустота. Ну, не совсем пустота. Просто после дверного порожка проявилось отсутствие пола. В полете инстинктивно ухватился за один из крюков, свешивавшихся с непонятного механизма цепной передачи и двигавшихся из отверстия над дверью. Цепь рывками передвигала крюки к противоположной стене с такой же дырой над дверью. Помещение, в котором очутился, было по своим размерам огромно, выкрашено белой краской, а внизу, метрах в двадцати, под ним бурлила мутью вода. Приглядевшись, увидел в этой мути десятки чешуйчатых существ, совсем не напоминавших добрых животных, скорее помесь змей с драконами. Резвясь в своем бассейне, эти монстры заставляли воду бурлить, а заметив его, повисшего в воздухе над ними, попытались, выпрыгнув вверх, достать добычу. Ух! Вот это морды, ну и клыки! Нет, не допрыгнут.

– Ха-ха-ха! – Разливистый смех отвлёк от созерцания досель невиданной живности. В открытой двери противоположной стены, ухахатываясь, стоял размалеванный клоун. Да-да, самый настоящий цирковой рыжий коверный.

– Ты погодь малость, сейчас подъеду, объясню, что смех может быть обоюдным, когда глаз на жопу одному смешливому натяну, – пообещал цирковому.

– А ты прикольный! Я думал, прямиком к моим зверушкам на обед попадешь, а ты вывернулся. Не-е. Ждать тебя мне недосуг. Бывай! Ха-ха-ха!

– Стой…

Громко хлопнув дверью, клоун скрылся с глаз, только эхо от топота ног и смех рыжего донеслись до чуткого уха.

Перед самой дверью, раскачавшись, умудрился пробить ее, зависнув на двигавшемся крюке. Спрыгнул, чуть не промахнувшись и не оказавшись в гостях «мира животных». Поднявшись на ноги, не мог поверить, что попал из сооружения наружу, мало того в вечерний парк с музыкой, людьми, аттракционами. Звездное небо оттенили фонари у дорожек. От столба к столбу мерцали разноцветные гирлянды лампочек. Всюду смех и гомон. Дети с шариками и сладкой ватой в руках мотаются от аттракциона к аттракциону как заведенные. Запах шашлыка, как стрелка компаса, повернул его в нужном направлении. Рот наполнился слюной. Сколько же он не ел?

– Андрей! – Голос, позвавший его, принадлежал лепшему другу Егору, погибшему на втором курсе военного университета. Голова дернулась на звук. Совсем рядом, не далее как в десяти шагах, в затемненной аллейке стоял Егор.

Он сорвался с места.

– Стой, Андрей! – Егор перед собой выставил раскрытую ладонь. – Стой там. Нельзя тебе приближаться. Рано тебе сюда.

– Егор…

– Андрюха, времени мало. Его совсем нет. Слушай и запоминай! Стерегись женщину с зелеными глазами и родимым пятном над верхней губой.

– Так…

– Помни…

Егор, будто голограмма, поблек и померк. В мгновение исчез, словно и не было его.

– У-у-у! – присев на парковую дорожку, завыл волком.

– Помни… – прошелестел ветерок в листве.

Открыл глаза. Вот и новый день вновь поднял его первым лучом утреннего солнца. Эх, жизнь хороша! А птички из лесной чащобы устроили свой концерт, кажется, стараются пересвистеть друг дружку. Суета вокруг возов была управляемой, любой из людей, входивших в состав каравана, знал, чем ему заняться. Поели на скорую руку. Вот верхами на лошадях ушел вперед дозор. Купцы и приказчики без суеты вывели длинную кишку каравана на дорогу. Обождав в голове, когда с последнего воза подадут весть о том, что все встали на летник, Никита отдал приказ на движение купеческого поезда:

– Трогай! Илюха, смотри в оба, остатний переход перед городищем!

– Знаю, Никита Онежич.

Монотонный скрип тележных пар в утреннем воздухе слышен был далеко. Сегодня Удалу даже место на втором с головы колонны возу досталось, как раз между телегами Ильи и Синицы, а Большой уселся на своем крайнем возу. Словоохотливый Онуфрий, возница по виду годов сорока, в матерчатой шапке на лысоватой голове, в одежде как у всех, но в опорках и лаптях на ногах, почувствовав косой взгляд Удала, брошенный на обувку соседа по транспортному средству, пояснил, не дождавшись вопроса: «Так ноги не преют». В дальнейшем у водителя запряженных в воз кобыл, как из рога изобилия, полилась речь, непринужденно менялась только тематика. Как у акына: о чем вижу, о том пою. Напрягшись, Удал понял, что от словесного поноса соседа не избавиться, может, его и подсадили к словоохотливому мужику, решив подшутить. Расслабился. Пусть его, нехай выговорится.

– Чародеи кажут – страшна та трава, – доверительно вещал Онуфрий, предварительно оглянувшись назад, на Синицу. Не слышит ли? – Когда людин найдет на нее в поле али в лесе, тот умом смятется. Ростом невелика, от земли чуть знать, по ней пестринки по всей, а в коренище черви и наверху тож. Добра ловить зверей. Аще кто что украдет – трава сия повернется к нему, только положи ее на его след. И вот еще, али ежели кто ставит поставухи. Ну, силки там, капканы! Ты положи той травы подле тропы – удачи и пути ему не будет. Это уж точно!

– Что, – не сдержавшись, задал вопрос Удал, – на себе проверял?

– А хоть бы и так!

Речь далее пошла про мавок, и что происходят оные из душ умерших не своей смертью девок, чаще всего руки на себя наложивших, и что часто их можно увидеть ночью на полях, перекрестках дорог или в лесу в образе малых детей в белом. Они преследовали людей и просили, чтобы те их окрестили.

– Ежели доведется тебе услышать жалобы мавок али их пенье. – Оглянувшись в очередной раз на Синицу, Онуфрий тихо, почти шепотом напел: – «Мене мати народила, нехрещену положила», то ты не беги, встань столбом кажи в ответку: «Иван да Марья! Хрещаю тебе во имя Отца и Сына и Святого Духа!». Понял?

– Конечно, понял. Чего ж не понять?

– Вот! С того часу блуждающая душа…

– Молчи!

– Чего?

– Нишкни! – зашипел соседу Удал.

Во всем благодушии окружавшего его пейзажа мозг вычленил какое-то несоответствие. Что-то было не так. Что? Прислушался к своему внутреннему мировосприятию, благо дело сосед, замолкнув, не допекал. Тишина. Скрип тележных колес, тихий говор людей в караване, и тишина. Точно! Птицы на дистанции дороги замолчали. Не слышно их пения из придорожных кустов и деревьев по обеим сторонам летника. Такое состояние лесополосы он уже на практике проходил на печенежских территориях Донца. Из глубин серого вещества мозг подсказал ранее знакомое ему знание. Очень похоже на V-образную засаду, при организации которой подразделение, как правило, делится на две части. Они располагаются по обеим сторонам дороги. Противник, попавший в такую засаду, оказывается под перекрестным огнем с двух противоположных направлений и не имеет возможности организовать эффективное сопротивление, поскольку прятаться ему негде. При организации V-образной засады часто огонь сначала открывается с одной стороны, а после того, как противник перегруппируется и «покажет спину» второй группе, – с противоположной. Противник, увлеченный боем на одном направлении, вряд ли заметит у себя за спиной смертельного врага и понесет значительные потери. Если все так, то разбойничья шайка имеет большое число бойцов, а караван уже втянулся в капкан.